Текст книги "Объятье Немет (СИ)"

Автор книги: Светлана Ремельгас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Кара, вспомнил он, Карраш. Сколько осуждения было в ее словах. Но Ати слишком волновало другое, чтобы испугаться по-настоящему.

– Чего ты хочешь? – спросил он, сверлимый недовольным угольным взглядом.

Карраш передернула плечами и вся словно бы вытянулась. Достаточно, чтобы достать ему до плеча.

– Господин Зарат поплывет с тобой в Дош. Он снарядил судно, «Осенний цветок». Будь в порту до заката.

Но, передав поручение, уходить не спешила. Ати собрал достаточно храбрости, чтобы спросить:

– Зачем ему плыть?

Возможно, того Карраш и добивалась – а возможно, просто хотела увидеть, что он сможет сказать.

– Если господин Зарат взял работу, то должен ее закончить. Таков его долг. Не перед тобой, понятно. Перед другими.

Среди установившейся тишины Ати кивнул не сразу. Она рассмеялась, блеснув ровной остротой зубов.

– Долгов он не любит. Ты видел насколько. Очень они его злят. Поэтому приходи.

Ати кивнул еще раз, не вполне сознавая, что делает. Карраш, видимо, прекрасно это в нем поняла – и опять засмеялась. А потом развернулась и исчезла в проулке. Черно-красное беспорядочное ее одеяние какое-то время мелькало среди зелени, а потом пропало вовсе. Она возвращалась самым коротким путем.

Ати окинул взглядом ограду дома, ворота, которые никого не смогли удержать, и кликнул привратника.

Глава 2. Дош

Корабль отошел от пристани ровно в тот момент, когда солнце нижним своим краем коснулось залива. Точность редкая, но обещанная, на самом деле, не Ати: команда держала ответ перед другим человеком.

Меддем Зарат встретил его наверху сходней. Безличным кивком, таким непохожим на утреннюю ярость, – и настолько же чистым от дружелюбия. Надежда, наивно зародившаяся у Ати, разбилась. Бальзамировщик вовсе не прощал его, ни на мгновение, ни частицей души. Он вынужден был предпринять это путешествие, по причинам, которые совсем не хотелось узнать. И пусть решение, безусловно, принадлежало Зарату, сознание, что тот не оставил бы дел из праздного любопытства, отзывалось виной пополам со страхом.

Связанный двумя этими чувствами, Ати постарался, чтобы его присутствие не доставило, по крайней мере, никаких новых хлопот. В своем намерении, впрочем, едва не достиг обратного.

Мир на палубе речного корабля был непохож на мир за его пределами, а корабли, на палубу которых Ати ступал раньше, не походили на этот. Жизнь, кипевшая вокруг, требовала привычки. С третьей попытки только удалось ему найти в ее бесконечной стремнине тихий остров.

Островом тем оказался шатер, разбитый в конце палубы. Внутрь этого шатра унесли вещи Ати, когда он поднялся. Внутри же, полускрытый пологом, он сел на ковре. И тогда, наконец, осмотрелся.

Холмы Фер-Сиальце проплывали мимо: корабль развернулся и пошел против течения реки через город. Вечерний ветер обдувал спины гребцов, почавших долгие часы работы. Команда состояла из свободных людей, но лишь часть их была местными. Наречие, впрочем, слышалось только одно: то, на котором говорили в порту все. Ати понимал половину и еще сколько-то мог угадать. Но вряд ли испытал бы затруднение, попробовав объясниться.

Кое-где на берегу уже зажглись огни, и, как всегда, это как будто толкнуло время вперед. Когда последний холм остался позади, оказалось, что в город проникли тени, а вода почернела. Раийя, в это время года прозрачная насколько возможно, блестела густеющей темнотой.

Река повернула, и Фер-Сиальце скрыли деревья. Тогда, наконец, двое мальчишек наперегонки взобрались наверх. Минута – и красной волной хлынул парус. «Осенний цветок» был наряден, как все корабли Силаца, – и, возможно, несколько сверх того. Еще стоя на пристани, Ати оценил яркие зеленые глаза на его бортах, резьбу носовой фигуры. Парус же, наполнясь ветром, стал рыже-алым. И все же это был неновый корабль, который на своем веку пережил многое.

Со своего места Ати мог видеть Меддема Зарата и иногда Карраш. Та не стояла на месте и минуты, и то и дело исчезала в трюме. Что вез корабль и вез ли хоть что-то, Ати не знал. Зато понял, что бальзамировщика связывает с капитаном «Осеннего цветка» давнее знакомство. Зарат, сложив руки на груди, все говорил и говорил с ним, не торопясь, как со старым другом. Глядя на прямую спину в синем халате, Ати гадал, насколько умиротворяющ такой разговор, не станет ли бальзамировщик чуть добрей и к нему.

Кого он не видел, так это слуг, и невольно этому радовался. В дорогу с хозяином отправились четверо, но все они расположились позади шатра, на корме. Предвидь Зарат опасность, оставил бы рядом с собой хоть одного. Но на этом корабле он опасности очевидно не ждал.

Солнце село, и на палубе разожгли светильники. Смоляное небо отступило под их светом, и пространство ночи стало огромным, как никогда. Тут Ати, наконец, взаправду ощутил, что начал самое долгое в своей жизни путешествие.

Прежде все его мысли вращались вокруг того, что он видел вокруг, снова и снова устремляясь к дому. Поймет ли, прочитав письмо, отец? Все ли Ати объяснил управляющему? Что подумает мать, что потом скажет? Но теперь Ати, наконец, направил мысли в будущее. И будущее это, хоть и полное неизвестности, манило. Манило и пугало, но первое – больше.

Он в первый раз спокойно подумал о том, что его покойный дядя ушел куда-то. Попробовал представить почему и куда. Но незнание было заманчивей знания, и старался Ати не слишком. Если суждено узнать им ответ, они его узнают. В Доше или в другом каком месте.

Увидит ли он еще Лайлина? Жив ли тот – или только немертв? Признает ли, выпади встреча, племянника?

От этих размышлений его отвлекла Карраш.

– Хорошо сидится?

Ати вдруг понял, что корабль замедляет ход. А еще – что ноги у него затекли.

– Да. – Сменив позу, он поморщился покалывающей немоте в ступнях. – Мы останавливаемся ночевать?

Кара прыснула со смеху.

– Ночевать? Нет, какое. Еще рано. Я тут, пожалуй, с тобой посижу... На время остановки.

Почему – скоро стало понятно. Корабль не успел еще стукнуться о причал, а гребцы уже повставали, и на палубе поднялась суматоха. Куда большая, чем перед отплытием из Фер-Сиальце. Ати не мог видеть, что происходит на берегу, но оттуда донеслись голоса и по сходням стали поднимать тюки. В обратную сторону потек поток служивших прежде балластом мешков.

Заинтригованный, Ати расправил полы одежды и поднялся. Как мог, стараясь не привлечь внимания. Но дела до него никому не было: команда слишком занята работой, Зарат и капитан – слишком заняты, надзирая за ней.

Где они находятся, Ати не представлял. Причал был старый и темный, только где-то за деревьями горели окна. Грузили недолго, четверть часа – и «Осенний цветок» двинулся дальше. Но еще до этого Ати под пристальным взглядом Карраш сел обратно. Во влажном ночном воздухе остался витать запах специй и чего-то еще. Кажется, лисской амбры.

– Утолил любопытство? – Карраш не спешила уходить. – Не погнушаешься дальше с нами поплыть?

– О чем ты?

Но она только фыркнула. А в следующий момент вскочила на ноги: ее позвал Зарат.

Ати снова остался один. Потер начавшие слипаться глаза и обхватил руками колени: дневное тепло уходило все больше. Наконец, он понял, что имела в виду Карраш. Для этого ему пришлось вспомнить ходившие о Зарате слухи. Еще ни разу в жизни он не сталкивался с контрабандой. Слышал рассказы о ней, но рассказы те были сродни сказкам: так же далеки.

И еще сколько-то времени прошло, прежде чем Ати сделал второе открытие. Зарат не снаряжал корабль для плавания в Дош, «Осенний цветок» отправился бы и так. В этом понимании было облегчение, но и немного разочарования тоже. Однако Ати выбрал впустить в сердце первое, не заметив второго. Не ему жаловаться на подлог.

Успокоенный, он сидел и смотрел, как свет ламп, и без того колеблющийся, пляшет на телах гребцов. Те подавались вперед – и склонялись к тени, откидывались назад – и были озарены огнем. Разговоры стихли: усталость наступала. Навалилась она и на Ати, хоть он и сидел эти часы неподвижно. Закрыл глаза один раз, вздрогнул и очнулся. Закрыл другой – и провалился в сон, неожиданно крепкий.

Разбудили его не слова, а ощущение. Еще не подняв век, Ати почувствовал, что перед ним Зарат. Бальзамировщик откинул полог и вошел в шатер. Карраш нырнула следом.

– Ты можешь спать здесь, с нами, или спуститься на берег. Или выбрать что-то еще. Как больше хочешь, – ровным голосом объявил Зарат из глубины шатра. – Но постелено тебе сейчас тут.

Ати оглянулся: оказалось, корабль стоит, а гребцы оставили свои скамьи. Кто-то из них укладывался на палубе, кто-то раскатисто переговаривался на берегу. Лампы погасли все, кроме двух. Идея спать рядом с Заратом смутила Ати, но он был слишком сонным, чтобы куда-то идти. Так что перебрался на место, которое указала Карраш.

– Я останусь.

Место это было отгорожено расписанной птицами ширмой. Скрывшись за ней, Ати размотал пояс, скинул верхнюю одежду и минуту спустя снова спал. Сквозь этот сон он сперва слышал тихий разговор, а после не слышал уже ничего.

Снились ему хруст и звон, расцвеченные всполохами. Круговерть их была волшебной. То замедляясь, то вновь пускаясь в пляс мелькали зарницы, и мелкий, переливчатый смех их напоминал звук систра. Потом все стихло, и Ати понял, что стоит на носу корабля. Это был и «Осенний цветок», и не он в то же время, все корабли мира и ни один из них. Пламя в жаровне трепетало под порывами ветра, а ночь молчала, как молчит в самый темный свой час.

И тут как будто огромные крылья распахнулись во тьме. Ати не видел их, но чувствовал яснее, чем если бы мог потрогать руками. Воронье-черные, своим размахом они едва не задели звезды. Охваченный холодящим восторгом, он смотрел сквозь пламя, – а мгновение все длилось и длилось.

А потом что-то подняло Ати из глубин сна. Еще ничего не понимая, он перевернулся набок и вслушался. Понял, и неловкость сковала его.

Карраш стонала сладко и волнующе. Страсть и сила этого стона так ладно вязались с дневной ее повадкой, что это невпопад поразило Ати. Услышал он и Зарата. Хриплое дыхание, на мгновение перешедшее в рык. Карраш тихо засмеялась и зашуршала одеждой. Затем зевнула и заворочалась, но очевидно не собиралась пока засыпать. В погустевшем воздухе было разлито томление. Оно опаляло Ати, не распаляя его.

Но окажись на его месте другой, тот другой непременно бы этому жару стал сопричастен. Ати не ведал, что творится по ту сторону ширмы, и все же происходящее там было не простой утехой. Но как бы ни хотелось ему теперь лежать где угодно, только не здесь, он заставил себя спать.

Проснулся в следующий раз среди ясного утра. Корабль шел полным ходом, и песня команды подгоняла его. Она-то и разбудила Ати – но разбудила не прежде срока. Бодрый, отдохнувший, он с отдельной радостью понял, что в шатре один. Сел, потом встал и неспешно вынул туалетные принадлежности из сундука. Девушки положили все, что могло пригодиться, но часть вещей он собрал сам. Их пора, впрочем, пока не пришла.

Ати распахнул полог и солнце с ветром хлынули внутрь. Так вот почему корабль несся так быстро, вот почему гребцы позволили себе петь. Не работную песню, а «Трех капитанов», которая слышалась чаще на берегу. Все еще ослепленный, Ати ступил на палубу и осмотрелся. Стоило ему появиться, как пение запнулось, но тут же вновь набрало силу. И, провожаемый уже не двадцатью взглядами, а едва ли двумя, он прошел умыться.

Покончив с туалетом, встал у борта, глядя на воду. Ветер трепал одежду и ерошил волосы, так что они, обычно слишком короткие, чтобы мешать, лезли в глаза. Свет золотился в чистом течении Раийи, а та стремилась вперед через равнину. По берегам, вблизи от реки, зелень исходила летним изобилием, но стоило посмотреть дальше – и все менялось. Здесь, вдали от моря, земля становилась пустынной.

Но пустыней еще не была. Пустыня, знал Ати, лежит дальше. Широким изгибом Раийя кольцевала ее, и добраться в Дош из Силаца можно было не только рекой. Но именно из-за пустыни речной путь был и скорей, и желанней.

Спиной почувствовав движение, Ати обернулся и увидел, как Карраш накрывает на ковре перед шатром завтрак. Ловко, но не так чтобы очень красиво, она расставила сладости, фрукты и вино, разложила лепешки. Оглядела напоследок – и унеслась звать Зарата. Голод ущипнул Ати, но подходить он не стал. И только когда его – вовсе не сразу – окликнули, вернулся к шатру.

– Доброго вам утра, – поздоровался он с бальзамировщиком.

Тот склонил голову – и больше ничем не показал, что замечает присутствие Ати. Не презрительно и не враждебно, но с такой обескураживающей полнотой, как будто того в самом деле не было рядом.

К полудню Раийя расступилась, и на пути корабля вырос остров. Да не просто остров – сияюще белый, меж каменистых берегов высился храм. Но храм этот давно был покинут. Западная стена обвалилась, а по порталу змеилась трещина. Он оставался, впрочем, до сих пор щемяще красив, теперь даже больше, возможно, чем прежде. И едва стало понятно, что они остановятся здесь для отдыха, Ати поспешил к сундуку.

Достал из него, чуть не выронив, планшет и грифели. Закрыл крышку и устремился к сходням. Но на тех было не протолкнуться: не он один хотел быстрей оказаться на берегу. Наконец, выждав, пока дорога освободится, Ати ступил на землю. И тогда уже не мешкал: обогнав разбредавшихся гребцов, нашел самое тихое, самое безлюдное место на другом конце острова.

Там и сел. Залитый солнцем, храм стремился к небу – такой высокий, что мачта «Осеннего цветка» не доставала ему и до пояса. Ряды тяжеловесных колонн держали теперь легчайшую пустоту.

Ати слышал про это место раньше. Мирдское святилище славилось не один век, пока святость его не была развенчана. Жрецам в Силаце открылось, что место осквернено нечестивым обрядом. Очищение, сочли они, невозможно. И храм, до того богатейший, пришел в упадок, а священник окончил жизнь в изгнании.

Ати знал эту историю хорошо еще и потому, что священник тот был предком матери. За его грехи несла наказание семья, за его грехи Меана Ти-це вступила в брак с чужестранцем. Храмовая кровь не могла выйти из служения, но что это за служение, как почетно оно – решали те, кого тлен порока пока что не тронул.

Ати положил на колени планшет, занес руку с грифелем. Прищурил веки, чтобы солнечное полноводье не топило настолько. И принялся рисовать.

Рисовал он быстро: штрихи ложились один за одним. Чуть более легкие, чем принято по канону, в остальном они безупречно следовали ему. Наконец, вытерев пальцы, Ати оглядел работу и остался доволен. И все-таки он не был художником, и даже в свои года знал о том. Рисовать, однако, любил, а дорога требовала занятия. Поэтому он и взял с собой принадлежности – не только эти принадлежности. Но другие не мог достать так просто.

На корабль он вернулся одним из последних, когда уже звонил колокол. Звук несся над водой, и под ним небытие отступало от древних колонн. Какой перезвон стоял тут когда-то, сколько играли и сколько пели. Но вот «Осенний цветок» поднял парус. Красное полотно надулось и повлекло судно прочь, а Мирдский храм остался в своей тишине.

Начав рисовать на острове, на корабле Ати продолжил. Погода была бы жаркой в Силаце, но палубу продувал ветер, и день, невыносимый в городе, здесь не требовал даже тени. Шли они быстро – но пустынные дали оставались неизменными подолгу. Скалы и безлесые равнины, кусты и редкие мертвые деревья. Все это Ати переносил на бумагу. Частями и целиком, пока, наконец, не устал.

Только захотел сделать перерыв, как услышал рядом голос Зарата:

– Приходи. Разделишь с нами трапезу.

Пораженный тем, что не заметил его, Ати хотел было ответить. Но бальзамировщик уже ушел.

Тогда он собрал принадлежности и неверной от долгой неподвижности походкой приблизился к шатру. Карраш разливала вино.

– Так ты рисовальщик, выходит? – спросила она, облизывая пальцы.

– Меня учили при храме.

– А меня нарисовать сможешь?

Ати замялся.

– Люди – не то, что нас учили изображать.

– Правда, что ли? Ох уж эти храмовники.

Интерес ее, впрочем, редко что держало долго.

– Садись, что стоишь.

Ати последовал ее призыву, но сначала убрал планшет обратно в сундук. Зато потом – устроился на ковре.

На какое-то время еда увлекла всех троих. Плавание не требовало от них усилий, но принадлежало к тому виду расслабленного безделья, которое только разжигает аппетит. Давно Ати не ел с таким удовольствием, давно не пил вино разбавленным так слабо. И все-таки не мог украдкой не поглядывать на бальзамировщика.

Безразличие того тоже как будто разбавили. Ати больше не чувствовал на себе его недовольства, не ощущал, что здесь его только терпят. Это вселяло – странную надежду.

Зарат не изучал еду перед тем, как взять кусок, но каждый раз брал лучший из тех, что остались. Не старался – и все же не уронил на свой наряд ни капли. Ати, наконец, рассмотрел этот наряд лучше. Он был расшит вовсе не магическими символами, как казалось прежде; ткань, неместная и дорогая, вышла, похоже, даже не из-под станков варази. Зато пояс, несомненно, вышили неслучайными знаками, и украшения Зарата не были украшениями. Он двигался – и те глухо звенели.

Ати тщетно пытался разгадать смысл одного из них, когда бальзамировщик вытер бороду, нырнул рукой за пазуху и кинул что-то через ковер.

– Читай.

Брошенное оказалось письмом дяди; тем самым, которое Ати принес недавно в дом с башней. Такое же белое, как тогда, оно, вопреки цвету, не выглядело вовсе невинным. Чтобы поднять его, потребовалось время.

– Читай, – повторил Зарат, и в его словах был не только приказ. Еще как будто отзвук смеха.

Ати развернул бумагу. И тут же побежал взглядом по буквам: аккуратным и все же так отчетливо торопливым.

"К кому бы ни обращался я сейчас – потому что имени не дано мне узнать, – я кланяюсь Вам так низко, как только пристало кланяться швецу мудрого народа варази. Будьте же милосердны ко мне! Просьба моя, изложи я ее сразу, родит у Вас негодование такое сильное, что я трусливо должен прятать ее в конце письма. А прежде – рассказать историю, которая предварила ее. Молю, подождите отбрасывать это послание, ведь история моя наверняка вызовет сочувствие такого великодушного человека, как Вы.

Брат мой, Болус Кориса, как должно быть известно Вам, торговец, но меня ремесло торговли никогда не манило так, как его. Вместе мы приплыли некогда в Фер-Сиальце, и я помог брату моему начать дело, о котором он мечтал. Но стоило древу его мечты окрепнуть, я покинул город, потому что другие земли звали меня. Может статься, Вы тоже прошли много дорог, может статься, в моей любви меня поймете. Если же нет, то не судите скитальца строго... Я и так осужден безжалостней, чем того заслужил.

Хотя так скажет не каждый, и довольно найдется людей, которые пожелают мне смерти более мучительной, чем та, которой я умираю. Вы увидите, если удача улыбнется мне, мое жалкое тело и по виду его поймете, сколько страданий я принял, прежде чем кончина, наконец, настигла меня. Мастерство Ваше раскроет также, что болезнь, которая меня убила, вызвана проклятьем, и расскажет о его сути. Сам я узнал это не сразу и долго надеялся, что смогу все-таки изыскать способ отвести от себя рок. Искал до последнего, но так и не нашел умельца – если подобный умелец существует вовсе на этой земле.

Знания Ваши подскажут также, что простой человек едва ли получит такое проклятье случайно, и еще и по этой причине пишу я свое недостойное письмо. Чтобы признаться и чтобы раскаяться. Путешествия мои были бескорыстны не всегда, и в жизни я шел не только честным путем. Не расхитить сокровищницу, когда никто не охраняет ее? Я не смог противиться искушению, был невежественен и был глуп. Глупость мою наказали.

Но тот, кто скажет, что я низкий совсем человек, что за жизнь свою не нашел себе духовной опоры, тоже да подвергнется наказанию. На исходе лет люди варази приютили меня и не отвернулись от моего облика. Я принял посвящение ши-нур и верю, что после смерти меня ждет золотой свет. Свет, но на пути к нему также стремнины искушения. А потому я прошу у швеца той услуги, которую он окажет любому из своего народа.

Прошу для себя, чужака, но ведь мне говорили, что швец выслушает даже и постороннего, как бы ни был тот ничтожен. И, если будет на то его воля, совершит обряд. Силы мои оставили меня раньше, чем я ожидал, потому не могу молить лично и молю, как могу – этим письмом. Надеюсь, плата, которая придет с ним, покажется не чересчур скромной. Это все, что есть теперь у меня.

Исполненный надежды слуга Ваш, Лайлин Кориса"

– Он заплатил хорошо, твой дядя. Не излишне хорошо, иначе бы я не поверил ему. Ровно столько, сколько обещало письмо.

Ати опустил послание и во все глаза посмотрел на Зарата. Тот, между тем, продолжал:

– Брат такого человека, как Болус, и на пороге смерти не оказался бы совсем беден. А надежность твоего отца известна любому. Он не обманет тех, с кем ведет дела. Без достойной, по крайней мере, причины. – Бальзамировщик погладил бороду. – Принимая решение, я думал о Болусе и о деньгах. Будь твой дядя жив, воспел бы ему хвалу за то, как ловко он меня провел. А после убил бы. Но дядя твой уже мертв.

Ответа от Ати не ждали, и все же промолчать он не мог:

– Но что, если он написал правду? Если не предполагал такого исхода?

Зарат только смерил его взглядом, слышать даже не думая.

– Я видел, конечно, его тело. Трогал и резал его, и знаю лучше, чем знал при жизни хозяин. То, что убило твоего дядю, и вправду было проклятьем. Гнилью, которая идет все глубже, пока не достигнет сердца преступника. Это – медленная кара, такая, чтобы грабитель имел время раскаяться. Я знаю, что за люди могут наложить ее, но не знаю, кто может снять. Кроме них самих, возможно. Но это обычное проклятие, оно теряет силу со смертью, а больше в теле твоего дяди не было ничего. Ничего, что подняло бы Лайлина Кориса против моей воли.

Бальзамировщик произнес имя – и словно завершил ритуал знакомства. Ати понял: все, что совершится дальше, совершится между ним и дядей. Завеса, скрывшая Лайлина, была бы концом пути для другого, но не для Меддема Зарата.

– Я должен понять, что это было. Расскажи мне все, что знаешь.

Карраш наполнила кубок и сунула в руки помертвевшему Ати. Тот удержал его, пусть и чудом.

– Но... Я рассказывал уже.

На секунду ему показалось, что Зарат гневается по-старому, но тот подавил, похоже, порыв.

– Расскажи, что тебе было известно о нем до его приезда. Расскажи, как он вошел в твой дом, о чем говорил и как умер. Не торопись. Пей.

И Ати пересказал все, что смог вспомнить. Как сумел подробно. Иногда Зарат перебивал его, но чаще просто слушал. Никогда у Ати не было такого внимательного слушателя, и под конец он даже почувствовал удовольствие от рассказа. Хотел бы вспомнить что-то новое сам – но память его была слишком молода, чтобы стать тайником.

Если Зарат и узнал что-то для себя важное, то делиться не стал. Закат окрасил было воду Раийи красным, но маленькое злое солнце тут же спряталось за скалами. От него осталось только зарево на краю неба, и зарево то все стояло.

– Благодарю тебя, – кивнул Зарат. – Можешь теперь отдохнуть. Ты, наверное, устал от нас.

И хоть ясно было, что это от него устали и больше в нем не нуждаются, Ати не обиделся.

Одно все-таки был должен спросить:

– Вы узнали перед отъездом что-то о нем. Что это было?

Бальзамировщик сверкнул темными глазами.

– Твой дядя... путешествовал. По разным местам. В поиске знания. В иные не отправился бы и я. Но интерес он ставил выше выгоды. Иначе не закончил бы свою жизнь так жалко.

Вино шумело в голове, и Ати вернулся к борту смотреть, как умирает день. По пути столкнулся с одним из слуг Зарата – и поразился произошедшей в нем перемене. Кинул взгляд на так и стоявших на корме других, чтобы убедиться. Сомнения не было: слуги, которых в Силаце он запомнил такими иссохшими, такими безликими, глядели сегодня гораздо бодрей. Что ж, возможно, бальзамировщик предложил вина и им.

Вечером следующего дня корабль подошел к Айла-Лади. Ати узнал название города из разговоров команды; представил карту и понял, что ни в какое другое место путь «Осеннего цветка» лежать и не мог. Фер-Сиальце был хранилищем устья, богатейшим, сияюще-белым, и ни один корабль не попал бы в море, минуя его. Айла-Лади же была вратами пустыни. Караваны приходили сюда, чтобы отправить груз дальше куда более легкой дорогой.

Сходни бросили, едва он закончил править рисунок. Карраш уже убежала, но именно ее Ати рисовал прошедший час, испортив с непривычки два листа. Однако третья попытка удалась. Хоть и несовершенная, она несла в себе именно то, что он хотел вложить в изображение. Своевольный поворот головы Карраш, уговорившей-таки неумелого рисовальщика взяться за портрет, и полную жизни позу: казалось, женщина вот-вот встанет. Что она и сделала, прежде чем Ати положил последний штрих. Корабль причаливал, и Зарату стала нужна ее помощь.

Однако черноту волос и узор платья Ати мог прорисовать и один. Отложил грифель – и похвалил себя. Лучше у него получиться и не могло. Осторожно, чтобы не испятнать потемневшими пальцами, он убрал лист в сундук. И, пока корабль разгружали и загружали по новой, съел легкий ужин.

Ати видел, как Зарат показывал портовым чиновникам бумаги: на тех висели тяжелые печати, именно такие, как ставят в Силаце. Он почти уверен был, впрочем, что часть тех печатей ненастоящая. Подозревали о том, возможно, и чиновники. Если и так, у Зарата нашлось, чем отвести им глаза.

Трюм пустел, и палубу вновь наполнил запах лисской амбры. Ати невольно вдохнул поглубже. Как же ароматна она была! Чем загрузили корабль взамен, он пытался угадать и не мог. Мешки, которые тащили вниз гребцы, ничем не пахли.

Город, уже спеленатый подступающей темнотой, раскинулся сразу за портом. Две круглых каменных башни хранили входы в него, и соперничать с ними не могло тут ничто. Ати встал и вгляделся в неровную линию крыш в поисках – чего? Он не сумел бы ответить. Айла-Лади не могла поспорить с Силацем ни размером, ни красотой. Но говорили, что это самый старый из городов страны; старше, возможно, нее самой.

Наконец, с погрузкой покончили. Можно было отплывать, и Ати все ждал, когда же команда рассядется по местам. Однако оказалось, что «Осенний цветок» простоит в Айла-Лади до рассвета. Сначала он удивился такому решению, а потом вспомнил, как бурна становится дальше река. Идти по такой Раийе в темноте не решился бы даже самый смелый капитан. Ати, впрочем, промедлению не огорчился. Уже завтра они приплывут в Дош, понимал он, и мысль эта требовала привычки.

Зарат, Карраш и часть команды на ночь ушли в город, и опустевший корабль качался на волнах, как огромная колыбель. Можно было бы засветить лампу и читать, но постель манила куда сильней. Даже мягкость ее, когда Ати лег, как будто удвоилась по сравнению с собою вчерашней. Любое размышление казалось лишним. На берегу протяжно пропел гонг, и это стало последним, что он слышал. Сон накатил, отрезав все звуки, и схлынул только к рассвету.

День едва начался, но «Осенний цветок» уже полнился жизнью. И, когда рассвело, отправился в путь. Еще не вполне проснувшись, Ати ходил по палубе туда и сюда, чувствуя себя невидимым гостем из сказок. Любопытство, которое выказали гребцы в первое утро, сменилось безразличием. Может, им сказал что-то Зарат, а может, так и должно было случиться. Ати казалось, что он мог бы подойти к любому, встать за плечом и следить за работой. Он был чужд, впрочем, таких развлечений.

Светало все больше. Речные птицы кружили над кораблем, но местность менялась, – это тем ясней становилось, чем выше восходило солнце, – и птиц тех осталось немного.

Ослепительная сушь, вставшая по обе стороны Раийи, уходила за окоем. Даже воздух, казалось, иссох, и ветер уже не спасал. В конце концов, Ати укрылся в тени шатра, но до этого все глядел на горизонт – и на то, как стремится им навстречу река. Здесь она становилась быстрее и уже. Но кроме того – мельче, и один раз земля толкнулась в дно корабля.

Капитан честил гребцов так, что даже Ати чувствовал себя виноватым. Гребцы же трудились на износ.

Несмотря на это, добраться до Доша корабль должен был только после полудня. Окажись места, через которые они проплывали, живописней, Ати не побоялся бы жары – однако, выбрав не доставать рисовальные принадлежности, без дела сидеть не хотел. Бальзамировщик и Карраш, как вернулись с утра, так и остались на носу смотреть за рекой. Кинув на них очередной взгляд, он, наконец, решился.

Шепти появился из сундука сияющим многоцветьем. Сначала Ати вынул оправу и положил перед собой на ковер. После – зачерпнул кусочки стекла, призванные ее заполнить. Их было больше, чем свободных мест в оправе, потому что ни один, даже самый лучший, мастер не смог бы выбрать верные сразу. Шепти, чудесный талисман и охрана от сглаза, рождались каждый раз заново. В этом и было их волшебство.

Прошло два дня с тех пор, как Ати брался за работу в последний раз. Он сразу почувствовал пролегший срок. Тот принес отчужденность: ему долго пришлось смотреть на узор, прежде чем сродство вернулось, – но принес также и свежесть взгляда. В три движения Ати решил терзавшую его прежде задачу.

И тогда задержанное время устремилось вперед.

Он пробовал фрагменты и клал на место. Вынимал новые, перебирал и надолго застывал в размышлении. Солнце поднялось к зениту и застыло там, словно прибитое. Ати не заметил жары. Только когда последняя ячейка, наконец, обрела соответствие, понял, что кружится голова. Выпил разбавленного вина и переставил два фрагмента. И тогда вздохнул, закрыв глаза.

Открыть их, как всегда, боялся. Что, если он ошибся, если чувства предали его и шепти окажется мертвым, пустым? Такое, знал он, случается. Этого он боялся, как ничего другого. Но не посмотреть, конечно, не мог.

Неудача обошла Ати и в этот раз. Рамка, искрящаяся, радостно яркая, дарила отраду душе – и взору. Потому-то шепти и были для многих выгодным делом. Кто откажется от этого осиянного окна в миры лучшие? Иногда Ати жалел, что ни один не должен оставить себе.

Новорожденный талисман нельзя было сразу предать мраку, поэтому он оставил рамку на ковре, чтобы та напиталась светом, а сам встал и прошел на корму. Там допил вино, и близость слуг бальзамировщика в этот момент совсем его не тревожила.

Рассеянного, уставшего той заслуженной усталостью, которая надолго опустошает, там его нашел Зарат и кивком указал на что-то впереди. Только тогда Ати заметил поселение выше по течению. Но и тогда не понял, что оно и есть Дош: настолько поселение было мало. Зарат истолковал выражение его лица верно и кивнул снова, на этот раз – в знак согласия.