Текст книги "Сказки Гамаюн"
Автор книги: Светлана Гамаюнова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
– Наверное, нужно возвращаться в танцевальный зал, я ведь не одна гостья, – вспомнила я. – Вы были так любезны, что уделили мне очень много времени.
Принцы пристально всматривались мне в глаза и как-то странно переглядывались. Что-то не так. Неужели узнали? Я бы себя точно ни за что в таком виде не узнала. Держала я себя сдержанно и не позволяла расслабиться – мало ли что может произойти.
Мы вернулись в танцевальный зал. По паркету всё так же скользили пары, выписывая замысловатые узоры. Как только мы появились, многочисленные взгляды гостей сразу приковались к нам, королева стала усердно обмахиваться веером, а король счастливо улыбался. На лице читалась мысль: хоть под конец жизни он увидел, что его мальчики кем-то увлеклись. В это время молодые девицы только что не дышали огнём. Переживут, никуда их принцы не денутся, никто их забирать не собирается.
– Вы не согласитесь подарить мне танец? – вдруг попросил Карен.
«Ну вот, началось, – подумала я с ужасом, – танцевать под такую музыку я не умею».
И вдруг в залу ворвался Ветер, и сотни эоловых труб стали играть удивительно красивый мотив, от которого сердце сжималось, и мысли неслись в небеса. Карен подхватил меня, и мы закружились по залу. Он так хорошо танцевал, что я, никогда не танцевавшая на балах, порхала, почти не касаясь пола, и это было прекрасно. Ветер качал занавески и вдруг решил пошалить, залез под юбку, легким касанием погладил ноги и немного приподнял юбку. Я засмеялась и пригрозила ему пальцем.
– Я знал только одну девушку, которая так смеялась и могла пригрозить Ветру пальцем, – засмеялся Карен и подмигнул.
Я тихо ахнула. Только бы не узнал.
Затем был танец с Михелом, затем ещё и ещё. Я летала по залу и не помнила себя: счастье движения, счастье внимания, счастье прикосновения, просто счастье. Ветру надоело шалить, и он, легонько погладив мое лицо, потрепав но голове, полетел по своим делам дальше, музыка стихла, и мы втроём вышли на балкон. Парни стали вокруг меня с двух сторон и сказали:
– Очень просим нас извинить, но не согласились бы Вы погостить в нашем замке хотя бы короткое время. У Вас будут лучшие апартаменты и лучшие слуги, может, Вы поможете разобраться нам с одной проблемой. Вы очень для этого нужны.
Попала! Уж очень пристально они на меня смотрят. Внутри все кричало: «Беги, Лотта, беги, нельзя открывать себя». Выяснять отношения не было сил и желания. Но я была зажата принцами с двух сторон и не могла убежать с балкона.
– Скажите, кто Вы? Нам кажется, мы раньше были знакомы.
– Нет, вы не видели меня раньше, – и тихо, почти про себя, добавила, – такой.
И вдруг (опять вдруг) разрывая платья на спине, открылись два белых крыла, ветер наполнил их, и я, ни о чем не думая, взлетела. Сначала от неожиданности зависла над балконом и туфли, потеряв опору, спали с ног. Хи и Ха поймали каждый по туфельке, а я, почувствовав свободу, унеслась куда глаза глядят.
Долго лететь я не могла, было трудно, меня переворачивало и качало, крылья плохо слушались, и меня заносило куда-то вбок. С трудом долетев за полчаса до обрыва реки, что текла не так далеко от замка, я опустилась на землю. Как только приземлилась, все чудеса кончились. Приземлилась – в прямом и переносном смысле этого слова. Все пропало – и крылья, и платье, и вся моя краса неземная, которую я собой представляла на балу, а на обрыве, помахивая босыми ногами, опять сидела замухрышистая Лотта и счастливо улыбалась.
Я счастлива сегодня, а завтра будет завтра.
Признание
Прошел час, а я всё сидела и смотрела на реку.
Вот и попробовала побыть принцессой, что толку-то, сама ведь сбежала. О т страха неизвестности, от страха изменений, страха ответственности за свою жизнь, за жизнь любимых мне людей. Кто я, и кто они? Ну, побыла вечерок красавицей, да и вернулась в свой прежний облик, что удивительного?
