Текст книги "Пес, который боролся за свои права"

Автор книги: Сьюзан Конант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

После его выступления, разумеется, посыпались вопросы. Один из них задала я:

– Сколько из них собак?

– Хороший вопрос, – сказал он. (Уверена, что многие придерживались другого мнения. По-моему, мышей тоже не надо мучить, но это не одно и то же.) – Но я не могу на него ответить в связи с тем, что многие лаборатории не обнародуют свои исследовательские протоколы. Могу сказать одно – государственная инспекция проводится менее чем в пяти процентах лабораторий Кембриджа.

– Так что исследователи могут заниматься чем угодно, и при этом втайне от всех, – добавил чей-то голос.

– В указе об этом и говорится, – сказала Мими.

В конце концов, доклад был не так уж плох. В нем все было со знаком плюс. Подумайте о принципах Хармана. Подумайте об указе. Подумайте о будущем. Последнее не приходило мне в голову до той минуты, пока, стоя в ванной и смывая с глаз тушь, которая, возможно, была испытана на каком-нибудь кролике, я не задумалась над тем, как же мне все-таки отыскать Клайда. Если он окончил свои дни в лаборатории, то вовсе не обязательно, что эта лаборатория находится в Кембридже. А если и в Кембридже, то он один из тех пятидесяти тысяч. Пятьдесят тысяч в год, сказал тот парень. Многие из этих животных уже мертвы.

Я принялась сбрасывать с полок ванной комнаты все, что могло пройти испытание на животных, а это практически все, что выпущено не фирмой «Эйвон». Кончилось тем, что на полках остался только один флакон шампуня фирмы «Эйвон». Он не только разработан с соблюдением всех этических норм, но и, как вам подтвердит любой владелец маламута, чрезвычайно эффективен. Если его смешать пополам с водой и нанести на шерсть, он придаст ей удивительный блеск и к тому же уничтожит блох.

Глава 18

Одна из моих любимых книг называется «Как быть лучшим другом своей собаки». Она написана монахами из Нью-Скита. Я согласна со всем, что пишут монахи, правда за двумя исключениями. Например, по монахам, ваша собака должна спать в вашей спальне, поскольку это полезно для ее душевного здоровья. В моих отношениях с Рауди все как раз наоборот. Рауди может спать где угодно. Эркер моей спальни стал его любимым местом главным образом потому, что он к нему привык, а привык он к нему потому, что мне лучше спится, когда я вдыхаю собачий запах и всем существом своим ощущаю близость моего нетребовательного пса. Время от времени я слышу, как Рауди посапывает во сне, словно гигантская кошка, но он никогда не храпит, и я всегда снимаю с него ошейник, чтобы не звенели жетоны.

В ту ночь он не сопел и не бил по мне лапами. Спать мне не давал Клайд, новоиспеченный отец пятерых щенков, что явствовало из сообщения, которое я нашла в автоответчике. Волки не похожи на кошек. На свободе вся стая, включая отца, помогает присматривать за волчатами. Кошки. Одна лаборатория по-прежнему проводит знаменитую серию экспериментов на котятах и кошках. Они существуют на деньги, которые берут с меня в качестве налогов. Несколькими годами раньше мои – и, разумеется, ваши – деньги едва не пошли на оплату еще одного великого эксперимента. Очаровательную группу человеческих существ в месте с подкупающим названием Раневая лаборатория – это недалеко от Вашингтона, округ Колумбия, – осенила восхитительная идея заняться изучением повреждений живой ткани. Как минимум, для этого нужна поврежденная живая ткань, так ведь? Вы, конечно, скажете, что у министерства обороны, которому принадлежит это заведение, что-что, а уж поврежденная живая ткань всегда найдется под рукой, но как бы не так, потому что эти ублюдки – прошу прощения, исследователи – намеревались получить ее, стреляя из ружей по кошкам и собакам. Министр обороны Каспар Уайнбергер прекратил этот эксперимент. Это подлинная история. Вы можете прочесть о ней. А что если бы Уайнбергер не остановил их? Если бы никто не остановил? Так где же Клайд? Часа в три ночи я вспомнила статью одного врача. Она была посвящена его студенческим годам. Он описал одно лабораторное занятие, на котором должен был провести вивисекцию на собаке. Ему сказали, что собаке сделана анестезия, а она никак не засыпала и все время выла. Рефлекс – объяснили ему. Но он-то знал, в чем дело. В Бостоне много медицинских школ. Где же, черт возьми, Клайд?

Около семи утра я стучала в дверь Марти и Мэта Джерсонов. Поскольку щенки просыпаются рано, я подумала, что Джейсон, или Джастин, тоже не залеживается, и не ошиблась. Он сидел на маленьком сиденье, прилаженном к кухонному столу, и бросал на пол что-то похожее на «Чириос». Правда, Марти сказала, что это вовсе не «Чириос», а какая-то полезная пища, способствующая развитию координации движений. Рауди вычистил сперва пол, потом физиономию малыша, и, пока мы ждали, когда Мэт кончит бриться, я показала младенцу, как подбрасывать кашу в воздух, чтобы Рауди ее ловил.

– Это способствует развитию зрительно-жевательной координации, – объяснила я Марти. Я нисколько не преувеличивала, ведь именно отработанной практикой схватывания пищи на лету объяснялось поразительное умение Рауди обращаться с теннисными мячами.

Наконец Мэт сел за стол. Пока он ел, я изложила ему все, что думала о Клайде:

– Его нигде нет, Мэт. Я до предела повысила обещанное вознаграждение. Везде, где только можно, развесила объявления. Дала их во все газеты. Сперва я думала, что он просто потерялся. Но он не потерялся. Такие места действительно существуют. Здесь, в Кембридже.

– Ты права, они действительно существуют.

– Но там со мной не станут разговаривать. Меня туда просто не пустят. Остановят у первой же двери.

– А почему ты думаешь, что меня они встретят с распростертыми объятиями?

– Вовсе не думаю. Но у тебя все же есть шанс проникнуть туда, разве не так? У тебя есть удостоверение. Ты сам исследователь.

– Но не такой, как они. Можешь мне поверить. Не такой.

– Конечно нет. Но дело в том, что я совсем не знаю этих людей и ума не приложу, как выяснить, что творится в этих заведениях. Разве что найти кого-нибудь, кто мог бы туда проникнуть. Может, ты хоть попробуешь позвонить?

– Конечно, но…

– Знаю, тебе это не слишком по душе, и прекрасно тебя понимаю. Но я просто в отчаянии. Иначе я не стала бы тебя просить. Возможно, это глупая затея, но больше я ничего не могу придумать.

– Не в том дело. – Он поднес ко рту ложку каши. – Послушай, мы… м-м… держим за правило не вмешиваться в чужие дела.

– Какие же это чужие дела? – прервала я его. – Разве тебе безразличны волки?

– Настолько небезразличны, что он никогда не стал бы держать волка в своем доме, – вмешалась Марти.

– Может, вы обе успокоитесь и дадите мне закончить? – спросил Мэт.

– Извини, – сказала я.

– Хорошо. Послушай, если тебе нужно, чтобы кто-нибудь позвонил им, обратись к Шейну. Попроси его позвонить. Со мной они просто не станут разговаривать. У него это скорее получится. Ему они по крайней мере ответят.

Я, конечно, знала, что Мэт имеет в виду. Он занимался работой академической и сугубо теоретической, она была престижной, но оплачивалась так себе. Иное дело Шейн. Звонить по телефону и обивать пороги лабораторий – ниже его достоинства. Он не хочет марать свои теоретические руки. Пусть этим занимается Шейн. Впрочем, это хорошо: значит, Шейн не сноб. Если я его попрошу, то, может быть, он даже сделает несколько визитов. Я знала, он мне не откажет. Ему нравятся мои волосы. Он так сказал. Ему нравлюсь я. Ему нравится мой отец. Я сделаю так, что он мне поможет.

Глава 19

У матери Кевина Деннеги есть гребень и щетка, однако всякий раз, использовав их по назначению, она туго стягивает свои седые волосы, оборачивает их вокруг головы и завязывает узлом, после чего вооружается молотком – своим основным парикмахерским орудием – и забивает в узел, а через него и в череп дюжину заколок. По-моему, она вколачивает туда еще несколько стальных гвоздей, хотя, возможно, и заколок достаточно, для того чтобы с ее лица не сходило страдальческое и суровое выражение. Мне всегда казалось, что оно способно удержать волосы на месте без всяких заколок и гвоздей. В прошлом католичка, а ныне убежденная адвентистка седьмого дня, она по-прежнему обожает Кевина, единственного из оставшихся при ней детей. В своем доме она не позволяет ему употреблять мясо, алкоголь или кофеин из-за вреда, который они могут причинить его здоровью. В пятницу она прибирается в доме, готовит пищу на весь следующий день и в субботу отправляется на службу. Поэтому я так удивилась, увидев ее у двери моего дома, когда вернулась в то субботнее утро от Джерсонов. Однако мое удивление объяснялось еще одной причиной: она знает, что делает Кевин в моем доме, и вдобавок подозревает, что он занимается там еще и тем, чем он вовсе не занимается.

– Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, – объявила миссис Деннеги, – чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. А вне – псы.

– Откровение Иоанна Богослова, – сказала я.

Это-то мне и надо. Миссис Деннеги чрезвычайно серьезно относится к библейским текстам, но подозреваю, что она выработала весьма изворотливую интерпретацию имеющихся там высказываний о собаках, поскольку мне всегда казалось, что она их любит. Более того, она меня не одобряет, но всегда любезна со мной, и все обитатели нашего квартала, включая владельцев собак, считают ее хорошей соседкой.

– Мой пес не вне, – добавила я. – Не вне и не без призора. Как раз сейчас я провожу его через ворота.

– Мне только что звонила моя подруга Алисия, – сказала миссис Деннеги. – Она хочет, чтобы Кевин помог ей, но дома его нет, нет и на работе, вот я и сказала себе, что сама помогу Алисии, это мой долг. Она не станет беспокоиться по пустякам, и если говорит, что кто-то должен что-то сделать, то, стало быть, так надо.

– Что случилось?

– Алисия говорит, что лает и воет собака. Обычно это хорошая собака. Она лает, но не так. А до того как убили эту несчастную женщину, их было две. Она обожала обеих, но сейчас осталась только одна, и Алисия не знает, что с ней случилось, ее почти не кормят, она живет сама по себе и не слышит ни единого доброго слова.

– Это ужасно, – сказала я. – И чего она хочет от Кевина?

– Про это я вам, кажется, и говорю. Она бы пошла и забрала бедняжку к себе, но не может, потому что Ральф не может жить в одном доме с собакой, поэтому у Алисии и нет собственной собаки. Вы не поверите, но она любит их запах, особенно во время дождя, что довольно странно, ведь Траппер был замечательной, чистой собакой, но по нему никогда нельзя было определить, что влажность повысилась. Я пошла бы и забрала ее сама, но не могу, у меня служба, я и так уже опаздываю на полчаса.

– Значит, вы с Алисией хотите, чтобы Кевин пошел и забрал собаку? Почему вы не вызовете Службу контроля за животными?

– Чтобы его забрали и бросили туда, где с ним может случиться все, что угодно? Чтобы ему стало еще хуже, чем теперь? Алисия говорит, что у него много наград, что он все время всех побеждает или, по крайней мере, побеждал.

– Значит, Кевин должен его забрать и привести сюда? Как, так сказать, частное лицо.

– Но его здесь нет, и, говорю вам, его нет в полицейском участке, где он – мне не говорят, поэтому я позвонила Алисии и сказала: «Я приведу одну женщину, которая живет по соседству и с ума сходит по собакам. Когда она услышит, то будет рада помочь, и ей не понадобится для этого много времени». А так и будет, ведь это здесь, за углом.

– Алисия живет рядом с аптекой Квигли?

– Зеленый дом с низкой живой изгородью перед фасадом. Но дома ее сейчас нет, ей пришлось отправиться на рынок, потому что Ральф ест все только самое свежее и она должна каждый день ходить за покупками, что для Алисии не так-то просто, особенно с тех пор, как у нее начались головные боли, а она не слушает меня и не парит ноги в горячей воде, но ничего не поделаешь.

Между прочим, средства миссис Деннеги от головной боли помогают лучше аспирина.

– Я схожу туда и узнаю, в чем дело, – сказала я. – Если собака в таком состоянии, как говорит Алисия, я ее заберу. Договорились?

– О чем же я вам толкую все это время? Алисия говорит, что бедная собака кричит что-то ужасное.

Мне было необходимо поговорить с Шейном, но его «мерседес», украшавший подъездную дорогу к моему дому, когда я отправлялась к Мэту и Марти, уже исчез. К тому же, как говорила миссис Деннеги, это было по соседству. Я отвела Рауди в дом и, сунув в карман поводок, отправилась к аптеке Квигли. Хоть я и забыла цвет дома с дождевателем во дворе, он оказался зеленым, и, судя по описанию, данному Алисией миссис Деннеги, так лаять и выть мог только Макс. Аптека Квигли выглядела как всегда – не то открыта, не то закрыта, – поэтому я рискнула пройти под готовой в любую минуту обрушиться вывеской. Сперва я просто хотела зайти во двор, взять Макса на поводок и увести, тем более что я обещала Кевину держаться подальше от отца и сына Квигли, но потом решила, что нет никакого смысла воровать собаку, которую Остин и так с радостью отдал бы мне или в крайнем случае попытался бы продать. Как сказала накануне вечером Либби, я все-таки человек честный.

– Мистер Квигли! – позвала я. – Остин! Пит!

В маленьком прибрежном городке штата Мэн можно войти в магазин подарков и не увидеть никого, поскольку владелец в это время занят распаковкой подушечек, набитых сосновыми иголками, или подбором баночек с настоящим мэнским черничным медом и соответствующих им бутылочек с черничным сиропом, но даже в самом маленьком городишке аптекари знают, что есть люди, для которых их товар слаще любого меда, джема или сиропа. В этом смысле аптеки гораздо более уязвимы, чем кабинеты врачей или дантистов, и ни один фармацевт никогда не оставит дверь незапертой, если в помещении никого нет.

– Мистер Квигли! Остин! Пит! Есть здесь кто-нибудь?

Конечно, они жили в задней части дома. В Кембридже большинство магазинов, хозяева которых живут здесь же, за стенкой, называется киосками: это значит, что в них продаются бакалейные товары, сигареты, бутерброды, а не ванны и унитазы. Аптека Квигли больше походила на один из таких киосков, чем на солидные фармацевтические заведения вроде аптеки Скендриана, Колониальной аптеки или аптеки Гурон. Может быть, хозяева ожидали, что местные посетители позвонят в звонок у прилавка или просто постучат в дверь их квартиры?

Сиси и Остин устояли против искушения установить у себя компьютер. В глубине торгового зала на прилавке стоял старомодный механический кассовый аппарат. Рядом с ним не было никакого звонка. Не было и объявления, что делать, если вам нужна помощь. Часть прилавка с правой стороны была отгорожена – возможно, для того чтобы видом медикаментов лишний раз не искушать местных наркоманов; слева между витринами со скудным набором расфасованных по бутылкам антигистаминных средств и еще более скудным ассортиментом диетических препаратов и витаминов находился небольшой барьер – видимо, для того чтобы держать покупателей на отведенной для них территории. Я ожидала, что Остин просунет голову в дверь за кассой и, вытирая с губ следы яйца, съеденного на завтрак, отправит меня восвояси, но царившую вокруг тишину нарушал только приглушенный вой Макса да звук моих собственных шагов.

К тому времени мне уже следовало понять, что никто не ответит, но я чувствовала настоятельную необходимость представить какое-нибудь достаточно шумное доказательство моих честных намерений тому, кто мог войти с улицы следом за мной.

– Мистер Квигли! Остин! Это Холли Винтер. Где вы? С вами все в порядке?

Он ответил на мои вопросы тем единственным способом, на какой был способен. Если вы плашмя лежите на полу среди сотен бутылок с таблетками и вороха рецептов, это достаточно красноречиво говорит, что с вами не все в порядке, особенно когда охотничий нож с деревянной ручкой торчит из вашей груди.

Глава 20

Остин Квигли и при жизни не отличался особой резвостью, и хоть я как-то невзначай сказала, что можно же хоть чем-то его расшевелить, охотничьим ножом это сделать не удалось. Я подошла немного поближе, чтобы лучше его рассмотреть. Хоть все мои медицинские познания ограничиваются ветеринарией, я понимала, что он, возможно, еще жив, и прекрасно отдавала себе отчет в том, что никакие мои усилия ему не помогут. Нож вошел в его грудь по самую рукоятку. Я не боюсь вида крови – ведь я все-таки женщина. Я вполне могла бы ухватиться за ручку ножа и вытащить его, если бы была уверена, что не сделаю только хуже.

Над головой Остина на стене висел телефон, но пробраться к нему можно было только через груду бутылок и обрывков бумаги, а потом встать над самым телом. Как бы то ни было, не стоило подходить к стене и прикасаться к телефону. Интуиция меня не обманула, и в глубине аптеки, в жилом помещении, оказался еще один аппарат. Комната – сочетание кухни, гостиной и столовой – в отличие от торгового зала не подновлялась, и Пит не занимался доводкой ее стен. В облупившейся эмалированной раковине громоздилась всевозможная посуда, которую Остин и Пит не мыли со дня смерти Сиси. На газовой плите стояли две железные сковородки, и запах прогорклого жира висел в воздухе. На обоих окнах шторы были задернуты, – полупрозрачные, желтоватые шторы, напоминавшие человеческую кожу. Чтобы зажечь свет, я локтем нажала на выключатель у задней двери и, натянув рукав свитера на ладонь левой руки, взяла телефонную трубку. Большой черный телефон оказался с кнопками вместо диска, и я при помощи карандаша набрала номер 911.

Я осталась в грязной комнате ждать прибытия «скорой помощи» и полиции. Я не садилась. Возможно, это покажется безумием, но, прислушиваясь к вою сирен, я принялась рассматривать ленты, картины и всевозможные призы на стене рядом со столом. На стене также висели фотографии в рамках: одна Леди, три Макса, четыре или пять фотографий других пойнтеров, но ни одной фотографии Пита я не увидела. Большинство призов были завоеваны двумя собаками, чьих имен я не знала, несколько принадлежало Максу. За двумя кубками средних размеров, покрытыми толстым слоем пыли, стоял небольшой, совершенно чистый серебряный кубок с выгравированным на нем именем другой собаки – Серебряный Реджис. Я сразу догадалась. Он принадлежал одному из пойнтеров Мими, охотничьей собаке Эда Николза – Реджису. Более того, если все остальные награды были завоеваны на собачьих выставках, то этот кубок, судя по надписи, был получен на полевых соревнованиях охотничьих собак, в которых Эд Николз, должно быть, участвовал. Или участвовал кто-то другой за него.

Впоследствии я обсуждала это с Ритой, и она убедила меня, что я вовсе не такая уж хладнокровная и бесчувственная. Она говорит, что я вытеснила тревожные мысли о том, кто нанес Остину удар ножом и не стану ли я следующей жертвой, более утешительным, близким мне, хоть и достаточно озадачивающим вопросом, а именно: откуда здесь приз, полученный охотничьей собакой Эда Николза? Я билась над ним, пока вой сирен не прервал течение моих мыслей.

Прежде всего Кевин протащил меня через весь торговый зал, выволок на улицу и запихнул на заднее сиденье черно-белой полицейской машины с синими мигалками на крыше. Фамилия Кевина говорит о том, что в жилах его течет ирландская кровь. О том же говорит и цвет его лица. Когда он волнуется, лицо его краснеет, когда злится – оно краснеет еще больше.

– Тебе было приказано держаться отсюда подальше, – сказал он. – Ты что, забыла? Видно, тебе изменяет память, поэтому позволь кое о чем тебя спросить. У меня есть для тебя тест на проверку памяти. Когда сюда прибыли полицейские, что они перво-наперво сделали?

– Заглянули наверх.

– Хорошо. Конечно. Правда, не знаю, на кой им было хлопотать, ведь ты, наверное, уже все проверила.

– Нет. Я ничего не проверяла.

– Так, так. Теперь второе. Что было у полицейских в руках, когда они поднимались наверх?

– Кевин, прекрати. Я знаю, что они вооружены. Если ты вызываешь полицейских, когда енот переворачивает твой мусорный бак, они вытаскивают пистолеты и обшаривают весь дом. Однажды такое случилось с Ритой. Как-то ночью ей что-то послышалось, тебя не было дома, и она вызвала полицейских.

– Зачем она это сделала? – Он театрально пожал плечами, вытянул руки и выпятил грудь. – Тебя что, тоже не было дома? Ты бы сама все расследовала. Без всякого оружия. Сюда слетелась половина личного состава кембриджской полиции в полной уверенности, что кому-то необходима защита. Но только не тебе. Ты в ней не нуждаешься.

– Понимаю. Я была неосторожна.

– Неосторожна.

– Во всем виновата твоя мать.

– Моя мать заставила тебя прийти сюда?

– Алисия услышала, что лает собака Квигли, и позвонила твоей матери. Твоя мать не смогла тебя найти, она спешила на службу и попросила меня посмотреть, что с Максом. Он был собакой Сиси. Это он сейчас лает на заднем дворе. Я вошла и увидела Остина.

– Потом ты села и стала ждать, что с тобой произойдет.

– Кевин, послушай. Я позвонила сразу же. Я не была уверена, что он мертв, и хотела, чтобы приехала «скорая». Я ни разу не присела. Я все время стояла.

– Первое правило личной безопасности, – сказал Кевин. – Не садиться.

– А знаешь, я с пользой провела время. – И я рассказала ему про кубок. – Итак, где они его взяли? В один прекрасный день Эд Николз идет по улице с кубком в кармане, Сиси пристраивается к нему, сует руку в его карман и удаляется с кубком. Правильно? Послушай еще. Мими приносит его на собачью выставку, и Сиси его тибрит.

– Почему бы и нет?

– Потому что, во-первых, на выставках негде показывать такие вещи, во-вторых, Мими выставляет Саншайна, а не Реджиса и, наконец, в-третьих, это приз за полевые соревнования, а Мими в них не участвует. Собака принадлежала ее мужу, а он умер. Охотился именно он. Так она и пристрастилась к пойнтерам. Реджис был охотничьей собакой ее мужа. Он не выставочная собака. Знаешь, где, по-моему, был кубок? У нее дома.

– Ну и?

– И Рон Кафлин однажды чинил там трубу. Догадайся, кто красил комнату, в которой Мими держит коллекцию удочек своего мужа? Пит Квигли. А разве нельзя в той же комнате держать и разные собачьи принадлежности? Сиси там, конечно, не бывала. Но мы знаем, что там бывал Пит.

– А мы это знаем?

– Да. По словам Рона, Пита очень раздражало, что за ним приглядывают, пока он там работает. Сам Рон на это не обращал внимания. У него не было чувства, что ему не доверяют, да за ним и не было постоянного наблюдения. Они просто то входили, то выходили. Вот мы и подумали, что Питу это может быть неприятно из-за Сиси, она ведь была нечиста на руку, и он очень болезненно к этому относился. Но мы ошиблись.

