Текст книги "Объятье Немет (СИ)"

Автор книги: Светлана Ремельгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Поведал, однако, не все – и даже то, чего на самом деле не было. В письме к отцу перед отъездом он выбрал сказать, что тело дяди пропало и что по воле Меддема Зарата он отправляется искать возможных воров. Теперь, вернувшись, не сумел раскрыть перед чужой скорбью прошлый обман. Кем бы ни были воры, сожалел Ати, их они не нашли. Ни в Айла-Лади, ни в Доше.

Если отец и знал правду, то ничем не выдал себя. Ни тогда, ни потом.

Сам Ати, однако, забыть эту правду не мог. Дела, впрочем, захватили его, и то были новые, увлекательные дела. Их становилось все больше, и все реже он вспоминал о случившемся.

Когда мать, наконец, пожелала видеть его, то была добра, как никогда. Ати почувствовал, хотя не мог быть уверен, что она рада его возвращению. Лайлина она не помянула ни словом, как будто не из-за него сын оставлял дом.

В конце концов, жизнь вошла в привычное русло. Ати о том не жалел и только по ночам, перед сном, вспоминал иногда путешествие в Дош – и дядю. Он почти смирился с тем, что никогда не узнает истины, хоть порой неразрешенность и беспокоила его ум. Но разгадка зависела не от Ати, и корить себя он не мог.

Что ж, сказал он себе, быть может, когда-то я все и узнаю.

Глава 3. Гидана – и снова Фер-Сиальце

Утром третьего дня новой луны на Фер-Сиальце опустился пепел. Серое облако принес ветер; дождь, пролившись, обрушил его на город. Небо вскоре очистилось, но пепел испятнал белые здания и так оставил по себе память.

Подобное уже случалось прежде. Поэтому люди не спешили отмывать дома: облако могло быть только первым из многих. Говорили, под слоями побелки стены храмов темны после прошлого пробуждения вулкана Мелоль. Вулкан дремал по ту сторону моря, но, проснувшись, высылал известия далеко. В детстве, услышанная от жрецов, эта история показалась Ати пугающей и величественной одновременно. Теперь вулкан пришел в его жизнь взаправду – и заступил дорогу.

Корабли вскоре привезли подтверждение: Мелоль неспокоен. Невидный из Фер-Сиальце, он, в окружении молний, испустил столб пепла и дыма, потом – еще один. На том успокоился пока, но продолжал дымиться. Извергся, однако, его меньший сосед Лида, и оставалась опасность, что давно не случавшееся все-таки повторится. Нужно было выждать.

Убедившись, что плыть в Гидану нельзя, отец хлопнул себя по бедру, как делал всякий раз, будучи сильно расстроен. И уехал приносить извинения. Люди, которые должны были стать сопровождающими в путешествии, не могли столько ждать. Следовало отпустить их.

Часть переговоров легла и на Ати. Теперь, когда старший брат весь год проводил в разъездах, а средний отбыл на отцову родину, чтобы продолжить семейное дело там, ему, самому младшему, пришлось заменить их обоих. Задачи, прежде сложные, поначалу легли утроенным весом – но потом вес истаял. Ати принял ремесло, а то, в ответ, приняло его. Сколько опыта предстояло еще, впрочем, скопить.

Отложенное путешествие должно было стать этого опыта важной частью. Никогда еще отец не брал его в столь дальние плавания – и тем более никогда в столь важные.

Торговый союз с Гиданой обсуждался давно. Наконец, Фер-Сиальце составил, после долгих разговоров с послами, угодное городу соглашение. Его следовало отвезти, чтобы Одиннадцать поставили подпись – или чтобы они отказали. Этого последнего опасались, и вот теперь проснулся Мелоль, запиравший подходы к Гидане. Едва ли такое событие сделало Совет сговорчивей.

Ожидание могло продлиться и месяц, и два. Пробудившись, вулкан не спешил засыпать снова. И, пусть никто не верил, что извержение двухсотлетней давности повторится, обещать противного не мог тоже никто.

Хоть и расстроенный промедлением, отец не захотел, чтобы отсрочка проходила впустую. И обратил Болус Кориса внимание не только к торговым делам. Так то, что задумывалось после возвращения, удалось осуществить прежде срока.

Браки старших братьев были сговорены в детстве, но Ати предназначали другой жизни. И когда он оказался от зарока свободен, отец не сразу сумел найти невесту. Все решил случай. Союзы распадаются, еще не будучи заключены, и жених Улинат погиб от укуса змеи. Так она, дочь Илу, третьего военачальника Фер-Сиальце, осталась одна. Дальнейшее было делом нескольких бесед – и щедрых сватальщиков.

Грядущая свадьба не селила в Ати нетерпения. Знакомства с невестой он ждал, но не слишком. Спроси кто, не ответил бы, какие чувства рождает в нем этот союз. Но знал точно, что Улинат семнадцать лет, родилась она в год Тростника, а приданого за ней дают десять мер золота, дом у вершины холма и довольно скота и тканей. Брак предстояло заключить в любом случае, и отец был очень доволен, что сумел сговорить этот.

Сам Ати, однако, предпочел бы выбор отсрочить. На год или два, а может, и дольше. Но сомнение его не было сильным настолько, чтобы нарушать ход традиций. Только что-то по-настоящему исключительное могло бы заставить его сказать поперек. Так и получилось, что пять дней спустя назначили встречу.

Время пролетело быстро. Наступившее утро началось раньше обычного: Ати нарядился и расчесал волосы, повязал новый пояс и взял ларец с подарками. Солнце сияло в глаза, когда он умывался, но потом скрылось за облаками. Вышел Ати из дома в пепельную пасмурность, а потом свет дня и вовсе скрыла занавесь паланкина. На такую встречу не следовало ни приходить пешим, ни приезжать верхом.

Непривычно вознесенный над землей, Ати поставил ларец рядом и подпер рукой голову. Легкое любопытство мерцало в его душе, но беспокойства он не ощущал. Что говорить, понимал, найдет. И к полудню, знал, все будет закончено.

Военачальников дом стоял на берегу Раийи, но вода плескалась также в саду. Хитроумное приспособление заставляло ее нестись по канальцам, прыгая со ступени на ступень, чтобы потом возвратиться обратно в реку, пролившись на прощание водопадом. Об этом Ати слышал от отца и выразил восхищение – едва только закончил высказывать почтение хозяину дома.

Когда с приветствиями было покончено, настало время долгой трапезы. Только на исходе ее, когда многое, обсужденное ранее, было обсуждено снова, к мужчинам, наконец, вышла невеста. Илу хлопнул в ладоши, призывая ее.

Предваряемая стайкой служанок, Улинат ступала, опустив глаза и держа в тонких руках лютню. Синее платье оттеняло глухую черноту волос, а серебряные – в ознаменование скромности – украшения тихо звенели. Ати услышал ее до того, как увидел.

– Это моя дочь, Улинат, – сказал военачальник и поднялся. – Мы говорили куда как долго, но разум ничто перед сердцем. Время вам остаться вдвоем.

С этими словами он вышел.

То, что произошло дальше, стало чудеснейшим маленьким представлением. Слуги принялись уже менять блюда на столе, когда Улинат остановила их жестом.

– Может, вы пожелаете выйти в сад? – робко предложила она. – Там особенно хорошо утром.

Говоря, невеста глядела на Ати, но потом опустила глаза. Голос ее, мелодичный и тихий, был лишен истинной музыкальности. Ему как будто не хватало чего-то – и, в то же время, своим несовершенством он как будто приглашал поддержать. Приглашал, однако, не жалостливо.

В ответ Ати склонился к самому узорному полу. Каменные плиты больно ударили по костяшкам пальцев, но он не подал вида.

– Это было бы счастьем! Но прежде, молю, примите мои дары. Я собрал их в надежде, что они развлекут вас немного. Хотя вряд ли что-то в этом ларце достойно такой красоты.

Дары Улинат приняла – и радость ее казалась, как и положено, искренней. Ати, однако, подумал, что за этой радостью она печальна. Оттого ли, что думала выйти за другого, или отчего-то еще?

Оставив ларец слугам, они направились в сад. Невеста шла так тихо, что в какой-то момент Ати забыл, что не один. Но потом она повела беседу, невесомую почти, и разговор одиночества не испортил.

Они остановились в беседке, через которую текла вода, и сели по разные стороны от потока. Тот вращал сложную конструкцию из брусьев и колец, которая едва слышно звенела.

– Я бы хотела спеть вам, – сказала Улинат и подняла лютню. – Если вы позволите мне.

Ати, конечно, позволил. Слуги принесли им каждому по кубку коричного напитка, и невеста тронула струны. После – запела. Он пил и слушал, но больше – смотрел, ведь именно это предполагалось сейчас. Бережная выверенность движений, нежный наклон стана и головы, мечта и нега взора: все это предлагалось ему оценить. В конце встречи жених должен остаться доволен. Зная это, Ати не мог не чувствовать неумолимого ожидания.

Улинат не была особенно хороша собой, но и дурна не была. Кому-то ее тихость и худоба показались бы скучными, но Ати куда больше оттолкнуло бы, окажись она чересчур бойкой. Он не думал после свадьбы общаться с женой много, и тем более не искал в браке любви. Ему было спокойнее допустить, что она не станет ни требовать, ни тосковать; что способен ошибиться, не предполагал даже.

В самой глуби души, тем не менее, Ати все равно не был доволен. Куда важнее ему казалось сейчас посвятить себя всецело делам, ведь отцу стало не на кого положиться. А свадьба, знал он, что-нибудь, да изменит.

Песня смолкла, и пришло время оценить ее.

– Никогда прежде не слышал пения настолько чудесного! – восхитился Ати и сам почти поверил себе. – Где отец нашел вам таких учителей? Должно быть, он очень вас любит.

Улинат улыбнулась и вновь опустила глаза.

– Любовь моего отца подобна солнцу и так же щедра.

Они поговорили еще немного: о музыке и учителях, о кистях и рисунках, о том, как хорош, и вправду, на подступах к полудню был сад. Наконец, Ати поднялся.

Притронуться к невесте он до свадьбы не мог, но призраком касания предложил встать и ей. Ати рассчитал точно, однако, возможно, был чересчур смел. Улинат вздрогнула и выронила лютню. Та упала на камни беседки; звон струн заглушил на мгновение звон воды в хитроумной конструкции.

Невеста замерла – и Ати подумал, не лишится ли она чувств. Не заплачет ли, не кликнет ли слуг. Ведь это была дорогая, любимая вещь. Хотел поднять лютню – но тут она нагнулась и подняла сама.

– Все ли в порядке? – спросил Ати, хотя уже видел, что да.

Улинат провела по дереву пальцами и отдала лютню тут же оказавшейся рядом девушке.

– Беседа с вами сделала меня рассеянной, – извинилась она. – Мне давно не было так хорошо.

Эти слова, а еще то, что она не стала ждать чужой помощи, украсили ее больше, чем пение или одежда. Ати вдруг подумал, что будет рад увидеться снова.

Они прошли через сад обратно, и прежде, чем невеста ускользнула в свои покои, Ати достал последний подарок. Который еще недавно не знал, отдаст ли.

– Возьмите. Пусть это принесет вам удачу.

Теперь Ати собирал шепти нечасто и поразился, насколько подошли сине-зеленые камни последнего к платью и глазам Улинат. Как если бы, собирая, он угадал – еще не зная, что именно должен угадывать.

– Спасибо, – тихо вымолвила Улинат и исчезла за дверью.

Он вернулся в главный зал – и там, конечно, уже ждал военачальник Илу. Слуги накрыли стол заново и исчезли, а Ати опустился на пол и отпил вина. Теперь, наконец, было время.

– Понравилась моя дочь тебе? – спросил Илу, глядя прямо, так прямо, что сложно бы было солгать.

Ати уверил его, что не мог мечтать о лучшей жене. Свадьба состоится, когда он вернется домой из Гиданы.

Ответ оставил Илу довольным.

– Однако, как отец говорил, наверное, вам, – продолжил Ати, – храм захочет удостовериться. Моя мать из священного рода, и все ее дети, хоть и лишенные служения, должны вступить в достойный союз. Если это не будит в вас противоречия, я назначу день.

Илу кивнул.

– Мы все блюдем законы священного места. Хотя я чаще навещаю другое святилище. Но пусть жрецы будут довольны.

Они поговорили еще и выпили другого вина из угодий военачальника, а потом Ати попрощался и, когда часы показали полдень, отбыл. Он был рад, что управился в срок.

Вернувшись домой, переоделся и пошел к отцу. На удачу, тот не уезжал еще в порт. Они отправились вместе, и по дороге Ати рассказал о встрече: о чем условился с военачальником, что хорошо в его доме, насколько это и правда будет удачный союз. До порта верхом было близко, и он закончил, едва впереди завиднелись склады.

– Ну а невеста-то тебе как? – прищурившись, спросил Болус.

Ати пожал плечами и отвернулся.

– Думаю, она будет хорошей женой.

Отец расхохотался.

– Понравилась, значит. Это хорошо.

Иногда человеческая проницательность отца будила в Ати не только восхищение, но и досаду. Он улыбнулся и промолчал.

Остаток дня они провели за встречами и выбором товаров. Целый поток проходил в последнее время через их руки, и прежде Ати никогда не вообразил бы, что можно настолько устать, просто трогая что-то. Однако все чаще слышались голоса, говорившие, что Мелоль засыпает, а раз так, скоро предстояло отплыть. А до отъезда – сделать как можно больше.

Старший брат обещал вернуться, чтобы взять на себя заботы, но был пока далеко и мог опоздать. Перекладывая письма, ощупывая ткани и разминая пальцами специи, Ати думал, что брату, возможно, придется постараться, чтобы вникнуть в порядок вещей. Это было новое, странное знание. Что, ненадолго отвлекшись, можешь потерять многое. Даже если прежде в этом была вся твоя жизнь.

На закате, когда они уже собирались домой, пришел человек в скромной одежде и показал печать; с собой у него было другой печатью скрепленное послание. Отдав, он поклонился и ушел. Отец помедлил, но сломал сургуч. Так они узнали, что Фер-Сиальце назначил отплытие через шесть дней.

Потому ли, что это было важное для города дело, или почему-то еще, жрецы согласились осмотреть Улинат сразу. А ведь могли сказать ждать и месяц, и два. По обычаю, Ати должен был ввести невесту в двери храма и встретить у них. Так он и поступил, и поразился, как бледна и молчалива она была, когда вернулась. Проводив Улинат до паланкина, Ати вошел в храм сам. Но, в отличие от нее, к обращению жрецов был привычен. И когда вышел, хоть на душе и легла тяжесть, знал, что помолвочный браслет наденет.

В честь такого события и чтобы обеспечить грядущему плаванию удачу назначили пир. Это было в их доме событием редким: мать не любила людных встреч, а отец не считал себя вправе собирать людей без нее. Он, впрочем, часто бывал в других домах по торговым делам и мог утолить голод своей общительной души там. Ати, однако, чувствовал, что тот был бы рад звать друзей чаще.

Гостей собрали самых разных. Всех их, Ати знал, пригласят потом еще и на свадьбу – их, а также многих других, ведь это было пока малое празднество. С кем-то из пришедших он говорил в порту каждый день, кому-то – давал расписки, а от кого-то расписки иногда получал. Сам Ати позвал несколько человек, своих ровесников, с которыми вел дела или общался. Никого из них, впрочем, близким приятелем бы не назвал. Дар дружбы пока что ему не давался.

День стоял удивительно свежий для раннего лета, и застолье текло легко. Накануне вечером из храма доставили шкатулку с серебряным браслетом; такую же, Ати знал, получил отец Улинат. Когда гости собрались, помолвочный браслет надели, сказав много торжественных слов. Металл, обхвативший предплечье, долго оставался холодным, но прошел час, другой, и Ати понял, что больше не чувствует его. Не чувствует совсем. Странное свойство для такой вещи.

Из кухни несли все новые и новые блюда, одно другого заманчивее. Раз или два, выйдя в коридор, Ати видел старую Ашту – начальственным взглядом она надзирала за разносчиками. Ей давно не выпадало возможности проявить талант во всей полноте. Это было, впрочем, предпоследней ее большой победой. Восьмидесятилетняя, она пришла в дом вместе c матерью Ати, и все эти годы служила семье. Теперь готовила себе смену. Свадьба должна была стать ее прощальным сражением.

Ати вернулся в зал и оглядел его, стоя в дверях. Насколько много пришло знакомых отца – настолько же мало людей позвала мать. Пригласила ли она вообще кого-то, кроме сестер и человека, что говорил сейчас с ней? Озадаченный, Ати смотрел незнакомцу в спину: того не было еще пять минут назад. Это значило, что гость опоздал: действие, граничащее с оскорблением.

– А ты, вижу, уже приметил Арфе, – сказал, остановившись рядом, отец и повлек Ати за собой. – Он только приплыл в Фер-Сиальце и прямо с корабля пожаловал к нам. Идем, я вас познакомлю.

Мать поклонилась и отошла, стоило им приблизиться, а человек обернулся, изогнув в улыбке бескровные губы. Он был высок, худ и лыс, и одет совсем не по-местному.

– Это мой сын, Атех, – представил отец. – Он отправится с нами.

Ати коснулся лба в жесте почтения, а человек сухо кивнул.

– Меня зовут Арфе Чередис, – проговорил он голосом тихим, но странно отчетливым. – Серые Одиннадцать послали меня сопроводить вас в вашем путешествии в Гидану.

Так значит, его пригласила не мать. Ати заглянул в выцветшие с возрастом глаза и удивился холодному вниманию, стоявшему в них; будто вода в подземном озере.

– Знакомство с посланником Совета – великая честь.

– Знакомство с Советом – вот великая честь, а я – всего лишь проводник их воли.

С этими словами гость отдал кубок проходившему мимо слуге и надел маленькую черную шапочку, вышитую серебром.

– Отплытие завтра, а мне нужно еще отдохнуть. Прошу не держать зла. Я увидел тех, кого мне поручили, и должен выразить теперь почтение городу.

Сказав так, он развернулся и пошел к выходу: быстро и, в то же время, не торопясь. Пробыв в доме сколько? Четверть часа всего? Кожаные туфли, тоже черные с серебром, казалось, едва касались пола. Ати посмотрел ему вслед. Но отец только рассмеялся.

– К гиданским обычаям непросто привыкнуть, это правда. Хорошо, что раньше я часто бывал там. Но подожди, может, тебе даже понравится.

Ати неопределенно пожал плечами. Некоторые вещи и удивляли, и не удивляли его.

– Может.

Прошел час, другой, и гости начали расходиться. Опустевшие комнаты стали привычно просторны, и простор этот увеличивался от минуты к минуте. Прощаясь, Ати подражал словам и манере отца, хотя давно понял, что им никогда не стать похожими, сколько бы лет ни прошло. Это, однако, не будило в нем сожаления. Мудрость отца, он знал, даже изменившись, продолжит жить в нем.

Наконец, в зале остались только родители и жена старшего брата. Отец завел разговор с ней и пошел проводить в синюю комнату, снова ставшую гостевой. Засновали слуги, приводя дом в порядок. Ати хотел было идти, но заметил взгляд матери и остался.

В зал впорхнула новая стайка служанок: посуда уже была убрана, пришло время мыть и вытирать.

– Зайди ко мне, Атех, – попросила мать, проходя мимо. И он, конечно, не мог отказать.

Поднимаясь по лестнице, они молчали. Мать отослала старшую девушку, ждавшую, как и всегда, наверху, но дальше не пошла. Цепочки на пути в ее покои тихо покачивались, однако Меана Ти-це как будто вовсе забыла об этой дороге.

– Ты грустен. Я вижу. Что-то случилось с тобой? – спросила она; не подразумевая, на самом деле, вопроса.

Родители были проницательны каждый по-своему. Ати, однако, предпочел бы пять раз ответить отцу, нежели один, сейчас, матери. Не заговорить, однако, не мог. Потому, что она угадала, и потому, в том числе, что надеялся на ее ответы.

– Я был позавчера в храме. Ты знаешь зачем. Дочь военачальника Илу ушла первой, и жрецы назвали решение мне. Ей, верю, не говорили.

Мать ждала: внимательно и, однако же, безмятежно. Сложно было сказать ей то, что он собирался сказать.

– Они предупредили, что, возможно... Брак не даст детей.

Мать подняла светлые брови. Камень диадемы, которую она надела по случаю помолвки, делал зелень ее глаз, потускневшую с возрастом, снова невыносимой.

– Дело в невесте?

Ати покачал головой.

– Они не сказали.

– Но ты думаешь, причина не в ней?

– Я думал, что, возможно... виной мое воспитание в храме. Пусть меня забрали рано, я все же провел там достаточно времени. Я спросил, в этом ли дело.

– А жрецы?

– Ответили, что дело не в том.

Ати вспомнил лицо Улинат и вновь ощутил печаль. Ему не хотелось, чтобы она была несчастна, а женщине, понимал он, бездетность может принести горе.

Собравшись с духом, он продолжил:

– Жрецы также напомнили мне, что наша семья по-прежнему должна храму в услужение душу. Взамен моей. И все же я решил заключить этот брак.

Мать вскинула голову, тряхнула волосами.

– Только глупец признает вину, если она не доказана. Ты думаешь, жрецы глупы? А может, они солгали тебе из злости. Чтобы ты помнил и ждал неудачи. Это очень похоже на них. – Она коснулась плеча Ати и отняла руку не сразу. – Не оплакивай поражение прежде времени. Они всего лишь сказали «возможно». Я рада, что ты выбрал жениться, хотя мог отказать. Что же до зарока... Кого и когда они возьмут, нам узнать не дано.

Она ступила на первую из циновок, что вели в покои, и обернулась. Маленькая, одетая в бездонно голубое.

– Будь осторожен в Гидане.

День отплытия выдался ветреным. Всю ночь и все утро воздух ярился, но к полудню затих, и откладывать больше не было смысла. А ведь на рассвете думали, что назначенное придется перенести. Поднимаясь по сходням, Ати смотрел вперед, но также вокруг: момент накануне дальнего плавания заставлял желать запечатления. Пусть он часто бывал в портовых окрестностях, с высоты вид на город открывался другой.

Как же хотелось ему запомнить все как можно лучше! Ни рисунок, ни стих не передали бы нужного, и Ати знал, что может довериться только неверному тайнику своей памяти. У него не было, впрочем, хранилища лучше.

Пока команда заканчивала с приготовлениями, он прошел от носа к корме и обратно. Для их путешествия Фер-Сиальце дал один из лучших своих кораблей. Новый, быстрый, с яркими зелеными парусами. Но любоваться им Ати мог и потом, поэтому опять обратил взгляд на берег – и заново поразился, сколько же там сновало людей. Суда тоже стояли плотно: многие захотели воспользоваться затишьем.

Обернувшись в очередной раз, Ати заметил в толпе движение и присмотрелся. И точно: прорезая людскую массу, сопровождаемый двумя слугами, там шел Меддем Зарат. Бальзамировщик миновал их корабль не остановившись, однако кивнул в знак приветствия. Рядом с ним, ничуть не отставая, шла девушка, явление которой когда-то засвидетельствовал Ати.

Теперь он уже знал, что такое женщины хида, и почему тогда, два года назад, так важно было найти замену Карраш. Швец, которым Зарат являлся, держал в руках посмертные нити, но одному человеку не напитать собою их все. Из союза с женщиной хида, однако, он мог черпать силу, необходимую для этого дела – и для других многих дел. Далеко не каждая сумела бы занять это место, и Ати смотрел на спутницу бальзамировщика с почтением. Смотрел, впрочем, недолго – процессия скрылась за поворотом.

– Четверть часа – и в путь, – потер руки отец, встав рядом с Ати.

Для него такой дальности плавание не было чем-то редким, но Болус Кориса чересчур хорошо знал, насколько важно грядущее по прибытии. Бодрость и нетерпение, которые были свойственны ему и обычно, сейчас проявились особо. Ати рад был видеть отца настолько живым. Он сам испытывал подобные чувства; настолько, насколько умел.

– Надеюсь, ветер не помешает нам.

Арфе Чередис тоже был на борту: Ати увидел его сразу, стоило им подняться. Гиданец, однако, держался сам по себе. Не потому, что их сторонился; со всей очевидностью, готовился составить компанию позже.

Убрали сходни. Глядя на удалявшийся город, Ати почувствовал одновременно печаль и радость. Скоро Фер-Сиальце потерялся вдали, но он все стоял на палубе, смотря, как кружат в воздухе птицы.

Вдали от берега ветер снова поднялся, и паруса раздулись, наполненные его силой. Такой большой корабль не мог везти всего троих, какой бы важной ни была их миссия. В Гидану отправились также другие купцы, которым не удалось отплыть раньше из-за вулкана. Их оказалось немного, куда меньше, чем нужно, чтобы судно заполнилось; возможно, в результате внимательного отбора. Но иметь подобное, даже малочисленное, общество было приятно. Если не самому Ати, с одиночеством дружному, то отцу – точно; ведь плыть предстояло не день и не два.

Темнело, и путники стали собираться на трапезу. На корме расстелили огромный ковер, а поверх – несколько меньших. Принесли еды и питья: каждый добавил что-то, и яства нашлись на любой вкус. Полилась беседа: у каждого имелась своя цель в Гидане, и почти все путешествовали туда не впервые. Но Ати, хоть и не был там никогда, избегал расспрашивать о городе, чтобы не портить свежести впечатления.

Солнце медленно утонуло в закатных водах, и, когда остатки яств унесли, зажглись огни. В их свете корабль стал еще уютней, чем прежде; но ведь он и был их домом на все это время. Наконец, Ати поднялся и подошел к борту. Беседа продолжала шуметь в отдалении, а вдалеке, справа, горел фонарь. И все-таки ночь наступила не до конца: продолжал светлеть горизонт, и свет был разлит еще в воздухе.

Он оглянулся и помахал отцу, который не покидал пока собеседников. Минута – и тот встал, чтобы присоединиться к Ати.

Вечер развеселил Болуса. Быть может, он нашел себе новых компаньонов, и уж точно приятно провел время, дела обсуждая. Погладив густую каштановую бороду, отец оперся о борт и устремил взгляд за край моря. То стало черней черного, и отраженные блики только подчеркивали темноту.

– Хорошо, – одним словом описал он то, что чувствовал Ати.

Они помолчали. Наверху скрипели снасти, и тишина спорила с не-тишиной.

– Это сколько же лет прошло с тех пор, как мы поженились с твоей матерью.

Ати задумался, подсчитывая. Его ничуть не удивило, что отец заговорил об этом. Несмотря на отъезд, грядущая свадьба отступила всего лишь на шаг.

– Двадцать шесть? Я знаю, что ты приплыл в Фер-Сиальце в год Крокодила. Но ведь вы поженились не сразу?

– Не сразу, нет, – качнул головой отец. – На следующий год. Много времени заняли обсуждения, и потом только, когда решили, что браку все-таки быть, мне подобрали невесту. Но и тогда несколько месяцев ходили вокруг и около. Жрецы что-то думали, и город – тоже был себе на уме. Не так-то просто взять надми в жены простому человеку, – посетовал он.

– Будь ты так прост, тебя ни за что бы не приняли, – улыбнулся Ати.

Отец пожал округлыми плечами.

– Я сам к ним пришел. Этим и был хорош. Но другие тоже могли догадаться.

Они постояли еще, слушая темноту. Отец никогда не оставался в покое надолго и, вслушиваясь в его молчание, Ати гадал, какие там зреют слова.

– Когда пришло время представить меня твоей матери, созвали ведь кучу народа. Больше, чем хотела видеть ее семья, это точно. Я шел туда, опасаясь сделать что-то не так, но – кто бы ждал такого – ошиблась она.

– Она? – не поверил Ати. – Как?

Отец весело прищурился. Казалось, и сейчас, много лет спустя, случившееся забавляло его.

– Лайлин тогда был со мной, ведь мы хотели осесть в Фер-Сиальце вместе. Поклялись не бросать друг друга, пока не преуспеем. Пришел он и на церемонию знакомства. Оделся, конечно, не так богато, но и сам сошел бы за жениха. На том-то твоя мать и обманулась. Испереживалась, видно, в тот день. Когда мы вдвоем подошли к ней, заговорила с ним первым, думая, что он – это я. Ну и лица же были тогда у жрецов! Надеюсь, ее отругали не сильно.

Ати попытался представить рассказанное и не мог. Ни мать свою молодой девушкой, ни Лайлина, дядю, которого видел во взрослой жизни лишь раз. Раз несчастливый. Все это было так далеко. Отец, однако, держал перед глазами совсем другую картину и улыбался тепло.

– Жаль, что она так и не простила жрецов за то, что они оскорбили ее семью этим браком. А из-за них – и меня.

Улыбка потухла.

– Пойду лягу, – сказал он.

И намерение осуществил.

Глядя ему вслед, Ати думал, что лучшего отца нельзя и желать. Ему ведь и правда могло повезти намного меньше. Другая жизнь, к которой его готовили в храме в исполненье зарока, обеспечившего союз родителей, была так далека от того, чему посвятил себя Болус. Кого другого хватило бы – перевоспитать.

Ночь встала над кораблем, и купцы по одному разошлись. Думал идти и Ати, но редкая, удивительная бодрость вдруг охватила его. Огромное пространство моря вокруг не успокаивало; наоборот – будоражило. Свежесть воздуха и движенье его, плеск и шелест волн за бортом никогда еще не были менее сонны. Ясность момента переполнила Ати. И все же остаться так навсегда он не мог. Надо отправиться спать, сказал он себе.

Решил так и понял, что не один.

Арфе Чередис не почтил собой трапезу. Сказал, что сыт и ест всю жизнь мало; зрелище же подобного человека, знает он, смущает ум едоков. В самом начале, однако, поднял кубок за благополучие путешествия и кубок тот до сих пор держал. Возможно, наполнив не раз и не два. Если и так, он от вина не хмелел.

– Я слышал, вы говорили о Лайлине Кориса.

Ати всмотрелся в худое лицо перед собой, скрытое тенями: свет фонаря как будто не дотягивался до него. Пришлось ответить, собеседника не видя.

– Да, говорили.

Гиданец кивнул его немногословности, словно соглашаясь с ней.

– Я никогда не сказал бы этого твоему отцу, потому что слишком его уважаю. А он, как я понял, хранит светлую память о брате. Но тебе скажу, так как должен предупредить кого-то из вас.

Ати поймал рвущийся с губ вопрос, но Арфе продолжил и так.

– Говорят, Лайлин не умер и вернулся в Гидану, где жил уже раньше. Говорят также, что такой судьбы нельзя пожелать и заклятейшему врагу. Сам я его не видел, но тем людям верю. Поверишь ли ты – решай сам.

Тишина длилась, длилась.

– Зачем он вернулся?

– Этого не узнать.

Ати кивнул. Его лицо свет, к сожалению, не щадил.

– Благодарю за известие.

Гиданец хмыкнул и отпил из кубка. Было ли неожиданным для него отсутствие удивления, или, наоборот, того он и ждал, осталось неведомо.

– Таков мой долг, – поклонился он.

И, появившись из темноты, в ней и исчез.

Ати, однако, остался. И в своем новом всеобъемлющем одиночестве не помнил даже, что на корабле есть еще люди.

В эти годы он вспоминал Лайлина нечасто. Так случается с вещами, недоступными пониманию: мысли как будто обтекают их, облекают негой забвения. Могло ли случиться то, о чем сказал Арфе Чередис? Без сомненья, могло. Ведь случилось некогда невозможное другое: дядя поднялся с бальзамировочного стола. А раз так, должен был находиться где-то.

Ати огляделся – и сильнейшее ощущение тождественности вдруг затопило его. Настолько многое было похоже: он плыл на корабле тогда – плыл и теперь. Опять навстречу неразгаданным дядиным тайнам. Неожиданно сон, виденный на борту «Осеннего цветка», встал перед ним так ясно, будто только приснился. Ночь и огни, распахнутые в черноте огромные крылья; хлопанье парусов и систровый звон. Тогда Ати знал, что грезит и о каком-то другом корабле, но теперь на палубу того корабля, без сомненья, поднялся.