И так жалко стало себя. Мне всего-то семнадцать лет, я маленькая. От всеохватывающего чувства счастья ничего не осталось, и я заплакала так горько, как не плакала уже много лет. Хотелось, чтобы кто-то прижал к себе, погладил по головке и сказал:
– Лотта, все будет хорошо.
Я сидела и вытирала лопухом слёзы, а они все текли и текли.
Вдруг (люблю и ненавижу это слово) рядом выросли две до боли знакомые фигуры – Карен и Михел. Они плюхнулись в траву рядом со мной в своих нарядных костюмах.
– Лотта, не плачь, всё будет хорошо, – услышала я, как и мечтала. – Лотта, слава Богам, мы нашли тебя.
– Ну и нашли, и что? – вытерла остатки слез кулаком. – Я рада вас видеть. Как дела?
– Лотта, не придуривайся. Давай поговорим. Скажи, что будем делать?
Я притворилась, что ничего не знаю, ничего не было, а я вообще только что тут появилась. Сижу такая обычная.
– Лотта, не придуривайся, мы тебя узнали.
– А что узнавать-то? Я тут сижу, отдыхаю, приехала по делам, вот на реку смотрю. А к Вам думала завтра заглянуть.
– Лотта, не морочь голову, вот твои хрустальные башмачки, мы их принесли и теперь хотим с тобой поговорить.
Я сделала еще более придурковатое лицо и спросила:
– Какие еще башмачки? А, эти – так они мне маловаты, видите, ноги какие большие, не налезут. А если уж так хотите поговорить, так разве я когда-либо отказывалась, почти целый год разговаривали.
Ребята начали закипать, я это отчетливо видела.
Карен опустился на одно колено, за ним последовал Михел, они заговорили, перебивая друг друга, и я услышала совершенно неожиданное:
– Лотта, прости нас, неразумных. За то время, что мы не видели тебя, мы поняли, что жизнь без тебя не имеет смысла. Так уж получилось, что мы влюбились в тебя, и никакие принцессы не могут с тобой сравниться. Мы можем разговаривать между собой только о тебе, мы видим тебя во сне, мы бредим тобой наяву, мы хотим слышать твой смех, улыбаться твоим шуткам, думать над твоими словами, сидеть рядом возле костра, греть твои замёрзшие руки, скакать рядом на конях – просто быть рядом. Без тебя жизнь потеряла смысл. Мы столько раз пытались проникнуть в лес, но нас не пускают. Лотта, скажи, есть ли у нас хоть малейшая надежда? Лотта, мы любим тебя. Не оставляй нас.
Я не поверила. Неожиданно и удивительно.
– А как вы меня нашли?
– Просто, Лотта, мы так долго были вместе, что чувствуем тебя, как ты путь. Кроме того, в этой маленькой золотой подвеске смешана наша и твоя кровь, и она нагрелась, когда ты появилась, и мы догадались, что на балу под видом принцессы была ты. Она красивая девушка, но нам нужна ты, такая, как есть, а не эта воздушная богиня.
Я обиделась.
– А чем это она вам не понравилась?
– Она не ты. Мы не могли не узнать тебя по глазам, по смеху, по легкости прикосновения, по дыханию, словам, робкой улыбке. Ни одна девушка, кроме тебя, не смогла бы погрозить пальцем Ветру. Не отпирайся, это была ты. Не знаю, кто сделал тебя такой необыкновенной принцессой, но та, что я вижу сейчас, лучше. Лотта, стань моей женой, – вдруг сказал Карен и опустился на колено.
– Я не хочу быть королевой, – выпалила я, не подумав.
Тогда Михел сказал:
– Я не буду королём, за меня выйдешь замуж?
– Да кто меня пустит во дворец в таком виде? – сказала я.
– Отцу и матери неважно, кто ты, важно, чтобы я любил тебя, – сказал Карен.
– И я тоже, – сказал Михел.
– Ты лучшая для меня, – сказал Карэн.
– И для меня, – сказал Михел.
Я не ожидала такого и просто растерялась. Макошь, помоги!!!.
И вдруг меня закрутило. Окутало дымкой, тело пронзило, как молнией, грянул гром и послышался голос:
– Проклятье разрушено. Предсказание осуществилось!!! Она снова получила сущность, какой была по рождению – Ловелия.
Я, как полагается нежной девушке, грохнулась в обморок.
Когда очнулась, меня поддерживали аж четыре руки, голова моя лежала на коленях у Хи. А ноги держал Ха. И у меня была внешность как у девушки на балу.
Я попыталась подняться, но когда послышался треск рубахи, в которую я была облачена, и появились кончики крыльев, ребята почему-то очень быстро отреагировали и схватили меня за руки – один за правую, а второй за левую.
– Попалась, так просто не уйдешь, – очень резво прошипели два совершенно обалдевших принца.
Вдруг закружились листья, и из их водоворота вышла Макошь. Я узнала её сразу.
– Лотта, поздравляю, проклятье разрушено. Тебя полюбили в образе ужасном за твой нрав добрый, душу беззлобную. Характер верный и сильный, упорный, разглядели обычные люди, не божественные сущности, которым и так понятен твой естественный образ. Теперь ты такая, как тебе на роду написано. Но я пришла должок стребовать. Лотта, мне нужна путница, сущность, которая людей и нелюдей по путям водит, и не только по нашему миру, но и по-иному. Ты подходишь. Дано это тебе. Все подробности работы позже узнаешь.
От всего произошедшего мне опять в обморок упасть захотелось, а ведь вроде не слабонервная. Что-то непонятное происходит.
– Не бойся, Лотта, золотце мое, хотя от рождения имя твое Ловелия – прекрасная, значит. Не буду тебя сразу просить делать то, о чем не ведаешь, сначала ты должна попасть на остров Буян к сёстрам матери твоей родной, твоим теткам, и получить полную силу. И чем быстрее ты туда отправишься, тем легче тебе будет в дальнейшей судьбе.
Значит, снова путь, снова дорога. Только теперь буду ехать одна, без Хи и Ха. Грустно. И я твердо сказала:
– Как только соберусь, сразу уеду. Сборы будут недолги, обещаю, Богиня.
И она пропала.
– Вот так, ребята, я снова в путь, а Вы оставьте свои глупости. Кто Вы, и кто я, забыли?
Принцы растерянно посмотрели на меня и сказали:
– Так теперь наоборот – кто ты, и кто мы? Ты птицедева, почти божество. Лотта, не бросай нас, оставь хоть маленькую надежду. Неужели никто из нас тебе не люб?
– Если бы все было так просто. Просто… Просто… Просто… Да нравитесь вы мне, только не знаю, как это получилось, что двое сразу. Будто две меня разрываются. Очень нравитесь, и пока не разберусь во всем этом – не дам ответа. Завтра я уеду в лес собираться с мыслями, пожиток-то у меня и нет совсем, а потом в путь.
– Лотта возьми меня с собой, – вдруг закричал Михел, – я тебе пригожусь, я буду защищать тебя. Возьми, вдвоём веселей.
Карен грустно опустил голову.
– Я не могу уехать, отец очень плох, королевство теперь на мне. Прости, Лотта, я надеюсь, ты найдешь счастье с Михелом, – и, не оборачиваясь, пошёл во дворец.
Прощанье с Хи
Мое превращение в эту «распрекрасную» птицедеву всё перевернуло с ног на голову. Кто-нибудь представляет себе, каково это – очутиться не в своём теле? А это тело было пока совсем не моё. Ладно уж там, на балу – немного покрасоваться и подразнить принцев неземной красотой, созданной руками эльфочки. Но совсем другое дело понимать, что эти нежные ручки, розовые щёчки, ровные маленькие ножки – это навсегда. Отвратительное ощущение чужеродной внешности мучило меня все дни, которые были запланированы на сборы в дорогу. В лесу это чувство было особенно острым – стою как раздетая, на голове как будто парик из этих длинных, мягких, совершенно непонятно откуда появившихся волос. Кроме того, меня раздражали эти тонкие слабые пальцы, неспособные нормально держать топор и нож, нежные ступни ног, никогда не носившие сапог и как будто приспособленные для хождения по мягким коврам. А эта белая кожа? Разве с такой можно появиться на солнце? А уж о том, чтобы заночевать на ложе из сосновых веток, и подумать страшно. Хотя воспоминания о моих путешествиях с отцом по лесу рождали надежду, что и этим «безобразием» можно нормально пользоваться, только привыкнуть надо и потренироваться. А времени было мало. Просто немыслимо – как я смогу пуститься в таком виде в дорогу? Крылья – это особенная статья, они вылезали сами по себе и в самый неподходящий момент. Они жили своей жизнью и не слушались меня. Из-за их появления в одежде пришлось проделать дырки в спине, а когда крылья таинственным образом прятались, воздух гулял в прорези на одежде, вызывая озноб.
Микулишна моему виду, конечно, удивилась – она же человек, не видит скрытого, а вот Мавка и Русалочка сказали, что такой они меня и видели, только крыльев у меня тогда ещё не было, и поэтому удивлялись, что я себя уродиной считала. Обе погоревали, что мы опять расстаёмся, но для них это было так же естественно, как смена времён года: пришла и закончилась весна, лето, незаметно подступила осень. После моего отъезда лес опять начал пускать людей, хотя они и побаивались в него заходить глубоко. Только некоторые наиболее отважные личности приходили к Микулишне. Она договорилась с Русалочкой, что та не будет до смерти держать у себя купающихся парней, и они будут просто забывать, что с ними произошло или наоборот – вспоминать как прекрасный сон. Она больше не утаскивала их под воду, а иногда забавлялась на берегу. Что поделаешь – она такая, по-другому не может. При этом она всё чаще вспоминала своего принца, томно вздыхая, что таких, как он, ей больше, наверно, не встретить. А перед самым отъездом тихо попросила:
– Может, ты его где-нибудь увидишь? Скажи, что я скучаю. У меня как будто есть частичка того, что ему нужно, и она рвётся к нему. Я поняла это, когда он уехал. Может, это и есть тот недостающий кусочек его души, всякие чудеса бывают. Как мы сразу с ним этого не поняли?
Я обняла её и обещала поискать.
Ещё более странные события происходили с Мавкой. Тот русявый парнишка, что очаровался прошлой весной Анисьей, так и не смог забыть её, и я неожиданно увидела, как они мирно сидели на коряге. Парень, вынув новый гребешок, подарил его Мавке, а она с улыбкой приняла подарок и разрешила ему расчесать себе волосы, пока сама плела новый венок. Я глазам своим не поверила: Анисья – и мужчина рядом. Удивительно.
Ещё ко мне потихоньку возвращалась память. Мы и так многое забываем из прошлых лет, а в моём случае тем более. Но я отчетливо вспомнила отца, наш дом, его занятия со мной, поездки на лошадях, охоту, лукавую улыбку, желание научить всему, что умел сам, и трогательную заботу большого одинокого мужчины, оставшегося с дочкой на руках. Я поняла и не осудила его женитьбу. Мама и его любовь к ней осталась его дивной сказкой, а подрастающая дочь с возникающими проблемами переходного возраста, да ещё довольно необычная дочь, требовала, как ему казалось, женской руки и помощи. А то, что получилось – так без этого, может быть, ничего бы и не произошло. Хотя нет, слишком сильно во мне жило желание к перемене мест. Вот желания вернуть отцовский дом не возникало. Может быть, когда-нибудь потом. Хотя было жалко, что он принадлежит чужим, плохим людям, но сейчас заниматься этим не хотелось, потом – это будет потом. А что впереди? Опять дорога, остров Буян и многое, о чем даже думать было страшно, а там посмотрим. Я издалека посмотрела на большой добротный дом, в сердце чуть-чуть взгрустнулось от набежавших воспоминаний, но не более. Моим домом стал дом Микулишны, или даже нет – скорее, сосновые ветки и плащ, расстеленный просто на земле, костёр и принцы рядом…
Вот про принцев я думать себе запрещала, но почему-то запрет работал слабо. Их признание грело душу, но совершенно не казалось реальностью, как и моё новое тело. Мне трудно было разобраться в чувствах. Одно было ясно: они мне невероятно дороги. Мне хочется быть с ними, сидеть у костра или ехать вдаль, чувствовать их руки на себе ночью, но большее пугало невероятно. Жить во дворце не хотелось, не моё это, ничем меня туда не затянуть. Мне только семнадцать, а чужой опыт, часто горький, пугал и озадачивал. Изменение моей внешности совместно с признаниями не способствовали ясности мышления. Какая же я глупая, и никто не посоветует. Главное – нужно или всё забыть, или сделать выбор. Но как?
Наутро мы с Михелом уезжали. Я думала было полететь по воздуху, но владеть нормально крыльями пока не научилась, а Ветра просить не хотелось, особенно теперь.
Я уже попрощалась с Микулишной и подругами. Выслушала все их напутствия и пожелания. Мои пожитки лежали в котомке. Мысли всё время крутились вокруг Хи. Мне было тяжело и страшно расставаться с Кареном. Я так привыкла быть под двойной защитой принцев, а тут как будто теряла одну руку, да больше руки – значительную часть себя. Как буду ехать с одним Михелом – даже думать не хотела, запрещала себе это. Дорога всё расставит на свои места. Вот только как оставить Хи? Ближе к вечеру мы договорились поговорить перед отъездом, попрощаться. Я боялась этого разговора. Он происходил как будто во сне.
– Знаешь, я по прежней тебе скучаю:
Рук твоих не хватает, когда засыпаю.
Рыжей, веснушчатой и лохматой,
А теперь другой и даже с крылатой.
Так хочется вместе уйти с тобою,
Но долг и власть завязали петлёю.
Они не терпят моих мечтаний,
В замке нет места для этих метаний.
Отец обволакивает меня заботой,
Заваливает делами и чуждой работой.
С утра ты уезжаешь?
– А как иначе?
Я не могу долго жить в неволе,
Конь мой осёдлан и рвётся в поле
С утра улетаешь?
– Прости, не могу иначе.
– Лотта, чего ж ты так горько плачешь?
– Ты знаешь, в доме тёплый и тихий кров,
А за дверью этой бесконечный простор.
В замке жарко шипят в очаге дрова,
А за дверью свобода и мои дела.
Да, скучаю, но жить во дворце не смогу,
С лестницы мраморной упаду,
На приёме нужных фраз не найду,
В ловушку лживых слов попаду.
Ты всё знаешь и понимаешь -
Я костёр, горящий в степи, не очаг,
Я ручей, а не мисочка у кровати.
Я буду спорить, гореть и жечь.
Птица в клетке не может взлететь.
– Я не смогу тебя запереть.
– А я без полёта могу сгореть
– Буду помнить наш этот вечер,
Но в перьях крыльев играет ветер
Хи вдруг резко шагнул ко мне и прижал к груди.
– Да, Лотта, на прощание хочу сказать – я очень-очень люблю тебя, ты знаешь об этом.
Я разревелась еще сильнее.
– Милая, любимая, упрямая, самая лучшая. Дай хоть почувствовать тебя рядом последнюю минутку, пока ты не растаяла в дымке своей дороги. Завтра с Ха вы уедете, и ты останешься только в моих снах, таких же нереальных, как нереально то, что ты не вырвешься никогда из моих объятий. Увидимся ли мы вскоре или не вскоре и вообще увидимся ли? Мне плохо, очень плохо будет без вас. Не хочется больше думать про долг, про царство, только про тебя. Такая родная и мягкая, пушистая, совсем не колючая.
Он потрогал мои крылья, и они почему-то сами спрятались, оставив за спиной легкое ощущение незавершённого полета.
Надо попрощаться с ним, у нас ещё есть время. Хочу попрощаться. Всё-таки как странно, когда нравятся сразу двое. Такие похожие и такие разные. Всё понимающие, умные и прощающие голубые глаза Хи и карие, как молочный шоколад, вечно озорные глаза Ха. Он сейчас занят, пошел в город заниматься покупками в дорогу. Нам больно-то много и не нужно, но Ха, обычно безалаберный, вдруг решил продумать все сам. Я не вмешивалась. Он взрослеет, на него можно положиться, но мы всегда раньше были втроём, с двух сторон у меня была надежная защита, а теперь остаётся только Ха. Но я знаю – мы не пропадём.
– Давай проедемся немного на прощанье, – и Хи с такой нежностью и болью посмотрел на меня, что я, конечно, согласилась. – Выбирай любую лошадь в конюшне, пусть твоя отдохнёт перед дорогой.
Я долго не выбирала, всё равно ни одна не угонится за Прибоем Хи. Да и не будем мы ни от кого удирать, кроме самих себя, а тут ни на какой лошади не ускачешь и на крыльях не улетишь. Ой, как хочется плакать, как хочется прижаться к его груди и зарыться в неё, накрутить на палец волосы, смотреть в глаза и тонуть в них, таких синих и родных.
Мы доскакали и остановились на берегу маленькой речушки, отпустили коней и сели, привалившись спиной друг к другу, как это было много раз до этого.
– Скоро вечер, нужно возвращаться, – сказала я.
– А куда ты спешишь, ведь Ха все соберёт?
– Ну, так надо же посмотреть, может, что-то подправть. Да и выспаться надо перед дорогой, когда я ещё буду спать в комфорте.
Но Хи вдруг повернулся ко мне и, почти заикаясь, выдавил из себя:
– Я никогда не просил тебя об этом – поцелуй меня. Хочу запомнить этот вечер. Я, кажется, мечтал об этом всю жизнь.
– Всю жизнь ты меня не знал, – сказала я несколько неуверенно.
– Не знал, но всю жизнь мечтал.
«Один поцелуй – это не страшно, – подумала я. – Когда мы, правда, ещё увидимся?»
Хи повернулся ко мне, притянул к себе и коснулся извиняющимися губами уголка моих губ.
– Я никогда не целовался с любимой девушкой. Это, наверно, совсем по-другому. Пожалуйста, поцелуй меня.
– Хи, – я покраснела, – да я вообще никогда не целовалась с человеческими парнями, только пробовала с Ветром.
Я повернулась к нему, сердце бешено колотилось, настороженно посмотрела в глаза. Его зрачки расширились, глаза стали не синими, а почти черными, бархатными, обволакивающими, ждущими. Я провела рукой по русым волосам, и он как будто увидел что-то необыкновенное и остолбенел. Его губы стали тянуть меня как магнит. И тут всё пропало. Я сначала прижалась к его губам, словно клюнула, хотела быстро отскочить, но не тут-то было. Из глубины моего сознания вырвались знания того, что и как надо делать. Меня уж точно никто не учил. Наши поцелуи вначале были настолько страстными, насколько и неумелыми. Но горячие губы не могли оторваться от таких же жаждущих ласки губ. Голова перестала работать. Хи, такой робкий и ласковый со мной до этого, вдруг стал похож не просто на домашнего кота, мнущего лапами свою любимую хозяйку, а на хищного зверя, мечтавшего добраться до долгожданной добычи. Его руки, вначале боязливо дотрагивающиеся даже до волос, запрокинули мое лицо и стали покрывать его поцелуями, как будто это был последний миг его жизни. Вся моя мудрость и самостоятельность, рассудительность и правильность куда-то делись, и я превратилась в мягкую послушную куколку, мечтающую, чтобы его ласки не прекращались. Хотелось сгореть в этом огне объятий, поцелуев, прикосновений. Я совсем не заметила, когда поцелуи опустились на шею, обжигая выпирающую ключицу, а голову за волосы удерживали сильные руки, да и мои руки впились в волосы Хи так, будто если я выпущу эти мягкие русые пряди, мир рухнет, и меня просто не станет. Как будто, если я выну руки из этих волос, то он выпустит меня, и всё вернется на круги своя, мы снова станем просто друзьями, и я завтра уеду, не узнав чего-то самого важного. Из меня вдруг вырвалось почти бессознательно:
– Хи, люби меня сегодня, я этого хочу, я хочу помнить твои руки, помнить твои поцелуи, просто тебя – сегодня или никогда.
Наверное, даже если бы я этого не сказала, Хи вряд ли бы остановился. Я не помню, как он добрался до моей груди. Он притрагивался к ней, как к чему-то сверхъестественному и драгоценному – сначала через одежду, но вскоре шнуровка платья была развязана, и мои не такие уж большие груди возвышались над расхристанным платьем, а мне хотелось, чтобы его мужская рука, привыкшая держать меч и поводья коня, дотрагивалась и ласкала их. Платье сползло с плеч, оголяя их. Мне не было стыдно, сейчас существовали только его губы и его руки на моем теле, которое горело для него. Мое сердце стучало только для него, руки нужны были только для того, чтобы ласкать его плечи, на которых вскоре тоже не стало рубашки. Какой он жёсткий, мускулистый, желанный. И я хочу быть его до конца, хочу ласк – таких, как рассказывала Сильва, хочу почувствовать внутри то, о чем так многозначительно и бесстыдно говорила Русалка, а я посмеивалась над ней и думала, что, видимо, просто все русалки такие страстные, а я – я совсем другая, и мне это не интересно.
Его руки гладили мое уже совершенное обнаженное тело – я и не заметила, как мы с Хи лишились остатков одежды. Какие у него красивые руки, ноги, грудь! Его волосы смешались с моими, лезли в рот, но мы этого не замечали, только он и я, только наши тела, только горячие жадные руки. Хочу его. Не страшно, пусть будет, что будет, я хочу, хочу!!! Тело стонало и рвалось к нему навстречу, выгибалось, касалось, прижималось всё плотнее и плотнее, и мне было не стыдно.
– Лотта, ты простишь меня, я не могу остановиться? – Хи издал какой-то сдавленный возглас.
– Да, милый, да, любимый.
Мне не было больно, ведь мне пришлось узнать боль во много раз более сильную – боль утрат, боль ранений. Езда на лошади, видимо, тоже сказалась. Я только почувствовала, как по бедрам растекаются маленькие ручейки крови. Огонь в моей крови наконец нашел выход и рассыпался множеством искр, а потом мы так и остались лежать с выражением невероятного счастья и удивления.
Хи приподнялся на локтях.
– Лотта, как это мы? Господи, что я наделал? Ты будешь ненавидеть меня теперь.
– Глупый, нет конечно. Мы оба этого хотели неосознанно.
Мы посмотрели на обнаженные тела друг друга, обкусанные губы, и я страшно засмущались. «Да, – подумала, – вот выросла я во сыром лесу и первая брачная постель на сыром берегу». Я прикрылась плащом с одного края, Хи с другого, и вдруг мы громко засмеялись.
– Это произошло, Лотта. Мы с тобой теперь муж и жена.
– Вернее, любовники, – поправила я его.
– Лотта, перед Богом ты мне жена, я не прикоснусь ни к кому другому, – и он опять стал меня целовать. – Ты моя, моя! Не верю в это, Лотта. Вчера я не мог об этом даже мечтать. Я мечтал лишь об одном поцелуе. Я думал, что когда-нибудь, наверно, ты будешь с Ха, так как вам опять в дорогу вместе, и это он будет целовать твои губы, дотрагиваться до твоих волос, но я даже не ревновал. Я просто об этом мечтал – не больше. Разве я достоин такой, как ты. Боже, Лотта, какая ты красивая. Не смущайся, дай я запомню тебя. Дай еще раз коснуться тебя. Какая белая бархатистая кожа.
Я поняла, что опять хочу почувствовать его поцелуи, его ласки. У Хи тоже появилась чернота в глазах, желание опять рвалось наружу.
– Хочу тебя, хочу и буду хотеть всегда. Буду всегда ждать, моя жена, моя любовь, моя крылатая мечта.
Я прижалась к нему – такому горячему, сильному, моему, желанному, страстному, любимому. Мы занимались любовью снова, и у нас уже что-то получалось, мы пытались почувствовать друг друга, понять и осознать желания каждого, и это было прекрасно.
– Хи, смотри, уже почти ночь, а мы ещё тут, на берегу. Нам, наверное, пора.
– Лотта, давай останемся. Тебя ведь никогда не смущало раньше, что мы спим на жесткой земле, а наши плащи не дают нам замерзнуть. Я так хочу побыть с тобой. Подари мне эту ночь. Тебе хорошо со мной?
– Да, – сказала я, прижалась к его груди и почему-то сразу заснула.
Я открыла глаза только когда небо начало розоветь. Хи, видимо, так и не спал. Прижимая меня к себе, он смотрел на меня и как будто старался запомнить навсегда.
– Нам пора.
Кое-как мы привели в порядок свои вещи, умылись, но обкусанные губы выдавали нас с головой.
– Хи, я расправлю крылья и полечу, а ты приедешь позже, так никто ничего не узнает, а скоро мы с Ха тихо покинем город. Не провожай нас. Мне будет тяжело. Я вернусь, обязательно вернусь.
Хи коснулся моих губ, как будто ветер коснулся их, и опустил голову.
– Да, Лотта, я буду ждать. Мы связаны с тобой – не знаю, как, но чувствую эту связь. Макошь или мы сами сплела наши судьбы в один узор, я понимал это и раньше, но теперь нить не порвешь. Любимая, береги себя. Помни, у меня твоя туфелька.
