Текст книги "Куплю свадебное платье"

Автор книги: Светлана Борминская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

15 мая

Все началось с того, что писательницу Достоевскую ограбили прямо в подъезде.

В тот вечер Татьяна Львовна возвращалась домой не налегке, а с премией. Она несла в ридикюле семьдесят пять тысяч долларов и была счастлива не понаслышке, а в самом натуральном смысле слова.

И когда сзади ей дали со всей силы по башке, ой, простите, по ее гениальной голове, она, все еще продолжая улыбаться, упала замертво. И когда пришла в себя через один час тринадцать минут, обнаружила, что лежит без денег, но живая.

Ее спас пучок волос, в который она по старинке клала кое-что для известной формы, я не буду перечислять, что именно, но этого оказалось достаточно для сохранения жизни.

– ………….!..………………..!!!…! – отряхиваясь, встала на четвереньки Достоевская и, открыв дверь тоненьким ключом, заползла внутрь.

– Приедем! Ждите! – лающим контральто ответили по «02», и приехали следующим утром в одиннадцать часов девятнадцать минут без собаки, зато сразу шесть человек.

Выслушав потерпевшую, милиционеры убрали диктофон, обошли ее квартиру, разглядывая антиквариат, потом по двое разбрелись по подъезду и, толком ничего не объяснив и не обнадежив, уехали на зеленом «УАЗе» обедать ровно в два часа три минуты дня.

Татьяна Львовна сняла с головы кастрюлю со льдом и долго глядела в весеннее чистое небо. Россия, ее многовековой сомнамбулизм и приевшаяся, уже незамечаемая необязательность россиян в исполнении служебных обязанностей были Достоевской знакомы с пеленок, изучены, как потолок над кроватью, и описаны в трех романах, книжке сказок и целой подборке статей в дорогих глянцевых журналах.

Помыв лицо косметической пенкой, Татьяна Львовна взглянула в зеркало, осталась почти довольна и отправилась, опираясь о стены, в опорный пункт милиции – в первый подъезд на первый этаж.

Достоевская не молодилась, но выглядела богиней, несмотря на решительные для дамы пятьдесят лет. «Желанная женщина», – удивленными глазами косили на Достоевскую мужчины второго подъезда, но были слишком мелковаты для такой красавицы. Не ростом или еще чем, а сами знаете. И всю жизнь выбор пары был для нее некоторой проблемой.

«Я умею отличить вежливость от интереса ко мне. К пятидесяти годам это элементарно. Раньше-то я путала и могла влюбиться в человека, который на какой-нибудь мой вопрос просто вежливо отвечал и деликатно улыбался. Сейчас – нет. Я научилась мгновенно различать.

Отстраненная вежливость – самое то! Поверьте. Так много приходится страдать от хамов, лезущих в душу, что просто радуешься, когда на твой вопрос просто отвечают и вдобавок говорят: „Доброго пути. Спасибо! Спасибо, что поговорили, не отмахнулись!“»

Когда Автандил Георгиевич, кланяясь, поцеловал писательнице на прощание руку, она дотронулась пальчиком до его макушки и спросила:

– Не найдут моих денег?

– Вряд ли, душенька, – тихо вздохнул и откланялся участковый, решив прошерстить всю округу и – может быть?.. все-таки?.. где-нибудь? – А как вы сами, Татьяна Львовна, считаете? – заглянул ей в глаза Автандил Георгиевич. – Вдова Натана Яроцкого не могла? Говорят, она на мели…

– Но это был мужчина, я думаю – мужчина! Очень больно стукнул, – потрогав указательным пальчиком шишку на темечке, вдруг заплакала Таня.

– Душенька моя, – обнял Автандил Георгиевич гениальную писательницу и, тихо-тихо прижимая ее к себе и поддерживая, довел до квартиры. – Я вам соку куплю и булочку, вам персикового или абрикосового, Танечка? Очень изрядный сок тут в палатке…

– Мне все равно, – доставая ключ, вздохнула Татьяна Львовна. – Две булочки тогда купите, чего уж одну?

– Само собой, – обрадовался капитан, чувствуя себя штабс-капитаном. – Как же вы пишете так, а? Я вот читал, зачитался, потом утром – проспал, знаете, оторваться не мог, такой роман…

– Да-а, напишешь тут, – уже заходя в квартиру, всхлипнула Татьяна Львовна. – Теперь все лето ветер в голове не выветрится, Автандил Георгиевич.

– Что, графинюшка? – уже с лестницы спросил Сазанчук. – Вы говорите, я слышу, милая вы моя, милая вы наша…

– Вот что, вы сок соком, господин капитан, а разбойника уж поймайте!

– Будем ловить! – донеслось с лестницы, и твердые шаги Автандила Георгиевича еще долго были слышны в мраморном пролете. – Словим, если поймаем!

Вот так-то…

Звонок

– Кого там принесло? – лежа на кровати вся в деньгах, нежным голосом спросила Альбина.

Зуммер, поставленный еще при Иосифе I, трещал так, что поднялся бы и мертвый.

Альбина зажмурилась, привстала, нащупала тапочки одной ногой и, чертыхаясь, пошла открывать.

– Эй ты! С прибабахом!.. – рванув дверь, выскочила она на лестницу и замерла. На нее с тоской в глазах смотрели двое участковых.

Альбина удивилась именно тоске, а не милиции, а участковые, глядя ей в область ключиц, сказали по очереди:

– Оденьтесь…

– …гражданочка.

– Мы к вам…

– …на обратном пути завернем, – натуральным сиплым голосом закончил Виктор Иванович Иншаков. И стражи порядка завернули за выступ стены, к лестнице на пятый этаж.

Альбина настороженно прислушалась, поглядела вниз и сбоку, подняла ногу – она стояла на лестнице в одних тапочках.

– Старею, – закрывая на четыре замка дверь, в раздумьях постояла она перед зеркалом. – Памяти никакой!

И быстро пошла в комнату, с маленькой ягодицы свисала банкнота в пятьдесят у. е.

17 мая

Когда участковый вернулся через два часа, а на этот раз был один А. Г. Сазанчук, денег на кровати Альбины уже не было. Один лишь легкий аромат витал в спальне, но дверь в альков оказалась плотно закрыта.

На мягкие расспросы, что она делала вечером пятнадцатого числа, Альбина возмущенно «сделала глаза» и хрипло напомнила:

– Я – вдова! Вы что – с ума сошли?

– Нет, ну конечно. – Участковый озадаченно взглянул на хрупкую разъяренную женщину, в глазах которой плясали черти. – Кто бы спорил, только не я, только не я… Так чем же вы все-таки занимались, а? Альбина Хасановна? – подчеркнуто вежливо уже с порога повторил Сазанчук и пристально оглядел углы. Он почувствовал запах, только не смог его идентифицировать, участковые не так часто, как хотелось бы, нюхают доллары, фунты и иены.

– Супруга оплакивала, – горьким шепотом сказала Альбина. – Оставьте меня.

– Ну что же, до завтра, – вышел в дверь участковый.

Альбина закрыла за ним, подпрыгнула и вернулась в кровать, чтобы опять лечь на деньги, которые были свалены в большой черный мусорный мешок и утрамбованы ногой. Так ей было легче пережить увиденное.

Натан…

Натан!

Альбина Яроцкая сама видела, как убивали ее мужа, она видела, как Натан упал, было совсем немного крови. Стреляли с крыши соседнего дома и попали аккуратно в затылок. Пуля-дура даже не вышла из головы, Натан упал, как перелетный гусь, только не в реку, а на мрамор парадной лестницы, ухватив жену за длинный подол шиншилловой шубы, в которой Альбина была в тот день.

– Натан! – закричала она. – Натааааа-ан! Нааатааан!..

Вся жизнь за одну секунду упала за уровень, вся ее жизнь!.. У бедного несчастье – потеря кошелька с пятью рублями, сколько же стоило счастье Альбины Яроцкой?

Он умер всего полгода назад!

Я – плакала.

А тринадцатого в программе «Незнайка на Луне» я увидела его – в Париже! Он шел вместе с какой-то дешевой секси, поддерживая ее за талию!

Такого просто не могло быть!!!

Я сама видела, как он лежал в киселе кровавых брызг на мраморной лестнице, я сама слушала двумя пальцами его сонную артерию – в ней не билась кровь!

Альбина металась.

«Его заказали? Он упал… Он решил исчезнуть, но без меня??? Он не стал… Он перевел все деньги… Он продал. Он переписал завещание, договорился. Он хотел исчезнуть – почему? Его предупреждали – допрыгаешься! Ты ходишь по краю, на грани, за гранью!..»

У Альбины не было в тот день денег даже до Ханты-Мансийска, но – Париж? Искать? Зачееем?..

А 15-го вечером, когда тучи закрыли «сталинку» со всех сторон и майский сумасшедший гром прогремел где-то в линиях электропередач, Альбина, как сомнамбула, вышла на лестницу с мусорным ведром. И, увидев преисполненную покоя и любви к этому миру Достоевскую, пошла за ней следом и со всей энергией обманутой не вдовы стукнула той по голове, подло подкравшись сзади, тем самым ведром, которое несла к мусоропроводу.

Достоевская упала, как подкошенная береза, Альбина потрогала ее тапочкой. И – просто по закону жанра – ей захотелось насладиться победой, а не уйти в свою темную квартиру, где витали духи, а не люди и не было ни крошки еды, Альбина забыла в расстройствах чувств дойти до ближайшей палатки, которых в Полежаевске было видимо-невидимо.

После того как убитый и похороненный супруг, оставив ее нищенкой, объявился в Париже с некой губастенькой секси, Альбине просто необходимо было хоть кого-то убить, чтобы не потерять себя в этом мире волков, где если не ты, то, значит, – тебя.

Но – убить…

Достоевская большой черной кучей лежала под ногами и шумно дышала, как прекрасная медведица.

– Корова чертова! Лауреатка! Вот я тебе!..

Альбина подняла ногу, но не смогла даже дотронуться до Достоевской. Словно невидимое поле защиты от всех Альбин и прочих охраняло эту поверженную галактику. Вот лежит на заплеванной плитке, хрипло дышит, из черных волос по виску капает кровь, а сделать с ней ничего нельзя. Невидимая защита, ангелы света за спиной в углах шестого этажа, и один ангел весь вспотел, держа Альбину за ногу, которую она занесла над лицом бесподобной Татьяны.

Переворот в душе.

Не все можно. Чего-то нельзя.

У раскинутых ног Достоевской валялась синяя, в серебре почерневших застежек, сумка из венецианской лавки «Сан-Венчерс», куда Татьяна Львовна как-то зашла, гуляя по палаццо.

– Ах ты!.. Ах ты, обормотка! – Альбина наклонилась и подняла сумку. – Тяжесть какая! Небось колбасы с сыром накупила и идет!.. – Она посмотрела вниз и: – Шла корова ужинать! – кинула сумку в мусорное ведро и, не оглядываясь, перепрыгивая через ступеньки, помчалась вниз, на свой четвертый этаж.

Из нового романа

Т. Достоевской:

«Человека делают другие люди. Не жизнь, а люди, с которыми живешь. Они обволакивают тебя, как дожди, овевают, как ветра, рвут на части, как ураганы, залезают в душу, как змеи, некоторые умудряются целовать, проникая своей сущностью настолько далеко, что ты рожаешь.

Люди – параболические антенны, ветряные мельницы, ливни, молнии. Иной раз такие, что ты сперва невыразимо счастлив, как дурак, а после страдаешь и держишься за землю, распластанный болью, с гипотетической дырой в голове, из которой в космос уносится частями твоя душа.

Ищите своих людей, быть может, вы их найдете через десятки лет. Уходите от людей, с которыми вам плохо, пусть они живут без вас. Конечно, если вы еще можете ходить, и вам чего-то еще хочется, и впереди – солнце, а не проветриваемая дыра неизвестности».

Бомж

Каждый вечер в одно и то же время на улице перед домом появлялся призрак денег.

Обычно бомж Илья Леонидович после того, как курил траву, видел его и разговаривал с ним.

– Раньше он был виден ясно, как человек, а теперь едва-едва, ну, как собака-а, ма-аленький такой!

Автандил Георгиевич, зная на своем участке всех абсолютно, включая кошек и собак, пять лет назад познакомился по долгу службы с бомжем Ильей Леонидовичем Брежневым. Тогда Илья Леонидович только-только поселился в пустой трансформаторной будке. Было лето.

– Я вообще к людям хорошо отношусь, – объяснил свое мироощущение участковому Илья Леонидович и, подумав, добавил: – Если они меня палкой по голове не бьют.

– А что – били? – посмотрел без улыбки Автандил Георгиевич.

– Бывало, – кивнул Илья Леонидович и раздавил ногой бычок.

На ящике перед Ильей лежал бумажный свиток.

– «Теория разрушения страны», – прочел Сазанчук. – Чье?

– Я пишу, – просто сказал Брежнев.

– Дашь почитать? – подумав, спросил Сазанчук.

– На, – протянул свиток Брежнев, – тут начало…

«У нас на уровне правительства разрешили обогащаться. Свободная конкуренция. Распродажа страны. Кто наверху – грабит страну по-крупному и по законам, которые сами же и придумали, а людишки внизу грызут друг друга, отнимая мелкие куски».

– Ну, ты это загнул, – посмотрел Сазанчук на бомжа. – Зачем это мумие трогать?

– Я – философ, – просто сказал бомж.

Участковый ушел, тихо закрыв за собой дверь трансформаторной будки.

Илья Леонидович посидел над «Теорией разрушения страны» и записал: «Кругом бомжи».

Потом подумал и добавил: «Сволочи!»

Кого он имел в виду, Лабрадор не стал додумывать, просто записал в романе и все, а Илья Леонидович рухнул на пол и уснул.

А утром…

– Грустно. – Илья Леонидович выпил и повторил: – Грустно мне.

– Чего ж тебе грустно? – передразнил гость, тоже бомж.

– Жизнь моя грустна, – снова выпил и заплакал Илья Леонидович.

– А чего она тебе гру-устна-а? – заулыбался гость, показывая все шесть с половиной зубов.

– А вся жизнь… борьба за существова-ниее-е-е!.. – навзрыд выкрикнул Илья Леонидович и лег на землю лицом в грязь.

В окнах синим пламенем сквозь тюль мерцала чужая жизнь, какие-то люди копошились в амбразурах своих квартир. Но все это было не важно.

Бомж Илья Леонидович тосковал.

Хренков

В. В. Хренков, прораб из квартиры 55, ходил в тесных штанах и смотрел на всех прищурившись. Из карманов, и сзади, и спереди, что-то торчало, выпирало и почти вываливалось – Хренков останавливался и подбирал.

Если Вениамин Вениаминович останавливал на вас свое дыхание, ничего хорошего тот день вам больше не сулил.

– Ну-у, ка-аак? – обычно спрашивал он весьма противным голосом у какой-нибудь зазевавшейся дамы во дворе.

Та вздрагивала и поднимала глаза. Прораб набирал побольше воздуху, становился в позу и начинал нести какую-то околесицу. Обычно к третьей минуте разговора даме, на которую упал, как камень, взгляд прораба, становилось все ясно и хотелось куда-нибудь быстро уйти, а лучше убежать, только бы не слышать: «Ммммуууу, ннннуууу и чтоооо?..»

«Раздвоенная личность. Очень опасен», – было написано в личном наблюдательном дневнике участкового Сазанчука о Хренкове В. В. Еще двадцать лет назад, пообщавшись по долгу службы с семейной парой Хренковых, Автандил Георгиевич понял, что от прораба можно ожидать больших гнусностей по отношению к другим людям – у него в голове Сцилла сцепилась с Харибдой, а тараканы шевелили усиками буквально из ушей, но, к счастью, Хренков дальше склок, подъездных драк с поджиганием почтовых ящиков и еще кое-чего – но это нецензурные вещи, и писать о них здесь невозможно – не устраивал. Видимо, крепился. И когда 15 мая ограбили и чуть не убили писательницу Достоевскую, первым, кого проверили оперативники на предмет преступления, был В. В. Хренков, но у него оказалось стальное алиби – после сдачи понтонного моста прораб спал сном «из пушки не разбудишь» в подсобке СМУ. С двадцати двух часов вечера и до утра, что подтвердили уборщица и пара служебных овчарок, стерегущих СМУ от набегов янычар из числа местных несознательных люмпенов и безработных оборванцев.

Простынка из долларов

Альбина Яроцкая, притом что была недовольна своей внешностью и возрастом – тридцать лет все-таки не двадцать, излучала абсолютную в себе уверенность, как драгоценный камень, который с возрастом отнюдь не теряет своей цены.

И муж-миллионер за последние шесть лет укрепил ее «эго» настолько, что она лишь немного удивилась, будучи выброшенной из квартиры на Кутузовском проспекте в тот день, когда в офисе Натана Яроцкого на Новом Арбате было прочитано посмертное завещание.

Что-то улетело из рук, да практически все и улетело! Но Альбину растоптало совсем другое – увиденный на телеэкране двойник Натана, или все-таки сам Натан? Двойник, а что? Ведь у каждого человека на Земле есть отражение, все мы – клоны, посеянные когда-то космическим скитальцем с межгалактической сигары…

Хотя, может быть, это был и Натан Яроцкий – владелец заводов, газет, пароходов, и что-то фатальное вынудило его исчезнуть посредством «убийства по сценарию»?

И провидение, а не что иное, подставило писательницу Достоевскую с сумкой денег Альбине, вышедшей в тот вечер на тропу войны с мусорным ведром в руках.

И все три последующих дня после гоп-стопа Альбина Хасановна лежала на простынях из долларов и пела романсы, не переставая улыбаться, когда вспоминала треск ведра от соприкосновения с гениальной головой Татьяны Львовны.

Лабрадор набил текст, поморгал и, забыв отключить ноутбук, на подгибающихся лапах вышел на лестницу. Пятеро котят сидели на трубе и, увидев Нэлю, распушили хвосты, раздалось шипение. Лабрадор сделал вид, что не замечает квинтет.

– Собачатиной несет, – сказал один зализанный котенок и спрятался в трубу.

– Ага!

– Ага?

– Ага…

– Шшшшшпшшш!

– Ааф! аф! аф! аф!..

Обычно, если случается убийство – преступление все-таки тяжкое, милиция ищет супостата, отнявшего человеческую жизнь.

Но – грабеж… Тем более украли семьдесят пять тысяч долларов, да еще у писательницы, да у Достоевской…

– У нее в квартире – только мумии золотой нет, а так – полная археология! И где эти деньги искать? Семьдесят пять тысяч! Да если мне семьдесят пять долларов дать, я на столе такую польку станцую! Вот дайте мне семьдесят пять долларов! Ну, чего? Дайте денег! – становясь на мизинцы, обвел глазами дежурку старший лейтенант юстиции Дружков.

Дали рубль.

* * *

В мае шли дожди, небо рвали молнии, и Наташа из дома почти не выходила, просиживала часами то у себя, закрывшись и прислушиваясь, как Мазут с Саркисом «изучают английский» в соседней комнате, то на шестом этаже в гостях у Тани Дубининой или у Нины Ивановны, квартиры которых были расположены напротив.

Дыхание любви

Так уж повелось, что мужчинам нравятся женщины, а женщинам – мужчины. И не по правилам или по какой плановой разнарядке. Абсолютно случайно нравятся, просто пересекутся взглядами в воздухе и, как говаривала одна не ахти какая умная бабка, готово дело, снюхались!

Вот так Альбина и новый участковый Витя Иншаков совершенно случайно продолжили знакомство с обычного скандала. А что? Неплохой способ завести дамочку или взбудоражить мужика.

Все было как обычно. Виктор Иванович разносил повестки по участку, третья была – Альбине Яроцкой, из Замоскворецкого суда, где шло слушание дела о выселении ее из пентхауса на Кутузовском проспекте, в котором она до сих пор была прописана. Дети Натана Яроцкого выселяли мачеху из десятикомнатной квартиры с шумом и треском. Альбина же в суд не ехала, предпочитая не встречаться с тремя сыновьями Натана в вонючих судебных коридорах. Раз квартира по документам принадлежит фьючерсному фонду «Натаниэль», никакая прописка не спасет ее от выселения.

«Пусть побесятся! – решила она. – Я и так там не живу… С чего бы это я стала им помогать выгонять меня?! Сволочи! А деньги у меня есть…»

Альбина смотрела на нового участкового в глазок через дверь, сделав две веселые фиги и помахивая ими. Глаза ее сверкали!

Участковый Виктор Иванович Иншаков тем временем стоял у той же двери и жал на звонок. Интуиция его вопила: гражданка Яроцкая находилась в квартире, но не желала получать повестку, хотя являлась гражданкой, а все гражданки, как известно, должны и обязаны получать повестки и прочие пригласительные билеты в суды по первому требованию разных органов.

Виктор Иванович, несмотря на свои двадцать три года, которые жил на белом свете, был очень исполнительным участковым милиционером. Своей серьезностью он мог дать фору даже Автандилу Георгиевичу, под началом которого работал. Витя Иншаков увлеченно жил, учился, начал карьеру в Соборске, приехал по служебной необходимости в Полежаевск и продолжил работу в милиции. Неторопливо, с изучением дела, честно и спокойно глядя в настоящее и будущее хитрыми молодыми глазами. Жаль вот только, контингент несознательных граждан на вверенной ему половине участка значительно превосходил нескольких законопослушных человек.

Виктор Иванович постоял с пачкой повесток у квартиры 48 еще несколько минут и решил устроить пожар, чтобы выкурить Альбину Хасановну Яроцкую из ее норы, как образно подумал Витя, после чего легким шагом покинул лестничную площадку четвертого этажа.

Через двадцать минут с глазами как у стрекозы по лестнице сновала и звонила во все квартиры Кокуркина Дарь Иванна, которая первая «узнала про пожар».

– Пожар! Пожар!.. – делилась новостью со всем подъездом Дарь Иванна.

Отовсюду с паспортами и орущими кошками в одеялах выбегали и мчались на улицу люди, все, кроме Альбины Хасановны Яроцкой.

«А как хорошо все начиналось, – с удивлением выглядывал из-за мусоропровода Виктор Иванович. – Наверное, зря я газету поджег. Может, и правда ее дома нет?»

И тут на лестницу вышла Альбина.

Оглядевшись и понюхав воздух, она хихикнула, топнула ногой и хотела было вернуться обратно, но была схвачена за локоть старшим лейтенантом милиции и удержана на месте, несмотря на попытки стряхнуть участкового.

– Нарушаете, гражданочка!

– Насилуют! – звонко сообщила всему миру Альбина Хасановна.

– Кого? – не понял Иншаков и оглянулся, а вдова вырвалась, оставив клочок атласа в сильных и мужественных руках Виктора Ивановича. Отскочила и взглянула: КТО покусился на ее свободу выходить на лестницу в любое время суток с мусорными ведрами?

– Ах! Это вы?! С гнусными намерениями! – выпалила Альбина, прикусив в пылу борьбы изрядную часть языка.

– Гнусные мужчины делают гнусные предложения, – торжественно объявил участковый Иншаков, достав повестку и журнальчик. – Распишитесь, гражданочка. Вам назавтра в суды-с.

– Я вам дверь не открывала, потому что вы – маньяк, – расписываясь в журнале, вкрадчиво заметила Альбина.

– Я – из милиции, – громко, словно глухой, сказал красный до ушей Витя. – Из органов. И не хулиганьте тут словами.

– Уже и про органы заговорили? Точно – маньяк!

«Красиво улыбается», – отметил Витя и ушел.

– Я что, похож на насильника? – прямо от квартиры, где жила Яроцкая, отправился в следственный отдел Иншаков В. И.

– Вылитый! – без раздумий ответила старший следователь Палкина, тоже командированная в Полежаевск из Соборска на укрепление.

– Я?! – потеряв от душившей его обиды голос, удивился старший лейтенант Витя Иншаков.

– Ты!! – раскладывая на столе папки, выговорила еще горячей Татьяна. – Ты, Витя, иди лучше к себе на участок, ты же участковый, вот и иди… Ну что мне от тебя покоя нет? Ты мне в Соборске еще знаешь как надоел?..

– Знаю, – машинально ответил Иншаков, который в течение года делился, как с товарищем, с Палкиной подробностями – как его бросила Нинка Турищева.

– Вот и иди давай, поворачивай оглобли и ножками-ножками, а то я сейчас тебя дыроколом по головке стукну.