355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Борминская » Куплю свадебное платье » Текст книги (страница 1)
Куплю свадебное платье
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:06

Текст книги "Куплю свадебное платье"


Автор книги: Светлана Борминская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Светлана Борминская
Куплю свадебное платье

О собаке

Вы можете смеяться, не верить или закрыть этот роман, едва сунув в него нос, но автором его является Лабрадор, живущий на третьем этаже со своим Слепым Поводырем. Именно так.

Слепой обычно идет первым, а Лабрадор плетется сзади, нехотя дергая шеей, когда Слепой Поводырь уже зависает с поднятой ногой над какой-нибудь большой ямой, вырытой специально для всяких слепых, чтобы они падали в нее и не мешались под ногами. Еще Лабрадор обычно поскуливает и тащит назад, когда Слепой Поводырь тянет его прямо под несущийся на критических скоростях груженный кирпичами «КамАЗ», кстати, тоже одного из жителей этого дома – Винникова…

Лабрадор никогда не написал бы никакого романа… Он просто жил неподалеку от всех действующих в нем персонажей, а что не видел, то придумал долгими зимними вечерами и летними тоже. Но его хозяину дочка привезла старый ноутбук, чтобы папа не скучал. Хотя папе компьютер был не более нужен, чем бестолковый и упрямый пес, которого он таскал за собой по всем улицам – и в магазин, и в сберкассу.

Ноутбук мерцал в углу, и Лабрадор, быстро освоив ходы игры на нем, сначала попробовал записать собственный стих и, записав, на целый день впал в эйфорию и вдруг замахнулся лапой написать роман. Да, так и было.

И звали пса – Нэля, хотя имя это не мужское, но особо выбирать не приходится.

(Вообще-то полное имя его звучало – Нельсон Батиас Крузенштерн, и был он самых обыкновенных лабрадорских кровей субъект.)

Вместо польки

Город Полежаевск всплывет в этой истории лишь на…дцатой странице, но я чуть-чуть расскажу про него сейчас.

Мне кажется, так будет понятнее вся дальнейшая канитель, которая развернется на страницах этого романа, и мы с вами узнаем кое-что о людях такое, о чем предпочитаем даже не думать, забившись после работы на диван и укрывшись чистым половичком, на котором когда-то спала ваша любимая кошка.

Ну, не буду вас томить, начинаю…

Город под Москвой

На Архангельской улице по вечерам в глубокой темноте среди черных деревьев краснели гранатовые ядрышки окон в трех «сталинских» домах.

После взрывов в Москве по ночам в этом квартале старых элитных домов стали включать прожектора, высвечивая все подступы к подъездам, ближние деревья и начала улиц.

В Полежаевске и соседнем Угряжске начали постреливать с приходом девяностых годов, когда деньги в карманах одних не давали спать другим, более молодым, но без денег. Постреливали по ночам, даже убивали, но пореже, чем в Москве.

А наутро, при свете… это сонное утрешнее состояние старого дома. Покой в границах второго подъезда…

В Полежаевске всего три «сталинских» дома, а в соседнем Угряжске нет ни одного. В двух крайних «сталинках» живут в основном медики и начальство Космической лаборатории, а в нашей – бывшая номенклатура, но есть и простые обыватели.

Раньше было положено, а может, просто умудрялись по недомыслию разбавлять элитных жильцов жильцами пожиже: многодетной семьей, парочкой стахановцев и каким-нибудь орденоносным шахтером, который в шахту лазил, только чтобы поставить очередной рекорд и сфотографироваться со своим отбойным молотком где-нибудь в углу забоя, а в остальные дни исправно заседал на конференциях и спал в разных президиумах.

Сейчас, когда три «сталинки» обветшали и новые хозяева жизни построили себе две монолитные башни рядом с парковой зоной, былая помпезность постепенно уходила из широких подъездов, даже лампочки на некоторых этажах забывали менять неделями, но все равно дома еще сохранили ауру прежнего богатства. Широкие желтые ступени, деревянные поручни лестниц, почти целые стекла в подъездах, иногда наличие консьержки с голубыми локонами, цветы внизу на подоконниках.

И еще, в сталинках пахнет стариками, мало детей и частенько можно увидеть катафалк и элегантную гробовую крышку, скромно ждущую своего хозяина перед встречей с вечностью, а проще говоря, с землей.

Соседи

Лабрадор задумался, повертел хвостом, взвыл и начал стучать двумя лапами по клавиатуре, одна лапа – одна буква, две лапы – две буквы и так далее.

«Хочешь или не хочешь, но всю жизнь нас окружают соседи – взглядами равнодушными, безразличными, злющими, иногда – спокойными.

Мы постоянно живем на виду: когда идем к дому, заходим в парадное и, трясясь от страха, если темно, бредем к лестнице. Затем, вглядываясь в бесконечные углы, с нервной дрожью ждем лифта, радостно выдыхая, когда лифт открывает свою совершенно пустую желтую внутренность и в нем не стоит маньяк с окровавленным ножичком и не спит наркоман со шприцом в дырявой вене.

Соседи за все те годы, что наблюдают за вашей ничтожной, на их взгляд, жизнью, так много знают о вас, что без труда могут написать новую „Сагу о Форсайтах“, посвященную исключительно вашей бесполезной и глупейшей борьбе за место под солнцем. Им просто в силу занятости не приходит это в голову. Смейтесь-смейтесь, но я не шучу. Любой порядок у меня вызывает зевоту, а что он вызывает у вас – я определить затрудняюсь. Мне последние четыре года только бы с собой разобраться!»

Лабрадор вздохнул, полежал у батареи и продолжил:

«Поэтому про соседей из второго подъезда я буду рассказывать не по часовой стрелке и далее до восьмого этажа, а просто сяду на землю в садике у дверей и, как увижу кого, так и расскажу – все, что знаю».

Лабрадор выключил ноутбук и кинулся на улицу. Там было так хорошо – грело солнышко, пахло барбарисом, пели пташки, и никого вокруг не было. Лабрадор, улегшись на травке, задремал, но был разбужен…

Маменькин сынок в подвернутых джинсах, клетчатом пиджаке и с мелодрамой в пятидесятилетних глазах со скоростью зайца пробежал мимо, из сумки торчали хвост трески и французский батон. Он покосился на балкон, с которого свисали руки его мамы, и забыл со мной поздороваться.

Я не знаю канадского, уругвайского и гренландского языков, но, глядя на эту старушенцию, которая шпыняет своего седого сына почем зря, мне не раз хотелось подложить ей банановой кожуры под каблук и сказать по-канадски, а лучше по-гренландски: «Ариведерчи, ведьма!»

– Нэлинька!

– Аф! – хрипло ответил я.

– Нэлинька! – снова позвала меня «ведьма». – Ты моего грязнулю не видел?

– Не-а, – начал я врать, на ходу придумывая по десять пакостных ответов в секунду.

– Если увидишь, скажи ему, – «ведьма» задумалась, – скажи… что я его придушу, вот пусть только он треску принесет! – поклацала зубами старушка.

– Вам помочь? – не сразу нашелся я.

– Справлюсь, – благодушно упали сверху слова, а я решил пока на этом закончить рассказ про семью Проточных, второй этаж, квартира 37.

* * *

Этот Винников – шофер и гонщик с первого этажа, вечно ни черта не видел, поскольку бывал пьян буквально с утра и надевал вдобавок черные очки, когда садился за руль своего оранжевого «КамАЗа». Как ему удалось не сбить полгорода за двадцать лет шоферской практики?

К чему эти банальные вопросы?

– Шоферюга. Ас, – гордо посматривала на соседей его жена Тамара, влезая по-быстрому в кабину (пока муж не уехал без нее), чтобы с ветерком домчаться до рынка, а не тащиться две остановки на трамвае, как некоторые.

Квартира 33, окна во двор.

Лабрадор встал, посмотрел по сторонам, хотел было проучить одного кота со скаредной мордой, но едва увернулся от «КамАЗа», который пролетел мимо и со скрежетом остановился, чуть не превратив цветущего и умнейшего представителя псовых в угощение для мух.

Лабрадор с мучительной ненавистью посмотрел на тощего Винникова, как тот, качаясь, спрыгнул в ливневый сток и, держась за колесо, выругался. Потом поправил черные очки, вытер рукавом пот со лба и потрусил к подъезду, норовя поддать Лабрадора ногой.

Пес неторопливо отошел и выдохнул:

– Люди-и-и…

И мысли его переместились куда-то в сторону. Он взглянул на подъезд и еще раз вздохнул.

Второй подъезд…

Какой-то шутник цифру «2» на жестянке перечеркнул гвоздем, и стало не «2», a «Z» … Шутник.

Подъезд «Z».

Глаза у пса затуманились, и он медленно поглядел по сторонам…

Ремарка

Дома с историей и прочие загнивающие дома отличаются от новостроек наличием всевозможной допотопной рухляди и, что радует глаз, – старыми автомобилями.

Дом на Архангельской также был примечателен и даже где-то знаменит тем, что многие порядком замшелые хозяева и их продвинутые внуки все еще ездили на довоенных «Паккардах», «Хорьхах», «Даймлерах» и «Бьюиках». А уж сколько «Волг» и «Побед», тех самых – с тупыми наивными «мордами» и кругленькими фарами, просто несчитано – десять или девять… на весь дом. И пара «ЗИМов» даже чуть терялась в этом параде черных, сиреневых и цвета слоновой кости вычурно-шикарных ретромобилей.

Царственная вдова

К дому со стороны автобусной остановки шла хрупкая и очень миловидная особа с такими нарисованными природой глазами, что пес на некоторое время зажмурился, потом отмахнулся, тряхнув головой, но видение не пропало, оно проследовало мимо и, задев пса длинным прозрачным платьем прямо по морде, простукало шпильками по пыльным ступенькам и вошло в подъезд.

Лабрадор отчего-то пожалел, что он – пес, а не представитель человеческой мужской расы, и на сердце у него лег килограммовый камешек, который обычно ложится на сердце, когда видишь то, что никогда не будет твоим.

На четвертом этаже жила молодая вдова Альбина Яроцкая, квартира 48, окна во двор.

«Мужчины существуют для того, чтобы за них выходить замуж», – как-то сказала Альбина. А через день ее мужа застрелили.

«Она занимает большую квартиру, и в ее окна глядит клен. Она вдова магната Яроцкого и поселилась здесь после смерти мужа в прошлом году.

Альбинаааа… Худенькая, перекрученная обтягивающей одеждой, с вот такой! – талией и вот такими! – глазами. Она не русская, но говорит на прекрасном русском языке с мааасковским „ааа“. Полусемитка-полуузбечка?

Ее мужа застрелили на лестнице дома на Кутузовском проспекте в прошлом декабре.

Она несет себя, она не смотрит ни на кого, она при росте метр пятьдесят пять заметна и видна даже через бетонную стену.

Она, она, она…

Без слов понятно, эта женщина – фаворитка, прима, магма в обличье человеческой самки, змея, сползающая со склона горы…

Она – чудовище.

Когда она проходит мимо – вихрится невидимый воздух, и хочется сделать шаг назад и встать под защиту стены…»

Пес задумался, пожевал губами, вспомнил, что он – Лабрадор и негоже ему пугаться человеческих самок, и стал набирать текст, стуча когтями с такой скоростью, что разбудил своего Слепого Поводыря. Увернувшись от ботинка, летящего к его умной голове, пес взвыл и на время прекратил писать романы, а потом снова начал:

«В следующей жизни я закажу себе большие белые зубы, вот такую грудь, задницу с эмалированный таз и смех, как у героини фильма „Когда деревья были большими“. Я буду такая, таа-акая в следующей жизни, закачаетесь!»

Альбина еще раз взглянула на себя в зеркало – там стояла и кривлялась какая-то голая обезьяна.

– Это не я! – Альбина тряхнула короткой черной стрижкой и выгнулась, красиво выпятив грудь.

– Другое дело!

Из зеркала смотрела хрупкая тридцатилетняя женщина с мальчиковой фигурой и тайной в глазах.

– Это – я.

* * *

Альбина развлекалась, нажимая пульт без остановки. На экране проекционного «Панасоника» мелькали кадры, лица, дельфины, яхты, американские детишки с заученным счастьем в зрачках…

– Ой!..

Альбина перевернулась на спину, быстро села и стала щелкать в обратном направлении…

– Вот она!

Канал РТР передавал запись торжественного вручения известной лит. премии за прошедший год. Премию «Фурор» вручали последний раз, так как ее учредитель и единственный спонсор – Натан Яроцкий – был убит совсем недавно, каких-то полгода назад…

Диктор читала закадровый текст, на сцену поочередно поднимались деятели культуры, несколько писателей и одна стареющая певица, которая написала тяжеленный роман, сумела найти издателя и успешно шокировала всех, кто приобрел эту книгу, вывалив три вагона грязного белья про собственную и чужую жизнь.

– Лауреаты гребаные!

Альбина размахнулась и хрястнула пультом об пол! Если бы не толстый, в три пальца, ковер под ногами, пластик с кнопками разбился бы на все три тысячи составляющих его.

А на сцене каждому вручали по букету чайных роз и по чеку на завидную даже для Запада сумму, а в России такие деньги (Альбина сморгнула), такие деньги были бы неплохим подспорьем даже самому первому лицу в государстве, не говоря уж обо всех последних…

…Вышел, фальшиво улыбаясь, известный широкой публике сценарист, неплохо вписавшийся в новую жизнь кинодеятель, и, схватив сперва розы и затем молниеносно чек, открыл рот, рассыпаясь в благодарностях.

– Этому-то?! За что? – Альбина обожглась воздухом, который вдруг забурлил рядом с экраном. Она подошла поближе и не заметила, что наступила на пульт.

Киносценарист – известный скряга и лицемер, две жены которого умиротворенно лежали в соседних могилах на Троекуровском кладбище, – прочувствованно и элегантно произнес ироничную речь, потряс чеком на семьдесят пять тысяч долларов перед залом и легким шагом спустился на свое место в первом ряду партера.

– Ах ты, вор! – звонко выкрикнула Альбина и, схватив подушку, кинула ее в телевизор. – Ах ты!.. Сукин сын!

Слезы отчаяния брызнули из глаз и высохли… На экране стояла полная, с круглым гладким лицом и такими умными большими глазами, в которых помещалось… по галактике, ну, или по звездной системе, это точно, не меньше…

В общем, стояла женщина.

Она с достоинством взяла тяжелый букет, чек и вздохнула – было видно – счастливо:

– Я прошу прощения за то, что сегодня я, а не сто три более талантливых русских писателя получили эту премию. – Женщина поклонилась в пол, очень легко для своего богатого торса выпрямилась и продолжила: – Я говорю искренне, поверьте и простите… Ведь любая премия – это всего лишь рулетка судьбы, которая сегодня почему-то оказалась благосклонна ко мне!

– Чтоб ты сдохла! Лицемерка чертова! Не могу-у-у!.. – взвыла Альбина. – Слышать не могу-у-у! – и бросилась из квартиры.

В овальном зале отеля «Славянский круассан» продолжали чествовать и поздравлять романистку Достоевскую за ее смешной роман «Жись!».

Вручение премии Яроцкого подходило к концу.

Кто бы мог подумать, что вдова человека, состояние которого превышало сто миллионов долларов, сидит на бобах, и по завещанию ей достались только акции прогоревшего завода садово-огородного инвентаря в поселке Красная Новь Тульской области. Тысяча акций, которые не стоили даже бумаги, на которой были напечатаны.

Все деньги, недвижимость, ценные бумаги, счета в восьми банках и проч., и проч. магната и владельца «Туруханских алмазных россыпей» отошли двум фондам и совету директоров, главой которого был старший сын Натана Яроцкого. Альбина осталась при своих интересах и вынуждена была вернуться в квартиру дряхлой «сталинки», в которую шесть лет назад Натан привел прекрасную молодую жену.

Одежда, немного драгоценностей, подержанный «Мустанг» – вот и все воспоминания о шестилетнем замужестве…

«Эль-Негра»

По иронии судьбы писательница Достоевская проживала в этом же доме и в этом же подъезде, только на шестом этаже, в квартире 53. Она была вынуждена поменять московскую квартиру, когда ее муж вдруг ошалел и женился на молоденькой дурочке из соседней парикмахерской. Спелая дурочка сперва гордо ходила с животом мимо старинного доходного дома, в котором Достоевские проживали очень давно и жили бы до сих пор, но… Дети выросли и очень хорошо устроились за пределами отечества, работали там и строили свои семьи, а вот муж, как седой козел, бегал по кочкам и ухабам старого московского двора с коляской, в которой пищал его третий, недавно родившийся сынок, тогда как Татьяна Достоевская печально глядела сквозь пушистый кремовый тюль на солнце, если был день, или на звезды, если на землю в этот час ступала ночь в мягких яловых сапогах.

Муж заходил уже без коляски к бывшей жене, прижимал ее к груди, прижимался сам и тихо басил:

– Таня! Прости сумасшедшего, ну, Таня, прости, люблю тебя и ее люблюу-у-у-у…

Чем наводил на Татьяну такую унылую истому, что ровно три года назад она решилась и на какой-то безумный гонорар купила огромную «двушку» в старой «сталинке». И, собственноручно побелив высокие потолки и наклеив ситцевые обои в ландышах, в еще пустой квартире начала писать свой самый лучший роман «Жись!» (или «Брысь»?).

– Брысь! Брысь! Брысь!

И просто расцвела в свои пятьдесят лет, как большая садовая роза «Эль-Негра».

И в тот момент, когда Альбина кидалась подушкой в «Панасоник», а Лабрадор Нельсон, кося одним глазом на своего Слепого Поводыря, набирал на компьютере текст этого романа, стараясь не стучать когтями по клавиатуре, великолепная Татьяна лежала после банкета по случаю вручения лит. премии в объятиях одного молодого редактора, и тот, ухитряясь не колоть Таню своими усами, шептал ей в ушко:

– Я ваш навеки!.. Пишите, Таня, пишите!

Фотография на стене глядела на них грустными, все понимающими глазами Лили Марлен.

В общем, жизнь, бабье счастье и неувядающая красота – три эти легкомысленные феи – вдруг улыбнулись Достоевской так широко, что она, будучи женщиной умной и не только, вдруг начала искать мягкой тяжелой ручкой что-нибудь эдакое деревянное, чтобы постучать по нему на предмет «как бы не сглазить», и, не найдя в обозримой близости ни одной мало-мальски стоящей деревяшки, постучала редактору по лбу, чем обрадовала того несказанно!

«Бьет – значит, любит! Какая страстная женщина!» – закрыл от наслаждения глаза очень большой редактор и…

Лабрадор вздохнул, посмотрел на своего спящего на теплом диване поводыря, отключил ноутбук и пошел на кухню готовить ужин.

– Пельмешки! П-е-л-ь-м-е-ш-к-и! Пельмешки! – подвывал Лабрадор, зажигая плиту и наливая большой ковшик воды. – Соль! Где соль? – гавкнул он, не найдя соли.

– В магазин сходи, – напомнил псу поводырь сквозь сон и, не проснувшись, снова захрапел.

На землю упала ночь. Нельсон, прикончив на пару с хозяином ковш пельменей, вышел на балкон. С третьего этажа «сталинки» обзор был достаточно обширен. Только что включили два прожектора, и лучи внахлест освещали все подступы к трем огромным старым домам, полное отсутствие людей на тротуаре и во дворе. Шелестели деревья, белая луна неподвижно таращилась на Нельсона. Лабрадор не любил луны. Ему хотелось повыть на нее, но, опасаясь трепки ушей на сон грядущий, умный пес заглушил в себе вечную тоску собак к пению.

– Я дико доволен, что на свете, кроме меня, есть еще один одаренный писатель! – гулко, как из колодца, раздались снизу слова.

Пес вытаращил глаза, отпрянул, потом все-таки глянул вниз, просунув морду сквозь решетку балкона.

С тротуара его разглядывал черный как уголь человек. Пес обнажил клыки и зарычал! И рычал, пока не узнал. Это был Бомж.

Пес и человек обменялись понимающими взглядами разумных страдальцев, и Лабрадор, раздумав спать, поплелся к компьютеру, на котором высвечивался чат «Косточка и собачка», а Бомж похромал к трансформаторной будке, в которой текла его жизнь в летнее время года.

«Местная достопримечательность. Пусть сам про себя рассказывает…»

Бомж

Страна летит в пропасть. Я про Россию…

И. Л. Брежнев

– Девчонки! Де-воч-ки! Я здесь!!! – обычно, помыв себя в реке, кричал бомж Илья Леонидович всем особам не мужского полу, мирно гуляющим вдоль поймы.

– Ну и где же ты?! – откликнулась как-то прохожая мимо старушка с повадками ведьмы. – Не виии-жууу! Где?!

Бомж Илья Леонидович лег в камыш и стал ждать, что будет дальше.

– И нет никого?! Чего звал-то-о-о? – бормотала про себя эта охочая до приключений старая мегера.

– А что? Вот захочу и найду себе Дарь Иванну, – просушивая выстиранные джинсы и теплый пиджак, грозно помечтал Илья Леонидович и начал дремать.

Бомж жил здесь в детстве, а квартиру потерял в Москве. Детствоааааа…

Детство!

Он знал этот подъезд, как вы знаете свой, всех жильцов поименно, угадывая остатки былого гламура хотя бы в той колченогой старухе с ридикюлем, который она волокла по земле.

Он радовался, что никто не узнает его. Был душевно рад.

Ведь бомжи и привидения – одного поля ягоды. Так считают многие, отворачиваясь от чужой изнанки и немытости. Зря. Может, это тот или та, кого ты потерял когда-то и ждал, и вот он пришел, а ты не узнал его, а это он – все тот же человек; он смотрит, а ты не видишь.

* * *

– Жоско тут, – выбираясь поутру из будки, как краб из-под камня, разминал затекшие косточки и тянул их к солнцу Илья Леонидович.

– А ты перину купи, – высунув нос из окна, советовала интеллигентному бомжу бывшая торговая работница Кузькина.

– Мать, – обычно звал ее Илья Леонидович.

– Я тебе не мать, твою мать! – ругалась в форточку бывшая работник прилавка Кузькина Ирина Касымовна.

– Тогда – сестра, – благодушно поправлялся Илья Леонидович.

– Ах ты-ы-ы! – пряталась в кухонную сень возмущенная ласковым словом баба Ира. – Я тебе неровня! Штаны подбери!

– Где? – в поисках дармовых штанов вглядывался Илья Леонидович.

Но было утро, штанов или еще какой целой одежды в пределах видимости не валялось, и надо было пытаться жить дальше. Ведь раз тебя родили на свет, нужно обязательно жить и не спрашивать – зачем именно здесь и для какого рожна, собственно, течет именно ваша жизнь, и какой-нибудь человек застывает в изумлении – зачем он жив? для кого? Ведь никто его не любит, и сам он тоже никого.

В детстве любили очень недолго, совсем чуть-чуть, но так сильно, что помнится до сих пор.

Ну, как дедушка Николай первый пупырчатый огурчик размером с мизинец сорвал с грядки и положил тебе в рот. Горько-сладкий огурчик.

«Мальчик мой, – сказал дедушка Николай. – Мальчик золотой мой».

И пошел на ночь глядя обходить дом и сад и тихо крестить стороны света, чтобы никто-никто-никто в темную ночь не смог войти через воздушные кресты дедушкиных молитв.

Звали Бомжа на редкость красиво – Брежнев Илья Леонидович. Но своего однофамильца он напоминал разве только дикцией. И то не ради лавров пародиста, а по лишению зубов в тот незапамятный день, который помнил сам и о котором рассказывал друзьям: как выселяли его из квартиры за неуплату «света с газом»…

– Ну да-а?..

– А я не нанимался правду говорить. – В чем-то был прав Илья Леонидович, произнося эту фразу.

– Брехло!

– Бобик брешет, – доставал алюминиевый портсигар из штанов Илья Леонидович и закуривал, делал восьмую затяжку и, скажу я вам, был человеком. Иной бомж почестней будет иного банкира, не говоря уж о всяких там…

Илья Леонидович, да будет вам известно, имел очень маленькие полузажмуренные глазки, лысую макушку, весьма пушистую по бокам и затылку, узкие плечи и некоторую согнутость в хребте по причине последних неприветливых для него лет, когда спать приходилось не там, где хочется, а откуда не гонят.

– Бомжи – люди, – отходя ко сну и покушав, чего нашел, бурчал свободный во всех отношениях Илья.

Лабрадор почесал за ухом и решил, что про всех жильцов второго подъезда писать – никаких лап не хватит, вот еще про Ниночку Ивановну напишет, женщина уж очень хорошая, а про остальных узнаете по ходу разворота событий, сцен и прочей мелодраматической сущности этого романа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю