Текст книги "На руинах Константинополя. Хищники и безумцы"

Автор книги: Светлана Лыжина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Светлана Лыжина

ОБ АВТОРЕ

Современная российская писательница Светлана Лыжина в своём творчестве специализируется на средневековой истории Юго-Восточной Европы, а особое внимание уделяет Румынии и Молдавии, причём неслучайно. В XV веке обе эти страны причислялись не к «западной цивилизации», а к периферии славянского мира, наряду с Русью получив у «просвещённых европейцев» наименование «восточных» государств. По мнению Светланы Лыжиной, средневековая история Румынии и Молдавии удивительно похожа на аналогичный период в русской истории, что даёт простор для проведения скрытых параллелей и переосмысления вопроса о взаимоотношениях Востока и Запада.

Своё исследование вопроса писательница начала в институтской библиотеке МГИМО, будучи студенткой журналистского факультета и таким образом получив доступ не только к современным изданиям, но и к редким книгам XIX века. Поиск информации она продолжила в московской Исторической библиотеке, а позднее совершила несколько путешествий по историческим местам, находящимся на территории современных Румынии и Венгрии. Одновременно было изучено множество исторических документов на старославянском, латыни и раннеитальянском языках.

Накопленный материал настоятельно требовал воплощения в тексте, а первым удачным литературным опытом Светланы Лыжиной стал роман «Время дракона», законченный в 2013 году и рассказывающий об одном из самых известных исторических и фольклорных персонажей Восточной Европы. Этот персонаж – румынский (валашский) государь Влад III Дракул, больше известный как «воевода Дракула», или Влад Цепеш.

В 2018–2019 годах был опубликован авторский цикл из четырёх романов об историческом Дракуле, освещающий разные периоды жизни этого человека. «Время дракона» рассказывает о ранних годах Дракулы и его взаимоотношениях с отцом, а также видными историческими деятелями той эпохи. Роман «Драконий пир» – это повествование о борьбе за отцовский трон, в результате которой Дракула и заслужил свою особенную славу. «Валашский дракон» посвящён героическому противостоянию с турками, а «Принцесса Иляна» – попытка реконструировать последние годы жизни Дракулы и понять причину его гибели.

Ещё одной темой, привлекшей внимание Светланы Лыжиной, стало падение Константинополя в 1453 году, хотя изначально у автора не было намерения посвящать ему отдельную книгу. Захват византийской столицы турками – знаковое событие не только в истории Юго-Восточной Европы, но и всего христианского мира, серьёзно повлиявшее на мировоззрение современников, в том числе Влада Цепеша, поэтому изначально события 1453 года рассматривались автором лишь в контексте «дракуловской» истории.

Со временем ситуация изменилась. После кропотливого изучения источников и поездки в бывшую столицу Турции, на место событий, появилась историческая дилогия, где нет ни слова о Дракуле, а фокус авторского внимания сместился на представителей византийской аристократии и турецкой правящей элиты XV века. Как и в случае с книгами о Дракуле, новый роман Светланы Лыжиной предлагает немного непривычную трактовку известных фактов, а исторические фигуры, задействованные в сюжете, также раскрываются с новой стороны.

Избранная библиография Светланы Лыжиной:

Время дракона, 2018

Драконий пир, 2019

Валашский дракон, 2019

Принцесса Иляна, 2019

Последние дни Константинополя. Ромеи и турки, 2021

На руинах Константинополя. Хищники и безумцы, 2021

Почти все персонажи в этой книге – подлинные исторические фигуры. И даже те немногие, кто был придуман автором, вполне могли существовать на самом деле.

Часть I
ДВА ИСКЕНДЕРА

Апрель 1453 года, начало осады

Стояли ясные, тёплые дни, и пусть под копытами коня чавкала весенняя грязь, погода казалась вполне благоприятной для того, чтобы много дней подряд провести в лагере под открытым небом.

