Текст книги "Филолог"

Автор книги: Святослав Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Опять нарастает боль в простреленном теле, ширится, ломит

– Анита!

– Тут я.

На каких-то фантастических языках, французском или итальянском, корень «тут» означает: все, всюду, всегда

– Хорошо, когда Анита тут – всюду, всегда.

Через пару дней полегчало, тело уже не казалось неподъёмным, тяжёлым, болезнь не вдавливала его в постель. ЗдОрово быть здоровым, но и выздоравливающим неплохо, во всяком случае, этот процесс приятно откладывается в памяти, а жизнь есть ни что иное, как память, то есть, пометки о былом. Собственная программа запоминает всё, каждый миг и любое душевное движение, поэтому памяти, как таковой, там нет, ибо пометки подразумевают выборочность. Лишившись дополнительной памяти, Верис обрёл память истинную.

О таком думалось только когда Анита была рядом, а когда она уходила по делам, думалось, как она одна справляется, и не случится ли с ней чего дурного. Ну как опять прискачут попрыгунчики и примутся пускать стрелы с тяжёлыми вольфрамовыми и молибденовыми наконечниками?… Кто их остановит, устроит облом и обратит в бегство? Кто убережёт Аниту и других жителей посёлка? Особенно Аниту. Хозяйка, к которой Вериса решением глуховатого деда определили не то в рабы, не то в работники, почему-то стала дорога несостоявшемуся рабу.

Дорогой – родственно слову «дорога». Дорогой человек – тот, с кем хотелось бы пройти дорогу длиной в жизнь. Именно поэтому для бессмертных нет дорогих людей, как нет и дорог. Есть лишь окружающие и протяжённость.

Вот только как это всё растолковать Аните, никогда не изучавшей филологию?

Впервые Верис прочувствовал значение слова «косноязычный» – словно в подвижном прежде языке образовалась кость и не позволяет выговаривать самые простые слова, обращая речь в жалкий лепет. Анита слушала со странной улыбкой и гладила Вериса по здоровому плечу.

– Эх, ты, дурачок! Чего тебя на объяснения прорвало? Мы же с тобой с первого дня как муж с женой живём.

– Я не хочу «как», я хочу по правде.

Так оно и получилось. Боль отступила перед правдой, и напрасно Анита беспокоилась: «Осторожно, рану разбередишь!» – Верис беспокоился о другом – как сказать о любви, чтобы не аукнулась в душе ложная этимология: любовь, это когда можно быть с любой.

И любовь не подвела, Верис быстро пошёл на поправку. Уже на следующий день он ковылял по дому, пытаясь справить хоть что-то свободной рукой, а через пару недель рана напоминала о себе только если приходилось поднимать что-то тяжёлое или совершать резкие движения.

С Анитой установилась у него незримая связь, не такая изысканно-подробная, как с матерью или Линдой, но куда более прочная и постоянная. Не применяя специальных методик, Верис не мог бы считывать мысли своей подруги, но зато всегда знал, где она находится, в каком настроении пребывает, как себя чувствует.

Должно быть, такое состояние называется сочувствием.

Поэтому изменения, происходившие с Анитой, он заметил едва ли не раньше её самой. Заметить-то заметил, а вот понять не мог, потому что в мужском языке таких понятий не существует до той поры, пока женщина не скажет, что их уже не двое, а трое.

Впервые сведения, полученные от программы, подвели Вериса. Уж он-то чётко знал: дети бывают клонированные и естественные. Первые получаются выращиванием в инкубаторе материнской клетки. Во втором случае, зародышевая клетка образуется слиянием материнской и отцовской клеток и лишь потом выращивается в инкубаторе. Было очень несложно вызвать картинку и посмотреть, как это происходит фактически, но Верис почему-то не делал этого. Тайна рождения должна оставаться тайной. Куда привлекательней казалось представлять, как двое – будущий папа и будущая мама – с очень серьёзными лицами несут к инкубатору светящийся шарик стасис-поля, в котором покоится их, покуда не рождённый ребёнок.

Умом Верис понимал, что инкубатор требуется точно такой же, в каком он, Верис, бывало, выращивал живые игрушки, всяких зверьков и монстриков, но в фантазиях представлялось нечто значительное, лишённое конкретных очертаний.

А тут будущий ребёнок объявляется сам по себе, без анализа генетического набора, так что даже невозможно сказать заранее, мальчик получится или девочка, не говоря уже о цвете глаз или чертах характера. Маленькая живая тайна, которая умеет обойтись без стасис-поля, а вместо инкубатора у неё – мама.

В посёлке к предстоящему событию отнеслись равнодушно, как к чему-то само собой разумеющемуся.

Слово «равнодушно» имеет отношение к душе, то есть, к чувству, слово «разуметься» относится к разуму. То есть, и чувство и разум соседей остались спокойны, словно в жизни не переменилось ничегошеньки. Понять такое было невозможно, Верис принял это, как данность странного мира Земли.

Когда Верис попытался объяснить своё удивление Аните, а заодно рассказать, как рождаются дети во всём цивилизованном мире, Анита тоже осталась спокойной. Она провела ладонями по огрузневшей фигуре и ровно произнесла:

– Но ведь я лучше железного инкубатора.

И с этим нельзя было не согласиться.

* * *

Верька, ну прости ты дуру неумную! Я же не знала, честное слово, мне в башку мою дурацкую войти не могло, что такое возможно. Теперь смотрю на себя – волосы готова рвать. А ничего уже не поделаешь. Но ведь я действительно не знала

Понимаешь, я не нашла ничего лучше, как обратиться к твоей мамаше. Заранее было противно, но я думала она тоже хочет, чтобы ты нашёлся. Вот мне и стукнула в башку бредовая мысль, что вдвоём можно твои координаты определить. Всё-таки она тоже с тобой на одной волне. Ты не смейся, я понимаю, что чушь горожу, но утопающий за соломинку хватается. В общем, встретилась я с твоей мамашей, и она рассказала, с какой целью тебя сделала. Ты знаешь, я, наверное, законченная мерзавка, но до такого додуматься не могла бы. И ведь я ни о чём её не выспрашивала, только предложила вместе попытаться найти тебя. А она отвечает: «Вот ещё. Он и так найдётся, а если нет, то я другого сделаю, точно такого же.» Тут я и ляпнула в простоте душевной: «Зачем?», а она этак спокойненько, простыми словами объяснила, для чего она тебя создала и как искалечила. Меня словно пыльным мешком стукнуло, сижу дура дурой, а она с усмешечкой меня рассматривает. Тут ко мне разум вернулся, и я ей показала одну штучку из старых придумок. Прежде я такого ни с кем не делала – совесть не позволяла, а тут – в самый раз. Мы с Гольчихой как великосветские дамы кофе за беседой пили, это я с ней контакты налаживать вздумала. Она чашку двумя пальчиками держит, мизинчик деликатно отклячен. Ненавижу!.. В кофе ей ничего подбросить не получится, программа не допустит, а на стол – сколько угодно. Ну, я воспользовалась телепортом и вывалила ей под нос кучу дерьма. Знаю я местечко, где смердючее зверьё живёт. Потом я очень лаконично объяснила, кто она такая, и как с ней надо поступать. Ты хоть и филолог, а слов таких, наверно, не знаешь. Но почему-то меня совсем не утешает, как я твою мамашу говном накормила. Мелочь это, а в целом по жизни – облом выходит. Этого слова ты тоже, небось, не слыхивал, а у меня теперь вся жизнь обломилась. Хожу и ною: «Я же не знала, что с тобой происходит, вот и была беспросветной дурой». Верик, прости меня, пожалуйста. Мне очень плохо без тебя.

Линда.

* * *

«Оп-оп! Оп-оп! Оп-оп!» – что-то в ритме, ставшем за последние месяцы слишком знакомым, на этот раз изменилось.

«Что-то» подразумевает неопределённость, но только до той минуты, пока не задумаешься над этой неопределённостью. В вопросе уже скрыт ответ: «Что?» – «То!».

Последнее время «что-то» заключалось во всё возраставшей мощи приказа, который посылал попрыгунчиков в бой. С каждым разом становилось всё трудней останавливать нападавших. Чтобы обратить их в бегство, было уже недостаточно показать им правду, приходилось изобретать дополнительные способы воздействия, без которых просто ничего не получится.

Прежде Верис не преминул бы задуматься над самоочевидным фактом, что глагол «получиться» находится в прямом родстве со словом «получше», но теперь он понимал, что излишняя задумчивость в такие мгновения вредна, и получиться может похуже, каким бы нонсенсом ни представлялось это сочетание.

Он спешно старался определить, что именно переменилось в хищной побежке воинов-попрыгунчиков. Некоторое рассогласование в сигналах присутствовало и раньше; с тех пор, как кучники поняли, что у болотных жителей появился мощный телепат, способный устроить облом отлично обученному отряду карателей, они уже не посылали солдат под командованием одного из чистых. Чистые теперь тоже ходили командами: одни гнали вперёд попрыгунчиков, другие стремились прикрыть их от зловредного воздействия Вериса, третьи тщились ввергнуть Вериса в пучину депрессии, то есть, говоря их языком, забацать Верису облом. С последними приходилось всего труднее, ибо нельзя же наносить ментальный удар, самому полностью закрывшись от вражеского воздействия.

Как обычно, приставка «воз» несла оттенок чрезмерности. Воздействие – действие, которое трудно выдержать.

Арбалетчики, переполненные жаждой крови, бодро скакали по кочкам, стремясь достичь сухого островка, на котором располагался посёлок. Обычно они выбирали для атак более удобное направление. А тут сама природа на его стороне и, казалось бы, устраивать облом – одно удовольствие. Например, это можно сделать так:

Слово «кочка» происходит либо от искажённого «куча», «кучиться», либо от столь же искажённого «качаться». Блуждать между словами, выбирая подходящий вариант, можно сколь угодно долго, но Верис не собирался заниматься словоблудием. Филология должна работать на победу, и, значит, слово «кочка» происходит от глагола «качаться», также как «трясина» – от глагола «трястись», а «зыбун» от прилагательного «зыбкий». Всё это с несомненностью доказывает, что слово «болото» находится в родстве с глаголом «глотать». Бежишь, а всё кругом зыбко, тряско, качается и вот-вот проглотит.

Этот посыл и был направлен нападавшим.

Казалось бы, попрыгунчики должны разразиться жалобными воплями и, роняя оружие, бежать из страшных мест, но в данном случае это только казалось.

Случай – по-латыни – казус. Конечно, латынь – мёртвый язык, но лингвисты, придумавшие его, знали своё дело, связывая случайность с кажимостью и, следовательно, с ошибкой.

Вместо ужаса с той стороны донеслась волна жертвенного восторга; попрыгунчики ускорили бег. Их не пугала возможность утонуть в илистой жиже, не страшили взведённые арбалеты и ножи поселян. Они жаждали мучений и стремились к ним со всей силой внушённой страсти.

Где кучники выискали индуктора-мазохиста, зачем обучали его, заставляя развивать свои извращённые способности, для чего кормили? Но они не прогадали, и теперь оружие Вериса обернулось против него самого.

Как устроить облом существу, которому любой облом в кайф? Прежде действительность была на стороне Вериса, и ему удавалось пересилить вражеских телепатов, но чистый мазохист не обманывал подопечных, он гнал их наслаждаться бедственным положением. Жизнь отвратительна, болото скверно и опасно? – Ну и пусть, в этом самый смак. – На сухих островках ждет противник, опасный, разжившийся оружием во время прошлых неудачных штурмов? – Тем лучше, в жизни нет ничего экстазней мгновения смерти. И попрыгунчики – Оп-оп!.. – продолжали форсировать топкое болото, хотя первые арбалетные болты уже свалили кого-то в грязь.

«Нас убивают! О, кайф!..»

Верис ни на мгновение не обманывался, ощущая исходящие от противника потоки жертвенности; мазохизм – жестокость не только к себе, но и к другим. «Другой» родственно слову «друг», а так приятно доставить другу мучения, к которым стремишься сам! Так что, если кучники ворвутся в посёлок, то резать будут особо извращённо, в полном соответствии со степенью жертвенности. Это значит, их придётся убивать, хотя после недавних событий Верис очень не хотел проливать кровь. И всё-таки, убивать придётся, хотя бы ради Аниты и годовалого Даля.

Босоногая Марька, одна из немногих оставленных в посёлке, примчалась с криком:

– Идут! С той стороны тоже идут!

Теперь выбирать было не из чего. В любом случае дело кончится кровопролитием. С мгновенной отчётливостью Верис увидел, что произойдёт дальше. Две волны попрыгунчиков сомнут прослойку болотных жителей и, не умея остановиться, сцепятся в бессмысленной резне.

«Как будто резня бывает осмысленная», – это была последняя отвлечённая мысль.

Больше Верис не пытался бороться против влияния мазохиста. Не пытался бороться и меньше – напротив, он усилил его действие. Сам по себе Верис не ощущал при виде своих или чужих мучений никакой радости, и не мог рождать подобные ощущения даже у покорных кучников, но усилить чужое влияние можно, не вникая в подробности.

Если префикс «воз» означает чрезмерность действия, то приставка «под» разумеет действие недостаточное или частичное. Не работать, а подрабатывать, не глядеть, а подглядывать. Недаром любителям подглядывать всегда не хватает увиденного и всё время хочется углядеть что-то ещё. Подробность – приставка «под» и корень, восходящий к слову «работа» – этим термином означают не сработанное, то есть – важное, а в лучшем случае – подделанное. Поэтому в подробности можно вникать, а можно и пренебречь ими, занявшись делами насущными.

Вот они, насущные дела: попрыгунчики совсем близко

Оп-оп!.. Оп-с – прибежали. Зачем шлёпать по болоту, рваться неведомо куда, если можно, не сходя с места, убивать и сладостно умирать самим?

Арбалеты были мгновенно разряжены друг в друга, затем в ход пошло ручное оружие, которому Верис не знал названия. Болотники добивали уцелевших, расстреливая их в упор.

Любоваться бойней Верис не стал. Вместе с теми из сельчан, кто не потерял головы, он мчался к засекам, где, по словам Марьки, тоже появились враги, и где практически не было защитников. Оттуда доносились крики, поднимался дым. Очевидно, кучникам удалось ворваться в селение, хотя очи ещё не видели этого. Но, как говорит пословица, кто выживет, тот и увидит.

Здесь не было чистого мазохиста, подобное диво – редкость даже для кучников, так что изгнать карателей удалось довольно легко, и на этот раз Верис не препятствовал односельчанам бить в спину убегавшим. Хотя, чем провинились перед мирозданием безмозглые попрыгунчики, да и кучники вообще? Скорей мироздание провинилось перед ними. Запертые на нищей планете, насильственно отброшенные в развитии на многие тысячелетия, они сумели построить общество, где каждый был счастлив. Недаром их любимое слово – кайф! Одно из немногих слов, которые они сохранили, и как всякое слово, оно не может быть лживым. Иже и како не солгут никако.

А что касается безжалостной войны с поселянами, то дело не во взаимной ненависти. Это всего лишь драка за скудные ресурсы, обратившаяся в войну на уничтожение, оттого, что соперничающие расы слишком разошлись в развитии, не оставив точек соприкосновения. Одни сохранили язык и древнее искусство чтения. У других всё основано на эмпатии, а язык, если и остался, то в качестве быстро отмирающего реликта.

Умеющие говорить поселяне, несомненно, люди. А можно ли считать людьми кучников? Наверное, можно, ведь сам Верис владеет телепатическими методиками куда лучше, чем любой из чистых. Но вопроса: «на чьей стороне быть?» – перед ним не стоит, и не потому, что практически уничтоженные поселяне владеют языком, а Верис – филолог. Просто в этой деревне, возможно, последней на Земле, живёт Анита и годовалый Даль, который недавно сказал Верису: «Па!»

По счастью семья Вериса не пострадала, хотя Анита уже готова была умереть, с вилами в руках, защищая Даля. Но в целом победа далась дорогой ценой: едва не половина домов в селении оказалась сожжена, четырнадцать человек, в основном старики и подростки, оставшиеся на засеке, – убиты.

Убит – значит, человека били так долго и старательно, что он больше не смог жить. Древнее значение слов предстаёт здесь во всей первобытности.

Попрыгунчиков оказалось перебито в пять раз больше, и это, не считая тех, что сами себя изничтожили в болоте. Резать одуревших, до икоты перепуганных людей, нетрудно даже женщинам и мальчишкам, особенно, если дурни заслужили свою участь.

Попрыгунчиков было не жалко, по жизни они тащились и ласты склеили в масть, жалко, что жертвы с обеих сторон напрасны. Солдат у кучников имелось больше, чем нужно, так что они могли позволить себе сколь угодно большие потери. А одержавшие победу поселяне, оказались в критическом положении. В борьбе нищенских ресурсов они были, если можно так выразиться, ещё более нищи, чем их бессловесные противники. Слишком мало земли для огородов, совсем нет отвалов, где можно искать металл. И народа у поселян не так много; то, что для кучников не считается потерями, для болотных жителей – трагедия. Сегодня, благодаря вмешательству Вериса, удалось отбиться, но в целом болотные варвары обречены.

Со Ржавых болот придётся уходить.

* * *

Великое чудо рождения обычно скрыто от мужчин, поэтому и смысл жизни для них оказывается непостижимой тайной. Только что были вдвоём, а неведомое стучалось в женском животе, предупреждая о своём приходе, и вдруг – вот он, настоящий, живой, наш безо всякого стасис-поля и инкубатора. Маленький, со сморщенным старческим личиком, разевающий в плаче беззубый рот, не знающий ни единого слова, но претендующий на всю вселенную, в которой он будет жить.

– Как мы его назовём? – спросила Анита.

– Даль! – ни секунды не колеблясь, ответил Верис. – Его зовут Даль.

– Пусть будет Даль, – согласилась Анита. – Далька хорошее имя. У нас, правда, такого нет, но теперь будет. Так звали твоего отца?

– У меня нет отца и никогда не было, – сказал Верис.

Он понимал, что на этот раз в правдивых словах нет истины; Анита понимает их по-своему, для него фраза: «У меня нет отца», – означает, что отец погиб в бою или умер от какой-то болезни. И даже прибавление: «никогда не было», – положения не выправляет; Анита наверняка подумала, что Верис просто не знает, кто из мужчин был его отцом. И, наверное, к лучшему, что истинный смысл слов ей неизвестен.

– Даль – древний герой, – пояснил Верис. – Он научил людей разговаривать и писать книги.

– А до этого все были как кучники?

– Примерно так.

– Жуть какая! – Анита поёжилась, а Верис вдруг подумал, что его подруга не знает о кучниках ничего. Они приходят и убивают – большего о них не нужно знать. Невозможно представить, что убийца занимается, чем бы то ни было, кроме своего кровавого промысла. Обжора – жрёт, соня – спит, а убийца – убивает; иных занятий у них нет. Потому и страшно представить, что все могут быть как кучники.

Анита взяла упеленатого Даля, принялась баюкать его, словно не она, а Даль был напуган картиной безгласого человечества.

Баюкать – баять, говорить, уговаривать. Как бессловесные кучники нянькают своих детей, ведь, не зная слов, они не могут баюкать их?… Впрочем, самого Вериса тоже никто не баюкал, вместо мамок и нянек у него была собственная программа. Потому и не сложились отношения с Гэллой Гольц. А если вспомнить, что изобретатель языка Владимир Даль сам родился в дословесную эпоху, то, значит, и его никто не баюкал. Тогда становятся понятны странные строки словаря, посвящённые слову «мать»: «Эта кобыла – мать вашей лошади».

– А-а!.. Баю-бай!.. – пела Анита.

Баять – говорить. Что делаю? – баю. Что баю? – бай. Последнее тоже не с проста ума произносится. Ещё одно древнейшее слово просто первый звук в нём – глухое «п», стал звонким из-за соседства со звонким «б» предыдущего слова. Должно быть: Баю-пай. Пай, пая – хороший, тихий, мирный. Баю-бай в переводе на современный язык означает: «говорю тебе, будь паинькой». Тысячелетней древностью веет от этих слов, и конца им не будет, пока люди остаются людьми. К сожалению, часть человечества впала в дикость и из всего сонма слов сохранила единственно изражение «кайф» и ему подобные. Иные люди, порхая среди звёзд, заигрались настолько, что впали в дикость ещё глупейшую. Подлинными людьми остались одни болотные варвары, которых, того гляди, перемешают с мокрой грязью алчные соседи.

– У нас теперь настоящая семья, – сказала Анита. – Завтра пойдём в святилище, показывать Дальку.

Святилище – корень «свят-свет» – нечто просвещающее тёмные стороны бытия. С другой стороны, гласная в слове не зря сменилась, слишком уж святость от света открещивается. Насколько помнил Верис, святилища предпочитают устраивать в подземельях, катакомбах и сумрачных храмах, что говорит о нелюбви к свету. Святилища посвящены всевозможным богам: бессмертным и всемогущим. Видом они подобны людям, если, конечно, не вздумали скуки ради, отрастить клыки, когти или ноги с копытом на конце. Или, например, хвост. Чудо-юдо, боже мой!

Но даже те из богов, кто сохранил человеческий образ и подобие, на самом деле не люди. Они играют в людей.

Играть в людей – в три слова вложен двоякий смысл. Можно играть, изображая людей, притворяясь людьми, а можно играть людьми, как играют в куклы, забавляться людьми, пока не надоест, а потом оторвать наскучившей игрушке голову. С какой стороны ни посмотри, бог это Гэлла Гольц.

Замечательно, что понятие бога возникло ещё во времена Даля, а быть может, и раньше, что отмечено в многочисленных поговорках. «В какой земле жить, тому и богу служить», «Зачем тому богу молиться, что не милует», «На тебе, боже, что нам негоже». Все русские поговорки и пословицы показывают нелюбовь к понятию «бог». Есть и совсем жуткие приговорки: «Бог дал, бог и взял», «Господь посетил» или «Никто, как бог!» – для обозначения непоправимых бед и несчастий. И, наконец, «Страху господню научу» – обещание злобной и бессмысленной жестокости. Неужто и в те баснословные времена некто подобный Гэлле Гольц обитал во вселенной и приходил развлекаться на беззащитную Землю? А людская память, запечатленная в слове, сохранила об этом воспоминание?

Впрочем, о святилище Анита говорила безо всякого недоброжелательства или хотя бы тревоги. И Верис кивнул согласно. Надо же узнать, что это на самом деле, а не в размышлениях досужего разума.

На следующий день собрались и пошли. Идти пришлось на дальние острова, где располагалось лишь несколько хуторков. Близкое море перехлёстывало здесь через дюны, вода в болоте была солёной, и огородничеством – традиционным занятием поселян, на дальних островах не занимались.

Болото густо заросло камышом и спутанной травой, похожей на ржавую проволоку. По весне проволока зацветала мелкими розовыми цветочками. Две недели заросли гудели пчёлами, пчеловодство было основным занятием хуторян. Кроме того, они собирали ракушки, улиток, прочую живность, не брезгавшую солёным илом. Пиявки в меду считались лакомством и целебным средством, ими Анита откармливала Вериса во время болезни, а Верис потчевал Аниту сразу после родов. За горшочек, полный лоснящихся чёрных пиявок, залитых тягучим проволочным мёдом, отдал стрелялку и два узких ванадиевых ножа, брошенных бежавшими попрыгунчиками. Первое время попрыгунчики бросали очень много оружия, так что поселяне смогли как следует вооружиться.

Во, как оружились!

Когда проволочная трава отцветала и вместо розовых лепестком начинала осыпать путника тучей безжалостных колючек, пчёлы летали на огороды и скудные поля, не видя никакой разницы между собственностью поселян и кучников. Верис порой думал, что предпринял бы главный, узнай он об этом преступлении? Наверное, приказал бы бить залётных пчёл. Впрочем, судя по обедам чистых, у кучников тоже имелись пасеки, пчёлы с которых по весне летали за взятком на Ржавые болота. Пчёлам нет дела до политики, именно поэтому всё на свете фигня, кроме пчёл.

Тут и там из гниющей топи торчали огрызки стен, выкрошенные и стёртые временем. Должно быть, когда-то здесь был город, но потом люди ушли, а пришло море, но не сумело затопить местность как следует; осталось солёное болото, перемежаемое развалинами, в которых трудно признать что-либо осмысленное.

– Что это?

– Руины.

– Я понимаю, что руины. А прежде, что было?

– И прежде были руины.

– Зачем?

– Не знаю. Старые люди строили, они знали, а нам не передали. И в книгах об этом ничего не написано.

– «Распалась связь времён», – процитировал Верис, отчаянно пытаясь вспомнить, откуда в собственную память запала эта строка. Был бы во всеоружии дополнительной памяти, вопрос бы такой не стоял, но зато и не заметил бы, что некогда строчка эта так легла на душу, что осталась не в машинной, а своей памяти.

– Святилище – в руинах? – спросил Верис, заранее готовясь увидеть нечто вроде полуразрушенной станции, где он разговаривал со Станом. Что-то особо прочно выстроенное или случайно сохранившееся – этого достаточно, чтобы простодушные жители болот начали обожествлять такое место.

– Оно само по себе, – ответила Анита. – Да ты увидишь, мы скоро дойдём.

– Давай, я Дальку понесу, – предложил Верис. – Ты же устала.

– С Далькой я как-нибудь сама управлюсь, а ты по сторонам зорче смотри, тут змеи встречаются. Жареные они хороши, а живая ужалит, тут тебе и конец.

«Жала у змей нет, – вспомнил Верис строку из словаря, – змеи кусают ядовитыми зубами».

Поправлять Аниту, впрочем, не стал. Не всё ли равно, отчего умирать, если на болоте, вместо того, чтобы крепче держать рогулю, увлечёшься цитированием даже самого великого словаря.

Кстати, сАмого или самогО? Меняется ударение, меняется и смысл. Различные формы самости.

Болотная жижа справа от тропы извивисто шевельнулась, Верис, прервав размышления на полумысли, ткнул рогулькой, прижав скользящую гадину. Змея пенила воду, упруго извиваясь, но Верис изловчился и отсёк ножом плоскую голову.

– Вот теперь она будет хороша, проговорил он, упихивая ещё шевелящееся тело в сумку. Вернёмся домой – зажарим. А то я прежде змей не ел.

– Голову тоже подбери, – посоветовала Анита. – Яд сцедим, будут лекарства.

«А ведь прежде, – подумал Верис, – я представить не мог, чтобы есть змей или, вообще, хоть каких-то животных. Я даже не знаю, что я ел в прежней жизни, и откуда оно бралось. Хотелось есть, и я ел. Всегда вкусно, всегда то, что хотелось. А чтобы убить змею, а потом зажарить и съесть кажется, это называется экстрим-питание. Линда, конечно, вдохновилась бы такой идеей, и с её подачи толпы скучающих бездельников принялись бы душить змей, засахаривать пиявок, а потом поедать их ради небывалых ощущений. Беда в одном: как только ощущение испытано, оно перестаёт быть небывалым. Для бывалого человека небывалых вещей не существует.»

Святилище располагалось на небольшом холме, в верхней части которого отыскался ход под землю. Верис, насмотревшийся на раскопки, которыми у кучников занимались работяги, сразу понял, что внизу располагается древнее строение, а вернее, его развалины. За тысячелетия ветром нанесло многометровый слой пыли и, если бы не старания людей, соорудивших штольню, можно было бы подумать, что холм имеет естественное происхождение.

Несколько шагов по коридору, облицованному грубым камнем, затем камень сменился металлопластиком, популярным во времена первой экспансии в Галактику. Этот маловажный факт Верис узнал во время восстановления заброшенной станции. Всё-таки, первое предположение оказалось верным: святилище – осколок прежней цивилизации.

– Священник – где?

– Какой священник? – не поняла Анита.

– Раз святилище, должен быть священник.

– Зачем?

Зачем нужны священники, Верис не знал и объяснил филологически:

– Раз есть святилище, то и священник должен быть. Примерно, как огород и огородник.

– Без огородника огород в две недели забурьянет. А святилище стоит себе и стоит. Что ему сделается? Его рыхлить и пропалывать не надо.

Возразить было нечего, поэтому Верис сказал только:

– Давай, я впереди пойду, а то, если здесь людей нет, то внутрь может какая гадина заползти.

– Они сюда не заползают, боятся, – сказала Анита, но посторонилась, пропуская Вериса вперёд.

Проход закончился дверью, новодельной, из плетёного камыша. Верис осторожно, стараясь не попортить чужую работу, отворил её и увидал древнюю телепортационную станцию – копию той, где ожидала посетителей мнемокопия Стана. Конечно, здесь не сохранилось ни одного из тех наивных устройств, что украшали тот конец внепространственного туннеля, но зеркало портала уцелело и спутать его было нельзя ни с чем.

Анита подошла и положила ладони на полированную поверхность. По зеркалу побежали цветные сполохи. Сенсорное управление телепортом работало и было готово отправить посетителя в любой из доступных телепорту пунктов.

– Помнит меня, – сказала Анита.

Она распеленала сына и приложила его животиком к зеркалу. Зеркало полыхнуло всеми цветами побежалости.

– Видишь, и его признал. Младенцев он всегда признаёт. Теперь и тебе можно.

– А прежде почему нельзя было?

– Ты же ещё не совсем свой был. Вдруг бы он тебя не признал? Говорят, туда провалиться можно. Прежде сюда пленных кучников приводили на испытание, так некоторые проваливались, и следа не оставалось, как глотало их.

– Понятно, – сказал Верис.

Оно и впрямь было понятно. Глухие варвары, напрочь лишённые телепатических способностей, не могли привести в действие лишённый ручного управления телепорт, а кучник, пожалуй, мог. И если в душе его царило единственное желание – оказаться подальше от схвативших его врагов, зеркало могло и сработать, отправив бедолагу неведомо куда. Вряд ли после этого его судьба была очень завидна.

– Что за испытание? – на всякий случай спросил Верис.

– Ай! – Анита огорчённо махнула рукой. – Думали, если святилище кучника признает и не слопает, из него может человек получиться. Не, напрасный труд, ничего из него не получается. Сидит, хнычет, слова от него не добьёшься, работы – ноль. Такого проще убить, чем прокормить. Да ещё караулить надо, а то он к своим убежит. Вот и решили пленных больше не брать; кучники-то в плен не берут, сразу убивают.

Верис вспомнил, с какими намерениями мчались к нему два первых увиденных попрыгунчика, и больше не стал задавать вопросов. Если бы он тогда не внушил стражам порядка толику толерантности, его, пожалуй, не довели бы до главного.

Шагнув к установке, Верис прижал ладони к ртутно-скользкой поверхности и тотчас ощутил, что древняя машина работает. С самим внепространственным каналом, разумеется, ничего случиться не могло, ему не способен повредить даже взрыв сверхновой, а вот открыть его без помощи программы – затруднительно. Прежде Верис находил, открывал и создавал внепространственные проходы просто и безотчётно, не задумываясь, что делает это не он, а его всемогущий хранитель. На Земле он лишился возможности бродить по вселенной и, честно говоря, не слишком об этом сожалел.