Текст книги "Годы прострации"

Автор книги: Сьюзан Таунсенд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Пятница, 21 сентября

Прошлой ночью в постели Георгина обняла меня и сказала:

– Надеюсь, все будет в порядке, Ади.

Не помню, когда в последний раз она называла меня Ади. Возможно, она все-таки беспокоится обо мне. Текстовым сообщением предупредил мистера Карлтон-Хейеса, чтобы завтра утром он меня не ждал.

Когда я шел по дорожке в деревню на прием к доктору Вулфовицу, яркое солнце светило сквозь ветки деревьев и где-то жгли листья. Я вдруг сообразил, что новой встречи с миссис Лич страшусь не меньше, чем диагноза. Однако в регистратуре меня встретили обворожительной улыбкой, усадили в кресло и даже выдали стопку относительно свежих журналов. Услужливость миссис Лич вселила в меня глубокую тревогу. Ей уже известны результаты анализов? Или она получила выговор от врача за то, что кричит на пациентов? Чем дольше я ждал, тем сильнее нервничал. Что там доктор Вулфовиц так долго делает в своем кабинете? Придумывает, как сообщить мне дурные вести?

Меня наконец вызвали в кабинет. Не успел я переступить порог, как услышал следующее:

– Мистер Моул, я получил результаты ваших анализов и собираюсь направить вас на консультацию к урологу для дальнейшего обследования.

У меня было такое ощущение, будто моя кровь превратилась в водицу. Я в упор смотрел на Вулфовица, но он избегал моего взгляда, отвернувшись к компьютеру.

– Я написал мистеру Томлисон-Берку из Королевской больницы, да, – продолжил доктор. – Он один из лучших урологов в восточных Центральных графствах.

– Да, но каков его рейтинг в масштабе всех Британских островов?

– Он хороший, – заверил доктор Вулфовиц, – очень хороший. Вы будете в надежных руках.

– И когда я окажусь в надежных руках?

– Я написал ему и попросил принять вас в среду на следующей неделе, да.

Надо не забыть отдать костюм в чистку, подумал я. Что-то – наверное, имя Томлисон-Берк – подсказывало мне, что в повседневной одежде являться к этому урологу не подобает.

Возвращаясь домой, я заглянул на почту и купил еще один блокнот. Кроме меня на почте была миссис Льюис-Мастерс, она пришла за пенсией. Старая дама кивнула мне, подтверждая наше знакомство.

– Это уже третий блокнот за месяц, мистер Моул, – заметила Венди Уэллбек. – Вы пишете новую «Войну и мир»?

– Так вы писатель? – осведомилась миссис Льюис-Мастерс.

Я сказал ей, что мне удалось опубликовать две книги.

– Мне стоит их почитать? – спросила она.

– Только если вы интересуетесь субпродуктами.

– Субпродукты, – повторила она. – Было время, когда я жила исключительно на субпродуктах. Верблюжьи мозги считались деликатесом в ту пору, когда мы с мужем путешествовали по Северной Африке. Как почетным гостям нам подавали наилучшие части этого высокоценного животного.

Из почтового отделения мы вышли вместе, и сам не знаю почему, я рассказал ей о моих проблемах с предстательной железой. Она остановилась:

– Люди пустыни называли это «проклятием старости». А лечились они так: брали верблюжий навоз и прикладывали к гениталиям в качестве горячего компресса.

– И помогало? – спросил я, когда мы продолжили путь.

– Разумеется, нет. Но вроде бы приносило некоторое облегчение.

Я проводил ее до дому и спросил, сколько лет ее жилищу.

– Георгианская эпоха [36]36
  Георгианская архитектура, неоклассическая в основе, но обросшая заимствованиями из других архитектурных стилей, главенствовала в Британии с 1720-х по 1840-е гг.


[Закрыть], – ответила она и пригласила меня на кофе.

Приглашение я принял с радостью – мне было любопытно взглянуть на дом изнутри.

В холле толстая женщина в фартуке, стоя на четвереньках, натирала полы.

– Мистер Моул, это миссис Голайтли, моя экономка, – представила ее миссис Льюис-Мастерс.

Миссис Голайтли тяжело поднялась на ноги:

– Да как же, знаю я мистера Моула, видала его в «Медведе». Я записалась участвовать в его спектакле. Вы уже закончили пьесу, мистер Моул?

Я соврал, сказав, что надо еще пробежаться по тексту разок-другой, но в основном пьеса готова.

– Уж вы сочините для меня хорошую роль, – хихикнула миссис Голайтли.

Я засмеялся в ответ, хотя мне было не до смеха, и экономка отправилась варить кофе.

Миссис Льюис-Мастерс провела меня в залу, располагавшуюся сразу за холлом. Я словно попал в музей антропологии. На стенах висели звериные головы, и повсюду стояли грубо сработанные африканские скульптуры. Перед камином, где тлели дрова, лежала огромная тигровая шкура с притороченной головой медведя. Предложив мне сесть на диван, покрытый шкурой зебры, миссис Льюис-Мастерс поворошила дрова, пока искры не взметнулись ввысь. Миссис Голайтли принесла поднос с кофейником, чашками, блюдцами и тарелкой песочного печенья. Водрузив поднос на слоновью ногу, служившую подставкой, экономка спросила:

– Так о чем пьеса, мистер Моул?

Пьеса называется «Чума!», сообщил я, и повествует о «черной смерти» и о том, как эта напасть изменила Мангольд-Парву.

Экономка приуныла:

– Жалко-то как. Говорят, я – вылитая Хетти Жак [37]37
  Хетти Жак (1922–1980) – британская комедийная актриса, отличалась плотным телосложением.


[Закрыть]. А мой муж твердит, что я даже смешнее.

– Спасибо, миссис Голайтли, – вмешалась миссис Льюис-Мастерс, – вы можете идти.

Уходила экономка, громко топая, и напоследок хлопнула дверью.

– Как все толстые люди, – сказала хозяйка дома, – миссис Голайтли обладает повышенной чувствительностью. Она уверяет, что растолстела из-за неправильного обмена веществ, но я вижу, как она питается – исключительно пирожными. Я хотела привезти моих африканских слуг, когда мы с мужем репатриировались обратно в Англию, но власти не пустили их в страну. Миссис Голайтли – вынужденная им замена.

Я восхитился головами на стенах и шкурами животных. Хозяйка сообщила, что все это зверье убито либо ею, либо ее мужем, и добавила:

– Надеюсь, вы не один их тех прискорбно политкорректных людей, которые считают, что убивать дикое животное неприлично. (Я издал нейтральный звук.) Мне думается, что те, кто ест плоть животных, не могут претендовать на моральное превосходство над теми из нас, кто убивает ради острых ощущений.

– Вы все еще охотитесь? – спросил я.

Выяснилось, что миссис Льюис-Мастерс более не способна управляться с ружьем, потому что у нее катаракта и дрожь в пальце, которым надо нажимать на спусковой крючок.

Я поинтересовался, чем же она занималась в Северной Африке.

– Мы с моим покойным мужем импортировали верблюжьи аксессуары. Суданцы высоко ценят своих верблюдов и на праздники любят их наряжать.

Я вообразил верблюдих в туфлях и с сумочками в тон. Из углубления в слоновьей ноге миссис Льюис-Мастерс извлекла альбом и показала фотографии: она с супругом, импозантным белым мужчиной, в окружении темнокожих африканцев в хламидах и очень симпатичных верблюдов, украшенных гирляндами, колокольчиками и кистями.

Ткнув дрожащим пальцем в особенно статного верблюда, хозяйка сказала:

– Он был моим любимцем. Со мной на спине он преодолевал сотни миль по пустыне. Звали его Дункан.

Провожая меня до двери, миссис Голайтли шепнула:

– Спасибо, что не отказались зайти и посидеть с ней. Я-то эти верблюжьи истории уже сто раз слышала. Еще придете?

Ну почему со мной всегда так? Почему пенсионеры жаждут моего общества? Я не могу взвалить на себя еще одну старушку.

Суббота, 22 сентября

Вчера, когда я сказал Георгине, что меня направили к урологу, она разрыдалась:

– Я смотрела про простату в Интернете. Уверена, с тобой все будет в порядке, Ади. Ты довольно молод и в общем крепок, а если все очень плохо… не сомневаюсь, ты быстро поправишься.

Как мне хотелось заняться любовью с женой прошлой ночью! Но проклятая простата, словно ревнивый любовник, встала между нами. Георгина успокаивала меня, мол, это неважно, но я-то знаю, что важно.

Воскресенье, 23 сентября

До сих пор я скрывал от родителей свою болезнь, опасаясь истерики матери и равнодушия отца, который целиком поглощен собственным здоровьем. Но сегодня утром зашел к ним, чтобы поставить их в известность, однако они слушали «Арчеров», и я не стал им мешать.

Отвлекал себя от грустных мыслей работой: вытряхивал горшки во дворике за домом, собирал в корзину последние помидоры. Георгина вынесла мне чашку кофе, и мы посидели на слабом осеннем солнышке.

– Надо что-то сделать с этой землей, – сказал я жене.

– Ты прямо как Боб Флауэрдью, – рассмеялась она. – Только не в телевизоре, а у меня под боком.

Но я загорелся, вынес из дома бумагу, карандаш и сделал приблизительный набросок идеального сада, каким я его вижу. Изменил русло ручья и соорудил в центре сада водный каскад. Посадил аллею лошадиных каштанов (чтобы играть в каштанчики, пояснил я жене). Построил вращающийся летний домик и беседку, увитую на старомодный лад сладко пахнущими розами и жимолостью. Во двор вышла Грейси в форме футбольной команды «Лестер-Сити». И, пока она с наслаждением била мячом в стену, я чувствовал себя счастливым и довольным своей жизнью.

После обеда сказал родителям, что мне назначили консультацию у уролога.

Мать захныкала:

– Только этого еще недоставало, словно мало мне забот.

– По крайней мере, ты не прикован к инвалидному креслу, сынок, – сказал отец.

Понедельник, 24 сентября

За день ничего особенного не случилось. Со страхом жду среды.

Вторник, 25 сентября

В химчистке, куда я пришел забрать костюм, приемщица привлекла ко мне внимание всей очереди:

– Вы сломали одну из наших машин, оставив в кармане пиджака пакетик с фруктовыми ирисками.

Я указал ей, что проверять карманы, прежде чем засунуть одежду в машину, является обязанностью работников химчистки. Приемщица встала на дыбы:

– На квитанции черным по белому написано, что вынимать посторонние предметы, которые могут нанести вред машинам, является обязанностью клиента. Но вы, конечно, этого не читали. А нам пришлось вызывать инженера из Германии, чтобы он произвел ремонт.

Если бы она закупала британские машины, заметил я, ей не пришлось бы тратиться на оплату проезда инженера.

Немецкие машины, возразила приемщица, дешевле британских и выглядят как картинка.

– Я не виноват в гибели британской промышленности, – сказал я и попросил выдать мне костюм.

– С превеликим удовольствием. Забирайте свое добро, и чтобы я его больше не видела. – Она сняла с вешалки мой костюм: и пиджак, и брюки были усеяны разноцветными пятнами, они просматривались даже сквозь пластиковую упаковку.

Наш разгоряченный спор прервал хамоватого вида мужчина из очереди. Стукнув ладонью по прилавку, он заорал:

– Отдайте мне костюм! Через полчаса я должен быть в суде.

Посуетившись вокруг этого хама, приемщица выдала мне на прощанье:

– В нашей химчистке больше не появляйтесь, впредь мы вас обслуживать не будем.

Как это типично для моего образа жизни: других прекращают обслуживать в пабах и винных барах, а меня в химчистке.

Среда, 26 сентября

Вопреки моим ожиданиям, мистер Томлисон-Берк вовсе не походил на аристократа, больше напоминая завсегдатая картинга, который обожает врезаться в чужие электромобили. У него была смуглая кожа и руки, как у каменщика. Оставалось лишь надеяться, что он не станет делать мне ректальное обследование, – вряд ли, думал я, найдутся одноразовые перчатки, в которые можно втиснуть его толстые пальцы-сардельки. Однако доктор оказался очень любезным и деловитым. Ректальное обследование не причинило боли (наверное, он пользовался мизинцем – точно не скажу, я ведь лежал к нему спиной).

– Судя по анализам, – сказал он, – у вас повышенная доброкачественная гиперплазия предстательной железы, что указывает на существование проблемы.

– Проблемы, – повторил я.

– Да.

Я смотрел на его волосы, черные, густые, волнистые. Слово «рак» висело в воздухе, но никто из нас его не произнес.

– Ректальное обследование показывает, что ваша простата сильно увеличена, – продолжил доктор. – Полагаю, было бы разумно начать лечение как можно скорее. Я направлю вас к моему коллеге мистеру Рафферти.

В чем специализируется мистер Рафферти, поинтересовался я.

– Он онколог, – пояснил Томлисон-Берк.

– Онкология – это эвфемизм рака? – спросил я, хотя и не очень хотел услышать ответ.

– Онкология изучает и лечит опухоли.

– Значит, у меня опухоль?

– У вас определенно опухоль, – медленно кивнул врач. – Но мы пока не знаем, насколько она разрослась. Будем надеяться, что мы захватим ее вовремя.

В этот момент я пожалел, что не позволил никому сопровождать меня к врачу. Георгина, моя мать, мистер Карлтон-Хейес – все предлагали пойти со мной. Даже отец промямлил, что поехал бы со мной, если бы удалось вызвать такси, в которое можно втиснуть его кресло-каталку. И теперь я жалел, что за дверьми кабинета никтоиз них меня не ждет.

От врача я отправился в магазин, и у меня было такое чувство, будто это не я, а мой призрак шагает по тротуару. На мне было мое белье, носки, ботинки и костюм (пусть не самый парадный, но приличный), а внутри зияла пустота. Я обещал позвонить жене, как только выйду из больницы, но я не мог говорить, во рту пересохло, а нужные слова не находились. Поэтому мистер Карлтон-Хейес стал первым человеком, кому я рассказал о диагнозе.

Он заварил чаю, насыпал в мою чашку две ложки сахара и усадил меня за стол в подсобке. А потом поведал, как, будучи молодым человеком, серьезно заболел – у него обнаружили опухоль мозга.

– К счастью, в тот период я находился в Швейцарии, готовился к восхождению на Маттерхорн. Врачи опасались, что я утрачу умственные способности в какой-то мере.

– Но ведь этого не случилось, правда? – воскликнул я. – Умнее человека я в жизни не видывал.

– Ну, на некоторое время я напрочь позабыл греческий и латынь, но позднее благополучно вспомнил. – Он положил руку мне на плечо: – Почему бы вам не пойти домой, мой дорогой? Вы пережили ужасное потрясение.

Я ответил, что лучше посижу пока в подсобке и соберусь с мыслями. Звякнул колокольчик, и мистер Карлтон-Хейес вышел в торговый зал. Я услыхал, как посетительница спрашивает, есть ли у нас пособие по колдовству. У нее с соседкой общая живая изгородь. Соседка, однако, не желает подстригать изгородь со своей стороны, и посетительница хочет воздействовать на нее колдовским заклятием.

Почему по меньшей мере половина из тех, кто приходит в наш магазин, сумасшедшие?

Четверг, 27 сентября

Второй такой ночи в моей жизни я точно не вынесу. Новость о диагнозе Георгина приняла очень близко к сердцу. Сначала она плакала, потом впала в ярость.

– Почему ты? – кричала она. – Ты никому не сделал ничего плохого, и пусть только кто-нибудь опять заявит, что Бог существует, – я заткну ему глотку кулаком! Если Он или Она на самом деле есть, почему Он или Она позволяет тупым уродам разгуливать по улицам в абсолютно добром здравии?

Услышав вопли через стенку, к нам явилась моя мать.

– Почему Господь наказывает тебя, а не меня? – рыдала она. – Если бы я могла пересадить твою опухоль себе, я бы так и сделала. Худо-бедно, но я прожила свою жизнь. И мне больше незачем торчать на этом свете, разве что ради семьи и тех двух недель, на которые твоего отца раз в год забирают в больницу, чтобы я могла перевести дух. – Закурив, она добавила: – Это убьет отца, мы не должны говорить ему о твоей опухоли.

– Мы уже скрываем от него «Шоу Джереми Кайла». Нельзя же всю жизнь уберегать его от трагедий.

Проснулась Грейси. Когда она спустилась в гостиную, такая очаровательная в пижаме диснеевской принцессы, я схватил ее на руки и не отпускал, пока она не сказала:

– Папа, ты слишком крепко обнимаешься. Спусти меня на пол.

Постепенно все немного успокоились и отправились сообщать отцу. На слово «опухоль» он отреагировал следующим образом: ударил кулаками по ручкам инвалидного кресла и возопил, обращаясь к потолку:

– И ты еще называешь себя милосердным, Господи? Ты убил своего сына, а теперь убиваешь моего!

Мать откупорила бутылку шампанского (в холодильнике у нее всегда имеется шампанское про запас, на случай какого-нибудь празднества). Она подала мне бокал со словами:

– Давайте отпразднуем первый шаг на пути Адриана к выздоровлению.

Целый день я ничего не ел, шампанское ударило в голову, и на какое-то время я преисполнился оптимизма, но это ощущение быстро прошло. Когда мы вернулись к себе, я уложил Грейси в постель и почувствовал, как страх сжимает мне сердце. Увижу ли я мою дочь взрослой?

Пятница, 28 сентября

Не могу писать.

Суббота, 29 сентября

Получил извещение по почте о том, что мистер Рафферти примет меня в своей клинике утром во вторник.

Воскресенье, 30 сентября

Я, Георгина, Грейси и родители отправились обедать в «Медведя».

В пабе сидела миссис Голайтли со своим мужем, угодливым льстецом.

– Миссис Льюис-Мастерс страшно понравилось принимать вас в гостях, – крикнула она мне.

Георгина приподняла брови:

– В гостях?

Я рассказал ей о старой миссис Льюис-Мастерс.

– Ади, – вздохнула моя жена, – не связывайся с очередной пенсионеркой. Надо о себе подумать.

Как обычно, еда была ужасной. Йоркширский пудинг разваливался на тарелке, брюссельская капуста размякла от долгой варки. Когда я пожаловался миссис Уркхарт на ее стряпню, она резонно ответила:

– Никто не просит вас приходить сюда.

И действительно, никто не просит.

– Я полагал, вам будет интересно выслушать комментарии по поводу ваших блюд.

– Сами бы попробовали готовить воскресный обед на шестьдесят с лишним человек, – проворчала миссис Уркхарт, – да еще в маленькой кухне, где нет вентиляции.

Мать тронула меня за локоть:

– Адриан, тебе нельзя волноваться. Твоей прострацииэто вредно.

И так теперь будет всегда? Простата станет центром моей жизни?

Днем я вышел прогуляться в одиночку. Осенние деревья были красивы, как на картине. В небольшой рощице за «Свинарней» я уселся на поваленную белую березу и позвонил Пандоре. Судя по шуму на заднем плане, Пандора находилась в ресторане, полном народу.

Я спросил, где она.

– В «Вагамаме». Как раз доедаю лапшу.

– У меня плохие новости.

– Что-нибудь с моей матерью? – встревожилась Пандора.

– Нет.

– Ты разводишься? – повеселела она.

– Нет. У меня опухоль.

– Какая опухоль? – Голос у нее дрогнул.

– Предстательной железы.

– Да помолчите вы, мать вашу! – крикнула она начальственным тоном. Публика в ресторане притихла. – Кто тебя лечит? – спросила Пандора.

Я сказал, что был у Томлисон-Берка, а во вторник иду к доктору Рафферти.

– Нельзя доверять свою жизнь провинциальным докторам, – решительно заявила Пандора. – У меня есть связи на Харли-стрит. Я наведу справки и завтра тебе перезвоню.

Мы поговорили еще немного о чем-то несущественном, и под конец она сказала:

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда?

– Да, а ты знаешь, что я по-прежнему люблю тебя, правда?

– Да. – И она отключилась.

Где-то в глубине души я радовался тому, что Пандора возвращается в мою жизнь и что в кои-то веки онаперезвонит мне,а не наоборот.

Дорогой дневник, я ни за что не умру, пока не увижу все семь современных чудес света. А именно Великую китайскую стену, иорданскую Петру, статую Христа-Искупителя в Бразилии, Мачу-Пикчу в Перу, какие-то развалины в Мексике, о которых я сроду не слыхивал, римский Колизей и индийский Тадж-Махал. Мне почти сорок лет, а я еще ничего из этого не видел. Пот прошибает от мысли, что могу умереть в любой день, так и не узрев ни единого чуда! Клянусь, дневник, отныне целью моей жизни станет отсмотреть все семь.

Октябрь

Понедельник, 1 октября

Найджел отреагировал на мою проблему с простатой крайне болезненно:

– Как они только смеют утверждать, что этот хренов Бог есть! Ладно, если он есть, то он – законченный подонок, он и меня ослепил, и плевать ему, что в Африке дети мрут как мухи.

У Найджела сидела Барбара Бойер, наша бывшая одноклассница из общеобразовательной школы имени Нила Армстронга, она отмечала свой день рождения. Барбара как была красавицей, такой и осталась, и этот факт не поддается объяснению, учитывая, что она пять раз побывала замужем и родила семерых детей. Она рассказала, что ее третий муж, Барри, уже одиннадцать лет как излечился от рака прострациии ведет весьма активную жизнь, ныряет с аквалангом на Мальдивах и летает на воздушном шаре.

– А ему шестьдесят один, – добавила Барбара. – Недаром эту болезнь называют стариковской.

– Значит, я смогу дожить до пятидесяти одного, – подсчитал я, и мы все почему-то рассмеялись.

В комнату вплыл Ланс с огромным тортом, на котором горело сорок свечей. Чудо, что они еще не спалили свой дом. Оба курят и постоянно забывают, куда поставили пепельницы.

Позднее заявился Парвез, подарил Барбаре открытку и коробку мятного шоколада. За ним пожаловал Уэйн Вонг с орхидеей в горшке, и, когда ему рассказали про меня, он задумчиво произнес:

– У моего дяди был рак простаты.

И как он сейчас, его дядя, поинтересовался я.

Уэйн замялся на секунду, а потом, потупившись, ответил:

– Умер пять лет назад.

Я уже собирался ехать домой, но тут позвонила Пандора и продиктовала имена двух врачей с Харли-стрит. Когда ребята поняли, что я разговариваю с Пандорой, все начали требовать, чтобы я дал им трубку. Барбара спросила Пэн, встречается ли она с кем-нибудь. Вроде бы Пандора ответила, что у нее теневая связь с министром теневого кабинета. Закончив общаться с Пандорой, мы стали прикидывать, что это за теневой министр. И не сумели вспомнить по имени ни одного деятеля из партии консерваторов, кроме Дэвида Кэмерона. На какое-то время я забыл об опухоли, поселившейся во мне, смеялся, пил вино и ел праздничный торт с моими друзьями.

Лишь по дороге домой я сообразил, что меня не приглашали на день рождения Барбары и, если бы я не нагрянул к Найджелу, я бы не узнал об этой вечеринке.

Почему меня не пригласили, дневник? Не потому ли, что Георгина однажды заявила Барбаре: все, кто вступает в брак более двух раз, просто двинутые на сексе и в итоге получают то, что заслуживают?

Почему многие путают простату с прострацией? Мне уже до смерти надоело их поправлять.