Текст книги "Сердечные тайны"
Автор книги: Сьюзен Лоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава 13
Через две недели после Рождества британцы вошли в Нью-Уэксфорд. Первым их заметил Адам Джоунз младший, который выслеживал кроликов у ручья. Всю дорогу до поселка он бежал, не останавливаясь, и с криком сообщил эту новость, как только переступил порог отцовской кузницы.
Адам-старший сунул раскаленный докрасна железный стержень, из которого он хотел сделать дверную задвижку в бочок с холодной водой. К тому времени, когда вода перестала кипеть, он был уже в «Дансинг Эле», созывая по дороге мужчин, которые могли держать в руках мушкеты.
По поселку прокатился колокольный звон, который не славил Создателя, а предупреждал колонистов об опасности, призывая их взяться за оружие.
И они успели. Когда британцы подошли к площади, на ней уже было полным-полно мужчин. На них не было чистой походной формы. Строй их был неровным, и некоторые из них занимали позиции за деревьями и заборами, в домах, из окон которых выглядывали ружья.
День выглядел солнечным и морозным. Это был один из тех зимних дней, когда солнце светило так ярко, что на него больно смотреть. Капитан Ливингстон скомандовал своим солдатам остановиться в центре площади. Они стояли лицом к колонистам, чей строй протянулся от здания школы до церкви.
Капитан, худой, высокий, собранный внутренне, медленно пошел в сторону Кэдваллэдера Джоунза. Ливингстон так сильно напудрил парик, что он казался белым, как снег, отчего его лицо выглядело обесцвеченным. Ярко-красный мундир казался на фоне белоснежного снега кровавым пятном. Он широко расставил ноги и сцепил руки за спиной.
– Ну, вот, капитан Джоунз, мы встретились снова.
Кэд нахмурился:
– Я больше не капитан.
– Как? – Ливингстон приподнял с удивлением брови. – Потеряли такой пост? Какой позор!
– Я вышел в отставку. Добровольно.
– Я понимаю. Очень сожалею. Однако думаю, что ваш опыт бесценен. Благодарю Бога, что у меня впереди еще много лет до того момента, когда я стану ненужным.
Кэд сквозь зубы сказал ему:
– Мой сын сейчас капитан.
– О, Господи, так мне опять придется иметь дело с Джоунзом, хотя и с другим? Вот и хорошо. И как это ваши дети умудряются так быстро подрастать?
Кэд внимательно посмотрел на офицера. Что англичанин имеет в виду? Джоунз подумал, что если бы его детей хотели арестовать по подозрению в ночном поджоге лагеря, британцы давно бы это уже сделали. Этот капитан был практически непредсказуем.
– Мы – большая семья, – сказал Кэд осторожно.
– Да, действительно. Так кто сейчас командует?
– Я – Адам сделал шаг вперед.
– Конечно, мне следовало бы догадаться. Вы ведь первый по алфавиту, не так ли, Адам?
– Вы можете обращаться ко мне «капитан Джоунз».
Ливингстон кивнул:
– Как хотите, капитан.
– Что вы здесь делаете? – спросил Адам.
– Что мы здесь делаем? – капитан выглядел оскорбленным. – Это ведь моя территория. Я должен следить за порядком.
– Вместе со всей ротой?
– Да. Вы что думаете, что я решил вывести своих людей сегодня просто на учения?
– Нет. – Адам скрестил свои огромные руки на груди.
– Ну, в таком случае, – Ливингстон глубоко вздохнул. – Думаю вам известно, что у нас пару недель назад случилось небольшое… ЧП.
За спиной старшего брата Генри и Исаак обменялись улыбками.
– Кажется, ходили какие-то разговоры об этом.
– Теперь я намерен призвать виновных к ответу.
– Вы пришли арестовать кого-нибудь? Если так, то поверьте мне, я не позволю вам сделать этого без достаточных на то оснований. – Адам грозно посмотрел на английского офицера.
Но Ливингстон не обратил внимания на его взгляд и небрежно помахал рукой.
– Нет, нет. Вовсе не за этим. Я не хочу тратить свое время на то, чтобы найти кого-нибудь, кто не имеет к случившемуся никакого отношения.
– Тогда в чем дело?
– Я не позволю, чтобы на моей территории незаконно хранили боеприпасы.
– Я не имею понятия, о чем вы говорите, – Адам покачал головой.
– Вы, конечно, удивлены. Тем не менее, мои солдаты обыщут весь поселок.
– Мы не позволим вам обыскивать личное имущество.
– Да, это крайне неприятно. Я приказал своим людям быть очень осторожными. А обыскивать мы все-таки будем.
– Нет.
Ливингстон внимательно посмотрел на Адама, потом сказал:
– Значит так?
– Так.
Капитан слабо улыбнулся.
– Очень хорошо. – Он отступил назад и сделал знак своему сержанту.
– На плечо, – скомандовал сержант Хичкок.
Солдаты одновременно вскинули ружья на плечи. Стволы ружей поблескивали на солнце. Казалось, их дула были нацелены прямо на поселенцев.
– Готовьсь!
– Подождите, – крикнул Адам своим согражданам, когда услышал, что они тоже вскидывают ружья.
– Вы не можете стрелять в нас только потому, что мы не даем обыскивать наши дома. Это очень глупо.
– Это долг, – сказал Ливингстон спокойно.
– Но ведь все могут погибнуть. Мы можем умереть, отстаивая свои права.
– Мы все умрем, Джоунз, конечно, это необязательно должно быть сегодня, но это зависит от вас.
– Это наши дома! – в отчаянии сказал Адам. – У нас есть право защищать наши дома.
– Защита не нужна. Мы просто хотим все осмотреть. Мы не применяем против вас силу… Пока.
Адам почувствовал, как струйки пота катятся по его спине. Джоунз знал, что люди за его спиной испытывают такой же страх и напряжение, но именно он должен был принять решение. Он знал, что его подчиненные будут сражаться не на жизнь, а на смерть, если будет отдан такой приказ. У него было так мало времени, чтобы принять единственно верное решение. Ему нужно было время. Время подумать, посоветоваться с другими, время, чтобы понять, что де необходимо сделать в этой ситуации. Времени не было.
– Хорошо. Вы можете попробовать начать обыск. Но мы сделаем все, чтобы остановить вас, и да поможет нам Бог, – сказал он тихо.
Он почувствовал, как чья-то рука одобряюще легла ему на плечо. Его отец.
– Где вы хотите устроить обыск? – спросил Кэд.
– Это имеет какое-то значение? – задал ответный вопрос Ливингстон.
– Возможно, если бы вы решили не трогать наши дома, мы позволили бы вам обыскать кое-что. Одно место, – медленно произнес Кэд.
В глазах колонистов засветилась надежда.
– Можно сделать и так, – задумчиво кивнул Ливингстон. – Если я смогу выбирать, тогда я согласен.
Кэд переглянулся со своим сыном.
– Выбирайте.
– Хорошо, – Ливингстон переводил глаза с одного дома на другой.
Хотя трудно было полностью расслабиться под дулами мушкетов, ополченцы позволили себе улыбнуться. Мало вероятно, что капитан выберет именно то место.
– Церковь, – сказал, наконец, англичанин.
Улыбки исчезли с лиц поселенцев. Откуда он узнал?
Целых два дня после Рождества колонисты перетаскивали боеприпасы из школы, где они хранили месяц до этого, в церковь, потому что Кэд опасался, что англичане узнают про тайник. И вот красномундирники собирались обыскать это, как считалось, совершенно безопасное место.
– Нет. Вы не имеете права, – Генри подбежал к старшему брату, – вы не имеете права осквернять храм.
– Спокойно, Генри, – проговорил Адам.
– Но они же не имеют права.
– Ну, начнем? Или же вы предпочитаете бой?
– Они не имеют права, – снова возразил Генри.
– Пусть обыскивают.
Рота англичан и несколько ополченцев, которым разрешили присутствовать при обыске, едва поместились в церквушке. Это ничем непримечательная церковь, маленькая, уютная, всеми почитаемая. Единственное окно с витражным стеклом было предметом особенной гордости поселенцев. Свет струился через разноцветные стеклышки, отбрасывая на полированный пол голубые, зеленые и красные полосы. Здесь было хорошо, спокойно и тихо. Подходящее место для веры в Бога. Сейчас же оно было осквернено присутствием солдат с ружьями.
Кэд мысленно поблагодарил Бога за то, что его тесть не дожил до этого страшного момента.
Джоунз отдал британцам должное: они знали свое дело. Солдаты копошились в церкви, как муравьи на капле меда, заглядывая под скамейки, за аналой, даже взобрались на колокольную башню. Но они двигались очень осторожно, ничего не ломая, видимо, на них влияла обстановка церкви.
Англичане были сдержаны и собраны.
Обыск длился недолго.
– Капитан? – солдат присел на корточки и барабанил пальцами по краям половиц.
– Да? – Офицер и сержант быстро подошли к нему.
– Я что-то нашел.
Ливингстон торжествующе взглянул на Джоунза-старшего.
– Давайте поднимем эту половицу.
Трое солдат принялись за работу. Через несколько минут они подняли указанную доску.
– Капитан, здесь дыра, большая. Не вижу дна.
– Что там внутри? Смотрите хорошенько. – Капитан Ливингстон быстро взглянул в открытую яму. Луч солнца осветил темную пещеру, как луч божественного заката, льющийся на могилу христианина.
– Там пусто, капитан, – сказал Хичкок.
– Что? – Ливингстон присел на корточки и заглянул в дыру, при этом чуть не потеряв парик. – Это невозможно.
Капитан хлопнул себя по голове, чтобы удержать парик и встал:
– Пусто, – все еще не совсем веря, произнес он.
Адам засвистел и подошел к ним:
– Ну что? Закончили? Надо привести все здесь в порядок до воскресной службы.
Пусто. Предатель все еще не мог поверить в это. У него была такая возможность избавиться от снаряжения. И все провалилось. Самообладание едва не покинуло его, когда он увидел, что в яме под полом ничего нет, если не считать пыли и двух дохлых мышей.
Ему потребовались немалые усилия, чтобы передать сведения о перемене места хранения боеприпасов. Было мало времени и пришлось рисковать. Но это стоило сделать, чтобы предотвратить столько смертей. Почему же в тайнике ничего не оказалось? Потом он выяснил, что Кэд и Адам всю ночь переносили боеприпасы в другое место. Они все делали вдвоем. Адам сам в этом признался, когда поселенцы, одновременно и радостные, и испуганные собрались в «Дансинг Эле» сразу после того, как англичане покинули поселок.
Предатель попытался возразить, что каждый должен знать, где хранится снаряжение. Иначе как же они найдут его, если им понадобится. Да и было рискованно, знать об этом только Кэду и Адаму, а если с ними что-то случится? Но его не стали слушать. Тот факт, что англичане обыскивали именно церковь, говорил о том, что они знали многое.
Колонисты были серьезно обеспокоены. Все стали очень нервными и осторожными. Его задание усложнялось. Колонии замерли в ожидании.
Четыре тысячи английских солдат стояли в Бостоне, держа в напряжении шестнадцать тысяч жителей. Солдаты пьянствовали и плясали, караулили и тренировались, и ждали.
По всей Новой Англии формировались роты ополченцев, каждая человек из пятидесяти, которым было приказано быть наготове. Старики и мальчишки объединялись в специальные отряды, чтобы защищать города в случае, если ополченцы уйдут. Колонисты пели и плясали, целовали своих женщин, тренировались и ждали.
В Конкорде нелегально собрался Конгресс. Они спорили, составляли документы и ждали.
В Нью-Уэксфорде Бэнни тоже ждала. Она ждала того момента, когда ее жизнь снова станет спокойной и безопасной. Она ждала, когда ее братья перестанут постоянно смазывать свои мушкеты и прыгать на лошадь при каждом стуке копыт за окном. Ждала, когда ее отец перестанет качать головой и бормотать себе под нос, когда Генри перестанет тренироваться в стрельбе, а Исаак прекратит доводить свою мать просьбами разрешить ему вступить в ополчение.
И еще она ждала Джона. Ждала того дня, когда он снова придет к ней в конюшню послушать музыку и, когда прекратятся эти разговоры о политике, войне и свободе. Чтобы все стало как когда-то давно, когда была только музыка и красивый мужчина, который сидел и тихо слушал и, улыбался ей, как будто она чудо, посланное ему небом.
Бесс ждала тщетно, когда Джон снова дотронется до ее плеча или, когда она сама прекратит желать этого. Потому что хоть он и был глуповат, он был чистым, хорошим и сильным – и он улыбался ей, как никто другой.
Колонии ждали.
Приближалась весна.
Близилась гроза.
* * *
– Па! – Генри вбежал в таверну. – Они идут!
Кэд, который мыл пол, после того как ушел последний посетитель, оглянулся на него через плечо.
– Кто?
– Англичане. Посланец сообщил только что. Они идут на Конкорд.
Метла упала, забрызгав чистый пол каплями грязной воды.
– Пошли.
Над площадью висел густой туман. Он был какой-то нереальный, дрожащий, чуть светлее серого унылого неба. Апрельская прохлада заставила мужчин втянуть головы в плечи. Их голоса заглушал окутавший всех туман.
Приближался рассвет.
И женщины были здесь тоже. Женщины, которые застегивали поплотнее куртки своих мужей, гладили руками любимые лица, совали мешочки с едой и порохом. Женщины, которые прощались со своими мужчинами.
– Кэдваллэдер, – сказала Мэри Джоунз тихим, но твердым голосом. – Ты слишком стар, чтобы маршировать по всей стране.
Она разгладила серую куртку у него на груди. Он взял ее руку и сжал в своей.
– Мэри, моя Мэри. Ты же знаешь, для всех поселенцев очень важно поддерживать друг друга. Наша сила только в нашем единстве.
– Есть же и другие. Почему ты должен идти?
– Это не минует никого, Мэри. Ты прекрасно все знаешь сама.
– Да, – она запрокинула назад изящную темненькую головку, чтобы взглянуть в глаза своему мужу, возвышающемуся над ней.
– Кэд, не позволю Исааку идти с тобой. Он еще маленький.
– Мама, – возразил Исаак, сжав руками мушкет.
– Тише, Исаак, – Кэд с нежностью улыбнулся своей жене. Лицо его светилось такой теплотой и любовью, которой никто, никогда не видевший его с Мэри, не мог ожидать от него.
– Это не бой, Мэри. Мы просто выражаем нашу поддержку Конгрессу. Мы поможем, если потребуется, и если сумеем.
– Но, Кэд…
– Мы вернемся завтра или послезавтра. Самое позднее через три дня. Я позабочусь об Исааке, Мэри.
Она закрыла глаза и обняла мужа.
– Кэд, позаботься о них обо всех.
Бэнни стояла среди своих близких, и никак не могла понять, почему ей кажется, что они уже очень далеко от нее. Туман делал очертания неясными и заглушал звуки. Вроде бы ее братья и отец были рядом, но она не могла видеть их, слышать их голоса. Одежда пропиталась влагой, и пробирал жуткий холод. Пустой желудок сжался, каждый мускул тела был напряжен. Казалось, мозг пронзительно кричит от бездействия, сковавшего все ее тело.
Но она ничего не могла сделать. Она могла только дрожать и молиться за них в этот предрассветный час. Она могла позволить только им уйти.
Глава 14
Элизабет яростно терла пятно на стенке кружки, затем ополоснула ее в ведре с теплой водой и снова придирчиво осмотрела. Пятно осталось. Она решительно начала скрести его ногтем. Если все, что ей оставалось делать, это следить за таверной, как делал и ее отец и братья, то она будет это делать наилучшим образом.
Кэда Джоунза и его сыновей не было около двух дней. По городу ходили неопределенные слухи о перестрелке близ Лексингтона. Ее мать двигалась как призрак – бледная и внешне спокойная. Она варила такое количество еды, которое они не могли съесть вдвоем. Невестки Бэнни тоже ощущали все возрастающее напряжение, но, казалось, что их успокаивает то, что они находились в доме Джоунзов.
Бэнни взяла на плечи работу отца, Джорджа, Генри и Исаака. Нужно было заботиться о лошадях, следить за расходом запасов, содержать таверну в порядке. У нее оставалось мало времени на отдых. Но какое это имело значение? В таком утешении, как сон, ей было отказано. Теперь она могла уснуть только тогда, когда была настолько изнурена работой, что ее мозг не мог уже тревожиться о том, что происходит на дороге из Бостона в Конкорд.
Единственное, что Бесс не могла делать, так это работу Брэндана. Она, как и любой, в Нью-Уэксфорде, никогда не училась печатному делу, поэтому пришлось закрыть его мастерскую. По возможности Бэнни старалась обходить это место стороной, потому что табличка с надписью «Закрыто», сделанная рукой Брэндана, напоминала ей о той огромной части мира, которая находилась вне ее контроля.
– Ты не должна так хмуриться, дочка. Это всего лишь кружка. Я не хочу, чтобы на твоем прекрасном лице появились из-за нее морщины.
Она замерла и посмотрела на дверь.
– Папа! – Кружка выпала у нее из рук, и Бэнни бросилась к отцу. – Папа, ты жив! Мы слышали что-то о боях, но ничего определенного.
– У меня все в порядке, – она ощущала его сильные и уверенные руки. – Подожди, дай мне сесть. Что-то стар стал.
– Извини. – Бэнни провела его до ближайшей скамьи. Он осторожно опустился на нее.
Седые волосы Кэда беспорядочно свисали на его лицо. Одежда была грязной, у него не было одного носка. Бэнни никогда не думала о своем отце как о старике. Он всегда был энергичным, стойким. Но сейчас морщины на его большом лице казались намного глубже, плечи опустились. И вдруг ей стало очень страшно.
– Папа? – осторожно спросила она. – Я позову маму. Она должна знать, что ты вернулся.
Он покачал головой:
– Я только что из дому, Бэнни. Она знает, что я здесь. И Исаак тоже уже дома.
– А остальные?
Отец устало посмотрел на нее:
– С ними тоже все в порядке. Не волнуйся, – он глубоко вздохнул, – но они не вернутся домой. По крайней мере, пока.
Она придвинула стул и тяжело опустилась на него.
– Где они?
– В Кэмбридже. Или на пути туда.
– Это случилось в Лексингтоне, Бэнни. Там уже все кончилось, когда мы дошли до него. Так что не знаю, как это началось. Они убили десять ополченцев.
– Нет, – выдохнула она и сжала руки.
– Мы заставили их пожалеть об этом. Мы были вместе, Бэн! Наших было очень много. Я даже не знаю, откуда они все пришли. Люди стояли по всей дороге от Конкорда до Бостона, были за заборами, на деревьях, в окнах домов. Этих красномундирников, будь они прокляты, расстреливали на каждом шагу по мере их продвижения назад.
– О, Господи, – прошептала она, но Кэд продолжал говорить, как будто ничего не слышал.
– Англичане должны были видеть, что мы едины, что мы не боимся войны с ними. Что мы можем выступать против их ружей, мундиров и мерзких королевских прав! Они многих потеряли на том пути, а потом попрятались в свои норы.
Она поднесла свои дрожащие руки к губам:
– Сколько?
– Не знаю. Двести, может быть, триста ранено. Не могу сказать точно, сколько было тяжелораненых, но армия в целом здорово пострадала, а главное – мы задели их гордость, поколебали их уверенность в себе. Они больше не будут думать о нас, как о надоедливых мулах.
– Но в следующий раз они уже будут готовы дать вам отпор, – прошептала Бэнни, задыхаясь.
– Что ты сказала, Бэн?
– Сколько наших раненых, папа? Какой ценой вы заплатили?
– Меньше трети всех раненых англичан вместе взятых. Я уверен в этом.
Она снова глубоко вздохнула:
– А братья? Ты уверен, что они целы и невредимы?
– Ни царапинки. Ты же знаешь Джоунзов. Мы укрылись за каменной стеной, и эти безмозглые красномундирники так и не добрались до нас. Никто из британцев не стреляет и в половину лучше, чем Исаак и еще меньше, чем кто-нибудь из остальных моих сыновей.
– Почему же они не вернулись домой?
– Я же тебе сказал, что они пошли в Кэмбридж. Британцы в Бостоне, и мы хотим убедиться, что они, действительно, сидят там.
– А ты? – спросила она как можно спокойней, стараясь не показывать охватившего ее ужаса.
Кэд не мог терпеть одного – страха, тем более в одном из его детей.
– Ты и Исаак? Вы тоже пойдете туда?
– Нет, – он нахмурился. – Пока нет. Мы обсудили это с твоей матерью. Она сказала, что в доме нужен глава, хозяин, на тот случай, если англичане придут сюда. Пока хозяин здесь я, во всяком случае, замены на данный момент мне нет. Она уверена, что Исаак еще слишком молод, чтобы взять хозяйство в свои руки. Думаю, она права. Скоро ему будет шестнадцать, и тогда мы его здесь не удержим.
– Ох, – Бэнни встала со стула, веря в то, что ноги будут держать ее.
Это случилось. Она знала и раньше, что есть вероятность того, что это может случиться. Долгими ночами, лежа в постели, она, тем не менее, убеждала себя, что это не произойдет. Но до сих пор Элизабет не осознавала, насколько ужасна действительность.
Они стреляли в ее братьев, в ее отца. Она была Джоунз, принадлежала семье Джоунзов, которая славилась тем, что все ее члены были высокими, смелыми и сильными, тем, что их невозможно было ранить или побить. Но мускулы эти были слишком ненадежной защитой от ядер и пуль.
Она знала, что вскоре в них снова будут стрелять. Ноги ее дрожали, она пыталась изо всех сил не упасть на пол. Только один раз в жизни она проявила слабость на глазах у своего отца. Это случилось, когда Бэнни была еще ребенком. Мальчишка, с которым она ходила в школу, однажды втолкнул ее в мужской туалет, сказав, что здесь ее место. Довелось ли кому-нибудь испытать такой стыд и кошмар, как ей тогда? Когда Бэнни смогла выбраться оттуда, она побежала в «Дансинг Эль», где всё, что она услышала от отца, было обещание запереть ее в туалете своими руками, если она еще раз расплачется на глазах у людей. Быть Джоунзом значило быть сильным и мужественным. Это означало никогда не искать поддержки у другого.
Но сейчас ей хотелось стать слабой, хотя бы совсем немного. Это было так приятно. Ей хотелось расплакаться на чьем-нибудь плече, хотелось, чтобы кто-нибудь снял с нее часть забот. Хотя бы тревогу о судьбах близких. Вместо этого она будет бороться со страхом, тоской, обидой, как это делали всегда все Джоунзы. Один на один.
Элизабет через силу улыбнулась.
– Рада, что ты дома, папа. Я старалась делать все, как ты.
Он гордо улыбнулся.
– Я знаю, что так и будет, Бэнни. Теперь мы будем всем заниматься вместе, пока не вернутся ребята.
Она быстро вышла, потому что больше не было сил улыбаться.
* * *
Собиралась гроза.
Джон посмотрел на небо. Оно было такое же темное, как ночью, хотя до вечера было еще далеко. Сильный резкий ветер трепал его волосы, и они то и дело падали ему на лицо. В воздухе запахло дождем. Он шел быстрыми широкими шагами, надеясь успеть до того момента, когда с небес обрушится разъяренный водяной поток. Сколько он ни думал, вывод напрашивался один – задание он не выполнил. Он до сих пор не выяснил, кто передавал сведения через Нью-Уэксфорд. У него были кое-какие идеи. Но в его деле – идеи не в счет. Нужны доказательства, а их не было.
Все, что ему удалось, это позволить себе потерять голову из-за женщины, в чьих глазах за внешним спокойствием бурлило море жизни, и чья музыка эхом отзывалась в его душе. Первая заповедь шпионажа – быть беспристрастным и объективным, что он и делал успешно всю свою жизнь, не затрачивая на то особых усилий. Это было также естественно для него, как идти по лесу без единого звука.
Но несколько недель назад его беспристрастность исчезла так же легко, как ветер сдувает пушинки отцветшего одуванчика. И виновата в этом была эта женщина, чья преданность не шла ни в какие сравнения с его, и чье нечеловеческое самообладание он желал бы однажды поколебать. Зная все это, зная, что это было неправильно, бесполезно и абсолютно глупо, он все равно шел по этой дороге.
Конюшня была выстроена из камня такого же цвета, как и земля. Небо еще больше потемнело, и он с трудом разглядел двери сарая. Одно окно, высоко под самой крышей, было открыто, из него слышна была музыка. Она почти сливалась со стоном ветра. Мурашки пробежали у него по спине, и в груди что-то сладко заныло.
Он тихо открыл дверь, вошел и плотно прикрыл ее за собой. Отсутствие здесь леденящего душу ветра было так отрадно. В конюшне было тепло и пахло лошадьми.
В этом странном дуэте ветра и скрипки теперь сильнее звучало последнее. Она пела о страхе и одиночестве. Музыка наполнила его жизнью, целительным воздухом, эхом зазвучала в самых потаенных уголках души.
Джон ничего не видел в темноте. Он провел рукой по стене в поисках лестницы, ведущей на чердак. И быстро нашел ее. Одним из его достоинств была память, позволявшая ему воспроизводить мысленно объект обычно с точностью до мельчайших деталей. Он быстро взобрался по лестнице наверх. К музыке. К Бесс.
Лэйтон не знал, сколько простоял так, окутанный темнотой и мелодией. Но когда музыка стала настолько прекрасна, что душа разрывалась от боли, он невольно шагнул к Бесс. Настил скрипнул под ним, выдав его присутствие. Музыка прекратилась.
– Кто тут?
– Это я.
Тишина.
– Скажи мне что-нибудь, Бесс, и я пойму, где ты.
– Я здесь, Джон. – Ее шепот соблазнительно тих и нежен.
Он пробрался к ней через сено. Она сидела как раз под окном, которое представляло собой небольшое отверстие, не пропускавшее света и из которого был виден лишь кусочек темно-синего предгрозового неба.
Джон сел рядом с ней на одеяло, грубое и толстое. Сено шуршало при каждом его движении.
– Что ты здесь делаешь? – спросила Бэнни.
– Тише – Он не хотел пока говорить ей об этом, он просто хотел побыть тут, почувствовать близость Бесс в темноте, ощутить теплоту ее тела рядом, вдохнуть этот волшебный запах лаванды, смешанный с запахом сена.
– Поиграй мне, Бесс.
Элизабет так долго молчала, что Джон уже испугался, что она откажет ему.
– Хорошо, – раздался наконец ее тихий голос.
Она поняла, что ей совсем неинтересно, зачем этот мужчина здесь. Главное – он рядом. До его появления ее скрипка пела о тоске и одиночестве; сейчас Бэнни играла о страхе, крови, гневе и о свободе, за которую нужно платить огромной ценой. До этого момента она не позволяла себе думать об окровавленных телах людей, брошенных на дороге, о резком запахе пороха и криках мучительной боли.
Когда Бесс закончила играть, она знала, зачем он пришел.
– Ты ведь уходишь?
Она услышала, как Джон затаил дыхание, а потом медленно вздохнул:
– Да.
– Куда ты идешь?
– Посылают в Бостон. Рота присоединится там к полку.
Бэнни нашла его руку, и их пальцы переплелись. Его прикосновение было необычайно нежным и трепетным. Она подумала о том, что эти руки, наверное, держали ружье и стреляли в ее соотечественников, может быть, даже в ее отца и братьев.
– Когда?
– Завтра.
Пальцы Бесс замерли.
– Уже совсем скоро.
– Да.
Слышно было, как неистовый ветер носился и завывал за стенами конюшни в том мире, таком ужасном и жестоком. Здесь же царила уютная темнота и была только эта рука, столь дорогая ее сердцу.
– Научи меня играть, Бесс.
Его голос был бестелесной сущностью – неким духом, окружавшим Бэнни теплой волной и разлившимся по всему телу. Бесс кивнула, зная, что если даже Джон и не видит ее, он все равно поймет, что она согласна. Элизабет приблизилась к Джону, стала на колени за его спиной и приложила скрипку к его плечу. Щекой она касалась шелковистых волос мужчины.
На этот раз Бесс не стала учить его. Его пальцы просто легли на ее руки и, не мешая игре, стали повторять за ней движения пальцев, которыми она извлекала музыку из инструмента.
Снова вернулось ощущение одиночества. И сейчас уже ей рисовалось израненное тело Джона с темными пятнами на мундире. Его густые блестящие волосы были покрыты грязью, а веки плотно прикрывали глаза на мертвенно-бледном лице. Мимо него шли солдаты, уверенные в себе, беспристрастные. Внезапная вспышка яркого света; резкий хлопок выстрела…
Бэнни закричала, уронила скрипку и всем телом прижалась к Джону. Ее сердце тяжело билось. Он повернулся, бережно приподнял Бесс и посадил себе на колени. Потом привлек ее голову к себе и сказал:
– Шш… это только гроза.
Небеса разверзлись. Она услышала, как потоки дождя обрушились на землю. Ливень колотил по крыше, стекал по стенам конюшни. Бэнни сильнее прижалась к Джону, пытаясь спрятаться на его широкой груди от своего страха.
Он нежно ласкал ее, проводя рукой по спине. Бесс по-прежнему дрожала, но теперь уже не от страха, а от чего-то еще. Ей нужно было прикоснуться к нему, нужно было убедиться хотя бы в этот момент, что он был цел и невредим. Она обхватила его спину, ощущая его твердые мышцы под шерстяной тканью мундира.
Это была настоящая пытка. Бесс с такой нежностью гладила его спину, что ему захотелось обнять ее сильнее. Он ощущал на своей шее ее легкое дыхание, которое ласкало и волновало его больше, чем темнота ночи. Боже, какое искушение. Она касалась щекой его горячей и гладкой кожи, вдыхая его запах.
Внезапно Лэйтон почувствовал, что больше не может выносить этой муки. Он устал. Устал все время притворяться кем-то другим, устал следить за каждым своим словом, взглядом и действием. Устал жить на грани смерти. Устал быть все время один. Джон уже и сам не понимал, кто же он на самом деле.
Бэнни осознавала, что ей было легче думать о нем, чем об окровавленных телах, лежащих в грязной канаве.
Мужчина застонал.
Бесс подняла к нему свое лицо и стала губами искать его губы. Она знала каждую черточку его лица, знала, каким оно выглядело днем. Но немного интересно было ощущать прикосновение его лица в кромешной темноте.
Джон схватил ее за плечи и отстранил от себя.
– Бесс, – хрипло произнес он. – Ты не должна…
Элизабет замерла, с испугом сообразив, что она снова невольно испугала его.
– Почему?
– Ты не знаешь все обо мне.
Она помедлила, потом отодвинулась, и, затаив дыхание, стала ждать, когда он встанет. Но Джон не сделал этого.
– Есть вещи, о которых нельзя забыть, – сказал он.
Внезапная вспышка молнии осветила его лицо, бледное, как будто, окаменевшее. Но выражение, застывшее на нем, говорило о неистовой мучительной страсти, которая в равной степени обуревала и ее. Прогрохотал гром.
– Хорошо… – прошептала Бесс.
– Бесс.
– Мне все равно, Джон. Я не хочу больше думать. Я не могу больше думать. Я хочу только чувствовать.
Он крепко прижал ее к груди и стал жадно целовать требуя отдать ему все. И она сделала это.
