Текст книги "Годы прострации"

Автор книги: Сьюзан Таунсенд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Среда, 20 июня

Тони Блэр устроил мировое прощальное турне. Моя мать как увидит его на трапе в очередном аэропорту очередной страны, так у нее сразу возникает чувство, будто он вот-вот запоет «Теперь, в конце пути…».

Вместе с женой посмотрели по Би-би-си-4 документальный фильм «Самая толстая женщина на планете» – о некой американке по имени Синди-Лу. Эта дама лежит в лежку на кровати особой сверхпрочной конструкции, с которой не в силах встать. Она такая необъятная, что ночные рубашки ей шьют из двух широченных простыней.

– Если не приму меры, то закончу как Синди-Лу, – вздохнула Георгина.

Воскресенье, 24 июня

Дождь. Проливной. И когда этому придет конец?

Проснулся в 7 утра от колокольного звона. И, как всегда, устыдился – я опять не собираюсь в церковь, и неважно, что на самом деле я на двадцать процентов агностик, а на восемьдесят атеист. Снова заснул, во второй раз меня разбудил телефон.

Звонил Гленн из Афганистана, по бесплатной «семейной» линии. Попросил передать девушке, с которой он познакомился в ночном клубе «Лох», почтовый адрес его части. Когда я поинтересовался именем и адресом девушки, Гленн ответил:

– Плохо слышно, пап, слишком громкая музыка. Но если в пятницу вечером ты случайно наткнешься на Малыша Кертиса, главного вышибалу в «Лохе», передай ему от меня вот что… У тебя есть под рукой карандаш или ручка?

Я порылся в тумбочке у кровати, но не нашел ничего пишущего. Сознавая, что драгоценные секунды неумолимо утекают, я схватил черный карандаш для подводки глаз – Георгина всегда держит его при себе, даже когда спит, – и записал со слов Гленна:

Йо, Малыш! Как ваще, братан? Помнишь ту телку, с которой я тусил в последний раз? С таким прикольным хаером? Не в службу, а в дружбу, скажи ей, что, по-моему, она зашибись и я здесь, в Афгане, жду от нее письма. И пусть фотку свою пришлет. Спасибо, братан.

Можно подумать, мальчик вырос в Гарлеме, а не послевоенной муниципальной застройке Лестера. Я строго заметил Гленну, что вряд ли когда-либо «наткнусь» на Малыша Кертиса пятничным вечером у входа в «Лох», поскольку положил за правило не ездить в центр Лестера после наступления темноты, разве что в самых крайних случаях.

– Пожалуйста, папа, может, это последнее, что ты для меня сделаешь. Нас окружают талибы!

После такого разве я мог ему отказать?

Обедать отправились в «Медведя» – жались к деревьям, с которых страшно капало.

– Если в обозримом будущем не появится солнце, у всей Англии случится психоз, – предрекла моя мать.

Грейси отказалась шлепать по лужам, несмотря на новенькие красные сапожки, в которые мы ее обрядили, и потребовала, чтобы ее посадили на инвалидное кресло, к дедушке на колени.

– Этот ребенок никогда не научится нормально ходить, если ты, Адриан, не прекратишь ей потакать, – разворчалась мать. – И к тому же ей все равно неудобно. На коленях твоего отца не осталось и грамма жира.

– Оставь ее, Полин, – вмешалась Георгина, – иначе она разорется. Хочется пообедать в тишине и покое.

Мать зашагала вперед, бормоча про яму, которую мы себе роем, и безуспешно закуривая сигарету на пронзительном июньском ветру.

Наше появление в пабе ознаменовалось радостными возгласами – я несколько опешил. После инцидента с мусорными баками семья Моулов не слишком популярна в здешней округе. Однако вскоре ситуация прояснилась: крики спровоцировало известие о том, что Тони Блэр наконец-то ушел с поста лидера Лейбористской партии и в среду сложит полномочия премьер-министра. Я бы присоединился к общему веселью, если бы на глаза у меня не навернулись слезы. Мистер Блэр легкомысленно промотал мое признание и уважение, ввязавшись в войну, на которой убили лучшего друга моего сына.

Я мысленно перенесся в тот славный майский день, когда под весенним солнышком с цветущих вишен сыпались белые лепестки – деревья словно разбрасывали конфетти, празднуя победу Лейбористской партии. Я был молод тогда и полон надежд и верил, что мистер Блэр, повторявший как мантру «Образование. Образование. Образование», преобразит Англию – и люди в ожидании автобуса начнут беседовать меж собой не о погоде, но о Толстом и постструктурализме. Увы, эта мечта далека от осуществления, если даже мой родной отец считает галерею «Тейт-Модерн» сильно увеличенной копией сахарного кубика.

У стойки с мясными блюдами мать принялась расхваливать Гордона Брауна – какой он представительный, умный и твердый, как камень. Георгина, пристально изучавшая говядину, свинину, баранину и индейку с целью выбрать куски посочнее, съехидничала:

– Северный склон Эйгера каменный и твердый, но, в отличие от мистера Брауна, куда более приветливый и выразительный.

По словам Георгины, когда она работала пиарщицей в Лондоне, по городу ходили упорные слухи, будто у Гордона Брауна заболевание лицевых нервов. Но моя мать гнет свое: мол, мистер Браун обладает всеми качествами, которые ей нравятся в мужчинах, – суровый, загадочный интроверт, совсем как Рочестер из «Джейн Эйр». Мать становится все более начитанной. Она проглатывает по четыре романа в неделю, называя это подготовительным этапом к написанию автобиографии. Ха! Ха! Ха!

Еда в пабе была вполне сносной, но я по-прежнему скучаю по воскресным обедам моей бабушки. Никакое мясо не заменит ее хрустящего йоркширского пудинга и аппетитной жареной картошки. Когда мы налегали на мясо (все взяли говядину, кроме Грейси, которая предпочла «Пирата» – рыбные палочки и повязку на глаз), отец задумчиво произнес:

– Я вот тут прикинул. Эта чертова жратва обошлась нам по шесть фунтов с носу, не считая Грейси, ее «Пират» потянул на четыре. Общая сумма – двадцать восемь фунтов! А сколько стоит приличный кусок сырой говядины? – Он воззрился на мою мать, потом на Георгину. Те ответили ему недоуменным взглядом; похоже, обе были не в курсе. – Чуток мясца, горстка овощей!.. Да он на нас наживается! – И отец принялся подбирать остатки соуса на тарелке.

– Это и есть капитализм, – напомнил я отцу. – Разве ты не ратуешь за капиталистическую систему? Или у тебя вдруг случилась переоценка ценностей?

Любопытно, неспособность вникнуть в элементарные правила бизнеса – уж не первый ли это признак Альцгеймера?

Мимо прошествовал Том Уркхарт, хозяин паба. Он с самого начала невзлюбил нашу семью. Я толком не разговаривал с ним с того дня, когда попросил установить в туалете кабинку для инвалидов в расчете на моего отца. Уркхарт отказал по смехотворной причине, якобы «кабинка для инвалидов не сочетается с атмосферой старины, царящей в пабе, – еще монастыри не разогнали, а „Медведь“ уже здесь стоял» [11]11
  Массовое упразднение монастырей произошло при английском короле Генрихе VIII (1497–1542), который, рассорившись с Папой Римским, провел церковную реформу.


[Закрыть].

Когда я заметил ему, что солдаты в армии Кромвеля нередко получали увечья, массово лишаясь рук и ног, Уркхарт молча повернулся ко мне спиной и начал переставлять посуду на полках в баре [12]12
  Армия Кромвеля, одного из вождей английской революции, просуществовала с 1642 по 1660 г.


[Закрыть].

У нас кончился соус, но просить Уркхарта не хотелось. Я просто взял соусник и отправился на кухню, где наткнулся на шокирующее зрелище: ученик повара Джейми Бритон покрывал поцелуями загривок Кэт Уркхарт, жены хозяина. Я поспешил убраться, но, кажется, они меня заметили.

К великой досаде моей матери, я вернулся с пустым соусником.

– Я бы и сам пошел, – заныл отец, – но не знаю, протиснется ли мое кресло между столиками.

Мать схватила соусник, рванула на кухню – и тут же выскочила обратно. Я пытался понять по ее лицу, какое впечатление произвело на нее скандальное поведение миссис Уркхарт, но мать выглядела как обычно: все та же непроницаемая маска – тон-крем «Макс Фактор», наложенный на общую разочарованность в жизни.

Понедельник, 25 июня

Весь день шел дождь. Ручей на краю нашего участка бурлит. Мать опасается, что нас затопит. Я ее успокаиваю: местный почтальон Тони Уэллбек утверждает, что за последние десять лет наши угодья заливало водой раза два, не больше.

Письмо от мистера Планта.

Дорогой мистер Моул,

испанский.

Ваш

мистер Плант.

P. S. Прошу больше мне не писать.

Вторник, 26 июня

Последний день мистера Блэра в качестве премьер-министра Великобритании. Самое время попытаться улучшить свою репутацию – в конце концов, у него в запасе целые сутки.

К примеру, он может посетить больницу и пообщаться с тяжело раненными солдатами, служившими в Ираке.

В свой последний день на госслужбе мистер Блэр пообщался с Арнольдом Шварценеггером.

Теперь я точно знаю: мистер Блэр впутал нас в войну исключительно из личного тщеславия.

А потом и страну довел до полного безобразия. Я – атеист, но если вдруг окажется, что Бог есть, значит, это Он наслал библейский нескончаемый дождь на греховное наследие Блэра – казино, порнографию по телевизору, беспробудное пьянство, поножовщину и мгновенные кредиты. На Гордона Брауна я возлагаю большие надежды, это человек солидный, тяготеющий к земле и цифрам. Мне кажется, он – социалист в душе, и в резиденцию премьер-министра он войдет, как Кларк Кент в телефонную будку, – обычным человеком, а выйдет Суперменом.

Мать явно одержима мемуарной литературой, особенно воспоминаниями тех, кому выпало тяжелое детство. Сейчас она читает и перечитывает «Ребенок как вещь» [13]13
  Автобиографическая книга американца Дейва Пельцера, опубликованная в 1995 г., о тяжелом детстве с матерью-алкоголичкой.


[Закрыть]. Сегодня вечером мать обронила:

– А не написать ли мне книгу?

Она явно ищет способ хоть как-то оправдать свою жизнь.

Среда, 27 июня

Официально объявлено об угрозе наводнения. Прибрежное население готовится к худшему.

Зашел к родителям отдать им нашу долю выплат по ипотеке. У них был включен телевизор, и я внимательно разглядел новых жильцов дома № 10 на Даунинг-стрит – чету Браун снимали перед резиденцией в день заезда. Мистер Браун выглядел так, будто ему только что пересадили рот и он впервые пробует улыбнуться новыми губами. И до чего же неуклюже он машет рукой!

– Бедняжка Сара, – вздохнула моя мать, – двое маленьких детей на руках, муж-трудоголик, а еще надо раскладывать все эти канапе и принимать почетных гостей.

– Почему ты называешь ее Сарой, вы разве знакомы? – удивился я.

– Все женщины – мои сестры, Адриан. Тебе этого никогда не понять.

– Она выглядит приличной женщиной, – заметил отец, – и со ртом у нее все в порядке.

Итак, у штурвала Великобритании встал Гордон Браун. Будем надеяться, он убережет наш корабль от подводных камней и мы поплывем по спокойным и тучным морям к свету в конце туннеля. Жду, что со дня на день мистер Браун отменит решение Тони Блэра о вторжении в Ирак.

По-прежнему идет дождь. Река Сенс полноводна как никогда, а местами даже выходит из берегов. Вот и я набухаю, сегодня двенадцать раз справлял малую нужду.

9 вечера

Старый свинарник, 1

«Свинарня»

Нижнее поле

Дальняя просека

Мангольд-Парва

Лестершир

Высокочтимому Гордону Брауну,

премьер-министру и лорду-канцлеру

Даунинг-стрит, 10

Лондон, SW1А 2АА

Воскресенье, 24 июня 2007 г.

Уважаемый премьер-министр,

Не желая попусту тратить Ваше время, буду краток: Вам удалось взглянуть на бумаги касательно моих налоговых затруднений?

Ваш озабоченный гражданин А. А. Моул.

Четверг, 28 июня

Георгина вступила в «Общество контролеров веса». Пришлось отвезти ее на собрание на багажнике велосипеда – она отказывалась надевать сапоги, а дорога из-за нескончаемого дождя скрылась под водой.

Домой возвращаться не имело смысла, жена должна была освободиться через час, – взвесившись и проделав все прочее, что положено у этих контролеров, – и мы договорились встретиться в «Медведе».

Войдя в паб, Георгина рухнула на стул рядом со мной:

– Во мне 82 килограмма и 340 граммов.

– 82 килограмма и 340 граммов – это хорошо или плохо? – спросил я.

– Это было бы здорово, будь я боксером в полутяжелом весе. Но у меня рост 159 сантиметров и тонкая кость, и получается, да, это очень, очень плохо. – Георгина схватила мою кружку с пивом, осушила ее до дна и вытерла губы тыльной стороной ладони. – В день свадьбы я весила 57 с половиной кило.

Прямо у меня на глазах она впадала в депрессию, что теперь с ней нередко случалось. Надо было ее как-то удержать.

– Любимой женщины должно быть много, – сказал я.

Не помогло.

Тогда я взял ей водки с тоником (и с соломинкой, но без льда и лимона).

В паб вошла компания корпулентных женщин в спортивных костюмах. Сгрудившись за маленьким столиком, они дружно закурили. И в пабе стало как в финальной сцене «Касабланки» – все в тумане.

– Это твои коллеги по контролю за весом? – поинтересовался я.

– Нет. – Георгина была в курсе всего, что происходит в деревне. – Они тренируются для благотворительного забега с целью сбора средств на спасение почты.

– Спасения от чего?

– От закрытия. – Георгина закурила вторую сигарету.

– Но ты только что затушила одну, докурив только до половины, – мягко попенял я.

Учитывая, что мы находились в общественном месте, ответ моей жены прозвучал довольно резко:

– Послушай, ты, мистер Чистые Легкие, в воскресенье дымить в пабе будет запрещено долбаным законом, так дай насладиться напоследок.

Дабы не усугублять ситуацию, я вернулся к почтовой теме:

– Но ее нельзя закрывать. Я пользуюсь почтой трижды в неделю. И как же папа? У него единственная радость – скататься на почту за пенсией, а иначе он вообще не будет выходить из дома.

Георгина стукнула рюмкой по столешнице и крикнула Тому Уркхарту, торчавшему за стойкой:

– Твоей «Столичной» можно младенцев поить! Кто тебе дал право разбавлять водку, это ведь не лаймовый хренов сок!

Иногда я жалею, что в Георгине воспитывали свободный дух, в результате мнение окружающих ее абсолютно не волнует. Уркхарт поносил ее сквозь зубы, посетители на нее пялились, я был смущен – а ей хоть бы хны.

Я подошел к спортсменкам узнать, могу ли я присоединиться к компании «Спасем почту», и, неопределенным жестом указав на ноги, пояснил, что по личным причинам я не в состоянии участвовать в благотворительном забеге.

– Я вас знаю, – сказала одна из женщин, одетая в розовый костюм с полосками цвета кокосового мороженого. – Видела вас у школы. Вы живете в свинарниках и пишете пьесу для нашего театра. А для нас там найдется роль?

Я пообещал, что напишу для них целую сцену. Они засмеялись и давай хлопать друг друга по мясистым ладоням. В пабе аж стекла задрожали.

10 вечера

Когда мы ехали домой, дождь бешено молотил по нашему зонту. Висельная улица больше походила на улицу Утопленников. Георгина почти не слезала с велосипеда. Не очень-то легко крутить педали, когда у тебя на багажнике сидит боксер в полутяжелом весе.

Сказал жене, что если она завтра же не купит резиновые сапоги, я…

– Что ты сделаешь? – Георгина крепче обхватила меня за шею.

Я не ответил – ей отлично известно: я глупею от любви.

Вода на нашем участке стояла так высоко, что доходила до щиколоток, и я, обутый в резиновые сапоги, донес жену до самых дверей.

Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать:

– Я увидела, как ты еле ноги переставляешь, – она что, опять напилась?

Георгина соскользнула с моей спины:

– Опять, Полин? Опять?! Не могу припомнить, когда я в последний раз напивалась!

– А я могу, – парировала мать. – Вчера. Я наведалась к вам сигаретку стрельнуть, а ты трупом лежала на диване.

– Мы с Грейси играли в автокатастрофу! – взвилась Георгина.

Тем временем мы вошли в нашу тесную прихожую, где я тут же сбросил промокшие пиджак, брюки, накинул халат и направился в гостиную. Мать с женой задержались в прихожей, о чем-то шепотом переговариваясь. Затем мать повысила голос:

–  Еготы, может, и способна одурачить. Но не меня!

Прежде чем лечь спать, я проверил наши запасы алкоголя в кухонном шкафу. В водочной бутылке на дне плескалось немного жидкости, а все, что осталось с Рождества и приобреталось позднее (в том числе подарок Найджелу на день рождения – скорпионовая текила), исчезло.

Пятница, 29 июня

Мистер Карлтон-Хейес (на работу он вернулся еще в понедельник) говорит, что этот непрестанный дождь напомнил ему о наводнении 1953 года, когда его тетю вымыло волной из дома в Скегнессе, понесло по течению, а потом выбросило на крышу автобусной остановки. Он не сказал, почему его так долго не было в магазине, но я заметил, что он теперь передвигается словно с опаской.

Июль

Воскресенье, 1 июля
^{ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ КУРЯТ!}

Исторический день! Отныне в Англии курение в общественных и на рабочих местах запрещено. Правда, если ты сумасшедший, заключенный, депутат парламента или член королевской семьи, на тебя этот закон не распространяется.

Курение отравило мою жизнь. На фотографии, снятой в тот день, когда меня выпустили из роддома, мать стоит на автостоянке со мною на руках – точнее, на одной руке, другая опущена, – а между пальцев дымится сигарета.

Я глотаю дым с тех пор, как мне исполнилось пять. Мои детские воспоминания скрыты за дымовой завесой, а семейные поездки на автомобиле испорчены безостановочным курением родителей. Из моего незавидного положения на заднем сиденье машины я умолял открыть окно, но отец отказывался наотрез под тем предлогом, что свежий воздух вреден для его слабых бронхов. Помню, во время долгого путешествия в Ханстентон я соорудил себе защитную маску из бумажного носового платка. Родителей это страшно развеселило, и весь наш короткий отпуск они называли меня не иначе как «бандитиком».

После завтрака (два хлебца из цельного овса с молоком, шоколадный круассан и банан) я зашел к ним пригласить на воскресный обед в «Медведя»:

– Хочу впервые в жизнипопробовать, каково это делить трапезу с родителями и чтобы в процессе мне не дымили в лицо.

Отец пустился в демагогические разглагольствования: «Чертово авторитарное правительство, фашистская свора, грязные нацисты!»

– Печальный, печальный день, – бормотала мать, вид у нее был сломленный.

– Ну, это еще не конец цивилизации, – сообщил я, вытряхивая пепельницы в мусорное ведро с педалью.

– Во всяком случае, это конец моегомира. – И мать принялась горестно перечислять все то, чего она теперь лишится.

– Если вы что-то и утратите, – сказал я, – так это надрывный кашель, смрадное дыхание, существование в…

Не слушая меня, мать, потянувшись за сигаретой, произнесла голосом сомнамбулы:

– Я курю с тринадцати лет. В пятнадцать я носила перчатки выше локтя, и у меня был черепаховый мундштук.

– Сейчас бы тебя за это линчевали, – буркнул отец.

– Кто? – спросил я.

– Эти козлы из защиты прав животных, что спасают проклятых черепах.

– В шестнадцать, – продолжала мать, – я ходила в джаз-клуб «Отвязный звук» в Норидже. И там я впервые выкурила «Голубой диск» [14]14
  В 1960-х культовая разновидность сигарет «Голуаз» повышенной крепости.


[Закрыть].

– А я к шестнадцати годам уже вовсю смолил самым крепким «Кабестаном» без фильтра, – похвастался отец.

Услыхав, что за стенкой Георгина с Грейси орут друг на друга, я ушел, оставив родителей предаваться табачным воспоминаниям.

На нашей половине разгоралась очередная абсурдная стычка на тему «что надеть». И почему моя дочь всегда норовит нарядиться каким-нибудь диснеевским персонажем? Это не ребенок, а мечта мерчендайзера. Мне никогда не забыть ее первый день в школе: учительница категорически не одобрила костюм пирата, и мы целую вечность разжимали крошечные пальчики Грейси, которыми она стискивала абордажную саблю.

– Почему я не могу надеть костюм Динь-Динь? – кричала Грейси.

– Можешь, но только без крыльев, – отвечала Георгина.

– У фей должны быть крылья, без них они не умеют летать, – упиралась Грейси.

– Ты не наденешь эти дурацкие крылья, – рявкнула ее мать. – В прошлый раз в пабе ты смела этими крыльями все до единого бокалы с соседнего столика, а твоему папе пришлось выложить двадцать пять фунтов в возмещение ущерба.

– Ладно, – вопила Грейси, – если я опять что-нибудь уроню, отдам соседям миллион фунтов из моего банка.

Мы с Георгиной сконфуженно переглянулись. Деньги в уплату за электроэнергию в этом месяце мы добыли, сняв их с целевого дочкиного счета «Капитал будущего». Грейси решительно затопала к себе в комнату и вернулась в костюме Динь-Динь и крыльях. У меня не хватило духу протестовать. Когда Грейси спросила: «Я красивая, правда?» – я размяк и ответил «да».

Георгина рассвирепела: якобы я намеренно вступаю в преступный сговор с ребенком с целью подорвать ее родительский авторитет. Взяв кухонное полотенце, я начал вытирать посуду, помытую женой, и ни один мускул не дрогнул на моем лице, пока она гневно перечисляла действительные и мнимые минусы нашей жизни. Этот длинный список я успел выучить наизусть:

Выгребная яма.

У нас нет машины.

В книжном магазине я зарабатываю гроши.

Ей надоело есть овощи со своего огорода, которые вдобавок она сама же и выращивает вместо того, чтобы слушать радио «Скай».

Ее воротит от вкуса и текстуры хлеба, который я пеку дважды в неделю.

В Мангольд-Парве живут одни дебилы.

Она стесняется давать людям свой «свинский» почтовый адрес.

Ее достали мои родители, которые постоянно вмешиваются в нашу жизнь.

Закончив, Георгина села и заплакала – навзрыд, как ребенок. Я даже испугался. Грейси вылезла из проблемного костюма Динь-Динь и помахала сверкающей палочкой над головой матери, будто волшебством можно унять слезы.

Я не знаю, как сделать мою жену счастливой.

В «Медведе» мы с Грейси большую часть времени провели вдвоем. Георгина и мать с отцом курили снаружи под дождем в компании прочих постоянных клиентов. А Том Уркхарт, хозяин паба, беспрестанно ворчал:

– Эта антикурительная брехня прикончит «Медведя».

Обед разочаровал. Переваренная еда вязла на зубах, создавая физическую преграду остроумной беседе, – подозреваю, по той причине, что Ли Грант, повар, постоянно выбегал на улицу, чтобы затянуться сигаретой. В придачу Грейси завела бесконечный рассказ о мальчике из ее класса по имени Мейсон, который живет в муниципальном доме. Этот Мейсон принес из дома завтрак: два пакета чипсов, бутылку колы, пакетик леденцов и сырные палочки. И тогда директриса миссис Булл собрала младших школьников, вывела вперед Мейсона и, демонстрируя содержимое его коробки для завтраков, гневно осудила каждый продукт. «Словно открыла ящик Пандоры», – мелькнуло у меня в голове… И кстати, как же давно я с ней не разговаривал, с Пандорой, той, у которой фамилия Брейтуэйт. Наверное, полгода. Пусть я и вспоминаю о ней по нескольку раз на дню, но я – гордый человек и жду, пока она сама позвонит. В окно я увидел, как к курильщикам, мерзнувшим под моросящим дождем, присоединился Хьюго Фэрфакс-Лисетт, наследник Фэрфаксхолла. Затянувшись сигаретой, Георгина откинула голову назад и выпустила подряд несколько колец – этим трюком она всегда веселит публику на вечеринках. На лице Фэрфакс-Лисетта отразилось восхищение, тогда моя мать расстегнула верхнюю пуговицу своей блузки из синтетического атласа.

Не понимаю, почему женщины в присутствии Фэрфакс-Лисетта дуреют. Он ростом с каланчу и похож на похмельного Хью Гранта, не говоря уж о том, как он любит красоваться на людях в гоночных автомобилях и твидовых костюмах, пошитых на Сэвилл-Роу [15]15
  Улица в центре Лондона, где издавна сосредоточены элитные мужские портные.


[Закрыть]. Голову даю, он не открыл ни одной книги с тех пор, как окончил Кембридж. Пандора бы его под орех разделала.

Спустя десять томительных минут я услыхал рев машины Фэрфакс-Лисетта, и моя семья воссоединилась за пудингом в пабе. Отставив тарелку с размокшим персиковым пирогом, мать изрекла:

– Это есть нельзя. Испоганили заведение.

– У нас все испоганили, – подхватил отец, – спасибо лейбористам. Знаете, кто теперь владеет нашей водой? Хреновы французы! И уже нельзя спокойно в носу поковыряться, камеры наблюдения проследят, куда ты денешь свои козявки. То какие-то психи бомбят чертов аэропорт в Глазго, то мы бредем по пояс в воде. А дальше что?

– Не накликай беды, Джордж, – встрял почтальон Тони Уэллбек. – В Хардтоне уже наводнение. А это всего в миле от Мангольда.

Знаешь, дневник, если бы в тот момент кто-нибудь вошел в паб и объявил, что на нас напали полчища саранчи, я бы даже не вздрогнул.

Может, конец света уже наступил?

Дома вечером я хотел поговорить по душам с женой, но увидел, что она опять читает «Убойный аргумент» Кристофера Хитченса [16]16
  Кристофер Хитченс (р. 1949) – англо-американский журналист и писатель, известный своими резкими высказываниями. Под огонь его критики попала даже мать Тереза, не говоря уж о чете Клинтон и других известных политиках.


[Закрыть], и опять передумал.