Текст книги "Прошлой осенью в аду"

Автор книги: Светлана Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Выходите!

В спальне было тихо. Оба милиционера прислушивались.

– Он вооружен? – шепотом спросил у меня Грачев.

– По-моему, нет, – ответила я. – Он был в трусах и лежал на кровати.

На невыразительных милицейских лицах слабо обозначилось удивление.

– Дверь на себя тянуть? – поинтересовался Грачев.

– На себя.

Грачев, став сбоку, совсем как в фильме, приоткрыл дверь, глянул в щелку и кивнул Милованову. Я было попыталась втереться между ними и войти первой, но Милованов приказал грозно:

– Останьтесь здесь!

Они молниеносно ввалились в спальню. Постель – я увидела это в распахнутую дверь – была пуста. Милиционеры в мгновение ока обшарили все закоулки, вздыбили шторы, распахнули шкаф так, что мои платья, казалось, сами закачались и запрыгали в нем, как потревоженные в курятнике наседки. Заглянули милиционеры и под кровать, и под шкаф, и под столик. Очень похоже было, что они ищут не человека, а кота, стащившего сосиску. Наконец Милованов строго воззрился на меня и сказал:

– Здесь нет никого. Где же ваш хулиган?

– Он был здесь, – промямлила я, мучительно краснея. Идиотизм моего положения предстал передо мною во всей красе. Никаких следов Цедилова! Правда, постель смята и на подушке ямка от головы, но ничто не говорит о том, что это отпечаток головы Агафангела, а не иной чьей-то, скажем, моей.

– Форточка закрыта изнутри, – констатировал Грачев.

– Но он был здесь! – закричала я тоненьким неубедительным голосом. – Я сидела все время у двери, вас ждала, и он не выходил. Куда же он делся?

– Успокойтесь! Не надо так волноваться, – сжалился надо мной Милованов. Он вообще, несмотря на кулаки, выглядел более гуманным. – Мы сейчас всю квартиру осмотрим. Некуда ему деться.

– А вы уверенны, что на самом деле его видели? – с сомнением протянул недоверчивый Грачев. – Знаете ли, бывают у людей всякие сновидения, глюки...

– Какие глюки? Разве я пьяна? Или под дурью? Выбирайте выражения! – возмутилась я, но стыд и ужас, смешивались в тошнотворную болтушку, подкатывали к горлу, и говорить мне было трудно. Я знала, что Агафангел никуда не прятался. Когда я сидела в прихожей, размышляя о странности происходящего, кругом стояла полная тишина. Только на кухне заблудшая муха зудела и билась головой о стекло. Больше не было ни звука. Я тогда полагала, что Цедилов либо снова уснул, либо забрался под одеяло с головой и притаился. Если сейчас его нет... Как он вообще у меня в квартире возник? Как возник так и исчез... Однако мухи теперь не слышно! Что, если он, как князь Гвидон у Пушкина...

Я сошла с ума. Теперь мне это стало совершенно ясно. Но если сходить с ума, то лучше делать это тихо, скромно, необременительно для других. Теперь же два безжалостных свидетеля моего позора бродили по квартире. Вот сейчас, сейчас они все поймут и потащат меня в психушку. Я оцепенела от ужаса: я сошла с ума и сама это понимаю. Разве так бывает?

– Никого, – вздохнул с сожалением Милованов, закончив осмотр квартиры.

– Никого, – торжествовал Грачев. Лицо у него было круглое, как мозоль. От такого пощады не жди. А мне только пощада и была нужна теперь. Я погибла, это ясно. Не выкрутиться!

– Так как же будем расценивать ваш вызов? – тихо наступал Грачев. – Чего вы добивались? Знаете, у нас всякое бывает... Старушки звонят, которым скучно. Шизики. Уфологи. Прочая странная публика. Вас-то куда отнести? Вы, насколько я понял, педагог, вам детишек доверяют...

– Слав, не надо... – попытался смягчить ситуацию гуманный Милованов. Он все-таки имел чуткую душу и не мог равнодушно смотреть на муки несчастной опозоренной женщины. А я готова была провалиться сквозь землю.

И вдруг мелькнула у меня спасительная мысль. Не мысль даже – так, образ, пятно, схваченные боковым зрением и завалившееся в память, как монетка за подкладку.