Когда юный султан Мехмед подъехал к городу, который предстояло завоевать, лагерь уже разворачивался, и даже место, где разместится ставка повелителя, уже подготовили – окружили рвом, а на внутренней стороне рва насыпали вал. С этого места хорошо просматривались оборонительные стены города, которые предстали перед султаном неожиданно. Едешь-едешь по равнине – впереди ничего нет, кроме твоих же войск, и вдруг из-за горизонта разом поднимается мощная линия укреплений: две зубчатые стены. Передняя стена – пониже, задняя – повыше, с идеально правильными четырёхугольными башнями, стоящими на одинаковом, точно выверенном расстоянии друг от друга. Взглянешь вправо, а затем влево, но не увидишь, где укрепления образуют угол – они тянутся и тянутся вдаль, и лишь карта уверяет, что эта удивительная постройка вовсе не так огромна.

Наверное, такие же чувства испытал Искендер Двурогий[1]1
  Так на Востоке называли Александра Македонского.


[Закрыть]при виде стен Вавилона, но Вавилон сам открыл ворота великому завоевателю, а этот город, «матерь вселенной», не желал сдаваться без боя, ведь Мехмед ещё не проявил себя подобно Искендеру. «Ничего, – думал юный султан, – скоро этот город увидит, кто я».

Ещё раз окинув взглядом линию укреплений и место лагеря под чистым весенним небом, Мехмед вдруг услышал в голове вопрос, произнесённый таким знакомым голосом на языке румов[2]2
  То есть греческом.


[Закрыть]: «Ах, мой мальчик, зачем же ты всё это затеял?»

Юный султан улыбнулся и мысленно ответил на том же языке: «Учитель, ты всё ещё надеешься отговорить меня? Но я уже спрашивал тебя и повторяю: чего же ты ждал после того, как столько рассказывал мне об этом городе? Ты столько раз говорил, что он прекрасен. Несмотря на признаки упадка, этот город всё ещё полон чудес. Нет ничего удивительного в том, что я желаю сделать Константинополь своим. Но не беспокойся: с его жителями я обойдусь милостиво. И под моей властью этот город снова станет великим. Он сделается столицей великой страны, как и полагается такому городу, но теперь это будет не страна ромеев, а страна османов».

Вот уже два года, как учителя не было рядом, но Мехмед помнил его – светловолосого, очень красивого рума, который учил своего воспитанника языку румов и «философии», которую считал искусством познавать жизнь. Учитель появился, когда Мехмед после первого неудачного правления был отправлен отцом прочь из столицы, в дальний дворец – продолжать обучение наукам – и словно остался один на один с тысячей врагов.

Рядом не было ни Заганоса-паши, ни Шехабеддина-паши, чтобы позвать их на помощь. Был лишь строгий мулла, который бил Мехмеда палкой по спине за каждую провинность. А ещё было множество учителей, которые не верили, что их ученик способен научиться хоть чему-нибудь, – они считали его дураком и упрямым ослом.

И вдруг на смену одному из тех учителей, не верящих в своего ученика, явился красивый улыбчивый рум, который в первый же день сказал, что считает Мехмеда способным. Приветливая улыбка рума действовала почти как колдовство, освещая всё вокруг. А может, источником чудесного света был сам этот человек благодаря светлым волосам и светлой одежде? Носить тёмную он нарочно избегал, не любил её.

Мехмед и сам не вполне понимал, как так получилось, но очень скоро этот рум стал для него единственным истинным другом. Помнится, Шехабеддин-паша когда-то сказал: «Если хочешь, чтобы друг появился, то он появится. Надо лишь держать своё сердце открытым и, если достойный человек предложит дружбу, не отказываться».

Мехмед так и сделал. Принял учителя-рума с открытым сердцем и не говорил «нет», когда учитель дал понять, что между учителем и учеником могут возникнуть совершенно особые отношения, которые не сравнить ни с чем. «Это больше, чем дружба, и крепче родственных связей» – так говорил рум, и его хотелось слушать, ведь он был не только красив, но и мудр.

Красота и мудрость редко сочетаются в одном человеке. Обычно этим свойством обладают лишь пророки[3]3
  Согласно исламской традиции все пророки отличались не только мудростью, но и необычайной внешней красотой. Самым красивым из людей, когда-либо рождённым от женщины, считается пророк Мохаммед. Второй по красоте – пророк Юсуф (в библейской традиции – Иосиф, сын Иакова).


[Закрыть], поэтому Мехмед внимал своему учителю, как внимал бы пророку, верил каждому слову.

К примеру, учитель убеждал, что среди румов много достойных людей. Говорил, что не только Искендер заслуживает внимания и уважения, но и многие другие. И таких румов следует искать не только в далёком прошлом, но и в настоящем.

Даже сейчас, когда румы переживали не лучшие времена, всё больше подпадая под власть турок, не следовало использовать это для того, чтобы погубить румов окончательно. Учитель – прежде всего собственным примером – доказал, что даже сейчас у румов есть чему поучиться, они могут многое предложить.

Это чем-то напоминало слова старого отцовского визира Халила-паши, который твердил, что с румами воевать не надо. Но Халил приводил другие доводы – уверял, что война окажется неудачной. Учитель же говорил, что ученик одержит победу, но в результате войны окажется утеряно много важного: «Чтобы насладиться ароматом розы, её не обязательно срывать. А если сорвёшь, аромат не сохранится надолго, его быстро испортит запах смерти».

Мехмед думал именно так, пока учитель оставался рядом с ним. Но, когда положение изменилось, изменились и мысли ученика. Пришла уверенность, что великий город румов уже умирает, поэтому в его судьбу надо быстрее вмешаться, пока «матерь вселенной» не стала тенью себя самой.

«Со временем румы поймут, что я их спас», – мысленно повторял юный султан, но такой довод не годился для воодушевления армии. Своим воинам Мехмед объявил, что они отправятся на войну с неверными, добудут несметные богатства и заслужат себе место в раю.

Это воодушевило всех, тем более что седобородый шейх Акшамсад дин[4]4
  Правильнее – Ак Шаме ад-Дин (1389–1459) – религиозный деятель, основатель и лидер суфийского духовного ордена Шамсийя-Байрамийя. Дервиши-суфии из этого ордена сопровождали турецкую армию в походе на Константинополь, воодушевляя воинов проповедями.


[Закрыть], уважаемый при дворе и в народе, уже не первый год настаивал, что пришло время исполниться словам пророка Мохаммеда. Посланник Аллаха сказал, что столица румов обязательно будет завоёвана правоверными.

Вспомнив об этом, Мехмед невольно оглянулся на свою многочисленную конную свиту, которая всё это время оставалась позади своего повелителя, не мешая ему обозревать стены города. «Кто из этих сановников и придворных действительно охвачен религиозным пылом, а у кого – свои соображения, как у меня?» – думал султан. В свите присутствовали Халил-паша, Заганос-паша… а также Шехабеддин-паша, которого могло бы здесь и не быть.

Пусть Шехабеддин в своё время участвовал в целом ряде войн, юный султан этого не застал. Мехмед привык видеть Шехабедцина главой белых евнухов, то есть комнатным слугой, а такие слуги обычно тяготятся походами – вот почему прошлой весной султан испытал сильное удивление, когда евнух попросился сопровождать своего повелителя «в поход на Караман», в итоге отменённый ради строительства крепости на берегу пролива. А когда началась подготовка к осаде столицы румов, Шехабеддин снова попросился на войну, хотя правильнее было бы остаться в Эдирне, чтобы присматривать за дворцом и охранять гарем.

Мехмед и на этот раз согласился взять евнуха с собой, но до сих пор не переставал удивляться, насколько тот умело держится в седле, несмотря на привычку передвигаться в носилках.

– Мои верные слуги, запомните эти стены, потому что скоро они будут выглядеть совсем иначе благодаря работе наших пушек, – с улыбкой произнёс юный султан, а затем обратился к евнуху: – Шехабеддин-паша, ты доволен, что можешь своими глазами видеть эти стены и их разрушение?

– Я очень рад быть здесь, повелитель, – ответил евнух, который только что подобно своему господину жадным взглядом пытался охватить необъятные по протяжённости городские укрепления.

* * *

Захват города, поначалу казавшийся вполне лёгким делом, начал оборачиваться долгой осадой. Вот почему поздним вечером Мехмед мерил шагами ковры в своём шатре и напряжённо думал.

Та часть шатра, в которой он находился, была самой просторной, предназначенной для заседаний. Сейчас в ней не осталось никого, но Мехмеду при взгляде на тюфяки для сидения, разбросанные вдоль красных полотняных стен, почему-то казалось, что там устроились сановники и пристально смотрят на своего повелителя – оценивают. Это странное чувство мешало сосредоточиться. В голове повторялась только одна мысль: «Мои приказы должны исполняться. Мои приказы должны исполняться. А если они не исполняются, то кто я тогда?»

Мехмед направился к походному трону, стоявшему на возвышении в дальней части шатра, сел и ещё раз оглядел пустое пространство, которое сейчас населяли видения из прошлого. Когда девять лет назад Мехмед получил от отца власть, то стал мальчишкой на троне. Мальчишкой, чьи приказы не исполняются.

Казалось, что теперь другие времена. Всё стало иначе в прошлом году, когда была построена крепость на берегу пролива. Даже Халил понял, что положение дел меняется. Вызванный среди ночи во дворец, он явился незамедлительно и даже поначалу беспокоился за свою голову, раз принёс золотое блюдо. А что теперь? Он скажет: «Я не ошибался, когда говорил, что война с румами принесёт нам лишь позор». Остальные сановники ничего не скажут, но подумают. И станут смотреть, как будто их султан – по-прежнему мальчишка и не может совершить ничего достойного. Он снова окажется во власти всякого, кто пожелает повелевать, потому что все будут знать, что умных мыслей в голове у султана нет и исполнять его приказы не нужно. В лучшем случае слуги станут лишь создавать видимость, что что-то делается.

Виной тягостных мыслей были неудачи османского флота: одно поражение, которое пришлось лично наблюдать минувшим днём, и ещё одно – два дня назад[5]5
  Морские битвы 20 и 18 апреля 1453 года.


[Закрыть], которого Мехмед не видел, но получил подробный устный доклад. Оба поражения стали крайне досадными, ведь от флота зависело очень многое!

Мехмед тщательно изучил историю прошлых осад столицы румов и сделал вывод, что захватить её возможно, только если перекрыть к ней доступ с моря. Для этого на берегу пролива и была построена Румелийская крепость, о которой вскоре стали говорить «перерезающая горло». Она была призвана перекрыть пролив, задерживать корабли франков и румов, следующие к городу, но некоторые суда всё же могли проскочить мимо. А это означало, что тем, кто желает покорить город, никак не обойтись без собственного флота, причём большого.

Мехмед заметно расширил свой флот, теперь составивший полторы сотни судов, крупных и малых. Восемь дней назад, когда этот флот показался в виду города, румов объял страх! Мехмед, выехав на берег моря и остановившись так, что оборонительные стены возвышались слева на расстоянии двух полётов стрелы, сам видел, как румы собрались на стенах, и слышал беспокойные крики.

Флот, спустив паруса и действуя вёслами, неуклонно приближался, скользил по синим, сверкающим на солнце волнам. Скоро стало казаться, что половина горизонта закрыта лесом мачт. А тем временем в городе не только воины, но и обычные жители вышли на стены, чтобы посмотреть на турецкий флот и подсчитать суда, из которых он состоит.

Мехмед не собирался мешать румам в этом занятии, а совсем наоборот. Султан нарочно приказал, чтобы флот, прибыв со стороны анатолийского берега, вошёл в пролив, проследовал мимо города на север и встал на якорь в небольшой бухте – примерно на полпути между городом и новой крепостью, «перерезающей горло». «Пусть наши враги всё как следует рассмотрят и пересчитают», – решил Мехмед, а два дня назад решил испытать свой флот в деле. Тогда-то и случилась первая неудача.

Рядом со столицей румов, с северной стороны, располагался большой залив, имевший форму рога. Вход перегораживала цепь. Если бы удалось убрать цепь и овладеть заливом, то кольцо осады сжалось бы вокруг города ещё сильнее. Румы не смогли бы ловить в заливе рыбу и наверняка страдали бы от голода, то есть хуже защищали бы свои стены. К тому же укрепления, тянувшиеся вдоль берега залива, были куда слабее, чем западные стены, которые тянулись по суше и вдоль которых теперь располагался турецкий лагерь.

Вот почему два дня назад Мехмед отдал приказ своему флоту напасть на корабли румов и франков, явившихся на помощь румам. Суда неверных, выстроившиеся с внешней стороны цепи, судя по всему, собирались защищать её до последнего, но казалось, что их сопротивление окажется легко сломить.

Мехмед снабдил свои корабли всем, что необходимо. Даже поставил на них маленькие пушки. И что? А ничего! Ядра оказались слишком мелкими. Они отскакивали от бортов вражеских кораблей, как камешки, которые мальчишка кидает в стену! А копья и стрелы казались почти совсем бесполезными. Румы и франки, защищённые металлическими доспехами, почти не прятались!

Балта-оглы, мудрый и опытный начальник флота, теперь казался Мехмеду глупцом! Ведь именно Балта-оглы уверял, что турецкие корабли имеют преимущество перед кораблями будущих врагов. «Их корабли больше, но могут двигаться лишь за счёт ветра, – говорил он. – А наши, хоть и меньшего размера, могут использовать и ветер, и вёсла. Наш флот не зависит от ветров, которые переменчивы. Он может в любое время двигаться туда, куда укажет повелитель».

Мехмед, слыша это, всё же сомневался, поэтому заметил: «Но большой корабль всё равно сильнее, чем два-три небольших». На это Балта-оглы ответил: «Собаки мельче, чем олень, но разве свора не способна загнать оленя и растерзать его?»

Но вот оказалось, что придётся иметь дело не с военными судами, а с торговыми. А торговые – не как олени, а как слоны! Военный флот франков так и не прибыл на помощь городу, но в гаванях залива оказалось некоторое количество торговых кораблей франков и румов. Защитники города вооружили их, как могли, и выставили у цепи. А когда турецкий флот напал, события развивались так, будто псы окружили слонов, но не могут даже укусить, зато слоны топчут псов.

Борта торговых кораблей оказались для нападающих почти такими же высокими, как городские стены! На них нельзя было взобраться, потому что защитники быстро рубили верёвки, привязанные к абордажным крюкам. В турецких воинов летели стрелы и копья, которые приносили гораздо больше урона, потому что нападающие не имели металлических доспехов.

А ещё защитники уверенно пользовались деревянными машинами, обычно служившими для того, чтобы поднимать груз на борт. Зацепляли носы турецких судов и заставляли накрениться так, что судно тонуло!

Часть турецкого флота уже отправилась ко дну, когда Балта-оглы отдал распоряжение отступать, чтобы поражение не выглядело слишком очевидным, а когда явился на берег, то на коленях клялся Мехмеду, что ничего подобного больше не повторится и что неверные победили по чистой случайности.

Мехмед поверил своему начальнику флота, но сегодня днём последовало новое поражение! Султан наблюдал всё лично, находясь на дальнем от города берегу залива, имевшего форму рога. На том берегу стоял небольшой укреплённый франкский город, называвшийся Галата[6]6
  Галата – генуэзская колония на северном берегу залива Золотой Рог. Средневековый Константинополь располагался на южном берегу Золотого Рога.


[Закрыть], с которым Мехмед заключил договор о невмешательстве, поэтому вместе со своими конными людьми мог остановиться под стенами франков и наблюдать за очередным морским боем, начинавшимся в водах рядом со столицей румов.

Теперь, уединившись в шатре и вспоминая события минувшего дня, Мехмед нисколько не сомневался, что франки, тоже наблюдавшие за боем со своих стен, смеялись. Смеяться так, чтобы слышали турки, никто бы не посмел. Иначе Мехмед приказал бы разрушить город весельчаков с помощью пушек и истребить всех жителей. Но тайные насмешки, конечно, были.

Поначалу, когда бой только начинался, Мехмед радовался, потому что нисколько не сомневался в победе. Он решил, что это удача, когда ему доложили, что четыре корабля, чудом миновав крепость, «перерезающую горло», приближаются к городу румов. Отдавая Балта-оглы приказ захватить корабли, султан был уверен, что приказ окажется выполнен. И всё же повторилась история с псами и слонами, когда псы своими укусами ничего не могут добиться! «Слоны» неуклонно приближались к цепи, а «псы» никак не могли перегородить им дорогу – их просто сметали с пути.

Даже Мехмед, не будучи знатоком морского дела, уже понял, как надо действовать. Беспокойно разъезжая вдоль берега и наблюдая за битвой, он повторял: «Сожгите им паруса. Сожгите им паруса». Он не кричал это лишь потому, что знал – Балта-оглы всё равно не услышит.

И вдруг, когда «слоны» уже почти достигли цели, слова о парусах как будто услышал Аллах. Ветер исчез! Огромные корабли остановились, а затем их начало сносить течением к тому берегу, на котором находился Мехмед и его всадники. В такие минуты султан, который обычно даже не считал нужным соблюдать правило ежедневной пятикратной молитвы, становился пламенно верующим.

Четыре вражеских корабля, за время боя успевшие объединиться в одну плавучую крепость, продолжали сопротивляться, но их участь казалась предрешённой. Мехмед уже был готов признать правоту своего начальника флота в том, что суда с вёслами всегда имеют преимущество перед судами, у которых есть лишь парус… Однако Аллах явно не хотел, чтобы Мехмед сказал это во всеуслышание.

Когда вражеские корабли уже настолько приблизились к берегу, что Мехмед, сам того не замечая, въехал в воду, будто встречал их, безветрие закончилось. «Слоны» снова пришли в движение и, легко раздвигая заслон из турецких судов, снова направились туда, куда и собирались – к цепи.

Только теперь Мехмед заметил, что солнце закатилось за горизонт, на залив стремительно опускались синие сумерки, поэтому вражеские корабли, уходящие прочь, становились видны всё хуже и хуже.

Султан досадливо скрипнул зубами и поехал прочь. Он даже не дождался своего начальника флота, чтобы обругать, потому что думал не о нерадивом слуге, а о себе: «Мои приказы не исполняются. Мои приказы не исполняются. И что теперь? Из этого положения нет выхода? Мои люди говорят меж собой, что незачем подчиняться, пока повелитель не докажет, что способен взять город. Но как я возьму город, если мне не подчиняется моя же армия?»

Когда султан подъехал к своему шатру, располагавшемуся посреди лагеря близ западных стен столицы румов, то явственно слышал, как за стенами, находящимися где-то там, в темноте, звонят колокола. Четыре вражеских корабля, с которыми ничего не смог сделать весь османский флот, конечно, уже оказались за цепью, вошли в одну из гаваней города, и теперь началось торжественное чествование «победителей».

Мехмед поспешил скрыться в шатре, чтобы больше не слышать звона. Но этот проклятый звук почему-то продолжал звучать в ушах, заставляя испытывать жгучее чувство стыда: «Мои приказы должны исполняться. А если они не исполняются, то кто я? Правитель или мальчишка? Всеобщее посмешище?»

Именно об этом думал султан, сидя на походном троне, когда услышал слева, со стороны входа в свою спальню, шорох отодвигаемого полога. В лампах, висевших на опорных столбах шатра, уже заканчивалось масло, но даже в этом тусклом свете было видно безбородое лицо и кудрявые волосы, спадающие на плечи из-под белого тюрбана.

Фигура в белом тюрбане поклонилась, и вошедший доложил сам о себе:

– Прошу прощения, повелитель, но твой верный слуга Шехабеддин-паша, начальник белых евнухов, принёс тебе очень важное письмо.

– От кого письмо? – раздражённо спросил Мехмед.

– От уважаемого шейха Акшамсаддина, да будет доволен им Аллах, – невозмутимо ответил евнух.

– И что он пишет?

– Я не вскрывал письмо.

– Тогда откуда ты знаешь, что оно важное? – всё так же раздражённо спросил султан, но евнух остался невозмутимым:

– Я говорил с уважаемым шейхом в то время, когда он составлял послание, и могу судить об общей сути, но что именно написано, я не знаю.

Шехабеддин-паша, снова поклонившись, подал письмо, свёрнутое в трубку и запечатанное; Мехмед сломал печать, развернул лист и прищурился:

– Здесь темновато. Не видно.

Евнух чуть отодвинул полог, из-за которого только что вышел, протянул руку в образовавшуюся щель, и вот уже у него в руке оказался зажжённый фонарь, судя по всему, поданный кем-то из слуг. Шехабеддин приблизился и посветил Мехмеду, стало возможно читать, но в письме на первый взгляд не было ничего важного:

«Случившееся сегодня… заставило нас пасть духом… неверные возрадовались… возникло мнение, что правитель неспособен сделать так, чтобы его приказы исполнялись… Нужны суровые наказания… и прямо сейчас… иначе войско может выйти из повиновения».

– И что же в этом письме такого важного, Шехабеддин-паша? – спросил султан. – Я прочёл и не узнал ничего нового.

– Значит, повелитель согласен с тем, что начальник флота, виновный в сегодняшнем поражении, должен быть сурово наказан? – в свою очередь спросил евнух.

– И что же мне сделать? Отрубить виновному голову? – печально улыбнулся Мехмед. – Я бы это сделал, но толку не будет. Для человека, который рисковал жизнью, смерть не страшна. Или мне обезглавить всех, кто сражался с румами сегодня? Никто не испугается. Но все скажут, что я напрасно убиваю своих людей.

Юный султан был рад, что может поговорить с кем-то живым. Призраки прошлого не могли посоветовать ничего дельного, а лишь нагоняли тоску.

– Как мне заставить мою армию воевать лучше? – спрашивал Мехмед у Шехабеддина, застывшего с фонарём в руках. – Мне нужно, чтобы воины боялись поражения. Но как заставить их бояться этого? Они знают, что я буду разгневан поражением, но им это не страшно. Они готовы увидеть мой гнев. И наказания они не боятся, потому что готовы принять его. Как же мне ими управлять?

– Даже у таких воинов можно вызвать страх, который заставит их лучше стараться, – уверенно произнёс евнух.

– И чего же они испугаются? – допытывался султан.

– Унижения, – последовал ответ. – Этот страх заставит твоих воинов по-настоящему подчиниться тебе и совершить то, на что они иначе не решились бы.

– Ты уверен, что это подействует? – спросил султан, видя, как у евнуха вдруг загорелся взгляд – наполнился злым весельем.

– Да, повелитель, – продолжал Шехабеддин. – Подействует, если ты покажешь воинам, что готов унижать их прилюдно. Прилюдное действует гораздо лучше, чем тайное. Вот почему начальник флота должен оказаться унижен у всех на глазах. Тогда он многое поймёт и изменится. А люди, увидевшие это, испугаются. И задумаются так, как не задумались бы, если бы этому человеку просто отрубили голову.

– Откуда ты знаешь?

– Евнухи много знают об унижении, повелитель, – всё с таким же горящим взглядом говорил Шехабеддин. – Евнух унижен с того самого мгновения, как становится евнухом. А затем он оказывается униженным снова и снова. И слышит, как над ним смеются. И в итоге евнух понимает, что согласен на всё, лишь бы больше не слышать подобного смеха. Это понимание делает евнухов самыми исполнительными слугами. Они готовы совершать даже то, на что не считали себя способными. А тебе, повелитель, нужны именно такие слуги. Евнух стремится заслужить похвалу и избежать унижения, которое обязательно последует, если господин разгневается. Твои воины пока не усвоили этот урок.

Мехмед не удержался от шутки:

– Даже если евнухи так хороши, я не могу превратить своих воинов в евнухов. И даже начальника флота не могу, хоть он и потерял право называться мужчиной после такого глупейшего поражения.

Евнух даже не улыбнулся и серьёзно продолжал:

– Превращать в евнухов никого не нужно, повелитель, но если Балта-оглы недостоин называться мужчиной, то покажи ему, что он не человек, а пёс, которого можно бить, пока хозяину не надоест…

– И всё же откуда ты знаешь, что это подействует?

– Евнухов воспитывают именно так, а евнухи – лучшие слуги, – повторил Шехабеддин, явно избегая вдаваться в подробности, но Мехмед стал думать, что совет и впрямь дельный, хоть и рискованный.

– Шейх Акшамсаддин пишет, что есть опасность бунта, – заметил султан, – и это правда. Что если я последую твоему совету, но моё войско возмутится, а не испугается?

– После наказания нужно сразу направить людей выполнять очередной приказ, – последовал ответ. – Тогда всё возмущение обратится против неверных, а не против тебя.

– Мне отправить всех в бой? А если бой закончится неудачей? Тогда возмущение обратится против меня.

Шехабеддин задумался, а затем его взгляд снова загорелся:

– Нужно дать воинам такое приказание, которое будет трудным, но окажется выполнено наверняка. Досадно, что рядом с городом нельзя построить ещё одну крепость, «перерезающую горло». Подобная задача хорошо бы подошла к случаю.

* * *

Шехабеддина после оскопления продали в Турцию далеко не сразу. Он сменил нескольких хозяев прежде, чем это случилось, и пережил много неприятного, но, когда рабская жизнь только началась, двенадцатилетний евнух полагал, что самое худшее позади и что теперь всё станет лучше – он скоро обретёт доброго господина, который его в итоге освободит и наградит.

Когда Шехабеддин, в то время звавшийся просто Шиха-бом, рассказал матери, что собирается выслужиться, а затем выкупить её и всех своих сестёр из рабства, она со слезами ответила:

– Пусть смилуется над нами Аллах и поможет. – Вот почему маленький евнух начал молиться, чтобы его продали хозяину побогаче, и никак не мог дождаться, когда работорговец Фалих привезёт рабов в свой дом в большом городе, называвшемся Багдад[7]7
  В описываемый период население Багдада было преимущественно арабским. Сам город был частью владений Чернобаранной орды.


[Закрыть].

Наконец они добрались до места, и рабы весьма изумились, ведь город был так велик, что, казалось, его не обойдёшь и за неделю. Город, где они жили до того, как потеряли свободу, получалось обойти за день, и раз уж Багдад выглядел огромным, уже не казалось удивительным, что жилище Фалиха походило на дворец. Два просторных этажа и не менее просторный двор с садом и фонтаном, обнесённый очень высокой каменной оградой! «Она почти такая же высокая, как стены моего города», – думал Шихаб.

Все рабы сделались в этом доме слугами, чтобы научиться делать то, что от них потребуется, когда они окажутся проданы богатым хозяевам. И вот в один из дней к Фалиху пришёл покупатель. Он был в белых (и потому очень марких) одеждах, а его кожаная обувь с загнутыми мысами имела изысканный тиснёный рисунок.

Шихаб разглядывал перстни на пальцах этого человека и, пытаясь оценить степень богатства, даже не смотрел на лицо. Лишь видел, что чёрная борода не так широка и густа, как у Фалиха.

Все малолетние евнухи выстроились во дворе в ряд, но покупатель равнодушно оглядел их и остановил внимание только на Шихабе, который был самым старшим. Покупатель спросил, учили ли этого раба-перса читать по-арабски. Сам разговор тоже шёл на арабском языке, но Шихаб, хоть и был персом, многое понимал, потому что учил этот язык в школе при мечети[8]8
  Имеется в виду школа (мектеб), которая в Персии была местом получения начального и среднего образования. Дети посещали её с 6 до 14 лет. Там изучался и арабский язык, так как на нём написан Коран. Эту книгу читали в оригинале.


[Закрыть], которую посещал несколько лет. Знания, которые прежде казались не слишком нужными, за прошедшие недели начали стремительно вспоминаться, поэтому Шихаб мог бы сам ответить, но не решился. Это сделал работорговец.

Тогда покупатель велел Шихабу процитировать что-нибудь из Корана. Услышав цитату, хоть и короткую, но произнесённую без ошибок, остался доволен и спросил, умеет ли Шихаб считать. Услышав «да, господин» уже от самого раба, велел ему сложить в уме трёхзначное и двузначное числа, которые только что назвал. Шихаб сложил правильно, и покупатель снова остался доволен, но для уверенности назвал ещё два числа. На этот раз надо было вычесть одно из другого. Шихаб справился, поэтому покупатель сказал работорговцу: