Текст книги "Измена, сыск и хеппи-энд"

Автор книги: Светлана Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Леонид Михайлович!

Спина дрогнула, мясистые тела сомкнулись перед Викой стеной. Дунин быстро оглянулся и остановился, потому что увидел всего-навсего беззащитную женскую улыбку.

– Да? – сказал он удивленно.

В его глазах, мелких и темных, как изюм, появился тусклый самодовольный блеск. Он, конечно же, решил, что Вика со своими ножками станет теперь набиваться к нему в женщины. Сколько он таких перевидел!

– Мне нужно сказать вам всего лишь пару слов, – начала Вика наивно и подобострастно. – Только это очень личное. Вы не против, если мы чуть отойдем в сторону? А ваши друзья могут быть рядом.

Под друзьями подразумевалась мясистая защитная стена. Дунин, похоже, окончательно уверился, что Вика набивается в подруги. Его улыбка стала еще снисходительней и брезгливее. Он шагнул к Вике, а та пятилась до тех пор, пока не утвердилась в точке, с которой, по ее разумению, камера берет самый выгодный и близкий план. Наконец, и Дунин приблизился к нужному месту. Тогда Вика сказала отчетливо, как отличница у доски:

– Вам просили передать, что надбавку придется платить.

– Что-что? – не понял Дунин, но загар его вмиг потемнел. Он крикнул мускулистым:

– Отойдите к перилам!

– Передать вам это меня попросил Дух. Вместе с приветом от Валентина Окаевича. Дело ведь сделано? Платите. А, может быть, Вова не сумел убедительно до вас донести нашу позицию? – внятно говорила Вика.

– Вы что, с ума сошли? – утробно заскрежетал Дунин. – Нашли место, где приставать!

– Другого места у меня нет. А у вас нет времени. Сегодня к вечеру? Так будет лучше всего. Вы такой жизнелюбивый человек, с большими планами. Но вдруг?.. Не хочу вас пугать, но вы знаете наш стиль: глазомер, быстрота, натиск. Береги пулю в дуле! Дух – страшный человек, уж я-то точно знаю, поверьте. У вас несколько любимых жен, шестеро дочерей, кажется. Вам осмотрительнее надо быть, компромисснее. Это в ваших же интересах.

На Вику снизошло какое-то безумие наглости. Она сама удивлялась, что за слова соскакивали с ее языка. Приплелось даже поучение генералиссимуса Суворова из Анюткиного учебника – позавчера пришлось проверять готовность ребенка к уроку. Слушая этот бред, Дунин бледнел, и его лицо делалось из смуглого грязно-зеленым. У страха грязный цвет.

– Сегодня в “Бамбуке”, как всегда? – спросила Вика.

– Вова будет, – буркнул Дунин и быстро, ни с кем не прощаясь, вошел в лифт.

– Виктория, я не понимаю! – бросился к ней ошеломленный Смоковник, забыв даже показать зубы. Вика впервые видела розовый бант его рта, не обезображенный улыбкой. – Так попрать все принципы корпоративной этики…

– Мы с Леонидом Михайловичем друзья. Очень давние, – прервала его Вика. – Мое сообщение, как вы видели, оказалось для него важным. Я бы сказала, жизненно важным.

Она бросила Смоковника и с верхней площадки лестницы посмотрела вниз, в холл. Лифт с Дуниным еще сползал вниз по стене, издавая едва уловимый нежный, интимный звук, будто кто-то тихо пел с закрытым ртом. Скоро внизу блеснула шапочка Степы, Дунин решительно шагнул из лифта в объятия поджидавших его сподвижников и сказал Вове несколько слов. Вова кивнул и бросился в лифт, хотя по статусу должен был топать по лестнице на своих двоих.

– Кирилл, пока! – нагло бросила Вика совсем уж опешившему Смоковнику и рысью помчалась в свой отдел, забыв о правилах спортивной ходьбы. Она поняла, что совершила то дикое и гибельное, чего боялась. “Это не я! Это не я!” – уговаривала она себя. Она уверена была, что какая-то внешняя сила толкнула ее на такие крайности. Надо же было как-то разделаться с тем ужасом, в который она попала. Или лучше было молчать? И взорваться изнутри? Теперь все кончено, мосты сожжены, отступать некуда. Скандалы в “Грунде” не прощаются. У нее нет больше ни мужа, ни работы, и весь громадный привычный мир сжался в единственную светящуюся точку этой вот теперешней, быстро тающей минуты. Такая точка бывает, когда телевизор ломается. Кончилось кино! Только крохотный огонечек в центре темноты, и он все меньше, меньше…

В своем креативно-стратегическом отделе Вика захватила пальто и сумочку и помчалась по боковой лестнице к кафетерию. Эта лестница выглядела невзрачно, зато не удостоилась мрамора, и бежать по ней было легко и безопасно. Из кафетерия Вика ворвалась на кухню, где она раньше никогда не бывала, только видела через стойку, как муравьино-кротко копошатся тут тихие юноши в фирменных серебряно-черных колпаках и курточках. Она пробежала, петляя, мимо рядов стоек, плит, кухонных автоматов.

– Мальчики, где у вас тут мусор на улице? – спросила она вместо нужного “Где выход?” И правильно сделала: мальчики не удивились, не испугались. Они показали дверь, ведущую из их кондиционированного рая в жаркое апрельское небо. Вика выскочила наружу. Мусорные баки действительно возвышались здесь на аккуратном бетонном пьедестале и гордо несли на себе фирменные цвета “Грунда” – серебристый и черный. “Вечно я болтаюсь по помойкам”, – мимоходом подумала Вика, пересекла хоздвор и выбежала на волю через автомобильные ворота. Времени у нее было в обрез: Вова, конечно, сейчас у Смоковника и наводит о ней справки. Ах, если б они в самом деле поверили, что она бандитская Мата Хари! Хотя бы ненадолго!

Как воздух, нужен ей был сейчас Пролежнев. Вика добежала до скверика, еще утром намеченного ею для связи со следователем, и плюхнулась на самую никудышнюю скамейку. Скамейка стояла в мерзлой тени захудалого магазинчика. Урна рядом была перевернута, над ней вилось несколько тусклых, не вполне проснувшихся прошлогодних мух. Малоприятное местечко, зато вряд ли кто захочет подсесть. Вика достала из сумочки сотовый телефон, отдышалась и набрала номер, который списала с телевизора. Ей снова ответил женский голос, не такой, правда, противный, как в субботу. Вика заявила, что срочно, сию же минуту, должна говорить с Пролежневым – и ни с кем иным! – по делу Малиновского. Женский голос стих, и после длинной и шершавой телефонной паузы в Викином ухе раздалось:

– Пролежнев слушает.

– Вас беспокоят из корпорации “Грунд”, – сказала Вика так значительно, как только могла. – Имеется серьезный материал по Малиновскому. Это видеозапись. Хотелось бы, чтобы вы ее просмотрели.

– Ваши условия?

Вика удивилась:

– Условия? Никаких пока. Только приезжайте побыстрее! Они еще не догадываются об этой записи, но уже всполошились… Нет, это долго рассказывать! Быстрее, умоляю!

– Хорошо, я приеду, – согласился невидимый Пролежнев. – К кому мне обратиться в “Грунде”?

– Только не в “Грунде”! – испугалась Вика. – Я недалеко от офиса, в скверике, где памятник дедушке Крылову. Знаете такой? Сижу на скамейке за магазином “Хай лайт”. Это секонд-хэнд”, желтенький в полоску.

– Как я вас узнаю? – спросил Пролежнев, и по его голосу Вика догадалась, что дедушка Крылов и секонд-хэнд сильно уронили ее в глазах знаменитого следователя. Она подробно описала ему свое черное пальто, сапоги за колено и мышастый цвет волос.

– Ждите!

Несмотря на то, что Вика указала Пролежневу скамейку как место встречи, она уже не могла тут усидеть. Она стала сначала прохаживаться вдоль замызганной стены секонд-хэнда, а затем и вовсе добрела до памятника дедушке Крылову. Этот монумент был возведен несколько лет назад к какой-то дате, кажется, к юбилею Пушкина. Скульптор сварил и склепал дедушку из железного лома (основой стал небольшой котел, списанный с завода “Резинщик” и преображенный теперь в туловище баснописца). На одном плече изваяния сидела железная, похожая на собаку ворона с куском жести вместо сыра в зубах, а на другом плече – железная лисица, похожая на ту же собаку, что и ворона, только гораздо меньших размеров. Вика нетерпеливо бродила вокруг Крылова и даже машинально трогала рукой его котловидное брюхо, испещренное вороными шрамами сварных швов. Брюхо было горячим от весеннего солнца. Пролежнев все не шел. Когда лет через сто он появился под голыми тополями скверика, Вика издали узнала его по черным бровям и кинулась навстречу.

– Скорее! – закричала она голосом жнущей в ледяных волнах пассажирки “Титаника”. Пролежнев вежливо назвался Григорием Федоровичем и усадил Вику в свою неновую “Волгу”. В машине было пыльно и скудновато, но “Волга” все же приличнее кишечно-желтого “Москвича”. Вика немного успокоилась.

– Итак, что вы можете сообщить мне по делу Малиновского? – скучно спросил Пролежнев. Вика поняла, что и ее пегая челка, и сапоги за колено произвели на него неважное впечатление. Она сразу призналась:

– У меня нет справки из дурдома. Но я не сумасшедшая!

Черные брови Пролежнева тоскливо дрогнули. “Сейчас высадит из машины”, – догадалась Вика и поторопилась продолжить:

– Дело в том, что я уже звонила вам в субботу, и мне сказали, что без такой справки к вам не пустят. Вроде бы какая-то ненормальная уже треснула вас по голове зонтом.

– Не меня, – поморщился Пролежнев. – А у вас тоже зонт имеется?

– Нет, конечно! То есть имеется, только дома. Зачем тратить время на такую ерунду? Лучше о деле! Вам сейчас как можно быстрее нужно попасть в “Грунд”, в службу безопасности – я расскажу, как туда пройти. Попросите, чтоб вам показали запись с камеры слежения на лестничной площадке третьего этажа, рядом с лифтом. Одно очень информированное лицо мне говорило, что есть такая камера. А записи хранятся то ли неделю, то ли даже месяц! Возьмите сегодняшнюю запись – с часу до часу тридцати дня. Хорошо бы, если б вам запись сразу и отдали, а то вдруг перепугаются и сотрут все. Уверяю вас, если в вашем деле по Малиновскому и будет какое-то неопровержимое доказательство, то только эта кассета!

– И что же я, по вашему мнению, увижу такого вещественного на этой кассете?

– Некоего Дунина увидите. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?

Фамилия говорила, потому что Пролежнев сразу перестал смотреть в окно и повернулся к Вике. Слепящий послеполуденный свет озарил его. Прямой луч солнца сделал его мужественные серые глаза прозрачными, как мелкий ручеек, на дне которого под тонким стеклышком воды видны рыжие и голубые песчинки и камушки. Измученная волнениями и беготней Вика вдруг тупо уставилась на эти песчинки и на суровые брови следователя. Вблизи брови были так же густы и черны, как на экране телевизора. Сразу вспомнился рассказ парикмахерши Люды и множестве мужиков, в салоне красоты чернящих ресницы, усы и прочее. Неужели и этот серьезный занятой человек?.. Неужели и он?..

– Вы что, заснули? Не отвлекайтесь, – нетерпеливо проговорил Пролежнев. – Допустим, фамилия Дунин мне известна. И что?

– На кассете вы увидите Леонида Дунина и меня. Увидите провокацию… не знаю, можно ли так назвать? Даже не знаю, как это рассказывать. Это нужно видеть!

– Вы полагаете, что ваша невнятица достаточный повод для моего вторжения во внутренние дела известной фирмы?

– Это не внутренние дела, – возразила Вика. – Все происходило в коридоре, у лифта. О самом “Грунде” не говорилось ни слова. Вот увидите, что…

– Неубедительно!

Вика со вздохом откинулась на жесткую спинку сидения:

– Как бы вам объяснить? Это такая длинная история! Если я начну с самого начала, то мы потеряем уйму времени, а вам надо прямо сейчас бежать и брать кассету!

– Пока вы мне ясно не изложите, в чем тут дело, я с места не сдвинусь. Придется разойтись в разные стороны.

– Хорошо, я попробую покороче. Мой муж… Но знайте, если вы опоздаете, и кассета окажется в руках людей Дунина, вам придется пенять на себя! Итак, мой муж… Нет, не буду сейчас говорить, как я это узнала, но я узнала, что некие парни застрелили Малиновского. Парни нехорошие, с неодушевленными лицами – бандиты. Плату за свое дело они получили, но потребовали еще и надбавку, они в одном месте встретились с одним человеком, которого зовут Вовой. И представьте, Вова этот, что с бандитами толковал о надбавке, является сегодня к нам в “Грунд”! И это не кто иной, как помощник Дунина! Я понятно рассказываю?

– Рассказываете непонятно, но кое-что я уловил. Дальше?

– А дальше я сложила два и два, и вышло, что заказчик убийства Малиновского Дунин! Разве нет? Я ту же прикидываюсь… не знаю уж кем, да это и неважно!.. подхожу к Дунину и говорю: “Платите скорей надбавку, иначе я ваших детушек за ужином скушаю”. Я это специально придумала, чтоб он решил: я связана с бандой. И Дунин поверил! Он стал бледнеть, буреть и зеленеть. Он заявил, что вопрос о надбавке согласен обсудить! Вечером, в том же “Бамбуке”! Через того же Вову! Все это должно быть записано на кассете, о которой я вам тут битый час рассказываю. Вы будете ее смотреть?

– Буду, – вяло сказал Пролежнев. – Даже если все, что вы тут наговорили, совершеннейшая чепуха. Даже если вы просто почему-либо хотите бросить тень на уважаемого человека. Я буду ее смотреть.

Он неторопливо достал из кармана записную книжку:

– Ваша фамилия? Адрес? Где вас найти?

Записав все это, он поинтересовался, отправится ли теперь Вика восвояси или подождет его в машине. Вика согласилась подождать, только припарковаться попросила не у “Грунда”, а наискосок, у “Топлесс-банка”. Так ей будет спокойнее.

Пролежнева снова пришлось ждать очень долго. Тут-то Вика и пожалела, что, пробегая кафетерий, не захватила там пару бутербродов. Муки голода усиливали душевный терзания. Вика с ужасом предположила, что в службе безопасности по наущению Смоковника и дунинского Вовы уже успели стереть с кассеты ее художества, и тогда… Возможно, и Пролежнев проболтался о том, о чем она ему проболталась (а упомянула она и “Бамбук”, и Вову, хотя не собиралась ничего конкретного сообщать). Вова может про это узнать, и тогда… Главным ее кошмаром было внезапное допущение, что в чертов резной фриз не вделана никакая камера, и Вика ломала свою комедию перед пустой бесчувственной стеной. Кассеты не существует, Дунин не дурак и быстро во всем разберется, и тогда… Вике от таких мыслей сделалось совсем худо. Нет, камера должна быть! Елена Ивановна не могла ошибиться, она все знает! Она даже видела в ванне полунагого подданного Люксембурга! И потом, если Пролежнева нет так долго, значит, что-то в “Грунде” все-таки происходит сейчас? Чтобы отвлечься, Вика позвонила Анютке, категорически велела ей делать уроки, потом отправляться к Шемшуриным. Анютка не узнала ее голос, даже спросила: “Ты не заболела, мама?” Вика только теперь начала сознавать, что вляпалась в дело похуже ангины. А не сбежать ли ей сейчас из опостылевшей “Волги”?

Вдруг рядом появился Пролежнев с каким-то пакетом под мышкой.

– Ну, как? Просмотрели кассету? – робко спросила Вика. Настроение у Пролежнева, судя по бровям, было теперь еще хуже, чем тогда, когда Вика лепетала про справку из дурдома и удар зонтом по голове.

– Н-да, – только и сказал он.

– Вам показали запись? – повторила Вика.

– Показали. Но с боем. Со ссылками на права человека и чуть ли не на трибунал в Гааге.

– А наша фирма европейского уровня. Репутация, как у жены Цезаря, – подтвердила Вика. – Вы знаете, наш босс – подданный великого герцога Люксембургского.

– То-то они в Люксембург и звонили! Я очень удивился. Слава Богу, тамошнее начальство распорядилось не только показать видеозапись, но и предоставить ее правоохранительным органам. Все-таки клятые западники умеют уважать закон и порядок. Это у них в крови!

– Наш люксембуржец русский. Его фамилия Иванов. Его тетка в угловом гастрономе работала. А плечи у него, как у Анны Карениной.

Брови Пролежнева были абсолютно неподвижны (не вследствие ли давней контузии от руки преступника, подумалось Вике). Однако его серые глаза, снова ставшие непроницаемыми при смене освещения, заметно выкатились из орбит.

– При чем тут плечи? Бред какой-то. И то, что я увидел на вашей кассете – тоже бред, – раздраженно сказал он. – Давайте-ка подъедем сейчас ко мне в прокуратуру и там потихоньку разберемся, что означает весь этот цирк.

– Я не поеду, я не обедала. Я сейчас от голода умру, – жалобно сказала Вика.

– Зато я обедал и времени терять зря не намерен. Из буфета нам принесут чай и бутерброды – и приступим.

– Хорошо. Только я не люблю вареную колбасу с салом. И селедки не надо. И не дай Бог, каши, – перечислила Вика на одном дыхании, как это делал привередливый Антон Гузынин.

– Есть будете то, что есть в буфете, – заявил черствый Пролежнев. – По-хорошему, вас и задержать можно в связи с причастностью к заказному убийству. Вон вы что перед камерой вытворяли! А если это не розыгрыш? Тогда уж точно вы долго не увидите колбасы с салом. Господи, до чего дурацкая версия появилась при вашем содействии! Но что делать – надо ее проверять.

– Почему же дурацкая? – обиделась Вика. – Единственно верная версия, сами увидите. Да у вас волосы встанут дыбом, когда вы узнаете все кошмарные подробности этого убийства! И еще много всего!

Пролежнев покосился на нее недоверчиво:

– Подробности? Вам-то откуда подробности эти известны? Никак не могу этого понять.

– Так вы что, меня не узнаете? Посмотрите повнимательнее, да не сюда, а вот так, в фас. Ну, что? Я ведь и есть а самая женщина в шляпе!

Глава 14

Сложите два и два

Стены здания городской прокуратуры удивляли своей мощью. Вика никогда таких не видела. Подоконники были здесь настолько широкие, что она, даже наклонившись, едва могла коснуться вытянутой рукой оконного стекла. И стекло это было редкой, нетеперешней толщины. В его тяжелой зеленоватой массе кое-где поблескивали стайки мельчайших пузырьков и струились волнистые потоки, как в льющемся меду, отчего тополя за окном выглядели подогнувшими колени. Помещения прокуратуры были темноваты и прохладны неподвижной стылостью застенка. Поначалу Вика решила, что ее знобит от возбуждения. Но вскоре она заметила, что большинство здешних работников, даже одетых в мундиры, носят валенки различных моделей. Те, что были в мундирах, предпочитали валенки, обрезанные на уровне щиколоток. Пролежнев, будучи в обычном костюме, мог позволить себе больше комфорта: как только они с Викой вошли в кабинет, он достал из-под стола классические пимы с отворотами и погрузил в них свои длинные плоские ступни в серых носках.

– Скажите, а что в этом здании было в старину? – не удержалась позже от вопроса Вика.

– Кажется, военно-полевой суд и гауптвахта. Что-то в этом роде, – ответил Пролежнев. – Холод тут собачий. Зимой топят, и можно хоть иногда на батарею ноги положить. Зато когда отопление отключают, как вот теперь, замерзаем на корню. Даже летом в жару поминутно горячий чай пьем. У меня в прошлом году одна свидетельница тут даже воспаление легких подхватила. Дело было в июле, она и додумалась явиться в чем-то пляжном – в маечке какой-то, шортиках. На ногах вьетнамки. Естественно, кончилось все больницей. Вот и вы пальто зря сняли. Конечно, это ваше право, но если пробирать начнет, не стесняйтесь, оденьтесь!

Вика надела пальто, застегнулась на все пуговицы, надвинула на лоб шапочку, чтобы не зябли уши, и приступила к еде. Бутерброды ей, как назло, достались с колбасой, но она до того изголодалась и продрогла, что съела все до крошки, невзирая на сало. Выпила и горячий невкусный чай. Пролежнев в это время тактично смотрел на улицу сквозь волнистые стекла.

– Здесь под нами громаднейшие подвалы, чуть не в два этажа, – пояснил он. – Подвалы полны ледяной воды. Какие-то особые студеные родники бьют там зимой и летом. Говорят, что это ценный памятник природы. Здание это раньше в самой середине Нетской крепости стояло. Осадят, бывало, киргиз-кайсаки крепость, а в подвалах неистощимые запасы отличной питьевой воды. Не глупо придумано? А то, что здесь и гауптвахта помещалась, тоже логично. Принципы гуманности лишь недавно вошли в нашу жизнь.

– Но крепость уже двести лет, как сломали! – вспомнила Вика.

– Это здание сломать не удалось ни тогда, ни позже.

– Так зачем здесь прокуратуру сделали? Даже несолидно: все поголовно ходят в валенках.

– Мы давно просим другое здание, но у нас плохо с финансированием. До нас тут кожно-венерологический диспансер был (в начале перестройки его перевели в бывший детский сад “Улитка”). Представьте, многие больные отсюда переезжать не хотели – в холоде у них их парша не так чесалась. Зато врачи тонны жалоб писали и даже объявляли голодовку: пусть, мол, лучше больные чешутся, чем нам мерзнуть. Наплевали на клятву Гиппократа и переехали в “Улитку”. А мы въехали сюда с Больничной, из бывшей ветеринарной клиники. Там, конечно, тепло было, но здание ветхое, деревянное. Крыша текла, блох в обшивке полно сидело с ветеринарных времен, да и удобства, извините, на улице. Хрен редьки не слаще.

Все эти занимательные сведения Пролежнев сообщил и бутерброды принес лишь после того, как Вика наговорила на магнитофон всю свою историю, начиная с пакостей Пашки и Лариски на складе и кончая появлением сегодня в “Грунде” Дунина с Вовой. Показания свидетельницы Царевой выглядели на редкость нелепо. Вике не верилось, что она за короткое время смогла наделать столько самых несуразных глупостей. Пролежнев утешал ее тем, что стилистически подработанный протокол будет ничуть не хуже прочих в его практике, и, читая его, никто ничему не удивится. Поначалу опытный следователь, конечно, не верил ни единому Викиному слову, тем более, что она не могла сообщить ни теперешнего адреса Пашки, ни отчества Лариски, ни года рождения Гузынина. Лед был сломан, когда Вика подробно описала внешность Духа и трех богатырей. Пролежнев сразу оживился, вскочил и распахнул шкаф, из которого ощутимо пахнуло холодом, как из погреба. В шкафу нашлась зеленая папка, а уж в папке – расплывчатая фотография Викиного киллера. На фотографии у киллера была улыбка слабоумного и выпученные глаза, чего в жизни не наблюдалось.

– Он? – спросил Пролежнев.

Да, это он, – без колебаний ответила Вика. – Его зовут Дух. Только выражение лица у него здесь какое-то странное. Он, наверное, нарочно такую глупую рожу скорчил?

– Скорее всего. Ведь он не глуп – Всяких Владимир Игоревич двадцати пяти лет от роду. Его кличка действительно Дух. Сын ветерана афганской войны. Подозревается в причастности к нескольким тяжким преступлениям.

– А три богатыря?

– Попробуйте опознать их здесь.

Вика стала перебирать предложенную Пролежневым пачку фотографий. От обилия неприятных мужских портретов ее снова пробрала дрожь, невзирая на застегнутое пальто. Она отложила изображения скользкого Дэна и Стасика-Балаганова. Толстяков в пачке было полно, но все они казались Вике на одно лицо. Вот если б она его живьем увидела, то узнала бы мигом и даже без всякого лица, по одним только длиннющим рукам!

– Скоро вам представится такая возможность, – обрадовал ее Пролежнев. – Это члены преступной группировки Очкастого. Опергруппа уже выехала по данному вами адресу на Инернациональную. С минуты на минуту она доставит сюда задержанных, и вы опознаете своего толстого.

Вике до того стало холодно, что она натянула перчатки.

– Опознание? – спросила она. – Это что, вы посадите на скамеечку несколько толстяков, и я должна буду одного выбрать? Я такое видела в кино.

– Что-то в этом роде.

– А он потом возьмет и зарежет меня?

– Ну уж сразу и зарежет. Совсем не обязательно! Не пугайтесь так. Уж если вы на Дунина не побоялись перед телекамерой наброситься, то тут уж чего… Хотя честно, без дураков: вы в самом деле в опасности. В такое дело влезли, что просто удивляюсь, как у вас духу хватило. Вы из “Грунда” и не могли не представлять, какая сила Дунин. Я не знаю даже, что теперь со всем этим делать.

– Дунина посадить, вот и все, – предложила Вика.

– Неужели вы так наивны? Это же Дунин! Вы видели таких людей сидящими?

– Нет. Но лежащими видела. Малиновского, например. Что, они, эти люди, из другого теста сделаны? За Духом опергруппа едет, а Дунину – набор шоколада?

– Ох, вы, похоже, таки не понимаете! Дунин – человек очень влиятельный и богатый. А чего у нас нельзя купить за деньги! Покупаются свидетельские показания, документы, судьи…

– Мясокомбинаты, нефтяные вышки. Убийцы в черных шапочках. Да знаю я все! Но и вы наивны, пусть и следователь по особо важным делам. Разве ваше расследование не находится под личным контролем губернатора?

– Находится, – вздохнул Пролежнев. – Каждый день от нас требуют конкретных результатов…

– А вы суете начальству даму в шляпе? И этого лапотного колбасника Приходько?

– Откуда вы… Что вы этим хотите сказать? – раздраженно спросил Пролежнев, и спустившийся мрак его бровей ясно показал Вике, что больше он ей ни бутербродов не принисет, ни чаю из своего электрического чайника не даст.

– А вот что, – таинственно прищурилась Вика; ей только что в голову пришла очередная шальная мысль. – Губернатор хочет, чтоб вы не байки ему рассказывали про дамские банды, а изобличили настоящего преступника. Это Леонид Михайлович Дунин и никто другой. Значит, губернатор наверняка хочет, чтоб вы посадили Дунина!

– Я никого не сажу. Приговор выносит суд. И вообще вы какую-то ахинею несете, – отмахнулся Пролежнев.

Вику это не смутило.

– Вы не можете не знать – продолжала она, – о губернаторском племяннике, единственном и любимом (собственных детей у губернатора нет и быть не может: он в детстве на школьном дворе упал с баскетбольного щита и все себе отбил). Так вот, этот неповторимый племянник тоже скупает мясокомбинаты!

– С чего вы взяли?

Вика прикусила язык: про падение со щита ей рассказала Елена Ивановна Рычкова, которая училась в одной школе с будущим губернатором и чуть ли, как поняла Вика, не присутствовала при отбитии губернаторского всего. Вике пришлось наивно похлопать ресницами и резко сместить акценты:

– Вы телевизор смотрите? Нет, наверное. Большая занятость, особо важные дела… А я видела передачу про этого племянника. Он как раз купил очередной мясокомбинат, пригласил австрийских специалистов по сосискам налаживать производство, а для работников построил сауну с помощью финских специалистов… Вы меня слушаете? Так вот, сложите теперь два и два.

В серых глазах Пролежнева что-то сначала помутилось, а затем блеснуло – должно быть, два и два. Он, мягко ступая валенками, вышел из кабинета. Неужели побежал докладывать губернатору, какие сплетни ходят о драме на баскетбольной площадке? Ну и пусть, Вик отопрется! Она и так помогает следствию в совершенно неразумных масштабах! Нет, Пролежнев не так глуп, чтоб не понять, на что она намекала. А намекала она на то, что молодой, прогрессивный, гуманный губернатор, меценат, подвижник и лучший друг отечественного производителя никак не захочет порывать и выговаривать злодея Дунина. И другим не позволит. Тем более, что Дунин еще и конкурент любимого племянника. И если Пролежнев…

Пролежнев вернулсяочень быстро и был мрачнее тучи. Он молча уселся за свой стол и включил электрочайник, который сразу сипло фыркнул и стал так шуметь, будто внутри его кто-то отчаянно царапался проволочными коготками.

– Не смею вас больше задерживать, Виктория Сергеевна. Опознание отменяется. Опергруппа вернулась ни с чем – птички с Интернациональной упорхнули. Пусто там.

– Но они были! Я их не придумала! – в отчаянии вскрикнула Вика.

– Знаю. Соседи подтвердили, что четверо мужчин, по приметам похожих на описанных вами…

– Да не похожих, а тех самых!

– …действительно снимали квартиру по указанному адресу. Сегодня днем, около двух, они вышли из квартиры с дорожными сумками и больше не появлялись.

– Я же говорила, чтоб вы быстрее за кассетой бежали!

– При чем тут кассета? Разве есть какая-то связь?

Простите, я не подумала…

– Как обычно, судя по всему. А тем временем Леонид Михайлович Дунин собирается на остров Ивиса, что близ побережья Испании. Заказал на завтра билет. Виза у него еще действительна.

– Ивиса? А, знаю! – оживилась Вика. – У него там жена с водного велосипеда свалилась.

– Ох, если бы ваши обширные познания хоть как-то помогли сформировать базу доказательств!

Вика возмутилась:

– Еще сегодня с утра, без меня, вы ничегошеньки не знали, а теперь знаете все. Или почти все. И еще обижаетесь, что я вам доказательств не додала!

– Не в обидах дело, – задумчиво проговорил Пролежнев, пытаясь повести неподвижной бровью. – Вы чересчур вторглись… Ведь сами не понимаете, что наделали! Выбежали к телекамере, пальцем шевельнули, камушек бросили – и сорвалась лавина, и покатилась. Чем все закончится, неизвестно. Будем ждать. Кто его знает, может, все к лучшему? Все эти ваши богатыри на водных велосипедах всполошились и теперь набросятся друг на друга отношения выяснять. Стало быть, вылезут где-нибудь обязательно, нашумят. Худо-бедно лавину мы пока контролируем. Было бы хуже, если б все случилось само собой, неожиданно, и мы бы совсем ничего не понимали. Поглядим, поглядим…

Он налил чаю себе и Вике.

– И все равно скверно! – вдруг воскликнул он. – Почему бы вам, Виктория Сергеевна, сразу не прийти к нам, не рассказать все давным-давно?

– Вы же объявили свой ужасный розыск. Я с ума сходила со страху, когда всюду натыкалась на физиономию в шляпе и подпись “Особо опасная преступница”. Да и что я могла вам рассказать? Разве что киллера описать. Тогда я еще не знала, что он связан с бандой, а банда – с Дуниным. А вы бы все равно не поверили: ведь целая толпа каких-то кретинов видела меня у Сумасшедшего дома с автоматом. Даже портрет мой состряпали. Кстати, правда ли, что его рисовал известный художник?

Пролежнев кивнул:

– Очень известный – Панарицкий. Народный художник, заслуженный деятель чего-то, чего-то академик. Он живет в Сумасшедшем доме и как раз вышел прогуляться, когда вы бежали.

– Полный бездарь! И академик наверняка липовый, из теперешних самозваных академий, – презрительно заметила Вика.

– Что вы! Академик самый настоящий! Только он пейзажист, мастер лирического плана. Я у него дома был, когда он вас рисовал, и видел тьму его картин на стенах. Там кругом и сплошь березки, березки и небо такое серенькое. Очень симпатично, но среди березок ни души. Может, в портрете он и не силен, но это не умоляет его заслуг.

– Нет, признайтесь: он нарисовал меня отвратительно! И непохоже. Вылитый Чарли Чаплин!

– Не пойму, чего вы так возмущаетесь? Да если б он хорошо и похоже нарисовал, вас бы давно задержали.

– Все равно противно. Я далеко не урод, и если…

В эту минуту в дверь заглянул какой-то мужчина в валенках и сделал в сторону Пролежнева губы трубочкой. Пролежнев поднялся и выслушал в дверях сдавленное бормотание пришедшего. По мере бормотания его лицо заметно тускнело.

– Катится лавина! – сказал он озябшей Вике, когда незнакомец ушел. – Только что на запасных путях железнодорожного вокзала обнаружен труп Владимира Всяких – Духа, вашего киллера.