Текст книги "Ты, только ты"
Автор книги: Сьюзен Филлипс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)
Сьюзен Элизабет Филлипс
Ты, только ты
Глава 1
Фэб Сомервиль возмутила всех, притащив французского пуделя и венгерского хахаля на похороны собственного отца. Она восседала на отпевании словно кинозвезда, в раскосых солнцезащитных очках, оправленных костью носорога. Присутствующим трудно было решить, кто тут более неуместен: то ли великолепно подстриженный пудель, кокетливо потряхивавший шелковыми бантиками, то ли красавец венгр, длинные волосы которого были забраны в усыпанный бисером конский хвост, то ли сама Фэб.
Пепельные волосы Фэб, искусно мелированные платиной, волной ниспадали со лба на один глаз, как у Мерилин Монро в фильме «Семилетняя жажда». Ее влажные, чуть припухшие губы, подкрашенные помадой восхитительного пионового оттенка, слегка приоткрывались, когда она оглядывала матово поблескивающий ящик, содержащий в себе то, что еще оставалось от Берта Сомервиля. Костюм Фэб – цвета слоновой кости с простеганным шелковым жакетом и с вызывающим золотистым бюстье[1]1
Бюстье – лиф без бретелек.
[Закрыть] из металлизированной ткани – более соответствовал ночной пирушке, чем похоронной церемонии. Узкую юбку с менее чем скромным разрезом поддерживал поясок из золотых цепочек, на одной из которых, поблескивая, болтался массивный брелок в виде фигового листка.
Это было первое возвращение Фэб в Чикаго с того времени, когда она в восемнадцать лет сбежала из дому, так что лишь немногие из присутствующих когда-либо встречались с «блудной дочерью» Берта Сомервиля. Однако никого бы не удивило то обстоятельство, что старина Берт начисто лишил ее наследства. И то сказать, какой добропорядочный отец рискнул бы доверить свое состояние дочери, которая путалась с человеком старше ее на четыре десятка лет, пусть даже этим человеком являлся сам Артуро Флорес, известнейший испанский художник? К тому же почти все его картины были непристойны, ибо намалеванная на холсте голая баба есть всего лишь голая баба, и то, что множество абстрактных изображений бесстыдницы Фэб украшало стены многих музеев в мире, ничего не меняло.
У Фэб была тонкая, осиная талия, красивые стройные ноги; ее грудь и бедра недвусмысленно напоминали о временах, когда женщина старалась выглядеть женщиной. Ее легкое крепкое тело даже и в свои тридцать три могло бы срывать призы на конкурсах красоты самых высоких ставок. И не имело никакого значения, что под модной, экстравагантной прической Фэб скрывался ясный и острый ум, ибо она с молодых ногтей принадлежала к тому типу женщин, о которых судят только по их наружности.
Лицо Фэб выглядело достаточно необычно. В чертах его ощущался некий беспорядок, хотя трудно было определить, в чем именно он состоит, поскольку нос у нее был прямой, а губы строго и резко очерчены. Возможно, такое впечатление создавалось пикантной черной родинкой, задорно сидящей на высокой скуле. А может, причиной этой дразнящей дисгармонии служили глаза Фэб: внешние уголки их были чересчур экзотично вздернуты по отношению к линии щек. Эти восхитительные янтарные глаза обычно доминировали на полотнах Артуро Флореса – то разлетаясь шире молочных бедер, то элегантно свешиваясь с белоснежных грудей.
В течение всей заупокойной службы Фэб оставалась невозмутимой и свежей, несмотря на то что июльский воздух был одуряюще напоен зноем. Даже бурные воды речушки Дю-Пейдж, пронизывающей западные пригороды Чикаго, не спасали от духоты. Временный навес, распростертый над местом захоронения, почти не давал тени, но был достаточно плотен, чтобы собравшиеся могли почувствовать это, изнывая не только от жары, но и от дурманящего запаха цветов, в изобилии украшавших подножие гроба. К счастью, церемония обещала быть короткой, и силы каждого из присутствующих поддерживала надежда вскоре отправиться к своим излюбленным местам, к своим садам и бассейнам, чтобы освежиться и тайно порадоваться тому, что очередь Берта Сомервиля отойти в лучший мир подошла раньше, чем их собственная.
Маслянисто посверкивающий черный гроб невозмутимо парил над морем цветов и зелени. Он располагался строго против уставленного стульями помоста, где между своей пятнадцатилетней сводной сестрой Молли и кузеном Ридом Чэндлером сидела Фэб. На полированной крышке скорбного ящика светилась звезда из белых роз, украшенная небесно-голубыми и золотистыми лентами, цветами команды НФЛ «Чикагские звезды», которую старина Берт купил с потрохами добрый десяток лет назад.
Когда церемония подошла к концу, Фэб подхватила белого пуделька на руки и встала; золотые нити ее бюстье празднично заискрились в солнечном свете, а инкрустация экстравагантных очков вспыхнула темным огнем. Эффект был сверхтеатрален даже для женщины, чья жизнь фактически представляла сплошной театр.
Рид Чэндлер, тридцатипятилетний племянник усопшего, с печальной миной шагнул к постаменту, чтобы положить на гроб цветок. Молли застенчиво последовала его примеру. Рид изо всех сил пытался изобразить неподдельное горе, хотя ни для кого не было секретом, что именно он унаследует команду почившего дядюшки. Фэб также положила на черную крышку свой цветок, стараясь подавить вспыхнувшее в душе чувство застарелой обиды. Какая в том польза? Она не смогла завоевать любовь отца при его жизни, и… Господь ему судья, прошлого не воротишь. Фэб потянулась к своей юной сводной сестре, но Молли резко отпрянула в сторону, как она делала всякий раз, когда Фэб пыталась приблизиться к ней.
Рид вернулся и встал рядом, и Фэб, в свою очередь, инстинктивно отшатнулась. Несмотря на всю показную доброжелательность, которую сейчас демонстрировал этот тип, она не могла забыть, каким мерзавцем он был в детстве. Фэб отвернулась от кузена и низким, чуть хрипловатым голосом обратилась к собравшимся:
– Очень мило с вашей стороны почтить своим присутствием похороны отца. Особенно если принять во внимание эту ужасную жару. Виктор, милый, не мог бы ты подержать Пу?
Она протянула пуделя Виктору Сабо, сводившему с ума всех присутствующих на церемонии дам своей экзотической красотой. Да, было нечто неуловимо располагающее в этом великолепном самце, в каждом движении которого угадывался звероподобный атлет с расстегнутой ширинкой, напряженно скалящийся с рекламы мужских джинсов.
Виктор принял собачку.
– Конечно, дорогуша, – с легким акцентом ответил он.
– Радость моя, – промурлыкала Фэб не то Пу, не то Виктору.
Лично Виктор счел, что Фэб произнесла эту фразу недостаточно эмоционально, но он был венгр, а посему склонен к рефлексии; он послал ей кислый воздушный поцелуй и, устроив пуделя поудобнее, замер в эффектной позе. Яркий солнечный свет вышибал снопы искр из его аккуратно расчесанного, унизанного серебряными шариками конского хвоста.
Фэб протянула руку с тонкими пальцами подходившему к ней сенатору. Она проделала это с таким видом, словно плотный коренастый мужчина был самым лакомым куском рождественского пирога.
– О, милый сенатор, благодарю вас за то, что вы нашли время прийти. Я знаю о вашей занятости, поэтому вы – просто душка.
Пухлая седеющая дама – жена сенатора – бросила на Фэб подозрительный взгляд, но тут Фэб повернулась, чтобы поприветствовать и ее, и женщина была мгновенно очарована искренней теплотой ее улыбки. Фэб Сомервиль обычно мало церемонилась с представительницами своего пола, поэтому ее улыбка сейчас выглядела весьма странно. Но с другой стороны – вся их семейка довольно странная.
Берт Сомервиль был известен тем, что женился исключительно на танцовщицах из ночных клубов Лас-Вегаса. Первая из них – мать Фэб – умерла много лет тому назад, пытаясь разродиться сыном, которого страстно желал Берт. Его третья жена – мать Молли – погибла в авиакатастрофе на пути в Аспен, где она намеревалась отпраздновать свой развод. И только вторая жена Берта все еще была жива, но она не перешла бы улицы, чтобы присутствовать на его похоронах, не говоря уже о том, чтобы прилететь из Рено.
Тулли Арчер, почетный тренер-координатор «Чикагских звезд», отойдя от Рида, двинулся к Фэб. Абсолютно белые волосы, кустистые брови и испещренный красными прожилками нос делали его похожим на безбородого Санта-Клауса.
– Ужасное событие, мисс Сомервиль. Ужасное. – Он прочистил горло ритмичным «кха-кха». – Даже не верится, что мы с вами никогда не встречались. Берт и я прошли плечом к плечу долгий путь, и мне его будет очень недоставать. Не то чтобы мы всегда могли столковаться. Случалось, как говорится, всякое. Старина Берт бывал иногда чертовски упрямым. Но несмотря ни на что, мы долгое время были рядом.
Он все еще продолжал трясти ее руку, произнося приличествующие событию слова. Этот импозантный пожилой человек, выглядевший чуть ли не древним стариком, долгие годы со знанием дела тренировал профессиональную футбольную команду, и те, кто видел его за работой, никогда не сказали бы, что он даром ест свой хлеб.
Он любил поговорить, но в момент очередного покашливания Фэб перебила его:
– Очень мило с вашей стороны высказать все это, мистер Арчер. Вы просто конфетка.
Тулли Арчер на своем веку получал всякие прозвища, но еще никогда в жизни его не называли «конфеткой», и это обращение на время лишило старика дара речи, чего Фэб, вероятно, и добивалась, поскольку тут же отвернулась от него, впрочем, лишь за тем, чтобы лицезреть целый отряд чудищ в мужском облике, выстроившихся в шеренгу для выражения персональных соболезнований.
Они переминались с ноги на ногу в ботинках размером с добрую каботажную посудину. Тысячи фунтов «мяса на копытах» с бедрами, подобными стенобитным орудиям. Их чудовищные шеи росли прямо из выпуклых плеч. Руки их чуть шевелились наподобие абордажных крючьев, а их корявые бугристые торсы выпирали из голубых футболок. Капли пота влажно поблескивали на черепах всех цветов и оттенков: от иссиня-черного до оранжево-белого. Эти рабы футбольных полей явились отдать последние почести человеку, который совсем недавно владел ими.
Мощный узкоглазый битюг без шеи, выглядевший как записной заводила тюремных свар, выступил вперед. Он с трудом удерживал свой взгляд на лице Фэб, с видимым усилием не давая ему скользнуть ниже.
– Меня зовут Элвис Креншоу, я – центральный защитник «Чикагских звезд» Приношу искренние соболезнования по поводу смерти мистера Сомервиля.
Фэб благосклонно приняла его соболезнования. Капитан команды, облегченно вздохнув, двинулся дальше, бросив косой взгляд на Виктора. Красавец венгр стоял сейчас в своей излюбленной позе а-ля Рембо, что было совсем нелегко, ибо с руки его свисал маленький белый пудель, а не автомат «узи». И все-таки его поза неплохо работала, ибо многие присутствующие здесь женщины не могли оторвать от него глаз. Ах, если только ему удастся привлечь к себе внимание некоего неземного создания с очаровательной попкой, можно считать, что день удался.
К сожалению, неземное создание с очаровательной попкой не отрывало глаз от Фэб.
– Миз Сомервиль. Я – Дэн Кэйлбоу, главный тренер «Звезд».
– Отлично, хэлло, мистер Кэйлбоу! – В голосе Фэб добавилось хрипловатых нот, и Виктор, хотя и был венгром, отлично понял, что это значит.
Фэб была лучшим другом Виктора, и в этот момент ему захотелось подать ей какой-нибудь тайный знак, чтобы отвести неприятности. Она, казалось, не понимала, что играет с огнем, затевая флирт с подошедшим к ней человеком.
Впрочем, Фэб могла и не знать ничего о Дэне Кэйлбоу, но Виктор был в курсе событий, происходящих на американских футбольных полях. Кэйлбоу считался одним из наиболее грозных и взрывоопасных игроков НФЛ, пока пять лет назад не перешел на тренерскую работу. Прошлой осенью, в середине сезона, Берт неожиданно для всех уволил главного тренера «Звезд» и взял на его место этого типа.
Кэйлбоу – огромный светловолосый человек-лев с властными манерами никогда не сомневающегося в себе мужчины – был физически более развит, чем большинство профессиональных игроков. Лицо его с большим открытым лбом чуть портил крупный нос с небольшим утолщением на переносице. Нижняя губа главного тренера была полнее верхней, под ней белел, взбегая на щеку, тонкий шрам. Мерцающие глаза цвета морской волны сверлили Фэб с такой неистовостью, что, казалось, на ней вот-вот задымится кожа.
– Я воистину сожалею о кончине Берта, – медленно произнес Кэйлбоу (проведенное в Алабаме детство все еще сказывалось в его речи). – Нам действительно будет недоставать его.
– Как мило с вашей стороны, мистер Кэйлбоу, высказать это.
Едва заметная новая каденция добавилась в хрипловатые полутона голоса Фэб, и Виктор, похолодев, понял, что его подружка сейчас искусно использует сексуальный арсенал обольщения из репертуара Кэтлин Тернер. Едва заметное дрожание руки Фэб сказало Виктору, что она неподдельно взволнована. Фэб никогда не позволяла заметить свое волнение другим. Она всегда блюла свою репутацию ослепительной и холодной секс-бомбы.
Внимание Виктора вновь переключилось на главного тренера «Звезд». Он припомнил его прежнюю кличку. «Дэнни Айсберг» называли его игроки за невероятное хладнокровие и неизменную жестокость игры. Да, этот тип был крепким орешком.
– Берт по-настоящему любил эту игру, – продолжал Кэйлбоу, – с ним приятно работалось.
– Я уверена, что так оно и было. – Каждое слово, которое произносила Фэб, казалось непроизвольно вырвавшимся обещанием.
Виктор понял, как взвинчена Фэб, когда, повернувшись, она протянула к нему руки. Догадавшись, что Фэб хочет взять у него Пу, чтобы, скрыть охватившее ее замешательство, венгр шагнул вперед, но в тот самый момент, когда Фэб принимала собаку, раздался резкий выстрел. На территорию кладбища въехал ремонтный грузовик, и звук его выхлопной трубы страшно напугал пуделя.
Собака тявкнула и рванулась из рук Фэб. Она понеслась вокруг молчаливой толпы с громким лаем; ее хвостик с кисточкой на конце бешено вращался, казалось, вот-вот он оторвется и воспарит, словно шляпа Одджоба.
– Пу! – вскрикнула Фэб, ринувшись за ней, но тут маленькая юркая собачонка налетела на изящные металлические распорки садовой треноги, в которой красовались гладиолусы.
Фэб и в лучшее время не отличалась сноровкой, а теперь, стесненная узкой юбкой, тем более не сумела предотвратить беду. Массивная тренога покачнулась и опрокинулась на стоявший за ней венок, который, в свою очередь, задел огромный букет георгинов. Толпящиеся поблизости люди отпрыгнули в сторону, стараясь уберечь свои траурные наряды от брызг, и тем самым увеличили беспорядок. Сработал эффект домино: плотно составленные корзины с цветами стали валиться одна на другую, и так продолжалось до тех пор, пока вся площадка вокруг гроба не превратилась в огромную свалку.
Фэб сорвала с лица солнцезащитные очки. Ее широко поставленные янтарные глаза гневно расширились.
– Стой, Пу! Стой, будь ты проклята! Виктор!
Виктор тем временем уже летел к противоположной стороне площадки, пытаясь перехватить обезумевшего пуделька, но в своей поспешности сшиб несколько стульев, которые с грохотом въехали в шеренгу пышных гирлянд, вызвав отдельную цепную реакцию.
Одна из томных дам с Гоулд-Бич, воображавшая себя любимицей маленьких собачонок, ибо сама являлась владелицей мелкой четвероногой твари, наклонилась к перепуганному насмерть животному, но Пу, поджав хвост и оскалив зубы, вызверилась на нее, словно собачий Терминатор. Пу в общем-то была собачкой не злой, но дама, к несчастью, надушилась духами «Вечность», запах которых Пу не переносила с тех пор, как один из приятелей Фэб чуть ли не выкупал ее в них, а потом зашвырнул бедняжку под стол.
Фэб, чей разрез на юбке становился все более откровенным, сбила с ног двух линейных защитников «Звезд».
– Пу, стой! Сюда, Пу!
Молли Сомервиль, шокированная спектаклем, который устроила ее сводная сестра, отступила в толпу.
Фэб на бегу увернулась от падающих стульев, тяжелый золотой брелок меж тем немилосердно колотил ее по той части тела, которую и положено прикрывать фиговым листком. Фэб попыталась придержать брелок, но проделала это так неловко, что, поскользнувшись на охапке мокрых лилий, очутилась на земле.
Пу в тот же миг забыла об отвратительно пахнущей светской даме. Истолковав действия Фэб как приглашение поиграть, она исступленно взвизгнула.
Фэб безуспешно барахталась на спине, пытаясь подняться на ноги, чем доставляла немалое удовольствие мэру Чикаго и нескольким игрокам из конкурирующей команды «Медведей». Пу бросилась к ней, но неожиданно для себя натолкнулась на Виктора, который подскочил к собаке с другой стороны. Пу обожала играть с Виктором, и ее игривое повизгивание сделалось чувственно-возбужденным.
Пу резко встряхнулась, но тут же громко залаяла, ощутив, что стоит в луже воды. Она никогда не любила гулять с мокрыми лапами, и тельце ее передернулось в брезгливой судороге. Обиженная собачка прыгнула на один из складных стульев. Когда он закачался под ней, она нервно взвизгнула и прыгнула на соседний стул, а оттуда – на гладкую поверхность гроба.
Толпа замерла.
Белые розы, изображавшие звезду, веером разлетелись в разные стороны, разноцветные ленты взметнулись к небесам.
Фэб, которой все-таки удалось подняться на ноги, оцепенела. Виктор тихонько выругался по-венгерски.
Пу, предельно чувствительная к окружающей обстановке, склонила голову набок, как бы пытаясь понять, почему все смотрят на нее. Чувствуя, что сотворила нечто нехорошее, она начала дрожать.
Фэб перестала дышать. Пу вредно волноваться. Она быстро шагнула вперед.
– Нет. Фу! Нельзя, Пу!
Но ее окрик запоздал. Дрожащая собачка уже приседала. С извиняющимся выражением на маленькой меховой мордочке она принялась обильно поливать крышку гроба Берта Сомервиля.
Поместье Берта Сомервиля было построено в 1950 году на десяти акрах земли в плодородном пригороде Чикаго – Хиндсдейле, расположенном в самом центре графства Дю-Пейдж. В начале двадцатых годов хозяйство графства имело сельскохозяйственный уклон, но со временем маленькие городки срослись между собой, образовав огромный спальный район для служащего люда, постоянных пассажиров Северной Бурлингтонской железной дороги, которая ежедневно доставляла их в Луп, равно как и для касты инженеров, занятых на предприятиях высоких технологий, раскинувшихся вдоль скоростного шоссе Ист – Вест. Постепенно кирпичная стена, означавшая границы поместья, была окружена тенистыми улицами жилых кварталов.
В детстве Фэб не доводилось подолгу жить в этом огромном особняке стиля эпохи Тюдоров, крепко посаженном среди раскидистых дубов, ветвистых кленов и зарослей грецкого ореха, которыми изобиловали западные пригороды Чикаго. Берт постоянно томил дочь в частной закрытой школе в Коннектикуте, а летом отсылал ее в оздоровительный лагерь, где содержались только девочки. Во время своих нечастых визитов домой Фэб находила родительский особняк темным и гнетущим, и сейчас, взбираясь по изогнутой лестнице на второй этаж мрачного здания, она пришла к выводу, что здесь не произошло ничего, что заставило бы ее изменить свое мнение.
Маленькие глазки слона, браконьерски подстреленного папашей, осуждающе взирали на нее сверху, со стены, оклеенной обоями грязно-каштанового цвета, и плечики Фэб удрученно поникли. Ее великолепный костюм был испещрен темными пятнами; шикарные нейлоновые чулки разлезлись во многих местах. Светлые волосы в беспорядке торчали в разные стороны, а элегантная пионовая помада давно стерлась.
Неожиданно перед ней возникло лицо главного тренера «Звезд». Это именно он за шкирку стащил Пу с крышки гроба. Это его зеленые глаза насмешливо прищурились, когда он передавал ей трепещущую собачку. Фэб вздохнула. Свалка во время похорон, можно сказать, затянула еще на пару оборотов одну из вечно закручивающихся гаек, которыми была полна вся ее жизнь. Она всего лишь хотела дать понять всем этим олухам, что ей абсолютно наплевать на то, что отец лишил ее наследства, но, как обычно, зашла слишком далеко, и дело закончилось скандалом.
Фэб ненадолго задержалась на верхней площадке лестницы, размышляя, могла ли пойти по-иному ее жизнь, если бы была жива мать. Она не часто думала о ней, она ее, собственно, и не помнила, но ребенком подчас рисовала в своем воображении образ нежной, прекрасной женщины, которая щедро проливала на нее океаны родительской любви, в которой отказывал ей отец.
А впрочем, любил ли Берт кого-нибудь вообще? Он, кажется, мало нуждался в чьем-либо обществе и совершенно игнорировал толстую, неуклюжую маленькую девчонку, которая и сама-то была о себе невысокого мнения. Насколько Фэб себя помнила, отец постоянно говорил ей о ее никчемности, и теперь она подозревала, что, возможно, он был не так уж не прав.
И теперь в свои тридцать три она практически сидит у разбитого корыта. Артуро умер семь лет назад. Первые два года после его смерти Фэб сопровождала передвижные выставки его картин, но когда коллекция отправилась на постоянную экспозицию в парижский музей д'Орсэ, она переехала в Манхэттен. Деньги, оставленные Артуро, постепенно иссякли, ушли на оплату больничных счетов многочисленных друзей Фэб, умиравших от СПИДа. Она не пожалела для них последнего пенни. Потом ей подвернулась работенка в небольшой, но первоклассной галерее Вест-Сайда авангардистского толка. Но увы, как раз на прошлой неделе двери этого почтенного заведения захлопнулись навсегда.
В усталом мозгу Фэб вспыхивали и гасли мысли о том, что надо бы что-то в корне менять в ее безалаберной жизни, но она вдруг почувствовала себя слишком надломленной, чтобы заниматься самоанализом. Она подошла к спальне сестры и постучала в дверь:
– Молли, это Фэб. Могу я войти? Ответа не последовало.
– Молли, можно войти?
Прошло несколько томительных минут, прежде чем Фэб услышала еле слышное:
– Я полагаю, да.
Фэб внутренне передернулась, затем повернула ручку двери и шагнула через порог. Когда-то эта комната принадлежала ей. Она жила здесь ежегодно по несколько недель, на эти дни в помещении воцарялся восхитительный кавардак, включавший в себя груды растрепанных книг, горы яблочных огрызков и залежи магнитофонных кассет. Теперь здесь было стерильно, как в монашеской келье.
Молли Сомервиль, пятнадцатилетняя сводная сестра Фэб, сидела у окна все в том же бесформенном темном платье, что было на ней во время похорон. В отличие от Фэб, склонной в годы юности к полноте, Молли была худенькой как тростинка, и ее густые короткие темные волосы явно нуждались в уходе. К тому же бедняжка была некрасива: бледная кожа, казалось, никогда не видела солнца; у нее были мелкие, невыразительные черты лица.
– Как чувствуешь себя, Молли?
– Великолепно. – Она не оторвала взгляда от книги, лежавшей у нее на коленях.
Фэб вздохнула. Бедняжка Молли никогда не скрывала, что ненавидит свою старшую сестру, но девушки в жизни мало общались. Фэб и теперь не могла взять в толк, в чем кроется причина этой ненависти. Вернувшись в Штаты после смерти Артуро, она несколько раз навещала сестру в пансионе, но Молли трудно шла на контакт, и поездки к ней сами собой прекратились. Она продолжала посылать Молли подарки ко дню рождения и на Рождество, но все ее письма оставались безответными. Да, старина Берт, сходя в могилу, еще раз мрачно пошутил, взвалив на свою старшую дочь и эту обузу.
– Принести тебе чего-нибудь, Молли? Может, поешь? Молли покачала головой, и в комнате вновь воцарилось молчание.
– Я знаю, что все это ужасно. Я искренне сожалею. Молли пожала плечами.
– Молли, нам надо поговорить; и нам обеим будет Легче, если при этом ты будешь смотреть на меня.
Молли подняла голову от книги и пристально посмотрела на сестру. У Фэб возникло неприятное ощущение, словно она вдруг превратилась в подростка и ее собираются отчитать. Она бессознательно пожалела, что бросила курить, ей отчаянно захотелось как следует затянуться.
– Тебе известно, что я – твой официальный опекун?
– Мистер Хиббард объяснил мне это.
– Я считаю, что мы должны поговорить о твоем будущем.
– Тут не о чем говорить.
Фэб убрала с глаз мешающую ей челку.
– Молли, тебе не обязательно возвращаться в лагерь, если ты этого не хочешь. Более того, будет просто чудно, если ты полетишь завтра со мной в Нью-Йорк и пробудешь там до конца лета. Я арендую прекрасную квартиру у моего друга, который живет в Европе. Она расположена в чудесном месте.
– Я хочу вернуться.
Глядя на бледное личико Молли, Фэб утвердилась во мнении, что сестре лагерь нравится не больше, чем когда-то нравился ей самой.
– Если хочешь, можешь ехать туда, но я-то знаю, каково это – чувствовать, что у тебя нет дома. Берт ведь тоже ежегодно держал меня в школе в Крейтоне и упекал в лагерь на каждое лето. Я эту казенщину просто возненавидела. В Нью-Йорке так весело летом, Молли. Мы прекрасно проведем время и лучше узнаем друг друга.
– Я хочу уехать в лагерь, – упрямо повторила Молли.
– Ты абсолютно уверена в этом?
– Уверена. У тебя нет права удерживать меня. Несмотря на явную неприязнь Молли и легкую ломоту в висках, Фэб не собиралась сдаваться. Она решила сменить тактику и, кивнув в сторону книги, лежавшей на коленях у Молли, ласково произнесла;
– Что ты читаешь?
– Достоевского. Я собираюсь приступить к самостоятельному изучению его творчества этой осенью.
– У меня нет слов. Достоевский – тяжелое чтение для юных девушек.
– Но не для меня. Я достаточно развита.
Фэб хотела улыбнуться, но вовремя спохватилась.
– Очень хорошо. Ты успеваешь в школе?
– У меня исключительно высокий балл – десять. Фэб припомнила одиночество своих школьных дней. Это так тяжело – выделяться из своих сверстниц. Выражение лица Молли не изменилось.
– Я довольна своими умственными способностями.
Большинство девочек в моем классе – настоящие тупицы.
Грустно глядя на несносную маленькую формалистку, Фэб все же не осуждала ее. Рано или поздно дочерям Берта Сомервиля придется пробивать собственную дорогу в жизни. Да и сама она в детстве не раз уходила в себя, когда тощие, как селедки, подруги дразнили ее толстушкой. Чтобы обрести вес в их глазах, Фэб стала возмутительницей школьного спокойствия. Вот и Молли сейчас прячется в свою скорлупу.
– Извини меня, Фэб, но я дошла до очень интересной главы и хотела бы вернуться к ней.
Фэб пропустила мимо ушей попытку сестры выставить ее за дверь и еще раз завела разговор о Нью-Йорке. Но Молли упорно стояла на своем. И Фэб в конце концов была вынуждена признать свое поражение.
Стоя в дверях, она со вздохом произнесла:
– Надеюсь, ты известишь меня, если тебе что-нибудь понадобится, не так ли?
Молли кивнула, но Фэб не поверила ей. Девчонка скорее примет крысиный яд, чем обратится за помощью к старшей сестре.
Спускаясь по лестнице, она попыталась стряхнуть с себя подавленность. Услышав, как в гостиной Виктор болтает по телефону со своим менеджером, и не желая сейчас никого видеть, она проскользнула в кабинет отца. Там, в кресле, стоявшем возле застекленного шкафа с коллекцией оружия, свернулась калачиком Пу. Лохматая белая головка пуделя резко вскинулась. Пу спрыгнула с кресла и, радостно помахивая хвостом, бросилась к своей хозяйке.
Фэб опустилась на колени и притянула собачку к себе:
– Эй, дружище, ну и натворила ты сегодня дел… Словно извиняясь, Пу лизнула ее в нос. Фэб принялась было завязывать бантики на ушах собачки, но пальцы у нее вдруг задрожали, и она оставила это занятие. Пу все равно растреплет их. Эта собачка живет вопреки своей родословной. Она ненавидит всяческие бантики и инкрустированные ошейники, отказывается спать в своей собачьей кроватке и совершенно неразборчива в еде. Она не терпит, когда ее стригут, вычесывают или купают, и совсем не терпит прогулочный свитерок с монограммой – подарок Виктора. Надо сказать, что и сторож она никудышный. Когда в прошлом году Фэб ограбили среди бела дня в Верхнем Вест-Сайде, Пу ластилась к ногам грабителей, умоляя, чтобы ее погладили.
Фэб потерлась щекой о мягкий меховой хохолок.
– При всей своей замечательной родословной ты не более чем дворняжка, не правда ли, Пу?
Внезапно Фэб поняла, что проиграла битву, которую вела весь день, и всхлипнула совершенно по-детски. Дворняжка. Это то, чем являлась она сама. Разодетая, как французский пудель.
Виктор нашел ее в библиотеке, но сделал вид, что не замечает ее слез.
– Фэб, крошка, – ласково сказал он, – пришел поверенный твоего отца.
– Я не хочу никого видеть, – фыркнула Фэб, оглядываясь по сторонам.
Виктор протянул ей свой носовой платок ярко-лилового цвета.
– Рано или поздно тебе придется поговорить с ним.
– Я уже это сделала. Он звонил мне по поводу опекунства через день после смерти Берта.
– Возможно, речь пойдет о недвижимости твоего отца.
– Меня это не касается. – Фэб шумно высморкалась в платок. Она искренне полагала, что ей плевать на ущемление ее прав, и хотела лишь избежать оскорбительных формальностей.
– Он крайне настойчив.
Виктор поднял с пола ее сумочку, щелкнул замочком. Это изящное творение Юдифь Лайбер он приобрел для Фэб в оптовом магазинчике в Ист-Виллидж. Обнаружив прилипший к подкладке сумочки батончик «Милки Уэй», венгр неодобрительно качнул головой. Отбросив мятую шоколадку в сторону, он вынул расческу и привел в порядок ее волосы. Затем подошла очередь помады и пудры. Помогая Фэб восстанавливать макияж, Виктор невольно залюбовался ею.
Эти не правильные черты лица молодой женщины казались ему куда привлекательнее стандартных кукольных физиономий рекламных моделей, с которыми ему приходилось работать. Впрочем, незаурядная красота Фэб приводила в восхищение многих, включая знаменитую владелицу модного фотоателье – мисс Эйш Белчер.
– Сними эти порванные чулки. Ты выглядишь как девица из кордебалета «Ле Мис».
Пока Фэб покорно стаскивала чулки, Виктор вновь упаковал ее сумочку. Затем, заботливо поправив золотой фиговый брелок, свисавший с пояса Фэб, он проводил ее до двери.
– Я не хочу ни с кем встречаться, Виктор.
– Ты ведь не собираешься отступать. Янтарные глаза Фэб вспыхнули темным огнем:
– Я не могу больше выносить этот бедлам.
– Фэб, крошка, – он провел большим пальцем по ее щеке, – люди не всегда столь плохи, как ты о них думаешь.
– Мне ненавистна мысль, что кто-то станет жалеть меня.
– Ты бы предпочла, чтобы тебя никто не любил? Она изобразила на лице самоуверенную улыбку и взялась за дверную ручку.
– Я чувствую себя комфортно лишь в атмосфере всеобщего презрения.
Виктор поднял с пола съежившиеся в нелепый комочек чулки Фэб и покачал головой:
– Фэб, Фэб, когда ты перестанешь ломать себя?
– Когда добьюсь совершенства, – фыркнув, ответила она.
