Текст книги "Прошлой осенью в аду"

Автор книги: Светлана Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Не надо! – воскликнула я, но тут же осеклась. Многолетний инстинкт наступил на горло глупому порыву: никуда не денешься, Чепырин оставался вариантом, и нельзя просто так спустить его с лестницы. Я взяла себя в руки и поправилась:

– Конечно, надо! Я только хотела сказать, что у меня сейчас сложились чрезвычайные обстоятельства...

Евгений Федорович задрожал ноздрями и изрек саркастически:

– Понимаю! Снова ваша больная подруга!

– Нет, что вы! Ей сегодня гораздо лучше. Не в этом дело.

– Вас ждет мужчина?.. мужчины?..

Это было сказано нутром, так рокочуще и нечленораздельно, что стало ясно: отныне у нас с Чепыриным настоящий роман. Неизвестные пьяные мужчины, где-то плотоядно якобы ждущие меня, делали меня неотразимой в глазах Евгения Федоровича. Он прежде буквально заставлял себя сблизиться со мною, чутким, понимающим собеседником, – авось ему будет скучно, но надежно. Теперь же я была лжива, мучительна – стало быть, желанна.

– Как вы красивы сейчас! – подтвердил он свистящим вздохом мои догадки. – Я многое, многое могу простить, только не лгите! Он... или они... ждут?

Он так тяжело и жалобно дышал, что мне жаль было его разочаровывать. Не сказать ли, что меня ждут двое страстных армян, с которых делают портреты на кружках? Но я решила не запутывать ситуацию и объявила напрямик:

– Меня только что обокрали!

Евгений Федорович слабо и недоверчиво улыбнулся. Мой рассказ даже мне самой показался неправдоподобным, хотя я не упомянула ни про обморок, ни про ведерко с песком. Проделки Седельникова я тоже не стала особенно расписывать, просто объявила, что он монстр. Чепырин все равно ничему не верил.

– Евгений Федорович, да это судьба, что мы с вами встретились! – вдруг осенило меня. – Пойдемте вместе на Фокинский рынок. Вы поможете мне отобрать украденное у Седельникова. Прошу вас! Мне так нужна мужская поддержка!

– Я, собственно, только хотел объясниться... Правда, я отменил вечерние частные уроки, – замямлил Чепырин. – Я не ожидал, но...

Наверное, он боялся, что монстр Седельников набросится на него и поколотит. Объясняться и дышать в телефон он умел, но физическое взаимодействие с соперником ничуть его не привлекало. Однако и отказаться было неловко, и я под руку свела его с лестницы.

Нечего и говорить, что на скамеечке у подъезда в обществе местных старух сидел не кто иной, как Цедилов, сексуальный маньяк в белом плаще.

Глава 8

Золотая баба

– Я не осмелился подняться к вам. Мне казалось, это вас напугает. Сидел тут, думал, как быть – и вдруг, вы! Конечно, вы не заметили, но я у вас свой товар оставил, – сказал маньяк (или не маньяк? для ясности буду пока называть его маньяком). Он встал со скамейки и направился ко мне с кроткой улыбкой. Попробовал бы он еще раз сунуться в мою квартиру! Плащ он, конечно, немного отряхнул, но в лучах СОЛНЦА тусклой алмазной пылью поблескивал песок на его кудрях, да и лицо было грязноватое. Он улыбался и мне, и Евгению Федоровичу, но последний на улыбку не ответил, только оглядел маньяка с головы до пят и недовольно напряг щеки. Он явно и со вкусом ревновал.

– У меня больше вашей сумки нет, – сообщила я маньяку. – Ее унес мой бывший муж. Если мы сейчас поспешим и подъедем одну остановку до Фокинского рынка, то еще застанем его на работе. Вот Евгений Федорович любезно согласился меня сопровождать. Это не лишнее: Седельников человек тяжелый. Давайте не мешкать, он Бог знает что может учудить!

Я и сама знала, что: продаст баул по дешевке, а котлеты слопает. Те самые котлеты, что предназначались для Чепырина. Раз так, значит, я имею моральное право тащить Евгения Федоровича на бой с Седельниковым. За котлеты. Бедный физик уже учуял, что пахнет жареным, и с удовольствием бы откланялся, но присутствие молодого кудрявого маньяка его раззадорило. Он решил не отступать. Когда мы втроем двинулись к остановке, он подхватил меня под локоток, тогда как маньяк плелся несколько сзади. В троллейбусе он все время пытался свой элегантной фигурой оттеснить от меня маньяка, многозначительно дышал мне в лицо и делал какие-то странные движения губами, будто дул на ложку. Я все больше укреплялась в мысли, что Чепырин не такой уж безобидный вариант, каким мне всегда казался.

Фокинский рынок на погожем закате шумел, пестрел, трепетал на ветру гирляндами кофточек и рейтуз. Лишь в магазине «Все для дома» было спокойно и прохладно. Мы сунулись в будку, которая торчала в углу зала. Над ней на веревочках подвешенные буквы складывались в слова «Мастер на все руки». Самого мастера не было, однако эффект присутствия он организовал грамотно: на его столе, раскинув погнутые спицы, лежал какой-то розовый зонтик, инструменты живописно располагались около, а небрежно отодвинутый стул служил вешалкой для пестрого клетчатого пиджака с сальным пятном вокруг нагрудного кармана. Продавщицы близлежащих отделов бытовой электроники и богемского стекла от безделья до того были сонные, что ничего не могли рассказать нам о мастере на все руки, а только медлительно, как рыбы в аквариуме, таращили глаза. Напасть на след Седельникова удалось лишь с помощью уборщицы. Она вытряхивала на пороге голубой синтетический коврик и норовила пустить облако пыли в сторону соседнего посудного магазина «Эллада» (это, должно быть, конкурирующая фирма). Уборщица сухо намекнула, что Шурик Седельников сейчас в подсобке и будет не скоро. Тогда я подпустила туману о некоем срочном деле, касающемся сына Шурика (действительно, чем я буду вечером кормить Макса, если не верну котлет?) Сердце уборщицы дрогнуло, и она повела меня в заповедные глубины здания, где было еще прохладнее и спокойнее, чем в зале. За нами, торопливо шаркая, двинулись Чепырин с маньяком.

Седельников обнаружился в одной из задних комнатах. Вернее, там восседала бывшая фирма «Монархия-плюс» в полном составе. Монархисты непринужденно расположились вокруг стола, на котором я увидела не менее тридцати початых бутылок пива «Бубликов», большую тарелку соленых помидоров, грубо накромсанный хлеб и пирамиду моих котлет.

– А, Юлёк! – с фальшивой радостью вскрикнул Седельников и тут же попытался прикрыть котлеты куском пыльной клеенки. – Как дела? Какими судьбами?

– К нашему столу! Просим! – промямлил и Игорюха. От пива он слабеет и пьянеет больше, чем от водки. Мир не видывал рожи противнее!

Я не удостоила их ответом, подошла к столу и начала складывать в полиэтиленовый пакет оставшиеся котлеты. Негодяи сожрали почти половину!

– Но, но! – попытался оттолкнуть меня пьяный неверной рукой Игорюха и попал по бутылке, которая плюнула в него мочеподобной струйкой «Бубликова». Алеха, по натуре более молчаливый, не издал ни звука, зато схватил сразу две котлеты и надкусил. Мне пришлось газету, на которой лежали котлеты, подтянуть к себе, чтоб больше покушений не было.

– Ребенка объедаете, бесстыжие! – только и сказала я. Седельников уставился на меня наглыми бледно-коричневыми глазами. Он сделался злой и куражливый. Я очень хорошо знала его таким: с тем же выражением лица он лил себе подмышки французские духи.

– Ты, Юля, стервеешь, – наконец сказал он, с сожалением комкая промасленную котлетами пустую газету. – Ты главная женщина моей жизни, и тебе-то я могу сказать правду: с годами ты стервеешь! Да ты почти уже стерва. Тебе, знаешь ли, хорошего мужика надо. Чтоб пил и бил.

– Как вы можете! – воскликнул Евгений Федорович. Все это время он стоял в дверях и пыхтел, как недовольный еж. Седельников пригляделся к нему:

– Кто это там? Это, что ли, твой, Юля, хахаль? Это ты теперь так мелко плаваешь? Теперь ты довольствуешься обществом неполнозубых? Стареешь, значит.

Евгений Федорович побурел, но не нашелся, что ответить. Он не привык к такому хамству. Я же уложила котлеты в сумку и сказала:

– На личики своих собутыльников погляди: незаменимое рвотное средство.

– Но, но! – снова взмахнул вялой рукой Игорюха. На этот раз бубликовские бутылки градом посыпались на пол и долго еще катались под столом. А я оглядывала подсобку, но нигде не заметила никаких признаков маньяковского баула. Куда же этот подлец его спрятал? Седельников беспокойно следил за мной, и я поняла, что он сотворил какую-то гадость. Сейчас начнет хамить, чтобы отпугнуть меня и замазать содеянное. Я решила не упускать инициативы и повернулась к двери:

– Евгений Федорович! Заходите, пожалуйста... И вы заходите...

Я подошла к маньяку и шепотом спросила:

– Как вас зовут?

– Моя фамилия Цедилов, – ответил он тоже шепотом. – А имя редкое – Агафангел. Можно Геша. Или по фамилии. А я вас знаю, как зовут, давно знаю, – Юлия.

Вот и не соврал Гарри Бек! Это действительно Цедилов. Осталось только узнать, маньяк он или нет. Но это потом...

– А теперь, Седельников, признавайся, – начала я официально, – куда ты дел сумку. Большую черную сумку, которую стащил сегодня из моей квартиры.

Седельников театрально развел руками:

– Юля! За кого ты меня принимаешь? Алеха, слышишь? Я что-то, оказывается, стащил! Когда и где я что-то тащил? Это гнусная инсинуация! Если у тебя что-то пропало, Юля, начинай не с меня. Ты давно и хорошо меня знаешь. Начни лучше со своего хахаля. Вижу, вижу, он из тех, кто сулит одинокой женщине три короба женитьб, а сам потихоньку подворовывает ложки и постельное белье.

– Но, знаете!.. – выкрикнул Чепырин и поперхнулся слюной. Нет, это он не знал Седельникова. Тот сел уже на своего конька:

– Юля, погляди на него! Как он весь пятнами пошел. Значит, он это! Он! Смотри-ка, что это там спереди у него оттопыривается? Думаешь, это брюхо? Отросшее, потому что он с детства слишком много ел сливочного масла? Ничего подобного! Он прячет там большую черную сумку из твоей, Юля, квартиры! Давайте разоблачим его прямо сейчас. Вырвем жало! Алешка, Игорюха, давайте обыщем этого хмыря! Он обобрал женщину моей судьбы!

По этому призыву монархисты, до того довольно тупо следившие за происходящим, стали выбираться из-за стола. Это у них выходило плохо, но Евгений Федорович все равно побледнел, стремительно попятился и наступил при этом на мокасин маньяка. Тот охнул, но не сошел с места и, волнуясь, обратился к Седельникову:

– Зачем вы ломаете эту нелепую комедию? Как не стыдно! Гораздо достойнее будет сказать правду.

– Юля! – взвыл разыгравшийся Седельников. – А это что за чудак из шестого «бэ»? Его-то зачем притащила? Тут что, выездное заседание кружка юных заик? К чему вообще здесь целый табун каких-то недоумков? К чему нам посторонние? Мы что, Юля, не можем поговорить в интимной обстановке, с глазу на глаз? Ведь у нас есть о чем поговорить. И я готов! Мы будем, будем говорить о наших непростых отношениях, о нашем трудном счастье...

– Не паясничай! – взорвалась я. – Отдавай сейчас же сумку!

Седельников внезапно перестал отпираться.

– Юля, зачем тебе столько косметики? – спросил он совсем другим, мягким, комнатным голосом. – Я знаю, не надо тебе столько. Я все понимаю, хочешь продать выгодно, выручить деньжат. Коммерция! Но ты, Юля, ты – эфирное создание и, прости за откровенность, глупа в этих делах, как пробка. Так не лучше ли будет, если я загоню выгодно это барахло и куплю Максу ирисок?

Я бы, ей-богу, с удовольствием тут же стукнула мерзавца «Бубликовым», но мне нужен был баул.

– Давай сумку, – потребовала я, – она не моя.

– А чья же, позволь узнать?

– Моя, – скромно признался маньяк Цедилов.

– Вот уж кому-кому, а тебе я ничего не отдам, – снова взъерепенился Седельников. – Я бы вернул еще сумку этому похитителю пододеяльников: он в летах, помят жизнью и совершенно необаятелен. Но делать любезности нахальному щенку! Который, может быть, отнимает у меня последнюю надежду на соединение с любимой женщиной! Который соблазняет ее свежестью щек!.. Нет, ни за что!

– Седельников, я ударю тебя бутылкой, – предупредила я, – а потом мы пойдем в милицию и напишем заявление о краже!..

Цедилов схватил меня за рукав:

– Погодите! Не надо так! Разве вы не видите, что на самом деле ему очень стыдно? Эта бравада напускная. Некоторые от стыда краснеют, а он вот ругается. Давайте подождем... Он слишком застенчив и горд, и надо его щадить...

Мы с Седельниковым удивленно переглянулись. Седельникова даже перекосило от обиды.

– Что ты сказал? – прошипел он. – Кто тут застенчивый? А если за это по соплям?

– Ну, почему вы стыдитесь своей нежной, кроткой души? Вам хочется прослыть неотесанным болваном. Зачем? Ведь вы тонки, интеллигентны, ранимы, – не унимался Цедилов.

– Мы ранимы? – заорал вконец взбесившийся Седельников. – Нет, это я тебя сейчас раню!

Он выскочил из-за стола, валя бутылки и отбрасывая стулья. Я думала, что он будет бить Цедилова, но он просто швырнул в нашу сторону большой и зыбкий соленый помидор. Сверкнули рыжие брызги, а помидор, едва не задев Цедилова, с грустным чмоканьем опустился на грудь Евгения Федоровича.

– О, нет! – вскрикнул Цедилов – Он попал в вас? Какая несправедливость!

– Сейчас справедливость восторжествует! – рявкнул Седельников и второй помидор метнул точно Цедилову в лоб. Я подняла истошный крик. Оживились немного и Алеха с Игорюхой.

– Ты, Сашок, того... – пробормотал Игорюха и спрятал тарелку с помидорами под стол.

– Вам ведь будет потом стыдно… И сейчас уже стыдно… – грустно сказал Седельникову Агафангел, отираясь знакомым мне серым, слипшимся платком.

Я попыталась промокнуть бумажной салфеткой рдяные капли с груди Чепырина.

– Это надо сразу же замочить в холодной воде, – лепетала я. – Боже, боже, какой изверг! Почему он не оставит меня в покое? Идите быстренько домой, Евгений Федорович, и замочите пятно.

А завтра – в химчистку. Или сегодня еще не поздно? Боже, боже!

– Ваш бывший муж – чудовище! – сказал Евгений Федорович, тяжко дыша. – Его нельзя держать среди цивилизованных людей!

– О, напротив! – возразил подскочивший к нам Цедилов. От него сильно пахло солеными помидорами. – Он так раним! он в душе дитя! нет, подросток! Он жаждет внимания, любви, восхищения, а ничего этого нет, и вот он начинает грубить и безобразничать. Он такой же, как и все дети!

– И «Незнайку» читает, – вставила я.

– Странные у вас понятия, молодой человек, – сказал недовольно Евгений Федорович, – ведь этот тип много старше вас. Разве бывают такие дети? Вон у него мешки какие под глазами!

– Я не о мешках, я о душе говорил. У него душа ребенка. И золотое сердце! Он еще будет нашим другом. Мы только подождем немного...

– Жди, жди! Он твою сумку Чупачупсихе за триста рублей загнал. Теперь ищи – свищи, – вдруг влез в разговор молчавший дотоле Алеха.

– Как? – крикнули мы разом с Цедиловым.

– Квак, – грубо ответил Алеха.

Я тут же бросилась к Седельникову.

– Это правда? Ты это сделал? Подлец, подлец! Всего за триста рублей? Как ты мог! Что это за Чупачупсиха такая, откуда ты ее взял? Как ты мог? Неужели за триста? Наташка сказала, что там добра на две тысячи!

– На две с половиной, – печально уточнил Цедилов. – Это все, что я имею. Но мы подождем...

– Не собираюсь я ждать! – вскричала я. – Сейчас же все надо вернуть! Ты знаешь ее адрес, негодяй?

Алеха снова встрял в разговор:

– Какой адрес? Тут она, под гастрономом сидит. Дотемна. Только ничего у вас не выйдет, – баба зверь. Раз товар, считай, даром взяла, то своего не упустит. Поминай теперь денежки как звали.

– Ну, это мы посмотрим, – решительно сказала я. – Пошли-ка к гастроному!

– Я не пойду. Неловко, – стал упираться Седельников. Он как-то сник, забился в уголок и посматривал оттуда изумленно на странного Цедилова.

– Тебе неловко? А воровать ловко? Меня позорить ловко? – наступала я.

– Очень уж посидеть захотелось с ребятами. Тебе этого не понять. Ты черствая, как крекер. Мы так давно не виделись, нам посидеть захотелось...

– И ты, конечно, смотался ко мне, стащил наши с Максом котлеты да еще и прихватил имущество этого вот... гражданина? А эти двое почему не пошли воровать?

– Тебе не понять, что такое дружба...

Я взорвалась:

– Хватит врать! Пошли! Веди нас к гастроному.

– Но у меня уже нет тех трехсот... Мы потратились...

– Подлец, подлец! Сколько ты профукал?

– Сотню.

– У меня тоже столько нет... Что же делать?

Молчаливый Алеха вынул из кармана толстую пачку денег, перехваченную резинкой, отделил сотню и швырнул на стол. И это животное с таким-то рулоном бросалось на мои котлеты, будто неделю голодало! Наша антипатия всегда была обоюдной.

– Мелочная все-таки Юлька, – изрек Алеха. – Правильно ты, Сашок, сделал от нее ноги.

В глазах Седельникова мелькнула вроде бы даже слеза, но сотню он взял. Мы вчетвером вышли из магазина. Измученный, усталый, с пятном на груди Чепырин стоически плелся вперед.

– Евгений Федорович, вам надо домой спасать пальто, – сказала я. – Спасибо, вы мне очень помогли. Не знаю даже, что бы я делала без вас. Пропала бы совсем!

Седельников фыркнул. Чепырин обрадовался, что ему не надо больше рисковать в этом непонятном деле, приосанился, крепко поцеловал мою руку и сказал многозначительно:

– До завтра, Юленька. Я многое сегодня понял. Вы всегда можете рассчитывать на меня!

Избавившись от Евгения Федоровича, мы смогли увеличить скорость и приблизиться к гастроному. Он примыкал грязным боком к ограде Фокинского рынка. Вдоль его витрины сидели мелкие торговки, в основном старухи всевозможных типов и кондиций. Перед ними на тряпочках, ящичках и коробках лежала всякая ерунда от сигарет, дешевых заколок и кладбищенских четных букетов до головок чеснока и поношенных сандалий. Чупачупсиха специализировалась на жвачках, шоколадках и леденцах. В центре ее ящика возвышалась какая-то пластмассовая штука, из которой ежом торчали известные карамельки на палочке. Им, наверное, и была обязана Чупочупсиха своим прозвищем. Я очень обрадовалась, когда увидела на чупачупсихинском ящике среди жвачки и прочего товара знакомую желтую коробочку с кремом гейш. И баул тут же стоял, довольно еще пузатенький. Кое-что в нем, наверное, уцелело.

– Вон она, сумка! – закричала я. – Нашли! Берите ее!.. А где же торговка?

Действительно, торговки при ящике не было. Окружающие старухи смотрели на меня крайне недружелюбно, совсем как туземцы на капитана Кука. Одна из них, со зловещей, огненной химической завивкой вокруг не менее зловещей физиономии, проскрежетала:

– Она будет сейчас. Внука в туалет повела. Подождите.

– Вот еще! Зачем нам ждать? – возразила я. – Пусть Седельников останется, деньги вернет, а вы, Геша, берите сумку, и с Богом. Ну, чего же вы стоите? Берите!

Едва я протянула руку, как с другого фланга другая старуха – огромная, вся в толстых жировых складках поперек тела – придвинула молниеносно к себе сумку ногой и наложила на нее свою громадную лапу.

– Идите отсюда, – грянула она басом. – Ходит тут всякое жулье. Любовь мне свое все оставила приглядывать, и я ничего вам не дам. Хотите – покупайте. Банка крему – двадцатка.

– Но это наш крем! – возмутилась я. – Чего ты, Седельников, стоишь, как столб? Объясни.

– Ждите Любовь! Она будет сейчас, – громыхала старуха. Другие тоже раскричались противными сорочьими голосами.

Минут через пять нас, наверное и бить бы начали, но вдруг появилась долгожданная дама по имени Любовь. Надо признаться, я редко видала в своей жизни что-либо более впечатляющее. С задворок гастронома на нас надвигалась высокая старуха в зеленой распахнутой куртке. Под курткой на ней было великолепное, до полу, вечернее платье, сплошь усеянное золотыми блестками, крупными, как рублевики. При свете румяного заката они вспыхивали зеркальным блеском, слепили и брызгали бликами на асфальт. Золотая баба вела за руку мальчика лет пяти. Это был очаровательный негритенок, синевато-румяный, как слива венгерка. Кудри на его голове были заплетены квадратными комочками, а из сиреневого рта торчала соломинка чупа-чупса. Когда я увидела эту группу, я прямо остолбенела от изумления. В нашем северном, глубинном и довольно скучном городе я никогда не видела ни таких дивных нарядов, ни негритят! Позже, от Седельникова, я узнала вполне тривиальную причину появления этой экзотики: внучка Чупачупсихи клюнула на газетное объявление и завербовалась в миловидные девушки для зарубежного шоу-бизнеса. В Турции внучка попала якобы в гарем невероятно богатого, обходительного, сладострастного турка немолодых лет. Он окружил ее роскошью, и в благодарность внучка родила турку сына, почему-то негритенка. Вернувшись на родину, внучка занялась бизнесом – снабжала Чупачупсиху жвачками – и крутила романы с немолодыми господами, похожими на турок. Чупачупсиха воспитывала негритенка и донашивала внучкины наряды. Поскольку балов и приемов она не посещала, приходилось щеголять на рабочем месте. Летом, говорят, на Чупачупсихе видели нечто совершенно неслыханное, нежно-прозрачное, с двумя вышитыми звездочками на грудях и с вырезом до крестца.

– Любовь! – завопила толстая старуха. – Тут к тебе жулики пришли!

Чупачупсиха злобно уставилась на нас. Цвет лица у нее был густо-кирпичный, а глаза ситцево-голубые – физиономия старого китобоя, скорого на расправу.

– Вот вам ваши триста рублей, – начал Седельников несмело, – а вы мне верните мою сумку. Я передумал...

– Иди на фиг, – спокойно среагировала Чупачупсиха.

– Что значит «иди»?

– Лесом! Ты свое получил, и я тебе не знаю.

– Но ведь могут возникнуть обстоятельства... – вмешалась я. – Вам случайно дали не ту сумку! Мы хотим вернуть вам деньги, только и всего. Ведь вы ничего не теряете!

– А ты моих денег не считай, – отрезала Чупачупсиха и почесала золоченое брюхо. – И назад не требуй. Назад ничего не бывает. Его вот я назад не засуну!

И она кивнула на негритенка, который с улыбкой развернул громаднейшую шоколадку и набил ею обе щеки. Наверное, он был страшно перемазан шоколадом, но на его лиловом лице ничего не было заметно.

– Вашего внука я не имею в виду, – вяло возразил Седельников – Его, так и быть, себе оставьте. Отдайте мою сумку, и все!

– Иди на фиг!

– Как вы грубы! – вдруг вскрикнул молчавший до того Цедилов. – Рядом с вами маленький ребенок, а вы бранитесь. Кругом грязь, окурки! Это вы курили?

– Иди на фиг!

– Неужели вы не знаете других слов?

Тут Чупачупсиха высказалась по поводу Цедилова иначе. Она знала другие слова! От них покраснел бы и старый китобой. Негритенок весело захихикал.

– Валите-ка отсюда, – бодро закончила Чупачупсиха. – Стали, загородили все, покупателей отпугиваете!

Торгующие ведьмы дружно загалдели в поддержку золотой бабы. Негритенок икал от удовольствия. Седельников переминался с ноги на ногу.

– Ну что же ты не кидаешься помидорами? – саркастически спросила я. – Или ты только с интеллигентными людьми буян?

– Сама видишь, какие тут грымзы, – буркнул он.

Оскорбленные грымзы перешли на визг, а Цедилов умиленно любовался чернокожим ангелочком: пока шла баталия, тот вытащил из зеленого бабкиного кармана десятку и сделал из нее самолетик.

– Так, дамы и господа, – перекрыла я своим профессиональным учительским голосом неистовый старушечий галдеж. – Не хотите добром – обратимся тогда к органам правосудия. Вас – да, вас, дама в бальном платье! – будем привлекать за торговлю краденым. Ведь сумка эта краденая. Пригласим милицию с рынка, составим акт изъятия...

Внезапно так и полезли из меня юридические словечки. Что значит телевизор смотреть!

– Баба, я какать хочу! – громко нарушил негритенок возникшую вдруг тишину.

– Никита, погоди! – отмахнулась от него Чупачупсиха. – Что, в сумке краденое?

– Да, – дружно ответили мы с Седельниковым.

– Но я ничего не крала! Я честно купила! Вот у этого! Не имеете права! Я не знала ничего! Это мое! Уходите отсюда!

Седельников, почуяв свет в конце туннеля, сразу осмелел:

– До чего вы тупая и юридически неграмотная! А еще бизнесом занимаетесь. Вам же битый час толкуют: возьмите свои триста, отдавайте сумку, и расстанемся друзьями.

– Но я не крала!

– Какая разница? Все равно все у вас конфискуют, и вам не останется ни шиша. Еще и по судам затаскают. Вы женщина неразвитая, нецивилизованная, невоздержанная на язык. Ахнуть не успеете, как вам срок впаяют. Будете лежать на нарах в золотом платье.

– Баба, я какать хочу! – нудел негритенок, ерзая на ящике.

– Погоди, Никита! Как это мне срок впаяют, когда я не крала?

– Вы скупали и сбывали краденое. Соучастие в организованной группе. От трех до восьми, – врал Седельников.

– Чего восьми?

– Да лет же! На нарах! Быстро берите свои триста и ведите ребенка в сортир.

Ошалелая Чупачупсиха тупо глядела на протянутые деньги, а Седельников двигал сумку к себе.

– Много крему продали? – осведомился он.

– Три банки.

– Гоните тогда еще шестьдесят рэ. И быстро, быстро в сортир, пока вас не замели!

Юридически-тюремных словечек он тоже из телевизора нахватался – одним глазом из-за «Незнайки» посматривал отечественные боевики. Китобойное лицо жадной Чупачупсихи налилось густой краской. Три сотни она взяла, но сумку в сторону Седельникова швырнула с такой злостью, что та подпрыгнула по кривой, накренилась, зевнула драной молнией, и желтенькие коробочки градом посыпались на грязный асфальт. Уже во время нашего спора с Чупачупсихой поднабралось достаточно зевак. Теперь уж все кому не лень, бросились подбирать коробочки и совать в сумку. Когда сбор закончился, сумка показалось мне более худой, чем в моей квартире или даже чем у Чупачупсихи за ящиком. Но главное, я услышала смех. Знакомый такой смех – ехидный, сухой, сипловатый. Я тогда его расслышала, когда Цедилов с несчастным лицом пытался собирать коробочки, а они все катились, он подбирал их и снова ронял. Жутковатый смех! И слышала я его где-то совсем недавно. Между тем в толпе зевак не было видно ни одного знакомого лица. Я обернулась. Никто не стоял за моей спиной. Зато я увидела ограду Фокинского рынка, а за ней какое-то здание. В закатном свете сияла щегольская вывеска «Ткани Европы». Магазин, где трудилась менеджер Харлампиева... Вот оно! Да это же Бек смеялся! Только где же он?

Пока я вертелась по сторонам, были подобраны последние коробочки и разбрелась жидкая толпа. Даже Седельников куда-то исчез – неужели устыдился? Мы с Цедиловым отошли от торговок. Он все поглядывал на асфальт, не завалялась ли где коробочка. В бауле был явный недобор. Мусору валялось кругом много, как всегда на подступах к большим рынкам, но ничего не виднелось подходящего, желтенького. Цедилов только вытащил из-под моего каблука какую-то большую глянцевую бумажку и вежливо подал мне:

– Не вы ли выронили?

– Нет, – поторопилась я ответить, хотя бумажку сразу узнала. Это был проспектик Бека, из тех, что лежали у него в приемной. Откуда он здесь? Проспектик свеженький, ярко-лакированный, тогда как весь окрестный мусор страшно запылен и затоптан...

– Вы знаете этого... человека? – спросил Цедилов, наблюдая, как я листаю проспектик.

– Знаю. По-моему, обыкновенный шарлатан. Дешевые трюки!

– Я бы не стал так его уничижать. Он страшный. Лучше не попадаться на его дороге. Если уж он вас выбрал... Почему вы смеетесь?

– Да ведь он мне то же самое про вас говорил. Страшнее вас зверя нет!

Цедилов улыбнулся кротко и слабо:

– Да, он такой! Он всегда лжет. Обещайте мне прямо сейчас, что не будете больше с ним встречаться. Он изобретателен и назойлив, поэтому ни за что, ни под каким предлогом...

Ну уж нет! С какой стати я буду обещать что-то первому встречному? Даже если он и не маньяк (а это еще не доказано!). Что же касается назойливости... Какой он мне советчик? Я сама знаю, что к чему. Я сама, может быть, к этому Беку больше не пойду. Вон и боль в боку, о которой я почти забыла, снова чувствуется... К черту Бека! И Цедилова к черту!

– Ничего я обещать не буду, – сухо сказала я маньяку. Он вздохнул очень серьезно:

– Хотя бы имя мое запомните. Агафангел. Геша, но лучше Агафангел.

– Эй, девушка! – раздался со стороны старушечьих торговых рядов густой женский баритон. Цедилов прислушался:

– Это, кажется, вас?

Я повернулась и увидела, что золотая баба, как жар горя своей чешуей, отчаянно машет мне руками.

– Эй, девушка! Минуточку! А кто крал-то?

Я пожала плечами и пошла в сторону троллейбусной остановки.

Хорошо, запомнить можно. Агафангел. Агафангел. Агафангел.

Глава 9

Рога и копыта

– Макс, детка, уже так поздно, а ты еще не выехал! При теперешней криминогенной обстановке...

В трубке послышался сначала деликатный вздох, затем решительный выдох.

– Мам, я наверное, сегодня у бабушки останусь. Географию я исправил. На четверку! В общем, нормально все, не волнуйся. Бабушка на радостях пирог испекла, яблочный, «Нищий студент» называется. Помнишь такой? Вот-вот! Так что гуляем...

– А химия?

– Химия – дело наживное. На днях еще одного «Студента» выбью с помощью дяденьки Менделеева. А ты как? Что, с вариантом облом?

– Не смей говорить со мной в подобном тоне! Никакой не облом. Я просто соскучилась.

– Ну, тогда я на днях... Как только Барбос окропит бабушкины туфли или сожрет пеларгонию, мы нарисуемся оба. Ну, пока...

Опять одна! В той квартире, где днем мне так не хотелось умирать, теперь было плохо и невесело жить. В кухне на столе немым укором возвышалась горка никому не нужных помятых котлет, которые пережили столько приключений. Все глупо и бессмысленно... И бок ноет.

Я подошла к зеркалу и задрала край кофточки. Боже! В том месте, где меня касалась рука Гарри Бека, краснело странное пятно, похожее на несильный ожог. Отчего бы? Неужели Бек к электросети подключается? Или действительно какая-то чертовщина?

Я помазала бок синтомициновой эмульсией, сникшие было мысли и предположения взвихрились в моей голове буруном. Сейчас я мало верила в могущество и свирепость Агафангела Цедилова. Он так кротко пережил и обсыпание песком, и удар помидором. Он имел кучу возможностей совершить свое черное дело в моей квартире, но и не подумал мне навредить. Может быть, я не настолько красотка, чтобы?.. Ну уж нет! Я хороша собой! И Цедилов назвал меня прекрасной, и даже Бек... А что, если именно Бек причастен к исчезновению женщин? Заманивает вроде бы для диагностики в черную комнату, душит в объятиях и сжигает заживо своим электрическим темпераментом? А одежки – на березки. Прямо-таки детская страшилка! Нет, это ерунда. Менеджер Харлампиева вышла из дверей магазина и даже не дошла до «Форда». А Лара Роллинг, та вообще пропала в пятом часу утра. Неужели Бек круглосуточно дежурит? И Гайковы, люди приличные и состоятельные, это терпят? Тут что-то не так. Одно ясно: Бек в это дело замешан или знает что-то. И Агафангел Цедилов знает. Они оба знают, к тому же пугают друг другом, и какая-то у них странная вражда...

В ту ночь во сне я видела, как черный человек и белый человек лезут ко мне в окно, а в руках у них по стеклянному шару с привязанными на манер ярлыков записочками «Я люблю тебя, Юля!» Они обещают лечь на рельсы и долго швыряют друг в друга соленые помидоры и баночки с кремом. Бок тоже ныл всю ночь.