– Пойдемте за мной, – постаралась я сказать как можно тверже, хотя внутренне таяла и замирала. Это могло оказаться химерой, обманом, фокусом, и тогда – конец...

Нет, не химера. Есть-таки надежда!

– А это что по-вашему? – спросила я, указывая на поношенный черный баул в углу прихожей. Баул стоял на том же самом месте, что и вчера. Цедилов исчез, а баул... Он там был или появился?

Грачев мне не поверил:

– Это что, не ваше?

– Конечно нет! Второй раз этот странный тип оставляет в моей квартире свою сумку, – пояснила я.

– Но зачем?

– Откуда мне знать? Я как раз и хочу, чтобы милиция оградила меня от сомнительных гостей и этой проклятой сумки.

Милованов шагнул было к баулу, но Грачев схватил его за рукав:

– Серый, стой! А вдруг там гексаген? А если это чеченские террористы? Давай лучше бригаду вызовем. Гражданка Седельникова, давайте в отделение пройдем, протокольчик составим. Звони, Серый!

– Погодите! – остановила я их. – Нету там гексагена.

Не хватало только, чтобы сюда прибыла бригада саперов с мудрыми собаками и принялась бы взрывать цедиловские кремы! Тогда я бы точно сдвинулась. Поэтому я поспешила рассказать, что незваный гость второй день забывает здесь свои кремы и заявила, что хочу оформить баул как находку. Наташка вчера еще предлагала сделать это, а я, дурочка, не согласилась.

– Кремы, говорите? – с сомнением переспросил Грачев и присел на корточки у баула. Слава Богу, с тех пор, как я видела цедиловскую сумку в последний раз, она еще больше поистрепалась, и молния вышла из строя. Желтенькие коробочки отлично были видны в прореху.

– Это может быть интересно! Что, если тут наркота?

Грачев запустил руку в глубины баула.

– Здесь этого добра, как дерьма, – удовлетворительно заявил он. – Коробочки разной формы и размеров... Пакетики! Составляй, Серый, протокольчик.

Милованов, прежде чем засесть за протокольчик, отвел Грачева в сторону и зашептал ему что-то на ухо, застенчиво поглядывая на меня. Грачев неопределенно пожал плечами, но все-таки спросил:

– Не может быть?.. Тут мой товарищ предположение высказал... Короче, вы интересная женщина, и не может ли быть, что этот, в плаще, ухаживает за вами? Подъезжает, так сказать? Ну, в койку к вам лезет, косметику дарит... Не может такого быть?

– Нет, – отрезала я. – Такого быть не может!

– Да я тоже Серому говорю, что ерунда. Подарил бы банку-другую, а тут кремом этим полгорода можно умазать с головы до ног, – согласился со мной Грачев. – На презент непохоже... Впрочем, вы песню про Перепетую слыхали? Нет? Там один даме вагон мыла подарил – «хочешь мойся, а хочешь – торгуй»...

– Я не Перепетуя и мылом не торгую, – надменно ответила я, – а сумку эту я передаю вам. Можете выяснять ее происхождение и назначение. И главное, разберитесь, каким образом неизвестный проник с этой сумкой в мою квартиру?

Милованов добросовестно отправился к входной двери, повозился с замком и скоро крикнул нам:

– Следов взлома нет! Вроде нет... Вы ключ не теряли?

– Нет.

– А ваши близкие?

Макс! Макс беспечен, как воробей. Ключи он терял несколько раз. Ручки, линейки, циркули и тетрадки с плохими отметками он теряет ежедневно. О Седельникове и говорить нечего... По моему растерянному лицу Грачев понял, что мои близкие ненадежны, и наставительно сказал:

– Вам надо быть осторожней. Замок советую сменить. И урегулируйте свои отношения с ухажером в плаще! Если это личное...

– Нет! – взвыла я.

– Это вам кажется, что нет! А он взаимности добивается. Вы ведь утверждаете, что он вам не угрожал? Не пытался совершить действия сексуального характера? В квартире ничего не пропало? Так где же состав преступления?

– А сумка? А то, что он в квартиру влез?

– Ладно, ладно, не волнуйтесь! Пойдемте протокольчик составим.

Они сели на кухне за протокольчик. Писал Милованов, причем необыкновенно быстро и ловко. Буквы так и соскакивали с кончика его ручки, как синие муравьи. Грачев хотел было распотрошить баул и зафиксировать, что в нем, какого цвета и формы, но романтический Милованов, уверенный в душе, что эта куча кремов – дар любви, предложил интерпретировать ситуацию так: мне подкинули сумку, я перепугалась и бдительно передала ее правоохранительным органам. Это походило на правду и не требовало занудной переписи цедиловского барахла прямо здесь, на моей кухне. Грачев согласился неохотно и в знак протеста выпил из графина всю кипяченую воду. Я немного успокоилась, потому что поняла: с дурдомом я могу погодить. Я даже решилась намекнуть милиционерам на участие в нашем деле загадочных сил.

– Неизвестный в плаще, Цедилов, упоминал некоего экстрасенса Бека. Как-то они связаны. Вы не слышали о таком? – спросила я со лживой невозмутимостью.

– Бек? Гарри Иванович? – тут же откликнулся Грачев. – А как же! Слыхали.

– По-моему, крайне сомнительный тип...

– Бек? Да что вы! Классный мужик! Большой друг нашего отделения. Он всех нас бесплатно продиагностировал. И членов семей. У моей жены кисту в ухе высмотрел. То-то я поражался, чего она, как дело к вечеру, бесится, орет – устала, мол, и на рыло твое поганое смотреть не могу. Теперь вот сделают ей операцию, может, орать перестанет.

– Бек – человек хороший, – подтвердил и Милованов, не отрываясь от протокольчика. – Он у нас многим помог. У одного нашего участкового по морде шершавые пятна были. Синие такие, на нервной почве. Хороший парень, а личная жизнь не складывалась. Девушки просто шарахались! А Бек только руками маленько помахал – и стал парень гладкий, как младенец. Девушки на него западать начали. Он сейчас сразу с тремя встречается – наголодался. Многие ему даже завидуют.

Уверена, Милованов первый и завидует!

– Нет, никакой Бек не сомнительный, – сказал Грачев. – Правда, может у него с налогами какие заморочки?

– Что ты! – даже вскрикнул Милованов. – Он и налоговиков диагностировал. У них одна сотрудница была вся в угрях. И ноги сильно потели – невозможно было стоять рядом. А ведь дочка состоятельных родителей! Они ее в Германию лечиться возили и к бабке какой-то, знахарке, в Ханты-Мансийск. Ничего не помогло. Нельзя рядом стоять! Бек все мигом выправил. Теперь и стоять рядом можно, и замуж она вышла за завотделом. А скольким он по мелочам помог! Очень хороший человек.

Мне стало ясно: возбудить подозрения правоохранительных органов по поводу Бека не удастся. Этот шарлатан всех опутал, и прыщи свел, и девушку пристроил. Нет, при таком состоянии коррупции в стране где уж найти справедливость! Всюду поспел наш пострел с рожками... Боже, у него ведь настоящие рога, я сама видела! Конечно, в быту они не бросаются в глаза или, может, как-то складываются (есть же такие складные курортные стаканчики для минеральной воды!), но рога есть точно и торчат вовсю, когда он берется за свои черные дела.

– Слышно ли что-нибудь новенькое про паркового маньяка? – без всякой надежды поинтересовалась я.

– Ищем, – бодро ответил Грачев и налил себе кипяченой воды из чайника. – После девицы из «Тканей Европы» новых случаев не было. Улицы патрулируются, так что вы не бойтесь.

– Прочитайте и подпишитесь вот здесь, – сказал Милованов и протянул мне свой законченный труд. Сегодняшние мои приключения, изложенные ритуальным милицейским стилем, выглядели на редкость глупыми. Я жалела, что ввязалась в эту канитель со стражами порядка. Я, правда, узнала, что они обожают Бека и стоят за него горой. Ну, что ж, отрицательный результат – тоже результат. Может, хоть Цедилова отвадить удастся. Чего ему еще надо? Вчера обмарали песком и забросали помидорами, сегодня лишили средств к существованию, конфисковав баул. Должен понять, что лучше будет оставить меня в покое. Он, конечно, юноша туповатый, но не настолько же! Пусть теперь побегает за своими кремами. Может, наконец, угомонится?

Формальности с протокольчиком закончились, милиционеры стали прощаться. Грачев допил воду из чайника. Кипяченой воды у меня больше не было, а из-под крана он не желал – пришлось им убираться восвояси. Судя по всему, им приятнее было сидеть у меня на кухне, чем тащить цедиловский баул к себе и там что-то с ним делать. Интересно, куда они все эти кремы денут? Раздарят женам и девушкам? Пускай! Почему бы Грачеву не осчастливить чудо-средствами жену с кистой в ухе? У меня же на прощанье был припасен еще один вопросик:

– Скажите, ребята, у вас работает – или служит, как правильнее сказать? – такой... капитан Фартуков?

Ребята переглянулись. Милованов пожал плечами, а Грачев наморщил лоб:

– У нас в отделении нет... Но я вроде слышал такую фамилию...

– Он, кажется, умер позавчера, – беспечно подсказала я.

– Ну нет, – убежденно возразил Милованов, – если б из наших кто умер, мы бы знали. Никто в последнее время не умирал.

– Конечно, не умирал!.. А тот, из двадцать первого? – вспомнил вдруг Грачев. – Ну, тот, Серый, помнишь? Что со свидетельницей закатился на какой-то остров на моторке и пять дней там с нею куролесил. Якобы для установления контакта и атмосферы доверия. Жена его с заявлением приходила, розыск объявили, а он тут и нарисовался как ни в чем не бывало. Наверное, это ваш Фартуков и есть.

– Может быть...

Милиционеры с интересом уставились на меня. Должно быть, заподозрили, что я и есть та свидетельница, что куролесила с Фартуковым на острове. Они поспешно простились, и я осталась наедине со своими сомнениями. Первой мыслью было вытребовать Макса наконец домой – тогда бы мне не так боязно было. Однако если Цедилов собрался таким же образом, как сегодня, появляться в моем доме и исчезать, то это нехорошо скажется на ребенке. А уж если Бек тот черт, каким сегодня явился... Нет, Максу нечего делать рядом с нечистой силой!.. Сменить замок? Можно бы попросить Чепырина (с Седельниковым отныне никаких отношений!), но что это даст? Агафангелу любые замки нипочем. Что до Бека, то к нему я больше не пойду. Не знаю, похищает ли он женщин, но его эксклюзивные методы явно гнусные. Не написать ли анонимку в городскую желтую газету «Обо всем откровенно»? Про Бека, про его психотропные средства, про милицию, прикормленную бесплатной диагностикой? Про темный уголок, застеленный драпом, куда он возлегает на пару с пациентками? Могут напечатать, да что толку? Вряд ли эта парочка оставит меня в покое. И какие скользкие оба, никак не хотят прямо сказать, чего добиваются…

Мои мысли бегали по кругу, нагоняя друг друга, перемигиваясь, повторяясь. Они страшно мне надоели. Как-то отделаться от них, подставить им подножку, сбить с колеи можно, только переключившись на другое такое же прилипчивое занятие. А не позвонить ли Наташке? Что-то после вчерашнего сеанса ничего от нее не слышно. Я бросилась к телефону.

– Юлик! – отозвалась Наташка непривычно слабым голосом. – А я боялась тебе звонить. Как-то не по себе от твоих приключений. У меня в голове все тоже перестало укладываться... Так хорошо все было, и вдруг...

– С тобой что-то случилось? – испугалась я.

– Со мной нет... Ты помнишь, вчера, у Бека...

– Еще бы! Кстати, ты почему меня не дождалась? Со мной такое было!

– Юлик, прости, у меня как раз время начиналось в тренажерном зале. Недешевое оно. Чертово похудание! До чего эти железки надоели! Лучше б я шпалы клала, была бы хоть стране от этого какая-то польза. Главное, аппетит после зала у меня просто бешеный. Вчера вот после нагрузок полторы пиццы умяла. С колбасой. Итог: пахала, как лошадь, а прибавила двести грамм! Но двести грамм, Юля, это ерунда! Главное – Бек... Я всего ожидала, только не этого! Этого я не просила! Да если б я знала, ни за что бы не согласилась! Это ни в какие ворота...

– О чем ты говоришь, не понимаю?

– Ох, и подумать страшно... Бек-то вчера мне руку ниточкой обвязал, наобещал сексуальную привязку. Мол, Вова ко мне будет испытывать физическое влечение. А с толстозадой будет покончено в три дня... Я-то думала, что Вова ее просто бросит... Такого я не просила!

– Чего такого? Говори яснее!

– Толстозадую машина сбила. Какая-то «Мазда» сливового цвета. За рулем вроде девка была в темных очках. Сбила и шваркнула дальше, только пыль столбом. Ни «Мазды», ни девки не нашли.

– А толстозадая?

– Насмерть! На месте, не приходя в сознание. И это в первый же день... Я этого не просила! Господи, если б Вова знал! Ужас какой-то... Я ее вроде как заказала, понимаешь? За триста всего рублей!

– Успокойся! Просто совпадение.

– И это говоришь ты? После всех штучек с маньяком?

– Маньяк – это цветочки! – успокоила я подругу. – Слушай, что было вчера...

Я рассказала Наташке про вчерашний сеанс рогатого Бека, про сеанс сегодняшний, про баул, про милиционеров. Бедная Наташка утратила остатки своего здравомыслия и ничего не смогла мне сказать, кроме как:

– Нам выпить надо. Приходи ко мне. Черносмородинная, кажется, осталась... Кстати, тебе привет от Димы Сеголетова. Ты ему очень понравилась: и попка, и все остальное...

– Ответа не будет. Можешь передать, что его попка, напротив, мне совсем не приглянулась.

– Зачем ты так сразу? У него своих проблем вагон. Представь, его вчера ячменями обкидало. Перекосило всего – ты бы не узнала. Прямо сватья Бабариха. А ведь какой красивый парень! Так что пока он привет передает, а сам с тобой встретиться не может. И практику не открыл. Ну, вообрази, увидит шизик или алкаш этакую рожу – последние мозги набекрень съедут.

Бедный Дима! Он тоже пострадал. Я нисколько не сомневалась, что его ячмени – проделки пакостного Бека.

Глава 11

На мраморных ступенях

И Наташка бедная! Кончина толстозадой перевернула все ее привычные представления о мире. Она болталась теперь вверх тормашками в немыслимом хаосе, нигде не находя ни опоры, ни спасения. Черносмородинную, как выяснилось, она еще до этого выпила, и мы маялись между беленькой, не лезшей мне в глотку, и каким-то ликером с мощным парфюмерным запахом. Наташка все время испуганно оглядывалась и ожидала, что вот-вот от стены отделится бледный призрак толстозадой и удушит ее. Она призналась, что жгучие ласки Вовы, очевидно, насланные Беком, ей теперь кажутся неестественными и не будят ответной страсти. И сон видит все один и тот же: она идет куда-то, но попадает непременно в Аликов морг. Самого Алика там нет, зато рядами лежат сбитые «Маздой» покойники. Они противно шевелятся под простынями и норовят вытащить у Наташки из сумки кошелек.

Я утешала подругу, как могла – главным образом тем, что мне не легче. Появление Цедилова в моей постели Наташку нисколько не удивило. «Это все одна шайка, – заявила она. – И зачем мы с тобой потащились к Беку? Не трогай лиха...» Я согласилась. Все напасти были сущей ерундой в сравнении с ликером: у меня было полное ощущение, что я целиком проглотила кусок земляничного мыла.

Когда я вошла в свою квартиру, то сразу поняла, что в ней кто-то есть. Конечно, поначалу я надеялась на лучшее.

– Макс? – весело закричала я и вообразила своего милого мальчика на диване с книжкой (он таки усналедовал кое-что из замашек Седельникова и даже на диване возлежал в той же позе, что и папочка. Зато книжки выбирал поинтеллектуальнее).

Ответа не было. Черные туфли небольшого размера, аккуратно стоявшие у порога, показались мне знакомыми. Кусок ликерного мыла сразу взмыл в глотке и перехватил дыхание. Я пошла на чужой, еле слышный звук и обнаружила у себя на кухне Гарри Ивановича Бека. Он сидел за столом и жадно поедал мои котлеты. Я потеряла дар речи. Да и что я могла сказать с этим мылом в горле!

Гарри Иванович вежливо улыбнулся:

– Добрый вечер! Вот ждал вас и решил немного подкрепиться. Голоден, как черт! Где вы бродите по вечерам? Это небезопасно в наше непростое время. А подруга ваша в утешениях не нуждается. Это на редкость толстокожий и самодостаточный экземпляр. Вам о себе подумать надо.

После вторжения Цедилова я уже ничему не удивлялась, но все-таки спросила:

– Что вы здесь делаете?

– Ужинаю пока. Люблю холодные котлеты! Это спутники моей трудной, неустроенной жизни. Не могу сказать, что мечтаю о ласке или домашнем уюте – это удел заурядных натур. Однако наесться холодных котлет никогда не мешает. И потом, должен же кто-то их съесть, не то пропадут.

– Я не про котлеты, ну их. Что вам нужно от меня?

Бек стал жевать медленнее.

– Юлия, – сказал он мягко, – я как раз и пришел, чтобы расставить все точки над i. Хватит ходить вокруг да около. Ты мне нужна. В моей трудной, неустроенной жизни...

– Я милицию сейчас вызову!

Бек расхохотался своим неприятным трескучим смехом:

– Милицию? И много у тебя проку с Гешкой вышло? Время только потеряешь.

– С каким Гешкой?

– Да с Цедиловым! Он что-то сюда зачастил. Вот я и решил: хватит туману напускать. Да и Гешка мне надоел – вечно маячит рядом и мешает. Поэтому, Юлия, сядь, съешь котлетку. Разговор будет долгий.

– Не сяду! Я совсем не хочу с вами разговаривать. Лучше вам уйти. Бросьте ваши штучки! Я терпеть не могу астрологии, хиромантии и прикладного чародейства. Хочу спокойно жить!

– Вранье, – парировал Бек. – Ты уже два раза ко мне приходила – сама, без принуждения...

– Это Наташка!..

– Какая Наташка? Наташка не при чем. А ты мне нужна, ты мне подходишь, как никто. Еще когда ты из троллейбуса выпрыгнула, я понял: да это же она!

– Все-таки это вы были? Фартуков?

– В некотором роде. Когда ты узнаешь меня поближе, то поймешь: нет ничего конечного и единственного в этом мире. Имена небесмысленны, но одно и то же мы именуем по-разному...

– Короче, врем! И капитана Фартукова никогда не было? И он никогда не умирал? Так кто же тогда куролесил на острове со свидетельницей?

– Ну, не я же, – поморщился Бек. – Я что, похож на пошляка, который пьянствует в кустах с какой-то дурой? Фи. Это другой Фартуков.

– Их что, Фартуковых, двое?

– Пока двое. Будет столько, сколько ты пожелаешь.

– Да не желаю я ни одного! И вас тоже видеть не хочу. Чего вы ко мне привязались?

Гарри Иванович шумно вздохнул:

– Эх, если бы, как выразился один киногерой, для нашего дела не нужны были красивые бабы...

– Ага, вам требуется ассистентка для фокусов?

– При чем тут фокусы?.. Уф, я вроде уже и сыт. Чайку бы теперь. Конечно, «бокалов жажда просит залить горячий жир котлет»... Но то горячий жир! А холодные котлетки, да еще позавчерашние, надо заливать только чаем. И я предусмотрел – смотри, кипит! Заварка у тебя «Золотой слон»? Дрянь, но что сделаешь. Мы ее зато побольше сыпанем. А вот сахару не надо! Сахар – это вульгарно. Мед бытия, сладость минуты мы должны добывать сами, а не брать из сахарницы. Садись рядом, Юлия! И обними меня...

– Не буду! – шарахнулась я в сторону. Бек сейчас ничего не имел в себе волшебного и могущественного – просто разомлевший от пищи потертый ловелас. Я присмотрелась к его коленкам, ожидая найти козлоногость. Да нет, вроде в ту сторону гнутся...

– Ну хорошо, обнимешь потом, – не стал настаивать Гарри Иванович и шумно хлебнул чаю. – О, потом ты, Юлия, на стены полезешь от желания обнять меня, а я еще посмотрю, позволить или нет. Вспомнишь ты еще этот вечерок и этот чай! Кстати, и интерьер тут мне не слишком нравится. Этот кафель был бы уместен разве в сортире, да и то в каком-нибудь общественном месте – на автовокзале, в райсобесе, в диетической столовой. Как ты с твоим тонким, утонченным даже вкусом могла выбрать такой гадкий кафель?

– Я выбрала то, что мне по средствам, – огрызнулась я.

– Уловки женской скупости! Ты тратишься только на тряпки, как императрица Жозефина. Ведь тебе, Юлия, по средствам мрамор. Каристский мрамор – нежный, зеленоватый, чуть прозрачный – ровно настолько прозрачный, что ловишь себя на мысли: он лишь кажется прозрачным оттого, что так прохладен. А? Он прохладен?

Он провел по мрамору костлявой рукой.

– Прекрасно полирован, да? Вот эта легкая муть, как бы соринки – знак благородства. Фальшивое либо пестро, либо чересчур однородно. Не надо, Юлия, увлекаться пластиками, акрилом и синтепоном. Все это грубо, противно на ощупь и невероятно зловонно, когда горит. Ведь даже пепел должен быть благороден. То есть серебрист и нежен. Никак не вонюч! Сядем-ка здесь, подальше от пластика...

Этот мрамор – ума не приложу, откуда он взялся? Ничего подобного не было никогда на моей кухне. Некоторое время маячил еще сбоку и мой чайник, и мои кастрюли, и палевый мой круглый плафон матового стекла (Седельников, когда хотел меня позлить, называл его мочевым пузырем), но скоро благородный мрамор затмил и оттеснил куда-то эти вульгарные предметы, и мы уже сидели с Беком на широких ступенях. Только вот где сидели? Сначала я решила, что мы в краеведческом музее, потому что в нашем городе нигде больше этаких мраморных ступенек не сыщешь. Но музейная лестница круче, и вид у нее почти такой же общественный, как у презираемой Беком диетической столовой. Я также припомнила, что в музее над лестницей картины висят. Бывая с учениками на экскурсиях, я много раз пыталась эти картины разглядеть. Они так искусно повешены, что только лоснятся и отливают на свету, а медные этикетки под ними так малы и далеки, что я до сих пор не знаю, какие это картины и что на них изображено. Да и к чему говорить про картины, если их рядом с Беком и близко не было. Было только небо – летнее, теплое и светлое. Такое невозможно в сентябре. Как и из чего Бек его соорудил? Мне только минуту жалко было рассеявшихся, пропавших неизвестно куда чайника с плафоном – безобразных, но родных. Небо меня озадачило. Откуда Бек прознал, что я люблю лето? Слишком люблю, и именно люблю такое небо и такую тишину, и чтобы у щек тихо веяли теплые воздушные струйки с запахом травы, горячей земли и опавших фруктов. Именно такие длинные дни люблю, люблю долгие неяркие закаты, ясные тени, круглые пятна солнца в листве. Люблю, чтобы тучи серых кузнечиков бесшумным фонтаном вспархивали из-под ног и тут же прятались в траве. Люблю слушать непонятный слабый шум, и песок, и зуд мириад невидимых существ, которые дышат и живут где-то вокруг меня, и я их не вижу и не знаю. Чьи это неясные голоса, и плач, и смех?

Я не могла оторвать глаз от сотворенного Беком неба, а сквозь небо начала проступать уже какая-то картина: круглые кроны деревьев, тени под ними, холмы, плохо различимый в зелени белый дом, дорога. Все было будто знакомое, но я не могла вполне ничего рассмотреть – и не могла насмотреться. Нельзя было насмотреться, как нельзя надышаться ни перед смертью, ни вообще никогда.

– Я говорил, Юлия, что ты будешь со мной, – самодовольно заявил Бек. – Ты ведь рождена для иной жизни. Бежать в школу, толкаться с головной болью в троллейбусе, слушать декламацию Гультяева... Фу! А еще беременная Вихорцева... Не ходи к ним больше.

На Гарри Ивановиче не было уже ни черного пиджака из синтетики, ни узких брючек. Он вообще был не в привычном черном. Бурые с пурпурным одежды скрывали теперь его худобу и козлиные, я уверена, ноги. Лицо его стало моложе и мягче, а руки в кольцах глаже. Но пел он все то же:

– Я не могу без красивой женщины. Война, политика, религия даже, искусство даже обойдутся без женщины. Но магия! Я уперся, Юлия, в стену, и чтоб сквозь нее пробиться, мне нужен инструмент – не железо, не камень, всего лишь твоя душа. Тебе на так называемом этом свете делать нечего – грубые заботы, болезни, дураки. Скорая старость и смерть заберут тебя, как и всех прочих, в свою зловонную общую яму. А стать бессмертной, всегда молодой? Не чувствующей тяжести недужного тела? Надо только захотеть! И знать. Я знаю много, мне теперь ты нужна, нужна твоя стихийная энергия, интуиция, чуткость. Ты нежна и изменчива, как перламутр, ты решительна и поэтична, у тебя бешеное воображение. И потом, ты глуповата. Я-то мудр и сведущ, поэтому нужно добавить обязательно немного глупости, как пол-ложечки сахару в суп. Не обижайся! Если б не твоя глупость, я никогда не обратил бы на тебя внимания.

– Все! Я поняла! – вскричала я. – Значит, я должна стать ведьмой? Этакой кудластой стервой, которая совокупляется с козлами и чертями? И у меня вырастет хвост?

Я была вне себя от злости. Первое очарование ясного неба, расстилавшегося то ли передо мной, то ли во мне, прошло. К тому же раздражало, что я никак не могла разглядеть дорогу и белый домик. Даже, казалось, чем больше я на них смотрела, тем они становились смутнее и призрачнее. Обман, все обман!

– До чего вульгарные представления! – сморщился Бек. – Так и прет из тебя училка и программа средней школы. Ну, посмотри на меня! Похож ли я на черта?

– Похожи! Как раз похожи! У вас ноги козлиные, я сама видела. Даже репьи к ним пристали.

– Что ты городишь, Юлия! Где же козлиные? – не согласился Гарри Иванович и выпростал из буро-пурпурных складок левую ногу – голую, белоснежную, идеальной формы. Он покрутил ею в воздухе и даже пошевелил пальцами с жемчужными розовыми ногтями.

– Это не ваша нога, – запротестовала я. – Вы – зрелый мужчина, руки вон какие волосатые. А эта нога скорее бабская.

Бек вздохнул, спрятал белую ногу и выставил другую, покрепче и посмуглее, но тоже левую и тоже идеальную.

– Эта подходит?

– Да сколько их там у вас! – изумилась я.

– Сколько хочешь. И какие хочешь.

– Значит, там есть и меховая, с копытом!

– Ну, есть. И что? Да она еще тебе больше всех прочих нравиться будет! Все в наших руках, Юлия. Я же говорил: теперь все будет, как ты захочешь. Тело – это тьфу, косная шкурка. Если уж у тебя такие низменные вкусы, выбирай любого голливудского скомороха. Из мешка с мясом, от которого вы, дуры, с ума сходите, я поднапрягусь, вытолкаю слепую, актерскую, слюнявую душонку и предстану перед тобой прекрасным идиотом. Хочешь? У, вы все этого хотите! Не понимаете, что могучая душа всевластна, а прочее – только платье. Сама быть может, желаешь переодеться? Меня, например, ты, какая есть, вполне устраиваешь, я-то не дурак. Зато ты... Не девочка ведь – сколько годков-то? Что-то убрать, что-то подтянуть? Чтоб не отвлекаться потом на чепуху. Потом – за работу! Учиться, учиться, учиться, как завещал великий Ленин!

– У меня и без вас высшее образование, – возразила я.

– Милая, прелестная дурочка! – захохотал Бек. – Тебе надо учиться. Тайное знание наполнит тебя, и ты станешь властвовать над душами, над материей, над временем! Что перед этим все утехи плоти! Ты забудешь о них. Совокупляться с козлами! Зачем? Разве что на досуге... и то полезнее в картишки переброситься. Но если уж ты так чувственна – это случается с очень нервными натурами – то пожалуй. Я сам дам тебе неслыханные наслаждения. Ноги мои ты уже видела – выбирай любую! И все остальное – тоже! Какое хочешь! Прямо сейчас ты познаешь оргиастические восторги древних таинств...

Гарри Иванович решительно рванул с плеча золотую пряжку, придерживающую бурые одежды. Те поползли вниз, но я так и не увидела никаких оргиастических чудес, потому что кто-то дернул меня за рукав и сказал в ухо: