Текст книги "Измена, сыск и хеппи-энд"

Автор книги: Светлана Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Они. Это они!

Глава 11

Три гвоздики

Трое из седьмой квартиры беспечно сидели за столиком и попивали пивко. А может, и не совсем беспечно. Мало что выражали их неодушевленные, по словам хозяйки пуделя, лица. Улыбок точно не было. Чтобы увидеть это все, Вика несколько раз кокетливо запрокидывала голову. Ей очень хотелось понять, что происходит у трех богатырей, о чем они говорят. Или почему молчат. Ее голая рука по-прежнему лежала на псевдокитайском лаковом барьере. Другой рукой она теребила вислый, хмурого цвета галстук Гузынина. Юрий Петрович от Вики испуганно отстранялся и дергал шеей, пытаясь вырвать галстук.

– Где же этот козел? – донесся до Вики голос одного из трех монстров. Кто именно это сказал, она не усмотрела, но поняла, что предчувствия ее сбываются: три богатыря прибыли в “Бамбук” не расслабляться, а по делу. И, скорее всего, по важному делу – уж очень физиономии у них суровые. Или они всегда такие? Юрий Петрович в ее объятиях вздыхал и тоскливо озирался по сторонам, ища избавления. Вика потянула за галстук, пригнула к себе с его помощью несообразительную гузынинскую голову и злобно зашипела:

– Чего вы так бешено извиваетесь? Не валяйте дурака! Замрите и слушайте: я только что узнала, что эти трое ждут некоего козла. Мы обязаны узнать какого. Нам сейчас нужно каким-нибудь естественным образом оказаться там, за барьером, и сесть рядом с ними.

– Вы с ума сошли! – прохрипел Гузынин. – Там ядом нет свободных мест.

– Ну и что? Придумайте способ, доцент! Впрочем, это не дважды два – не ваш уровень. Давайте сделаем так: я буду якобы вдрызг пьяная, а вы чуть навеселе. Вид у вас достаточно пришибленный, так что и перевоплощаться не надо. Главное, не переиграть. Мы с вами изобразим подгулявшую парочку и прямо здесь перелезем через барьер. Идет?

– Я не хочу! Лазить через заборы мы не договаривались!

– Тогда я одна полезу. Пусть вам будет стыдно, что вы бросили беспомощную женщину в трудную минуту. А я еще вас от собак защищала! И вляпалась из-за вас в скверную историю!

Гузынин шумно вздохнул.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Давайте попробуем.

Вика тут же откинулась на барьер и захохотала громко и гадко. Голой спиной она сразу почувствовала, что трое с Интернациональной уставились на нее. Лицо Гузынина тоже резко вытянулось от изумления и сделалось вполне пригодно для ее затеи.

– Юрашка! – вскрикнула она и камнем повисла у Юрия Петровича на шее. – Я так устала… Меня укачало. Я хочу лечь. Давай хотя бы сядем. Сядем!

Юрий Петрович подхватил ее под мышки, потому что она почти сползла было на пол. Он залился при этом краской и невпопад предложил:

– Может на воздух выйдем?

– Я не хочу на воздух, – заплетающимся языком ответила Вика, а сама незаметно так лягнула Юрия Петровича каблуком, что тот поджал ногу. – Я хочу быть здесь, в интимной обстановке… Во-о-он там, где потемнее… Там полный интим. Я хочу туда! А то меня мутит…

– У, как телка нализалась, – одобрительно отозвался о Вике один из богатырей, Шура Балаганов, и получил в ответ ее рассеянную улыбку. С новыми силами Вика завопила:

– Юрашка! Пошли туда! Я свободный стульчик вижу!

С этими словами она далеко отпихнула Юрия Петровича. Ее красивая сухощавая нога вдруг вынырнула из-под голубых португальских тряпочек и легла на барьер. На другой ноге она стала подпрыгивать, пытаясь перевалиться туда, где сидели товарищи киллера. Торчащая поверх барьера прекрасная нога привлекла всеобщее шумное внимание.

– Вход сюда немного левее. Проходите! – подсказал кто-то заботливый из-за барьера.

– Не хочу левее, – капризно ответила Вика. – Я ведь вижу, что стульчик совсем рядом. Юрашка, помоги!

Растерянный Юрий Петрович засуетился вокруг Вики. Он силился не столько перебросить ее через барьер, сколько прикрыть голубыми лоскутками не подходящие для обзора, по его мнению, части Викиного тела. Этим он вызвал дружный мужской смех.

– Да перебросьте сюда девку побыстрее, и все дела, – посоветовал кто-то. – А то вон вышибалы уже косятся. Еще вышвырнут ее к чертовой матери.

Вышибалы всегда вызывали у Гузынина панический ужас. У него затряслись губы, и он возопил:

– Товарищи! Ребята! Да помогите же! Поддержите ее хотя бы за руку!

Самым душевным из троих негодяев оказался человек-шкаф. Да и сидел он ближе всех. Шкаф встал, выказав свой громадный рост. Он очень походил на снежного человека. Одной рукой подхватил он Вику и посадил на облюбованный ею стульчик.

– Thanks, – промурлыкала она.

В это время и Юрий Петрович стал хвататься за барьер, готовясь перебросить себя поближе к Вике.

– Вход левее, – снова посоветовали из-за столиков. Гузынин собрался было пройти указанным путем, но человек-шкаф внезапно сграбастал и его.

– Давай, отец! – ласково сказал богатырь.

Что-то затрещало в неоновом костюме доцента, зато через мгновение он сидел уже рядом с Викой (нашелся стульчик и для него) и заправлял в брюки выбившуюся рубашку.

– Юрашка! – вскрикнула Вика и обвила его шею голыми руками. Ногу, которая до того красовалась на барьере, она водрузила теперь Гузынину на колени.

– Что вы себе позволяете? – зашипел он ей в шею, прерывисто дыша. – Это ни в какие ворота не лезет!

– Лезет, – ответила неумолимая Вика. она собралась вести себя эротично. Ей лучше всего было сейчас сластолюбиво ерошить шевелюру Юрия Петровича, но волос у того не было ни единого. Поэтому пришлось теребить кончик его носа и сладко шептать на ухо:

–Угомонитесь! Ей-богу, все испортите! Если подыграть мне вы не способны, то хоть сидите смирно. Даже вздремнуть можете. Поймите, мы должны усыпить бдительность этих троих и внушить им, что мы подвыпившая пара и заняты исключительно друг другом. А сами будем за ними наблюдать. Так что прекратите отбиваться. Как мужчина вы меня интересуете не более, чем прошлогодний снег.

С этими словами она еще жарче обняла Юрия Петровича, положила голову ему на плечо и смежила длинные ресницы. Она уже заметила, что к столику трех богатырей пробирается стройный молодой человек с аккуратной прической. Опытным глазом она сразу определила, что это не лихой браток и не гуляка из золотой молодежи, вроде Максимки Рычкова. Стать, ясный взор и здоровая, ровная нежность кожи молодого человека внятно говорили Вике, что перед нею свой брат, клерк из хорошей фирмы. Этакий слегка разбавленный вариант Кирилла Смоковника. Аккуратный молодой человек уселся рядом с остроносым брюнетом и засиял приветливостью.

– Чего лыбишься? – невежливо спросил Шура Балаганов. – Твой-то что решил?

– Наши дела закончены, – сказало подобие Смоковника брюнету. Брюнет из этих троих, очевидно, был главным. Он молчал. Зато заговорил человек-шкаф:

– Так не пойдет. Духу надо еще пять штук.

Причесанный молодой человек пожал плечами. Наконец открыл рот и брюнет. Говорил он довольно сиплым тенором:

– Нехорошо! Вы обещали добавить.

Молодой человек снова показал множество одинаково ровных и длинных зубов:

– Дела закончены. За что надбавка? Уймите своего Духа: доплата предполагалась за особый риск. Но разве таковой риск был? Ни малейшего. Более того, подвернулась какая-то дура в шляпе. Следствие роет в основном эту версию – у нас есть эксклюзивная информация. Щупают еще Приходько с Комковского мясокомбината – того, что не сдал Малиновскому акции. Обе версии мимо! И ваш Дух может либо ехать себе на все четыре стороны, либо торговать мороженым на главной улице – никому он не нужен. Он вне подозрений. Он – тот неуловимый Джо, которого никто не ищет. Пусть успокоится!

– А шеф твой спокоен? Ночью в кроватку не писает? – снова встрял Балаганов.

– Тихо, Стасик, – осадил его брюнет и повернулся к причесанному юноше. – Ты так своему дяде скажи. Духу мало. Еще пять штук! Дядя должен понимать, что это серьезно. Пусть подумает.

Улыбчивый молодой человек медленно покачал головой. Его твердый трезвый взгляд унесся далеко в мерцающую тьму зала.

Вика все это время делала вид, что дремлет на плече у Гузынина. Она даже сладко почмокивала иногда губами. Разговор приличного молодого человека с тремя бандитами (она уже не сомневалась, что это бандиты) слышен был превосходно. Когда же речь зашла о дуре в шляпе, Вику вдруг заколотило так, будто она в португальском своем платье, с голыми руками и спиной, оказалась сейчас на апрельском ночном ветру там, под звездами, в тени Сумасшедшего дома. Даже Гузынин откликнулся на ее дрожь и стал безуспешно натягивать голубой подол на ее бедро, по которому под колготками выступала гусиная кожа. “Ничего, не беспокойтесь”, – прошептала Вика Юрию Петровичу и машинально погладила его по щеке. Свершилось! Теперь она знала почти все. Трое с Интернациональной – убийцы. Вернее, они организовали убийство Малиновского, а застрелил его тот, что остался в седьмой квартире – парень с подбородком вперед и со светлыми даже в темноте глазами. Известно теперь, что зовут его Дух. И он требует за работу какую-то надбавку, которую не выплачивают, потому что вместо Духа разыскивается она, Вика. Донимают и несчастного Приходько. Вика слышала как-то по телевизору, что один сельский мясокомбинат не пожелал влиться в колбасную империю Малиновского и заблокировал тем самым реформы, прогресс и продвижение всего человечества к процветанию. А теперь вот Приходько еще и в заказчики убийства записали. Но кто же настоящий заказчик? Конечно, хозяин румяного и аккуратного молодого человека. А хозяин кто? В первую минуту клерк в стиле Смоковника показался Вике знакомым, однако она решила, что на нем просто оттиснут штамп корпоративной банальности. Но чем больше она сквозь дрожащие полузакрытые ресницы вглядывалась в молодое гладкое лицо с правильным носом и правильными зубами, тем больше убеждалась, что видела это лицо прежде. И голос определенно знакомый! Откуда? Где встречались? Разумеется в “Грунде”. Кто-то из клиентов? Гостей? Сотрудников? Вика пронеслась мысленно по великолепному офису своей фирмы, распахивая двери и вглядываясь в примелькавшиеся лица. Первый этаж, второй… Господи, кто же это?

– Ну, как знаете, – спокойным тоном случайного прохожего проговорил молодой человек. Три богатыря переглянулись, Балаганов вскочил:

– Пошли, Дэн! Я только с папой с самим теперь говорить буду. Чего эту сявку слушать!

Остроносый Дэн, самый главный и самый приличный из всех троих, тоже поднялся. Он был не так груб, как Стасик Балаганов, он даже ухмыльнулся, но ухмылка вышла злобная:

– Кончен, говоришь, разговор? А дело не кончено. Так своему и передай.

Человек-шкаф даже говорить не стал. А может, не сообразил, что сказать. Все трое удалились с угрожающим достоинством. Молодой причесанный человек остался сидеть за пустым столиком. Скоро из зала набежала стайка девушек, взбудораженных поимкой очередной майки мегапевца. Посланец неведомого папы умудрился с ними смешаться и исчез.

Вика тут же сняла ногу с колен Гузынина и выпустила его из своих объятий. Юрий Петрович блаженно повел освобожденными плечами, затем отодвинул свой стул подальше от Вики.

– Кажется, я наконец-то отбыл свою повинность? – осведомился он.

– Да. Но на редкость бездарно.

– И вы еще жалуетесь? После тех дурацких провокационных штучек, которые вы тут со мною вытворяли? – возмутился Гузынин.

– Я вас предупредила: на вашу скромность я не покушаюсь. Но была нужна маскировка, иначе мы ничего бы не разузнали. И не воображайте, что я получила море удовольствия, обнимая ваш шершавый пиджак. У вас что, на груди пакет нафталина зашит? Я чуть не задохнулась. Да и нога страшно затекла на ваших деревянных коленках.

Вика вытянула пострадавшую ногу, тонкую и стройную, и принялась ее растирать. Юрий Петрович от ноги отвернулся с недовольной гримасой.

– Вы хоть что-нибудь узнали? – спросил он. – Я ничего не уловил, певца слушал. А поет он гнусно.

– Вы просто не умеете сосредоточиться, – важно сказала Вика. – Впрочем, к нужному столику вы сидели затылком, поэтому ничего удивительного… Зато я теперь знаю все! Или почти все. Вы тоже не огорчайтесь: свою роль вы сыграли. Вы были техническим оборудованием, сидели довольно неподвижно… В общем, спасибо!

– Может, нам домой пора? Поедем! – жалобно попросился Юрий Петрович. – У меня что-то голова побаливает. И Антошка…

– Антошка спит без задних ног. И пусть спит: завтра все равно суббота. Но певец, вы правы, нехорошо поет. И майки у него отвратительные.

Они молча покинули “Бамбук” и вышли в холодную синюю тьму. Сидя в “Москвиче”, Юрий Петрович хотел было завести мотор, но вдруг упал руками на руль и замер. Плечи его подергивались.

– Что с вами? – удивилась Вика.

Гузынин долго молчал, потом выдавил:

– Я проиграл “Стинол”!

– Господи, всего-то! А я так испугалась, – облегченно вздохнула Вика. – Думала, вы спать легли. Или жену вспомнили и будете теперь всю ночь плакать.

– Да, я вспомнил жену. И тот склад вспомнил. И то, как вы подошли ко мне с белыми волосами. Как я вас ненавижу. Как ненавижу!

– Ну вот, приехали! Можно подумать, это я ваш холодильник украла, что это я женила вас на вашей крашеной шлюхе…

– На себя посмотрите! – выкрикнул Юрий Петрович с неожиданной злостью.

– С меня довольно, – холодно сказала Вика. – Везите меня сейчас же домой и не говорите больше ни слова, иначе я стукну вас сумкой по затылку. Оплакивайте свой холодильник и другие предметы домашнего обихода, но не в моем присутствии. И чтобы я больше ни вас, ни вашего сына не видела. Никогда!

Вика даже не подозревала, что бывают такие длинные дни не в разгар лета, а в апреле. Выходные тянулись бесконечно, и когда Вика сидела и желала, чтоб время двигалось хоть немного, оно на глазах густело, как студень, замедлялось, часы тикали вхолостую, не двигая стрелок, а солнце уныло и неподвижно сияло в ясных небесах, будто кто-то остановил его для неведомой великой битвы. К тому же всю субботу Вика терзалась вопросом, не пора ли ей звонить следователю по особо важным дела Пролежневу. Его контактный телефон она списала с телевизора, где иногда еще показывали портрет Чарли Чаплина. Она боялась, что три богатыря либо сбегут с Интернациональной, либо еще кого-нибудь убьют, и это когда она все или почти все про них знает! Но как рассказать? И как быть с новым наваждением? Она до сих пор не могла вспомнить, где, когда, при каких обстоятельствах встречала она вчерашнего безупречного молодого человека. Встречала, это точно! Но сколько не напрягала она память, как ни пыталась совместить явно знакомое правильное лицо из “Бамбука” со всевозможными картинками собственной жизни, ничего не получалось. Это бесплодное занятие вконец ее изнурило, и она решила отложить воспоминания до понедельника, когда она сможет как-нибудь раздобыть у Елены Ивановны полный список клиентов и компаньонов “Грунда”. Это должно навести на след. Зато про троих с Интернациональной Вика решила поведать миру сию же минуту.

По телефону Пролежнева ей ответил женский голос, одновременно сонный и нахальный. Голос потребовал от Вики исчерпывающей информации, а также домашний адрес и телефон. Вика осеклась, а затем залепетала что-то насчет анонимности. Нахальный голос согласился на информацию. Вика внезапно вспомнила: вчера причесанный молодой человек намекнул бандитам, что ему кто-то доносит о ходе следствия. Уж не эта ли противная телефонная баба? Вика вовремя спохватилась и заявила, что ее устроит только личная встреча со следователем Пролежневым. Можно встретиться, заверил телефонный голос, только надо иметь с собой справку из психоневрологического диспансера о полной вменяемости.

– Это еще зачем? – удивилась Вика.

– Если б вы знали, сколько к нам приходит ненормальных, – гордо сообщил голос. – Некоторые очень опасны. Вчера, например, явилась одна ненормальная – как положено, в шляпе – и ударила сразу двух работников прокуратуры по голове зонтиком.

Вика не стала уточнять, каким образом двое работников прокуратуры обходятся одной головой (лучше и не знать таких пугающих вещей), и повесила трубку. Не вышло избавить город от бродящих на воле трех богатырей. И с этим придется подождать до понедельника!

Воскресенье обещало стать самым длинным в Викиной жизни. Это на Венере, кажется, сутки длятся полгода? Вика слонялась из угла в угол. Гвоздем торчал в мозгу неопознанный молодой человек из “Бамбука”. Когда Вика пыталась от него отдохнуть и подумать о чем-нибудь другом, лезли безотрадные мысли о Пашке, веселящемся сейчас со своей Лариской в санатории “Картонажник”. Тоска! А ведь небо беспечно голубое, и дети (Анютка среди них) упоенно орут и бегают на просохшем дворе…

После обеда явился Юрий Петрович Гузынин в сопровождении Антона. Антон держал в руках пакет чесночных чипсов, а Юрий Петрович – три гвоздики линяло-красного цвета. Такие гвоздики считается приличными приносить на юбилеи и похороны малознакомых лиц.

– Я много думал эти дни, вчера и сегодня, – объявил Юрий Петрович, – и решил, что мне следует извиниться. Я был вчера… вернее, позавчера?.. непростительно резок, даже поднял на вас голос… Несколько оправдывает меня то, что я чересчур подавлен случившимся… Вы простите меня?

– А что будет, если прощу? – неласково спросила Вика, надеясь, что в этом случае он немедленно развернется и уйдет. Однако Юрий Петрович споро снял в прихожей пальто и ботинки и в носках прошел на кухню. За ним тянулся и Антон, озираясь по сторонам в поисках знакомой желтой кастрюли с макаронами.

– Антон, детка, поди в другую комнату, – мягко распорядился Юрий Петрович. – Можешь посмотреть там телевизор, что ли… А нам с тетей Викой надо серьезно поговорить.

Вика фыркнула:

– С чего вы взяли, что я ваша тетя? Завитее меня оба Викторией Сергеевной.

– Хорошо, Виктория Сергеевна, – сказал Гузынин и кротко склонил голову набок.

“Чего ему надо? – недоумевала Вика. – На лекции снова бежать? Тогда зачем разделся и разулся? Ага, понятно: хочет уговорить меня приютить Антона, а сам помчится в “Картонажник”. Будет валяться в ногах у своей коровы и ныть: “Вернись, я все прощу!” У, ничтожество!” Она злобно отвернулась. Юрий Петрович выдержал паузу и сказал:

– Виктория… Сергеевна! Я много думал о том, что с нами происходит в последние дни. Все это странно и невозможно. Я уверен, что причиной всему вы.

– Не трудитесь продолжать, – раздраженно оборвала его Вика и попыталась сунуть ему гвоздики, которые и не подумала извлечь из скудной целлофановой трубочки. – Возьмите свой букет! Свезите его в “Картонажник”. Или возложите в своей квартире на то место, где должен был стоять ваш “Стинол”. Плачьте там, ругайте меня – там, там, там! Я же просила вас оставить меня в покое.

Гузынин спрятал руки за спину и цветов не взял.

– Вы не дослушали, – сказал он. – Я хотел вовсе не ругать вас. Я хотел говорить в прямо противоположном смысле.

– Хвалить, что ли?

– В каком-то роде. Видите ли, Виктория, я прежде жил очень хорошо. Достойно жил, но… как бы это сказать? серо? пресно? Я жил неинтересно. Я был счастлив. Любил. Преподавал. Все это было прекрасно, но скучно.

– Неужели так скучно брать взятки? – съязвила Вика.

– О боже, какие взятки?

– Со студентов. Сто зеленых – зачет, триста – экзамен. Скука! И именно зеленая.

– Кто вас так чудовищно дезинформировал? – вскинулся Гузынин. – У кого это я брал зеленые?

– Скажем, у Максима Рычкова с международно-экономического. И у его сотоварищей. Не припоминаете?

Юрий Петрович сосредоточенно подвигал бровями и носом:

– Рычков, Рычков… Фамилия знакомая, определенно вызывает негативные ассоциации… Но лица не помню. Кто такой?

– Так у вас еще и склероз? Нет, все-таки скажите, как на духу: зеленые берете или нет?

Взгляда этих беспощадных медовых глаз Юрий Петрович не вынес. Он потупился и тихо сказал:

– Беру. Вам врать не хочу: беру! А как бы вы поступили на моем месте? Представьте: молодой наглец, получивший к выпускному от папы иномарку, проводящий все свое время в гнусных притонах вроде того, какой мы с вами вчера посетили… Штаны на нем стоят столько же, сколько десять моих костюмов… На лекции мои он не ходит, зато является сдавать экзамен. Холеное такое животное, презирающее все, кроме тряпок и прочей товарной массы – вас, стало быть, тоже презирающее… Сует зачетку…

– А в ней триста зеленых?

– Да. Что бы вы сделали? При том, что у вас семья, ребенок? А?.. Вы бы заставили его математику вызубрить? А я, может быть, и не хочу об него марать математику. Это кощунство – допускать его к математике!

– Вы просто Робин Гуд, – фыркнула Вика. – Санитар математического леса.

– О, вы не понимаете! – почти застонал Гузынин. – Разве возьму я деньги со студента, который желает знаний, у которого мозги в голове, а не мягкая карамель? Да никогда! А с этих, каюсь, беру. И буду брать. Да!

Вика поднялась и снова протянула ему гвоздики.

– Надеюсь, это все, что вы хотели мне сообщить?

Гузынин схватился за голову:

– Нет, Конечно, нет! Я совсем не это хотел сказать. Вы меня сбили!

– Быстренько хвалите меня – и до свидания. У меня полно дел.

– Тогда вы не перебивайте, просто слушайте. Я все быстро изложу. Черт, на чем остановился?

– Что вы не хотите марать математику.

– Нет, до этого…

– Что вы очень скучный…

– Вот-вот! Вернее, моя устоявшаяся счастливая жизнь была очень скучной. И вдруг появляетесь вы, и сразу все рушится, буквально в один вечер, потому что вы… Молчите! Не перебивайте! Мы с недавних пор встречаемся с вами каждый день, и я смотрю на вас со смешанным чувством ужаса и восхищения. Все, что вы затеваете, мне противно, несимпатично, но избавиться от наваждения я не могу. Поймите, в результате ваших безумств вся моя прежняя жизнь лежит в развалинах… Не перебивайте!.. Моля семья рушится, а сам я становлюсь каким-то ненормальным. Я достаю на свет божий бинокль, который пролежал у меня дома в чулане тридцать два года. Я отбиваюсь от пуделей и веду бешенную ночную жизнь. А главное, я становлюсь смел и опасен, как Джеймс Бонд. Не смейтесь! Я чохом проигрываю холодильники и сижу практически за одним столом с наемными убийцами. Почему? Это судьба? Нет, вы!

– Сколько можно попрекать меня этим холодильником! – вставила-таки Вика. – Никто вас не заставлял…

– Да! Я его сам проиграл! И этим горжусь. Я наконец-то познал вкус жизни, горький, но упоительный. В глазах Гузынина за толстыми стеклами очков мелькнуло какое-то непривычное движение, какой-то небывалый блеск. Вика отшатнулась, а он опять протянул ей гвоздики:

– Виктория! Можно “Вика”? В моей жизни, так уж вышло, кроме сына остались только вы. Внезапно я понял, что прошлое прошло. Это больно, но надо жить. Живут же инвалиды без рук и ног. У меня нет больше семьи. Как умная, практичная женщина вы понимаете, что наша общая семейная катастрофа непоправима. Я один. Вы одна. Наши дети прекрасно поладили друг с другом. Значит, теперь неизбежен следующий шаг…

– Да вы что, предложение мне делаете, что ли? – вскричала Вика. – Может быть, жениться на мне хотите?

– Да. Хочу.

– Но почему?

– А я вас полюбил. Я же говорю, я понял это внезапно, вчера… или позавчера?.. Вот когда вы с ногами лежали на барьере в “Бамбуке”, а потом меня обняли, и я понял, что если это будет продолжаться вечно, то я…

– Но я же предупреждала, что обнимаюсь только для пользы дела!

– какая разница? Я все равно полюбил. Я не сразу в это поверил, я сопротивлялся, я не хотел, но это случилось. И мы прекрасно уживемся: вы энергичны и привлекательны, я серьезен и далеко не стар. Если вы захотите, я и танцевать начну, и через заборы лазить, хотя недавно от этого и отказывался. А если вы надеетесь, что вернется ваш байдарочник… Он не вернется, а вы надеетесь, я знаю, я вижу. Вы все еще мечтаете о нем. Но это пройдет. Ведь все проходит, как выразился Соломон.

– Ай, уйдите вы со своим Соломоном! – крикнула Вика и вдруг расплакалась. Пока Гузынин говорил о себе, она пожалела его, то едва удерживалась, чтоб не рассмеяться. Но когда он грубо и жестко ткнул ее носом в страшную, не произносимую ею даже про себя истину – что она брошена, брошена равнодушно и бесповоротно, а сама любит, любит, любит Пашку, гораздо больше любит, чем любила когда-либо прежде, и мечтает, чтоб он вернулся, и простит ему, если он вернется, и блондинку, и тысячу блондинок…

– Плачьте, плачьте! Это хорошие слезы, с ними уходит прошлое, – проговорил Юрий Петрович с видом Соломона и попытался Вику обнять. Она в ужасе так оттолкнула его, что он едва удержался на ногах и далеко сдвинул стол, за край которого ухватился при падении.

– Что с вами? – удивился он.

– Со мной? Это с вами что? – закричала Вика рвущимся больным голосом. – Уберите руки! Вы что, вообразили, что я в восторге от вас? Что меня так и тянет с вами обниматься? Что я настолько плоха, что заинтересуюсь вашей нудной персоной? И даже выйду за вас замуж? И буду носить вашу фамилию от слова гузно? Подите к черту!

Она вдруг быстро выхватила у Юрия Петровича три несчастных гвоздики в целлофане и принялась запихивать букет ему за пазуху. В эту минуту она терзала и проклинала не эти жалкие цветы, а те великолепные Пашкины букеты, что были в ее недосягаемом прошлом. Гузынин слабо сопротивлялся. Одной рукой он заслонял лицо и очки, другой оборонял грудь от гвоздик. Вика била его по этой руке и даже, как ей позже вспомнилось, один раз ее укусила.

– Вы взбесились? – прошипел изумленный Гузынин. – Тише! Ради Бога, тише! В квартире ребенок!

Вика вспомнила про Антона, оставила Гузынина и бросилась в гостиную, где визжали и пели мультики.

– Антон! – глотая слезы, закричала она. – Иди одевайся, мальчик. Папа уже уходит.

Нет! Этого всего быть не может! Дурной сон. Наваждение, как говорит Гузынин. Как все это перенести? Да, живут и без рук, и без ног. Только это потом бывает, а вначале очень больно. Болит, болит, болит! В первую минуту еще не так, еще все кажется поправимо, оторопь помогает – зато сейчас болит невыносимо. Жизнь рвется по-живому. И как же Пашка… У него ведь тоже прошлое оторвано, и не может совсем не болеть. Вот о чем думать надо! Она, Вика, не сидеть в четырех стенах должна, не выслушивать признания всяких уродов и уж, конечно, не бандитов ловить. Она должна поминутно трогать и растравлять Пашкину рану, какой бы маленькой та ни была. Как же она раньше об этом не догадалась! И если поехать сейчас в “Картонажник”… С Анюткой? Нет, Анютка не знает еще ничего. пока без Анютки. Анюткой она измучит Пашку потом. И это будет пекло! Пока пусть Анютка у Шемшуриных посидит. Пока и без Анютки найдутся и крючья, и кипящая смола.

Глава 12

Больше нет такой любви

От станции Дряхлицыно до санатория “Картонажник” было три километра достаточно скверной проселочной дороги. Когда-то давно по ней, по шершавому и кремнистому деревенскому асфальту, то и дело колесили пестрые автобусы, а в автобусах сидели отдыхающие и хором пели песни про крокодила Гену. С той поры санаторий захирел, а дорога до того осела и расползлась, что осилить ее могли теперь только самые удалые джипы. Вика шла по обочине. Прошлогодняя трава здесь еще не просохла и напоминала грязную слякотную мочалку, в которой глубоко увязали каблуки. Сама же дорога превратилась в непроглядно глубокую канаву. Мрачный сосняк стоял по обе ее стороны. Еще в электричке, глядя в окно, Вика удивлялась, до чего сельская местность отстала от города во всех смыслах. Даже во времени! В Нетске давно уже сухо и чисто, а здесь полно до сих пор грязи и необъятных луж, а кое-где, в рощицах, даже лежат сырые тюфяки нерастаявшего снега. Одно лишь небо светло, сине и чисто. Оно напомнило Вике о большой уборке, когда окна уже вымыты и сияют, а на полу еще все разворочено, сдвинуто и валяется всякая дрянь. Выйдя на платформу в Дряхлицыне, Вика почувствовала, как из этих именно небесных окон – возможно из самого рая – льется вкусный весенний воздух, а навстречу ему с грешной земли воспаряет растревоженная таянием снега вонь мусорных куч, едкий дым местной котельной и мучительные бензиновые отрыжки нестыдливого сельского транспорта.

Чем дальше продвигалась Вика вдоль дороги по бурым кочкам и чем чаще о них спотыкалась, тем быстрее испарялся ее воинственный дух. Образ страдающего и необходимого ей, как жизнь, Пашки поблек. Ситуация, так недавно казавшаяся ей трагически сложной, обрела черты банальнейшей житейской передряги. Пошлее ее только анекдоты о тещах и о любовниках в шкафу. Когда унылые сосны кончились, а впереди забелела среди черных елей высокая подмокшая ограда санатория, Вика уже отказалась от намерения бередить Пашкины душевные раны. Что, если их нет совсем? Она придумала кое-что получше: надо просто посмотреть Пашке в глаза с презрением и бросить его. Она сама его бросит! Он ей не пара и совсем не нужен. Не он, а она, Вика, уходит от него бесповоротно. Возможно, уходит к кому-то. А он пусть кусает локти. Вика знала, что если она проделает задуманное, то будет спать спокойно.

Бывший санаторий “Картонажник”, как и все руины, имел печальный вид. С ограды кто-то бессмысленно-злобный посбивал все гипсовые шары, очень украшавшие пейзаж; беседки были разобраны по кирпичу, многие деревья спилены – ни дать ни взять барская усадьба в 1918 году. Правда, некоторое время назад в судьбе санатория – страдальца наметился перелом – его приобрел Сергей Ильич Колотов, владелец Нетской фармацевтической фабрики. Нет, он не предполагал оздоравливать здесь своих трудящихся. К чему? Они и без того могли наесться какого-нибудь анальгину сколько угодно – на рабочем месте, прямо из котла. Сам Сергей Ильич жить в “Картонажнике” тоже не собирался. У него уже было имение, вернее несколько имений: в Афонине под Нетском, где-то под Москвой и целых два на острове Мадейра. Из “Картонажника” он собрался делать роскошное место отдыха для небедных людей. Эти небедные люди, пожелав расслабиться в конце дня или в его середине, нашли бы здесь дивный воздух, ядреные шишкинские пейзажи, стильные домики в сосновом бору (каждый со своим бассейном), теннисные корты, кегельбан, сауны, вкусную еду. Главной приманкой должен был стать гольф-клуб: как раз неподалеку располагались живописные поля совхоза “Маяк”, где раньше росли турнепс и брюква. Поля оказались идеальны для гольфа, и их еще в прошлом году засеяли какой-то живучей и вызывающе зеленой травой, мало похожей на настоящую. Для окрестных жителей настали строгие времена. Ворота “Картонажника” стали прочно запираться, недокраденные кирпичи и метлахская плитка оказались недоступны. Однажды несколько местных забулдыг по старой памяти привычно одолели ограду и стали рыскать меж руин и елей в поисках меди, свинца, никеля и марганца. Мародеры были тут же изловлены неизвестными в масках и крепко выпороты в бывшем шахматном павильоне по всем правилам и заветам Тайной канцелярии времен Анны Иоанновны. Это событие навело ужас на округу. Будущий гольф-клуб стали обходить стороной как место опасное, почти проклятое. Мало кто осмеливался теперь приближаться к белой ограде под черными елями. Нашлись, правда, популисты, которые пытались во время очередной предвыборной кампании поставить в строку Колотову, депутату Госдумы, то лыко, что по его приказу в Дряхлицыне не порют поселян. Однако честные журналисты сумели доказать населению: порку устроили скинхеды, фанаты футбольной команды. Все эти маргиналы специально спелись, чтоб бросить тень на кандидата Колотова. Слухи о скинхедах и такелажниках окончательно отпугнули все живое от санатория. Его обходили стороной, как жилище Бабы-Яги. Вика дивилась полному безлюдью дороги и даже стала сомневаться, не заблудилась ли она, хотя на соснах и покосившихся бетонных столбах сохранялись еще ржавые указатели “В сан– “Картонажник”. Еще больше ее поразило, что дорога кончилась не у ворот бывшего санатория, она уткнулась в глухой бетонный забор. К счастью, в нем поодаль имелась небольшая железная дверь. Вика в нее постучала. Ей ответил отчаянный лай, энергичные броски собачьего тела и скрежет когтей о внутреннюю сторону двери.