– Подожди. Расскажи-ка об этом еще раз, чтобы я мог записать на пленку.

– Кевин, прекрати. Это не такая уж ерунда. Сиси иногда занималась с нами в Кембриджском клубе дрессировки, и у нас не было причин на нее жаловаться. У нас ничего не пропадало. Там с ней всегда был Остин. Пит там ни разу не был. Те, кто говорил, что она ворует, знали ее по выставкам, а на них с ней всегда был Пит. И подумай, зачем бы ей воровать? Что ей делать со всеми этими поводками и щетками?

– А что делать с ними Питу?

– А посмотри-ка на стену в той комнате. Ленты, картины, целая выставка. И все о собаках. Как мог Пит их любить? Ведь там нет ничего, что было бы связано с ним, – ни фотографии, ни диплома об окончании колледжа, ни выпускных снимков – ничего.

– Вроде как собак она любила больше, чем его.

– Совершенно верно. Она обращалась с ним хуже, чем с любой собакой, особенно своей собственной. Выходит, его мать любила собак, а он воровал все, что олицетворяло собак, и то, как она их любит. Вспомни, ведь это была ненормальная семья. Для Сиси детьми были собаки, а как Остин говорил про Пита, так просто ужас. Но Пит все же существовал и жил у себя дома.

– Я тоже живу дома, – сказал Кевин.

– Твоя мать не называет тебя «малышом».

– Только попробовала бы.

– А Сиси называла, прямо в лицо. Я сама слышала. Может быть, она переборщила ровно на один раз.

– Мне про это ничего не известно, – сказал Кевин, – но с одним я, пожалуй, соглашусь. В этой истории Пит выглядит как настоящий клептоман. Тебе не кажется, что она его покрывала? Если, конечно, знала?

– Знаешь, что мне не дает покоя? На кубке совсем нет пыли. Это единственная чистая вещь во всей комнате. Ручаюсь, что когда она умерла – когда он ее убил, – то откуда-то его вынул. Мамочка ни за что не позволила бы ему. Она хотела защитить его ну и, конечно, себя. Но знаешь, чего я никак не могу понять? Ножницы. Либби клянется, что их украла у нее Сиси, а значит, Пит. Так почему же Сиси держала их в своей сумке? Ведь на выставке она ее открывала. Ножницы мог увидеть кто угодно. Если она его выгораживала, то зачем держала их при себе? Зачем они ей понадобились? У нее были пойнтеры. Ножницы ей никак бы не пригодились.

– По словам Мики, мистер Квигли это объяснил. Как-то раз его жена просматривала буклет с разными предметами по уходу за собаками, собираясь что-то заказать, и вдруг говорит ему: «Эй, взгляни. Двести с лишним долларов за ножницы». Пит был там же, и Квигли подумал, что он решил купить матери шикарный рождественский подарок. И ей потом ничего другого не оставалось, как носить их с собой и делать вид, что это как раз то, чего ей хотелось.

– Но они совсем другие, – сказала я. – Вещи, про которые я слышала, так, ничего особенного. Ножницы были единственной дорогой вещью. По-моему, она искренне верила, что он купил их ей в подарок. Она носила их с собой, хоть и не могла найти им никакого применения. Пока его не нашел Пит.

– Судя по тому, что я слышал от Мики, обе раны очень похожи, – сказал Кевин. – Пока нам мало что известно, но, по моему разумению, и там и здесь один удар. Чистая работа.

– Не то что с Лиззи Борден. Более умело. Где, по-твоему, он раздобыл охотничий нож?

– В одном из городских магазинов, – сказал Кевин. – Да где угодно.

– Разве маляры пользуются ножами? Я так нет, когда занимаюсь покраской. Только шпатлевочным ножом, вот и все.

– Дело не в ноже, – сказал Кевин. – Нож может достать кто угодно. Дело в том, о чем ты сказала раньше.

– И в чем же?

– Ножницы можно украсть, нож можно купить, но как сработать ими так умело? Это нелегко.