Текст книги "Корректировщики"

Автор книги: Светлана Прокопчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Однако в тоне не было достаточной уверенности. Оля нахально оперлась локтями о кафедральный стол:

– Зиг-Степаныч, так и что, что никогда? Все когда-то случается в первый раз.

И тут у нее слегка закружилась голова. Показалось, что в аудитории слишком душно. Померещилось, что Рита шепчет какие-то гадости, Оля чуть не зажала уши с криком: “Замолчи!” Умоляюще посмотрела на физика: ей сейчас очень нужна была эта победа. Именно сейчас, пока Рита злобно смотрит на нее. Первая серьезная победа. Ее самой над собой.

Головокружение прошло так же внезапно, как и накатило. Физик завертелся под Олиным прямым взглядом, развел руками:

– Выбирай тему. Но учти! Не решишь – уйдешь с тройкой.

Группа выдохнула как один человек. И Оля, утаскивая на заднюю парту планшет с вожделенной задачей на пять баллов, ловила взгляды, в которых было торжество. Группа ликовала, ее немо поздравляли. Конечно, она могла не решить. Но самое главное – она добилась права решать.

Заглянул Роберт Морозов, спросил, не пытается ли кто сдать на четверку. Физик его шокировал: “Да вон, уже на пятерку сидит”. Оля подняла голову и глупо улыбнулась.

Риту физик завалил. Оле стало ее безумно жалко, даже стыдно за все, что ей примерещилось раньше. Но Ритина двойка тут же вылетела из головы: перед Олей лежала выпрошенная “пятерочная” задача.

Задача, к ее немалому удивлению, оказалась простой. Проще, чем та, которая ей приснилась. Только запутанная, приходилось отслеживать все выкладки и фиксировать каждый шаг, чтобы не запутаться. Карпатов и Шлыков получили задачи на четыре балла и разошлись в разные углы – решать. В конце концов они их решили и больше рисковать не захотели.

Когда вышла из аудитории, перед глазами все плыло. Ее поздравляли, Павел радостно – и ведь действительно радостно! – выспрашивал, какой торт ей больше понравится. Оля с усталой улыбкой думала, что ее победа оказалась победой всей группы. Вряд ли ее фамилия останется в памяти, а вот то, что группа В-1011 была первой, “размочившей” упрямого физика и добившейся права бороться до конца, запомнится навсегда.

Ее провожали почти до дома. Она спала на ходу, ее знобило, саднило пересохшее на экзамене горло. И даже не доходило, что она все-таки это сделала.

* * *

15 января 2083 года, пятница

Селенград

Илья почему-то не удивился вызову в лабораторию. Шел и знал, о чем пойдет речь. Он не мог объяснить, откуда взялось это знание, просто казалось, что не могло не случиться чего-то подобного. С другой стороны, он был рад тому, что начал чувствовать поступки Вещего, – это могло быть первым признаком крепнущей корректировочной связи, возникающей только между идеальными партнерами.

Когда он явился, почти все уже собрались. Иосыч, Бондарчук, Царев. Минутой позже к честной компании присоединились Котляков и Черненко. Илья не видел их после полигона, спросил:

– Как жизнь?

– Лучше всех, – отозвался Котляков, отводя глаза, но не настолько быстро, чтобы Илья не успел заметить мелькнувшую в них горечь.

Царев как-то сказал Илье, что ребят напрасно протерзали. Их прогнали по трем схемам сублимации, но результаты тестов не изменились. Ни один из них не был искомым Вещим.

– Да мы с экзамена только что, – Черненко попытался увести разговор от полигона. – С физики.

– Сдали? – осведомился Иосыч, нынешний непосредственный патрон ребят.

– Да куда ж мы денемся? – пожал плечами Котляков. – По трояку. По правде говоря, лично меня эта тройка устраивает.

Илья в разговоре почти не участвовал. Сидел в стороне, слушал. По достоинству оценил натуральный подвиг, совершенный группой – именно группой, Илья прекрасно знал, чего в таких случаях стоит поддержка коллектива.

Вспомнил, что ему когда-то рассказывали про физика. Причем не в Академии – там этого не знали. Рассказывал отец. Был когда-то Зигги Есусиков, балагур, шутник, обаяшка – невзирая на маленький рост – и общий любимец кафедры информатики в МГУ. Зигги был молод и безумно талантлив, ему прочили будущее второго Алтуфьева. А потом он непонятно зачем – мог бы “откосить” – отправился на Венеру, где попал под “постовку”. И после этого Зигги превратился в Зигмунда Степаныча, бросил науку, стал преподавать физику в какой-то питерской школе. Потом перебрался в Селенград. Обосновался в Академии. И если про Венеру он еще вспоминал, то о том, что считался в свое время крупным теоретиком в области информационных технологий, в Академии знали только двое: ректор и начальник отдела кадров. Больше никто.

Студентов он гонял согласно требованиям большой науки: не смог до конца вычеркнуть прошлое. А вот “пятерок” в первом семестре не ставил из-за суеверия. То ли пожалел кого-то на экзамене прямо перед отлетом на Венеру, завысив балл, то ли еще что-то. Словом, полагал, что между оценками, выставляемыми им на экзаменах, и корректировкой есть прямая связь.

Приехал Лоханыч из больницы:

– Все нормально, – сообщил он. – Дама вне опасности.

– А чего случилось-то? – спросил Илья.

– Как обычно, – язвительно отозвался Бондарчук. – То понос, то золотуха. Одновременно инициация антикорректора полуторной ступени и очередная разминка нашего обожаемого Вещего. Хорошо мальчик порезвился, ничего не скажешь: инициация прервана настолько жестоко, что я удивляюсь выносливости этой, как ее… Риты Орловой. Правильно? – посмотрел на Котлякова.

Тот слегка побледнел:

– Правильно. Но мы ни вспышек, ничего не видели.

Бондарчук развел руками:

– Это говорит только о том, что мальчик набирается опыта и учится быть незаметным. Еще чуть-чуть, и я не знаю, как мы его ловить станем. Он еще пару раз выйдет в Поле, привыкнет, инициируется сам – и мы, вы уж мне поверьте, его просто не найдем.

– Какие на сей счет будут мнения? – в пустоту спросил Иосыч.

Мнений было много, но не по существу. Бондарчук, к примеру, возмущался совсем по другому поводу:

– Знаете, что меня всегда в стихийниках бесило? Они, чтоб комара прихлопнуть, ядерными бомбами пользуются. Нет, ну а как еще это назвать?! Чтоб блокировать антикорректора, Вещий выходит на вторую ступень! На вторую! Этой второй ступени хватит, чтоб предотвратить взрыв на нефтяной скважине или авиакатастрофу! Чтоб спасти сотни жизней! А он – такую мощь на чепуху! Нет, когда мы его найдем, я ему просто морду набью.

– Так он тебе и признался! – ехидно откликнулся Царев. – Пришел и сказал: я Вещий Олег, здравствуй, Шура Бондарчук.

Илья молчал, осторожно приживаясь к своим ощущениям. Он был почти уверен, что уж ему-то Вещий свое инкогнито раскроет, не может не раскрыть, но сейчас важней не потешить самолюбие, – а, вот, вся Служба искала, а я в одиночку справился! – а разобраться.

А ощущение у него было таким: Вещий Олег просто никак не осознает, что это делает именно он. И искренне полагает, что сделал это кто-то другой. Но какая, черт подери, у него тогда ступень, если выход на “двоечке” он просто не замечает?!

* * *

16 января – 22 января 2083 года

Селенград

Оля проболела неделю. Первые трое суток она просуществовала в непонятном мареве. После экзамена по физике никак не могла отоспаться, просыпалась с мыслью “как же хочется спать!” И во сне ей снилось, что она вечером ложится в уютную постель и засыпает. Когда более-менее научилась справляться с закрывающимися глазами, обнаружила, что у нее держится высокая температура и страшно болит горло.

Ей было очень приятно, что про нее не забывали. Приезжала Наташа, привезла малиновое варенье. Потом приехала еще раз, вместе с Катей, Павлом и Черненко. К этому моменту Оля почти выздоровела, только кашляла сильно. Посидели, попили чайку, съели проспоренный Павлом торт. Шоколадный, Олин любимый.

Оля только после болезни заметила, как сильно изменились Павел и Сашка Черненко. Они оба куда-то уезжали на неделю перед самой сессией, а вернулись как с линии фронта. Оля даже разглядела в черных Павловых волосах серебряные ниточки седины. Сказала ему, он тут же помчался в ванную и повыдергивал их.

Рассказали Оле все новости. Риту, оказывается, прямо с экзамена увезли в больницу. Сердечный приступ. Оля расстроилась, но ее успокоили: уже все нормально, через три дня выписали. Рита после больницы подала заявление о переводе на роботехнику, там требования были помягче. И физику будет пересдавать там. Другому преподавателю. Оля несколько раз звонила ей домой, хотела посочувствовать, предложить свою помощь – в принципе она могла бы посидеть с Ритой, подготовить ее так, чтобы сдать экзамен Есусикову и остаться на военке, – но Риты то ли не было дома, то ли она не брала трубку. Обиделась, наверное. У нее еще за тот случай с Ильей, когда Оля отказалась ехать с ней, обида осталась. В конце концов Оля махнула рукой: ну в самом деле, кому это надо? Оле надо уговаривать Риту, чтобы помочь? Или это Рите нужно? Ну вот то-то же.

И почти каждый вечер звонил Илья. Трепались по полтора часа. Оля каждый раз после такого вечернего разговора засыпала легко, с улыбкой. И никакие кошмарные экзамены не мучили ее во сне.

* * *

13 февраля 2083 года, суббота

Селенград

Всю ночь Оле снились грибы – к слезам. И, вообще, весь день встречались дурные приметы.

Вернувшись из Академии, Оля увидела на определителе номер Ильи. Ага, понятно. Он еще тогда, когда был у нее дома, обнаружил, что камера от телефона нуждается в серьезном ремонте, на ходу не починишь. Посоветовал Оле не пользоваться камерой и пообещал починить, когда у него время будет. Этот звонок означал, что Илья выкроил время.

Оля позвонила ему, быстро оделась и вышла, прихватив камеру. Ветер был ужасным. Хотя термометр показывал вполне приемлемую цифру – примерно минус десять – казалось, что намного холодней. Еще этот снег в лицо… Ужасно хотелось забиться в какую-нибудь щель и там дождаться Илью – они обычно встречались по принципу двух поездов из легендарной задачки: “один поезд выходит из пункта А, другой из пункта Б, каждый идет со своей скоростью, и надо определить место встречи”. Но щели не было. По левую руку тянулись ограждения уличного спорткомплекса завода теплотехнических устройств, по правую высились вставшие на попа бусы жилых зданий. Единственный закуток, дающий защиту от ветра, находился в самом конце Архангельской улицы. Что поделать – новостройки.

С Ильей встретились в пятидесяти метрах от заветной щелочки. И Оля решительно направилась к ней, думая, что сначала переведет дух, а уж потом – в обратный путь. Щелочка была образована недостроенной коробкой туннельного проезда, и от ветра защищала великолепно. Оля забилась поглубже. Всучила ему камеру, Илья тут же сунул ее за пазуху, отчего стал похож на борца-тяжеловеса из мультиков – с такой же надутой грудью.

О чем они говорили поначалу, Оля не запомнила. Наверное, о всякой чепухе. Потом она прицепилась к его фразе из разговора недельной давности:

– Ты не так сказал.

– Можно подумать, ты помнишь.

– Помню. А что не помню – записываю.

– Зачем? – искренне удивился Илья.

– Я дневник веду, – объяснила Оля. – Еще со школы. Сначала для самодисциплины, потом привыкла. А сейчас – помогает. Вот, память стала лучше.

У него загорелись глаза:

– Дай почитать!

– Не дам, – отрезала Оля таким тоном, что любому было бы понятно: это не провокация на уговоры.

– Почему? А-а, – он понимающе кивнул, – там же про мальчиков написано. Слушай, а у тебя много их было?

Хорошо, что был вечер и Илья не мог увидеть, как Оля покраснела.

– Достаточно, – уклончиво сказала она, думая, что теперь ни за какие коврижки не покажет ему ни странички из дневника.

Он хихикнул:

– А чего ты стесняешься? Все ж такие.

– Ну вот ты – ты мог бы взять и вот так хотя бы рассказать о своих девушках?

– Да пожалуйста. Рассказать?

– Давай! – опрометчиво потребовала Оля, от всей души надеясь, что он смутится и откажется.

Она ошиблась. И пришлось ей выслушивать не очень-то красивые истории про его любовные похождения.

Сначала была Алла, которую он очень сильно любил. И которая его бросила, ничего не объяснив. Они познакомились, еще когда учились на курсах. Тогда они жили рядом. Потом Алла переехала, и Илья каждый день ездил на другой конец города, чтобы ее увидеть. И не считал это подвигом или утомительным занятием.

– Мы расстались в десяти метрах отсюда, – спокойно сказал Илья. – Дошли до перекрестка, она сказала – все, не звони мне больше. И ушла.

– И все?

– Да.

Потом он познакомился с Таней с топливной химии – “вот как с тобой, по телефону”. Отношения с Таней он назвал уже дружбой. Телефонной. Потому что после ссоры с Аллой твердо решил: никакой любви в его жизни больше не будет. Еще какие-то девчонки из двора, причем отношения были кратковременными, так, чтоб развлечься. Илья рассказывал спокойно, не скрывая подробностей, и в конце концов Оля поняла, для чего он все это говорит. Он показывал, что, кроме Аллы, ни одна девушка ему не нужна. И он не пустит Олю в свою жизнь. Для нее там нет места.

Оля слушала, не в силах перебить, и чувствовала оглушающую боль. Как будто кожу содрали, оголенные нервы кричат, а она ничего не может поделать. Едва не ревела.

– Танька из всех них самая нормальная была, – цинично заметил Илья.

– Чего ж ты с ней поссорился?

– Она хотела, чтобы у нас была любовь. А телефонная дружба в любовь не переходит. Разошлись по-хорошему.

Оля поняла, что больше не может разговаривать. Даже рядом находиться не может.

– Пойду домой, – объявила она.

Илья предложил проводить – равнодушно-снисходительным тоном. Оля в панике отказалась, ей сейчас невыносимо было его общество.

Быстро шла по Архангельской, не замечая ни ветра, ни снега. Слезы застряли в горле жгучим комком. Хотелось кричать в голос, выворачивая легкие, удариться обо что-нибудь – сильно-сильно. Чтобы получить зримое оправдание затопившему ее страданию. Чтобы сознание успокоилось, не только чувствуя адскую боль, но и видя ее причину.

“С Танькой у нас была телефонная дружба, как с тобой. А телефонная дружба в любовь не переходит…”

На перекрестке Архангельской и Солнечной Оля чуть не попала под снегоуборочный комбайн. Причем заметила его в последний момент. Хорошо, что оператор оказался более внимательным: комбайн с несвойственной ему резвостью развернулся, подняв тучу легкого серебристого снега, Оля только шарахнулась плечом о борт. И продолжала нестись как угорелая, не зная, повезло ей или стоит пожалеть о том, что жизнь не оборвалась сейчас. За спиной послышался приглушенный грохот, потом вроде бы кто-то окликнул ее, но Оля испытывала такой панический страх при мысли, что Илья мог зачем-то догнать ее, что побежала еще быстрей, не оборачиваясь. Всю улицу на одном дыхании пролетела.

Домашнее тепло показалось ей плотным, рукой потрогать можно. Квартирку затопил сладкий сытный запах – Оля днем пекла блины. Вспомнила, как перед выходом подумала: если Илье вздумается опять нагрянуть к ней домой – почему-то именно он решал, идти к ней домой или нет, – то ей будет что поставить на стол к чаю. Доставилась… Она, даже не разувшись, сползла по входной двери, крепко зажмурилась, переживая новый приступ боли.

Телефонный звонок. Оля подняла трубку:

– Да.

Оля сама поразилась, услышав себя: голос был мертвым.

– С тобой все в порядке? – Илья непритворно волновался.

– Абсолютно.

– Я переживал, как ты дошла, вдруг что-нибудь случилось…

– Со мной все в порядке, – с напором повторила Оля. Все тем же мертвым голосом.

И положила трубку. Зажмурилась, стиснула зубы. Этот звонок добил ее. Слезы потекли горячими ручейками, а дышать стало так больно, что лучше б не дышать.

Боже мой, думала Оля, как такое могло получиться? И с ужасом понимала, что Илья совсем не тот человек, которого бы ей хотелось в нем видеть.

Ей с самого начала стоило бы раскрыть глаза. Она ему доверяла, не скрывала этого доверия, потому что не хотела сдерживаться и лукавить. “Будь что будет”, – думала Оля, и даже не пыталась проанализировать их отношения. Зато это сделал Илья. И цинично объяснил, чего хочет. Даже не попытался сгладить резкие слова.

Доигралась, думала Оля. Сама себе твердила – он только друг. И не заметила, как влюбилась. Теперь он ей нужен, а она ему – нет! Не нужна! Что может быть страшнее?! Она для него – лишь очередная знакомая. И он требует, чтоб она не вздумала рассчитывать на что-то большее. Телефонная дружба, вот как он это называет.

Конечно, Оля виновата сама. Ни одна здравомыслящая девчонка никогда в жизни не станет так слепо доверять почти незнакомому человеку.

Подруга, в лучшем случае только подруга. Она так и стояла у телефона, не раздевшись с улицы, ее знобило после мороза и ветра. Задавленная истерика вызвала чувство острой сонливости, но Оля еще не прожила всю мерку отведенной ей на сегодня боли. Поэтому стояла, не двигаясь. Давала себе какие-то страшные обещания, а горло сжималось, и слезы повисли на ресницах.

Господи, все было так хорошо, так зачем она в него влюбилась?!

* * *

13 февраля 2083 года, суббота

Селенград

Павел заметил ее слишком поздно. Оля выскочила из темной полосы между домами и слепо рванула вперед. А на нее надвигалась громада снегоуборочного комбайна, сибирского комбайна, своими клешнями легко разбивавшего глыбы льда в пару-тройку кубических метров.

Павел кричал ей вслед, но Оля ничего не слышала. Еще не поняв, что могло с ней случиться, если она несется вперед как слепая, Павел сорвался с места. Бегал он существенно быстрей нее. И все равно – не успевал, катастрофически не успевал…

Все произошло неожиданно. Комбайн, махина с двадцатиметровым радиусом разворота, повернулся на девяносто градусов на месте, убирая страшные клешни с Олиного пути. Павел еще успел испытать легкий суеверный ужас, увидев, как машина заволоклась характерной серебряной дымкой, и упал, сбитый с ног непонятной волной. Оля, мчавшаяся по прямой, вписалась точно в середину борта комбайна. Вздрогнула, отступила, обогнула его, скрылась в лунной тени дома. И тут комбайн, будто ждал, пока она окажется на безопасном расстоянии, рухнул набок: радиус разворота оказался слишком мал, а скорость – слишком велика для такого маневра.

Сашка помог Павлу сесть, отряхнуться, сам сел рядом на облепленный снегом бордюрчик. Павла будто током ударило: сообразил, что происшедшее чудо может быть объяснено только вмешательством реал-тайм корректировщика. И как пить дать – того самого Вещего Олега. Для вящей надежности еще оглянулся по сторонам. Точно, никого нет. Значит, свидетелями потенциальной катастрофы стали только они с Сашкой. И предотвратил ее кто-то из них. За себя Павел был уверен. Поэтому с подозрением уставился на Сашку.

– Что? – спросил тот. С не меньшим подозрением.

– Кроме тебя, некому.

– Почему? Еще ты.

– Я не делал.

– Ну и я тоже.

Сашка отвернулся. Павел не выдержал:

– А кто тогда?!

– Я почем знаю? – окрысился Сашка.

Павел его понимал: Сашке совсем не хотелось еще раз на полигон. Павла, впрочем, от такой перспективы тоже корежило.

Непонятная сила ухватила Павла и Сашку за воротники курток сзади, рывком поставила на ноги. При ближайшем рассмотрении непонятной силой оказался бесшумно налетевший сзади Илья Моравлин. Он был зол, как сто тысяч чертей.

– Все в порядке? – спросил он быстро.

Павел переглянулся с Сашкой, прочел в его глазах понимание. Вдвоем уставились на Моравлина. С подозрением.

– Я “постовщик”, – отмел их гнусные инсинуации Моравлин. – Реал-тайм вне моей компетенции.

– Я ни при чем, Пашка тоже, ты физически не можешь. Ну что, остается только Ольга, – съехидничал Сашка.

– Исключено, – отрезал Моравлин. – Информатику знать надо. У женщин физиология не та, чтоб “рутом” быть.

– Знаешь, в свое время считалось, что женщина не может заниматься наукой, потому что у нее мозги иначе устроены! – отчего-то рассвирепел Сашка. – И право голоса ей не нужно, потому что она не способна разобраться в политике!

– Ладно, – очень легко сдался Моравлин, – версия еретическая, но Фоменко уже умер, а Стайнберг далеко, так что нас никто не услышит… Проверяем.

К изумлению Павла, Моравлин вытащил из-за пазухи телефон, набрал номер – интересно, откуда он его знает? Сказал две или три фразы, и таким нежным тоном, что Павел нехорошо насторожился. Илья отнял трубку от уха, изумленно посмотрел на нее, спросил:

– Как – к черту?

– Что, вот так и послала? – с живым интересом уточнил Сашка. – Этими словами?

– Да нет, это так, комментарий к брошенной трубке. – Помолчал, потом ехидно заметил: – Нет, господа борцы за права женщин, феминизму в информатике делать нечего.

Павлу на миг показалось, что за язвительностью Моравлин скрывает растерянность, непонимание, вполне объяснимую обиду от того, что с ним не пожелали разговаривать, другие какие-то, не связанные с Вещим Олегом переживания. Странно, подумал Павел, Моравлин знает Олин телефон, и говорил так, будто они пять минут назад расстались, а никто и не знает, что они встречаются вне Академии… Но уже через секунду впечатление рассеялось. Моравлин тоскливо посмотрел на небо, все, что он думает об увертливом Вещем, отчетливо читалось на лбу.

– Ты как здесь очутился? – спросил Моравлина Павел, на всякий случай спросил, просто чтоб убедиться: его появление – результат случайного совпадения, а не запланированного свидания с Олей.

– Живу рядом, – коротко ответил тот. И даже не подумал спросить, что здесь забыли Павел с Сашкой.

На той стороне перекрестка тормознуло такси, подняв тучу снега. Павел вдруг понял, что ветра больше нет. Улегся как по мановению волшебной палочки. И небо – чистое, усыпано звездами. Куда в один миг делись облака – непонятно. Его пробрал легкий озноб, когда сообразил, что резко улучшившаяся погода могла стать результатом корректировки… вот только это вовсе не вторая ступень, на которой обычно работал Вещий Олег. Жуть какая.

Рассеянно наблюдал за машиной на той стороне перекрестка. Из нее тем временем выбрался человек в расстегнутой куртке, с щегольски обмотанным вокруг шеи длинным шарфом. Поскользнулся, чуть не упал, замахал руками, как крыльями. Побежал через перекресток по диагонали.

– Та-ак, – замогильным голосом сказал зоркий Сашка. – Знакомые все лица… Димка Ковалев со второго курса.

Павла аж скривило. Гарный барвинок, блин… Оля порой ассоциировала слова по странной прихоти. Под Новый Год на концерте самодеятельности, когда на сцену вышел Ковалев, из зала крикнула вместо “парубок” – “барвинок”. Так за Ковалевым погоняло и закрепилось. Не любил его Павел, сильно не любил. По вполне понятной причине – чертов барвинок решил, что Оля самая подходящая подставка, чтоб вокруг нее увиться. На себя б посмотрел сначала, чучело! Эти невинные детские глаза в пол-лица, точеный носик, эти женские губки бантиком, шея… у Павла палец толще, чем у этого барвинка шея! Про фигуру сказать нечего, три мосла на казеине. И все туда же!

Ковалев похлопал дециметровыми ресницами, ощупал всех тревожным взглядом, вздохнул:

– Уф, раненых нет. А я чуть не помер. Сижу в операторской, книжку читаю, все ж на автомате… А тут как толкнуло меня – на экран посмотрел, а там человек прямо под ковш бежит. Потом – ни хрена не помню. Робка говорит, что я комбайн по тормозам и разворот на месте, для надежности, чтоб как на “Титанике” не получилось. А я – не помню. Очухался – комбайн на боку лежит. Ну, я все дела на Робку свалил, сам в такси и сюда.

Павел торжествующе посмотрел на Сашку, потом на Моравлина. Значит, попался-таки, голубчик! Вот сам все и сказал. А барвинка пробрал словесный понос:

– А я всяких аварий с детства боюсь. Как пережил один раз – до сих пор кошмары снятся. Лет пять назад, в Московье. И всего-то на три дня приехал к родне, так на тебе… Прикиньте, едем мы с теткой в маршрутке, как вдруг в пол что-то долбануло, и чувствую – летим! Вниз! А я еще у окна сидел, только и запомнил, что падали на какого-то велосипедиста…

Моравлин смотрел на барвинка нехорошо. Пристально, тяжело. Потом перебил его излияния мягким таким, психиатрическим тоном:

– Дим, тут ряд нехороших совпадений… Ты мне просто скажи, в каких событиях ты участие принимал, или был свидетелем, а в каких – нет. Ладно?

– Ладно, – разом притух и испугался барвинок. Оглянулся, схватился за голову: – Ой, блин, меня ж с работы выгонят! Как я этот комбайн поднимать буду?! А на стипендию фиг проживешь нормально.

– Поднимем, – успокоил его Моравлин. – Невелика проблема. Давай по порядку. Ты помнишь случай, когда Цыганкову морду набили? Вся Академия неделю трезвонила.

– Помню! – обрадовался тот. – Почти при мне, считай, было. Я в борцовскую заглянул как раз, думал Лильку Одоевскую найти, мне внизу сказали, что она в борцовской Ваську ждет. Ну мы с Робкой Морозовым и пошли. И гляжу – драка.

– А тебе хотелось, чтоб Ваське по кумполу настучали? – сочувствующе спросил Моравлин.

Павел наконец понял, что его беспокоило. Барвинок вел себя как-то слишком по-детски, как нарочно старался. Приглядевшись, отметил, что у него остановившийся взгляд. Потом посмотрел на Моравлина – и догадался. Моравлин загипнотизировал Ковалева, чтоб тот разговорчивей был. Правильно, так с этим Вещим и нужно. И слегка позавидовал Моравлину, владевшему такими методами допроса.

– Еще бы! Он, сволочь, мне знаешь, сколько говна сделал? И еще предупредил, мол, если я ему морду набью, он меня посадит.

Павел чуть не прыснул: трудно было представить, чтоб хилый барвинок мог хотя бы поцарапать бугая Цыганкова. Да он подойти не сможет!

– Ты хотел, чтоб ему только по морде дали?

– Ну… Илья, понимаешь, он мне мешает. Вообще, моя бы воля, его б давно из Академии выгнали. Он же дуб! Понимаешь, дуб он! Он же ничего по специальности не знает! Ну учеба – это ладно. Меня ж перед самым Новым Годом секретарем МолОтского бюро факультета выбрали. А Цыганков ходит в активистах МолОта. Конечно, меня б не выбрали, если б он в это время в себя после драки не приходил, так что я тебе отдельно благодарен. Но мне он там не нужен! В общем, я перед каждой сессией Богу свечки ставлю, чтоб Цыганкова выгнали. Только Бог меня не слышит.

– А ты слышал про то, что Есусиков теперь разрешает на пятерку в первом семестре сдавать?

– Не только слышал, но и видел! Это ж конкретный прикол – как первокурсники физику сдают! Ласов из нашей группы у Есусикова лаборантом работает, так мы все к нему пошли на этот спектакль смотреть. Там же в лаборантской стекла с односторонней прозрачностью. Ну вот, видел я это.

– А когда смотрел, не было у тебя ощущения, что в той группе что-то не так, кому-то нужна помощь? Или, может, кто-то показался тебе лишним?

Ковалев растерянно моргал, не понимая намеков.

– Ты Риту Орлову не знаешь, случайно? – уточнил Моравлин.

– Эту дуру?! – Ковалев скривился. – Она меня подсидеть пыталась. По линии МолОта.

Моравлин положил Ковалеву руку на плечо, оглянулся на ребят. Слова не нужны. Полное совпадение. Ковалев был свидетелем или непрямым участником всех случаев, когда отмечался прямоугольный сигнал. Причем про него то не знали, то его не замечали.

– Дим, знаешь, я в таких вещах разбираюсь, – мягко сказал Моравлин. – У тебя шок. Тебе надо показаться врачу.

– А комбайн? – жалобно спросил барвинок.

– Была б проблема! – с нехорошим весельем воскликнул Моравлин.

Павлу показалось, что его огрели по голове чем-то мягким. Моравлин как-то повернулся, ничего не сказал, потом на миг коснулся раскрытой ладонью грудины Ковалева. У Димки подломились ноги, глаза закатились под лоб, стоявший рядом Сашка едва успел его подхватить.

– Грузите его в машину, – скомандовал Моравлин.

– А чего это?… – спросил Павел. – Истощение после корректировки?

– Нет. Я укатал. На всякий пожарный. Я больше не хочу отлавливать его.

Погрузив бесчувственного барвинка в дожидавшееся такси, Павел оглянулся. Комбайн стоял, как положено, на полозьях. Только поперек улицы. И непонятно было, с чего Павел решил, будто комбайн вообще падал.

– “Постовка” первой ступени, – пояснил Моравлин с усмешкой, не дожидаясь вопросов. – Мне тоже иногда практика нужна.

В машине Павел сел вперед, показывая дорогу, а Сашка с Ильей на заднем сиденьи с двух сторон поддерживали барвинка. В бессознательном состоянии тот был похож на девочку. Мальвинку.

Во втором корпусе Академии, где размещалась одна из лабораторий Лоханыча, к их приезду уже все были готовы. На вахте топтался Митрич, а Лоханыч так вообще заждался клиента. Ковалева погрузили в кресло, сами в коридоре ждали результатов. Моравлину позвонил Бондарчук, но ничего говорить не стал, обещал приехать.

– Между прочим, я тоже эту аварию видел, – вдруг сказал Сашка.

Павлу слегка поплохело. Ну что, сговорились все, что ли? Пароль для встречи изменить нельзя?

– Причем именно эту. Я узнал. Там тоже маршрутка, упавшая с рельса, и парень на велосипеде. Его раздавило, что ли, не знаю. Я далеко был, и даже подходить не стал.

– Ты тоже? – неожиданно спросил Моравлин, посмотрев Павлу в глаза.

Павел вздрогнул, но взял себя в руки:

– А странная эта авария, да? Почему-то сейчас под подозрение попадают только те люди, которые видели ту аварию, – и ответил на вопрос Ильи: – Да, я тоже. По молодости лет в свидетели не попал. И до сих пор не знаю, что там с тем велосипедистом стало.

– Ничего, – посмеиваясь, сказал Моравлин. – Если верить тому, что я сейчас здесь.

Минута молчания. Сашка опомнился первым:

– Между прочим, я ни вас обоих, ни Ковалева не помню. Причем что характерно, велосипед запомнил на совесть.

– А я, самый непосредственный участник, не помню и саму аварию, – сказал Моравлин. – Пришел в себя в больнице. На следующий день. И узнал разом все. Что на меня чуть маршрутка не упала, что я корректировщик, и что меня засунули в больницу, потому что было подозрение на насильственную инициацию. Так, кстати, и не выяснили, была она или нет, но на полуторной ступени я работаю без напряга. А больше всего я расстроился, когда узнал, что остался без велика, а новый мне до следующего лета не купят.

– Действительно, – задумался Сашка, – почему ж сейчас встречаются люди, у которых эта авария – общее место биографии? Причем люди эти друг друга не помнят.

– Никто никого не помнит – это из-за того, что “рут” неопытный. Вместе с неживыми объектами живых накрывает, а сознание такое насилие не всегда пережить может. Опытный “рут” людей обходит. А при чем тут авария… Наверное, при том, что именно на той аварии впервые засекли Вещего Олега, – пояснил Моравлин. – Кстати, тогда он тоже ушел сквозь пальцы. А сейчас собирает свою дружину. Чтоб идти на Царьград. Или на Киев, не помню, какой из походов у него первым был.

– Ну, нет! – возмутился Павел. – Я с этим барвинком, – кивнул на запертую дверь кабинета, – срать в одном Поле не сяду, не говоря уж о походах!