Текст книги "Пес, который боролся за свои права"

Автор книги: Сьюзан Конант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 6

– Мои лучшие ножницы, – негодовала Либби. – И надо же, чтобы это случилось именно с ножницами Гейба. Они называются «Катана». Ты их, наверное, узнала. – Скорее всего у меня было совершенно отсутствующее выражение лица, но она продолжала: – Знаешь, во что они мне обошлись? В двести девяносто долларов. Я получила их из Новой Англии.

– Последнее время я пользуюсь ножницами производства ОФК, – сказала я. – Объединенной фармацевтической компании. Они намного дешевле, а сделаны практически из того же материала.

– Но не из такого, как эти, – заявила Либби.

– Двести девяносто долларов – хорошенькая сумма, – сказала я.

– Они того стоят.

Что же это за люди, спросите вы, если они всего через пару часов после убийства разговаривают про предметы ухода за собаками? Это собачники. Когда они потрясены.

В моей голове неожиданно вспыхнул один вопрос: если на выставке, организованной Американским клубом собаководства, совершается убийство, то остаются ли в силе установленные им правила? Если да, то одно из них, а именно: не приносить стульев в груминговый сектор, мы с Либби нарушили. В самом дальнем конце сектора, рядом с пустующим рингом для проведения испытаний по послушанию, я раскрыла свой белый пластиковый стул с удобной ручкой, а Либби позаимствовала деревянный судейский с ринга первой группы подготовительного класса. Может быть, Либби больший профессионал, чем я, или в силу своего сходства с ротвейлером она не испытывает необходимости постоянно иметь при себе собаку. Во всяком случае, она оставила пойнтеров Мими в их клетях, тогда как Рауди был при мне и беззастенчиво ластился к Либби: тыкался носом ей в руки, вилял белым хвостом и красноречивыми взглядами больших карих глаз недвусмысленно давал ей понять, что видит в ней личность совершенно особенную. Поскольку Рауди в каждом видел нечто особенное, то, возможно, так оно и было. Согласно породным стандартам Американского клуба собаководства, аляскинская лайка – это не собака-однолюб, которая выбирает лишь одного хозяина. Согласно моим стандартам, моя аляскинская лайка с безнадежной неразборчивостью и убийственной искренностью любила всех и каждого.

– Действительно очень славный пес, – сказала последняя жертва. – Жаль, что он получил неуд.

«Неудовлетворительно». Показал неудовлетворительный результат. Снят с ринга.

– Это все равно не считается. Разве нет?

– Конечно считается.

– Каким образом? Я уверена, что все результаты аннулируют. Что им еще остается?

– Ах нет. Саншайн получил ЛП (Лучший в породе). Они просто не могут этого сделать.

Когда судейство по породам заканчивается, победитель в каждой породе выступает в групповом соревновании как представитель своей группы – спортивные собаки, служебные собаки, терьеры и так далее. Так что для Либби и Саншайна выставка только начиналась.

– Я не слышала никакого официального сообщения. Но уверена, что на этом выставка и закончится, – сказала я.

– Не думаю.

– Послушай, Либби. Эта женщина мертва. Ее убили. Нельзя же водить собак у ее тела.

– Может, ты и права, – сказала она. – Во всяком случае собаки очень возбуждены.

– Я никогда не слышала, чтобы пойнтер так выл. Знаешь, о чем я подумала? Я подумала о стынущей в жилах крови. Эта кровь, этот адский вой… Знаешь, ведь звук высокого сопрано может разбить стекло. У меня перед глазами так и стоит жуткое зрелище стынущей крови. – У меня задрожали руки. Я схватила Рауди за ошейник и оттянула его от Либби.

– Так только говорят. Кровь не стынет.

– Знаю, что нет, – сказала я. – Кровь не стынет. Она свертывается.

– Послушай, соберись и успокойся. Да, тебе не повезло, что нашла ее именно ты. Но вообще-то к тебе это не имеет никакого отношения.

– К кому-то это ведь имело отношение. Мне очень неприятно: я часто смеялась над ней. Нет, не в глаза.

– Конечно смеялась, – сказала Либби. – Как и все остальные. Она была нелепой и смешной.

– Она была жалкой. Детские платья. Размалеванное лицо.

– Никто не заставлял ее это делать. Ты на самом деле была с ней знакома?

– Встречались на занятиях. Но познакомились буквально на днях. Рауди подрался с одной из ее собак.

– С Максом?

– Да. Но все обошлось благополучно. Ни тот ни другой не пострадали. Потом я увидела ее сегодня. – Я заговорила тише: – Фейс сказала мне, что Сиси была нечиста на руку.

– Это ни для кого не новость.

– Но я этого не знала.

– Все потому, что ты больше не выставляешься на соревнованиях по экстерьеру.

– Я этим никогда особенно не занималась.

– А если бы занималась, то не стала бы так ее жалеть, – сказала Либби. – Она была хуже чем просто воровка.

– Она была надоедлива. И глупа. Это так грустно, Либби. С одной стороны, эта жалкая потребность выглядеть помоложе. А с другой… Ведь я практически не знала ее, а она начала рассказывать мне про все эти болезни, про свою аллергию.

– Полная чушь, – сказала Либби. – Она была первостатейным ипохондриком.

– Наверное.

– Единственное, чего она хотела, так это внимания. Но это еще не самое плохое. Было много чего похуже. Она выдумывала про людей самые невероятные гадости. Как она завидовала Мими! Мне она тоже завидовала. А ты слышала, как она разговаривала со своим несчастным малышом, с Питом? Она таскала его на все выставки, чтобы он носил ее пожитки туда и обратно. Обращалась с ним как со скотом. Говорю тебе, она была мерзкой особой. Послушай, бывают злобные собаки, так ведь? Бывают. Мы все об этом знаем. И бывают злобные люди.

– Либби, – произнес чей-то глубокий голос, – вас зовет Мими. – Это был Реджи – груда мускулов.

– Спасибо, – сказала Либби. – Сейчас иду.

– Хм, всегда нужно быть поблизости? – спросила я.

– Не совсем то. Она славная. Ничего не понимает в собаках, но мне нравится. Ты в порядке?

– В полном, – сказала я.

«В порядке», разумеется, означает, что моя собака при мне и чувствует себя отлично. У Риты есть книга под названием «Со мной все в порядке, с тобой все в порядке». Для меня именно так, только наоборот. Собака в порядке, в порядке и я. По Рите, рука, которая качает колыбель, правит миром. Когда я была маленькая, у Бака с Марисой была для меня деревянная колыбель, но я ее не помню, и ведь не станете же вы качать картонную коробку, которую я помню отлично, – множество картонных коробок со щенками золотистого ретривера. Когда щенки не в порядке, они так пронзительно скулят и визжат, что никто в пределах слышимости в порядке быть уже не может. В порядке – это спокойные щенки с мягкой шерстью, сладкий собачий запах и правильное человеко-собачье соотношение: один на восемь-десять.

Лейтенант Мики Де Франко был поразительно похож на Санта Клауса: те же курчавые седые волосы, то же круглое, краснощекое лицо, те же блестящие глаза и тот же шарообразный живот, который куда больше пригодился бы ему на Северном полюсе, чем на обязательных для полицейских гимнастических тренировках.

– Вы из Кембриджа… Конкорд-авеню, – прочел он в своих записях. – Хо-хо.

Готова поклясться, что, если бы его белые бакенбарды и красный мундир ввели меня в заблуждение, он непременно спросил бы, чего я хочу на Рождество. Но о чем он действительно спросил меня, так это знаю ли я его двоюродного брата Кевина Деннеги.

– Кевин мой ближайший сосед, – ответила я. Кевин тоже полицейский, только не в Бостоне, а в Кембридже. – Моя кухня – его местный гриль-бар.

С тех пор как его мать, миссис Деннеги, бросила Католическую церковь ради адвентистов седьмого дня, она не разрешает употреблять в своем доме ни алкоголя, ни мяса, ни кофеина. Дом Деннеги – это ее дом, а вовсе не Кевина. Один уголок в моем холодильнике тоже целиком принадлежит Кевину, а не мне.

– Вы повернуты на собаках, – сказал Де Франко.

– До некоторой степени, да.

– Хо-хо.

Как сказал мне потом Кевин, его двоюродный брат охал не с рождения, а приобрел эту привычку, каждое Рождество исполняя роль Сайта Клауса для древнего Ордена ирландцев. Кевин говорит, что в их семье этого уже никто не замечает с тех самых пор, как они отучили Кевина прикладывать палец к носу. Правда, может быть, Кевин все это выдумал.

Рауди натягивал поводок и тихонько поскуливал, чуя запах американского сыра, болонской копченой колбасы и поджаренных на оливковом масле тостов, долетавший с длинного стола в противоположном конце комнаты. Мы сидели за белым столиком, с которого скатерть и серебряные столовые приборы были убраны за ненадобностью. Полиция реквизировала гостевые комнаты, где, как предполагалось, организаторы и работники собачьей выставки будут съедать свой бесплатный ленч. Де Франко воспользовался меню, предназначенным для секретарей выставки. Судьи получают на выбор ростбиф, рулет из омаров или холодные котлеты.

Он взял в руку вилку и принялся постукивать ею по краешку стола.

– Я слышал, вашего отца называют волчатником, – сказал он. Тук. Тук.

Как сразу заметил бы любой социально ориентированный обитатель Кембриджа, этот малый явно пытался излечиться от синдрома Санта Клауса. Всякий раз, испытывая потребность произнести «хо-хо», он делал тук-тук.

– Он выводит помеси волка с собакой, – деловитым тоном сказала я. – И разрабатывает просветительские программы о волках. Раньше он держал золотистых ретриверов.

Не существует более покладистой, нормальной и респектабельной породы, чем золотистые ретриверы, разве что английские сеттеры.

– И вы держите одного из них? – Он показал вилкой на Рауди. – Это один из его волков?

– Нет, – ответила я. – Это аляскинский маламут.

Вполне понятная ошибка. Идеал любого собачника, увлеченного скрещиванием, – дружелюбная, ласковая, хорошо поддающаяся дрессировке собака, похожая на волка. Иными словами, если, конечно, вас интересует мое мнение, выведение помесей волка – это глупая и обреченная на неудачу попытка изобрести колесо, поскольку квинтэссенция собачьего царства, великая мандала, новый смысл моей жизни, порода, перед которой представители всех других пород кажутся недособаками, – аляскинский маламут. Извините за отступление.

– Одна из помесей моего отца сейчас при нем, – сказала я. – Он будет рад вас познакомить.

– Уже познакомил. Хо.

– Ах!

– Говорит, что живет один в Мэне и с ним девятнадцать таких же. Девятнадцать волчьих собак. Правильно?

– Раз он так говорит. Похоже, что да. – У Бака была одна сука, которая через пару дней собиралась рожать, но я сочла за лучшее не упоминать о ней. – Он своего рода эксперт по волкам и собакам, – сказала я. – Особенно по волкам. Читает о них лекции. Недавно выступал в Музее науки. – Это почти так же разумно и респектабельно, как золотистый ретривер.

– Он пригласил меня в гости, – сказал Де Франко. – Сказал, что, возможно, один из них мне понравится. Сказал, что, возможно, мне понравится волк. – Тук. Тук.

Ах, Бак, если уж предлагать ему дикое животное, почему у тебя не хватило ума предложить северного оленя?

– В самом деле? Обычно он этого не делает, – сказала я. – Они далеко не идеальные кандидаты на роль любимца семьи.

Разумеется, мой отец никогда бы этого не признал, просто селекционная программа еще недостаточно совершенна, но при всем том щенков в семьи, где есть дети, он не отдавал.

– Он говорит, что работает над выведением породы, которая станет совершенной охотничьей собакой.

Это не более чем безобидная попытка объединить свои увлечения. Слышали бы вы, с каким энтузиазмом говорил он о возрождении былой взаимозависимости человека и собаки, но я только улыбалась и отмахивалась.

– Совершенная охотничья собака – это золотистый ретривер, – сказала я.

– Их он тоже упоминал. Сказал мне, что ваша мать сейчас – со своими золотистыми ретриверами.

– В некотором роде, да, – сказала я. Черт возьми. Викторианцы посвятили уйму времени вопросу, отправляются ли люди и собаки в один и тот же рай. После смерти Марисы мой отец нашел наконец ответ. Безоговорочно уверовав в то, что моя мать не одинока, он воспрянул духом и взял свою первую волчью собаку. Множество людей верят в то, что собаки попадают в рай. Лорд Байрон даже написал об этом стихотворение. Конечно, все это звучит достаточно эксцентрично.

– Когда ваши родители расстались?

– Почти десять лет назад.

– Он это тяжело перенес?

– Да. Они были очень привязаны. (Конечно, к собакам.)

– Он увлекается охотой?

– Да. Он живет в штате Мэн. А еще он рыбачит.

– Коллекционирует ружья. И охотничьи ножи.

– А еще удочки и спиннинги. Плетет мух. Де Франко заглянул мне прямо в глаза:

– Он пригласил меня на блюдо из морских ежей.

– Из яиц, – сказала я. – Целиком морских ежей не едят, только яйца. Они считаются деликатесом. Они популярны в Японии.

– Он описал мне свою встречу с… хм, Селией Квигли.

Селия, так вот в чем дело. Де Франко на сей раз воздержался как от «хо-хо», так и от «тук-тук».

– Я была там, – сказала я.

– Он у вас остановился?

Я ответила, что остановился он у меня.

Славный старина Де Франко задал мне еще целую кучу вопросов. Спросил меня про Сиси. Знала ли я ее? Хорошо ли? Когда я ее нашла? Мне показалось, что ответы ему уже известны. Или они его не слишком интересовали. Бак – вот кто интересовал его.

Глава 7

Дальнейшие соревнования в Бейсайдском выставочном центре сводились к состязанию в том, кто больше сожалеет об убийстве Сиси: участники, чьи победы не засчитаны, участники, так и не ступившие на ринг, или сотрудники Американского и Масконометского клубов собаководства, которым еще предстояло разбираться с жалобами и заниматься писаниной, связанной с сорвавшейся выставкой.

Выставлявшие своих собак на испытаниях по послушанию вели себя прилично и с достоинством. Мы привыкли смиряться с неизбежностью. Утром, в день открытия выставки, у суки начинается пустовка. Ее можно выставлять по экстерьеру, но никак не по курсу общей дрессировки. Или во время длительной укладки, секунды за две до того момента, когда до заветных двух сотен (идеальный счет) вам осталось три-четыре балла, хрипучий громкоговоритель разражается очередным напоминанием о том, что курение разрешено только в специально отведенных местах, и ваша собака взмывает в воздух, как будто ее током ударило.

– Знаю, знаю, – сказала Фейс. – Это всего лишь собачья выставка. Будут и другие. Но все-таки чертовски досадно.

– Шшш! Здесь ее муж, – сказала я. – У него очень расстроенный вид.

Из коридора, ведущего в столовые, появился растерянный Квигли, рядом с ним шел его сын, а сразу за ними еще один мужчина, в котором я сразу признала полицейского. Я никогда не видела бедного малого без Сиси. Без нее он выглядел не странным, а просто вялым и словно побитым.

– Наверное, он вздохнул с облегчением. Уверена, что она была для него немалой обузой, – сказала Фейс. – Ты знаешь, какие гадости она про меня рассказывала.

Я не придавала этому особого значения. Те, кто участвует в соревнованиях по экстерьеру, часто говорят друг о друге самые ужасные вещи. И жалуются на чужое вранье.

– Да, – сказала я. – Ты говорила.

– А Либби! Ты не поверишь, но чего только она не говорила про Либби!

– Думаю, между ними было что-то вроде соревнования.

– Что было – так это невероятная зависть. Я имею в виду, что Сиси просто не могла с ней соревноваться. Ее муж – аптекарь, а Либби получила от Мими Николз незаполненный чек. Посмотри любой журнал или информационный бюллетень, и ты найдешь там рекламу. Спасибо, судья такой-то! Говори что угодно, но судьи, видишь ли, их тоже читают. Голова от них не болит.

Фейс имела в виду вкладки на целый разворот в журналах или проспектах, посвященных отдельным породам, которые поступают к судьям Американского клуба собаководства.

Наверху вкладки помещена снятая на выставке фотография вожатого, собаки и судьи; судья держит в руке ленты и улыбается. Внизу – кличка собаки, набранная крупным полужирным шрифтом, далее может быть помещена родословная и нечто в духе «Бизи Лиззи мистера Собакера» набрала на пять баллов больше, чем нужно. Спасибо, судья такой-то!». Когда Мими Николз наняла Либби Ноулз вожатой к своим пойнтерам, она приобрела профессионала, который знает все тонкости и уловки и, как сказала Фейс, понимает, что голова от них не болит. Карман, тот действительно страдает.

– И разумеется, – продолжала Фейс, – Либби может поехать куда угодно, а Сиси приходилось таскаться в разбитом рыдване, искать дешевый мотель и надеяться, что ее машина не развалится на обратном пути. Как я догадываюсь, работать вожатым на Мими Николз – значит иметь неограниченные возможности. К тому же, скажу тебе, она понятия не имеет, что обычно должны и что не должны делать вожатые, и Либби не имеет ни малейшего намерения ей об этом сообщать. Скажу тебе, что она практически получила работу на полную катушку. Да еще с возможностью подработать. И ни в чем никаких ограничений. Представляешь? Я имею в виду, что она может делать буквально все.

– С этим не только Сиси, но и кому угодно было бы трудно смириться, – сказала я. – Это несправедливо.

– Вся жизнь несправедлива.

– Да, – сказала я. – И все же я не понимаю, как это могло случиться здесь.

– Этого никто не понимает.

– Но послушай, Фейс, кругом были тысячи людей. Сколько здесь народу? Сколько собак было зарегистрировано? Что-то вроде тысячи девятисот? Не знаю, сколько это человек, но если считать всех владельцев, вожатых, зрителей? Плюс работники выставки, обслуживающий персонал, продавцы? Как случилось, что никто из них ничего не видел?

– Может, она курила украдкой? – сказала Фейс. – Она всегда это делала. Скрючилась где-нибудь между клетей. Она вечно пускала дым прямо в морды собакам. Кроме всего прочего, это же собачья выставка. На людей здесь никто не смотрит.

– Деньги не возвращаются? – На кричащей женщине было платье в ярко-красный цветочек. Оно плотно обтягивало ее могучую грудь, к которой она прижимала ошарашенного лхасского терьера. – Что значит «не возвращаются», черт возьми?

Ее мишень, пожилой мужчина в сером костюме со значком работника выставки на лацкане пиджака, спокойно прочел ей один из параграфов каталога выставки. По его тону чувствовалось, что он уже не раз читал вслух тот же фрагмент недовольным участникам.

– «Если по причине бесчинств, общественных беспорядков или действий, не поддающихся контролю со стороны руководства, выставка не может быть открыта или продолжена, плата за вход не возвращается». Извините, – добавил он от себя.

– Двадцать долларов за него и двадцать за суку! – кричала ему женщина.

– Мне очень жаль, – сказал он. – На всех выставках правила одинаковы.

– Сорок долларов! Это несправедливо.

– Вся жизнь несправедлива, – сказала я женщине.

Она в недоумении уставилась на меня.

– Пошли, Рауди, – сказала я. – Уйдем отсюда.

Но ушли мы не так быстро, как хотелось бы. Бак, который редко прибегает к людской помощи, но иногда призывает меня на службу на том основании, что я по-прежнему остаюсь одним из его щенков, сворачивал свой стенд и укладывался.

– Ты уверен, что поступаешь правильно? Ты не думаешь, что тебе следовало бы все оставить как есть? По-моему, от тебя ждут именно этого.

– Они сделали много снимков, – сказал он. – Представляешь, что было бы, задержи они здесь все клети, а с ними и половину собак?

Здесь застряло бы множество людей, выставлявших не одну собаку, а нескольких. Некоторые, конечно, сумели бы погрузить своих питомцев в автофургоны, но далеко не все. Большинство выставочных собак привыкли путешествовать в клетях и, оказавшись на свободе, непременно сцепились бы друг с другом.

– Да, – сказала я. – Догадываюсь. Кроме того, люди не могли бы оставить свои вещи. Ведь им пришлось бы возвращаться за ними. Это был бы кошмар.

Если вы никогда не бывали на большой выставке собак, то не поверите, сколько всякой всячины помимо собак и клетей привозят с собой люди. Некоторые участники, скажем из Нью-Йорка, просто не могли бы уехать домой с тремя собаками, с тем чтобы через неделю вернуться за своими клетями, столами, складными стульями, фенами для сушки шерсти, коробками, холодильниками, которые, по мнению некоторых, составляют лишь минимум необходимого оборудования.

– Это уже кошмар, – сказал Бак. – Просто ужасно. Выставка собак – самое мирное место на Божьей зеленой земле. Можно ждать немного здоровой соревновательности, немного мелкой пикировки, но только не такого. Несчастная глупая женщина. Конечно, ignoramus[3]3
  Невежда (лат.).


[Закрыть]. Знаешь, как она назвала Клайда? – Его большое лицо покрылось морщинками удовольствия. – «Кровожадным»!

Клайд беспокойно ходил взад и вперед на длинном поводке, но при звуке своего имени, конечно, а не эпитета насторожил уши и уставился на моего отца. Волчья собака похожа на растянутого в длину аляскинского маламута, правда, пока вы не поставите их рядом. Если начать сравнивать, то разница станет более чем очевидной. У Рауди были большие лапы, но не чета Клайдовым, а сравнение их открытой пасти ясно говорило о том, что одомашнивание уменьшило волчьи челюсти и зубы. Однако размеры и анатомия не главное. Первым делом в глаза бросалось другое. Толстый пушистый хвост Рауди колыхался у него над спиной, красный язык вывалился из расплывшейся в улыбке пасти, а теплые, счастливые глаза говорили о том, что он ждет от вас чего-то большего, чем дружеское похлопывание по загривку. Опустив хвост и внимательно глядя по сторонам, Клайд, как всегда, был серьезным и настороженным. В глубине души я считала Рауди неугомонным клоуном, который держит себя с достоинством лишь в тех случаях, когда обстоятельства вынуждают его к этому; Клайд же впитал чувство собственного достоинства с молоком матери, и оно никогда не покидало его.

Хоть я и подозревала, что оба они почувствовали изменение общей атмосферы – переход от привычного волнения и возбуждения, характерных для выставочных дней, к нервозности и страху, – Рауди всем своим видом показывал, что относится к этому абсолютно так же, как к завязавшейся поблизости собачьей драке: с полным восторгом, твердой решимостью проложить себе путь в самый центр свары и с непоколебимой уверенностью в том, что в любом случае он окажется на высоте. Боялся он лишь одного – упустить удовольствие. Если бы аляскинские маламуты говорили по-английски, они бы сказали: «Я тоже! Я тоже!» Клайд, со своей стороны, относился к возможным неприятностям как всякий рассудительный волк.

– Клайд нервничает, – сказала я Баку. – Отвези его домой. Я все сделаю.

– С ним все в порядке, – возразил Бак. – Здесь где-то есть пакет с пончиками. Дай ему один.

Клянчить пончики – не слишком достойное поведение, но Клайд и это делал с достоинством. При виде посыпанного сахарной пудрой пончика в моей руке он выпрямился во весь рост, навострил уши и прижал к себе передние лапы, отчего стал похож на гигантского нетерпеливого кролика. Я бросила Рауди собачьего печенья, которое привезла с собой в качестве награды за успешные испытания по послушанию, и протянула пончик Клайду. Так же сдержанно и непринужденно, как гость званого вечера угощается бутербродом с икрой, Клайд раскрыл свою волчью пасть, осторожно взял из моей протянутой руки пончик и проглотил его.

– Ты же знаешь, что пончики ему ужасно вредны, – сказала я Баку. – Не следует ему их давать. Но как тут не дашь?