Текст книги "Кто стучится в дверь"

Автор книги: Светлана Чехонадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

«Ну, как их защищать?! – тоскливо спросил он сам себя. – Какие молодцы эти – в Саудовской Аравии! Как у них, наверное, на сердце спокойно! Жена сидит под замком, на лице черное покрывало, никаких тебе синяков, царапин. Приходишь с работы, вешаешь ей на шею очередное ожерелье, она лопочет что-то на арабском – не понять что.

Рай!.. Господи, а если родится дочь?! А если она унаследует мои гены в смысле профессии!» Он чуть не застонал вслух.

– Анюта! Выпороть бы тебя, в самом деле! Или по щекам отхлестать!

– Ну, рискни! – сердито ответила она. – Руку отобьешь. У меня голова в гипсе.

– Тебе этот Ледовских русским языком сказал – не лезь! – Левицкий не мог успокоиться. – А ты лезешь!

– Никто не лезет, вот и приходится мне.

– Ну, почему же не лезет-то?! Откуда ты знаешь?! Может, следователи, ведущие дело Ледовских, давным-давно вышли на след этих денег, давным-давно проверили брата, его алиби, его знакомства…

– Ты сам-то веришь в это? – усмехнулась она.

– Но я, по крайней мере, не лезу, не разузнав! Может, ты вообще мешаешь милиции! Может, они его пасут! А ты лезешь!

– Вот только бьет по башке он меня, а не клязьминских милиционеров! Может, потому, что я подошла к этому делу ближе остальных?

– Он сказал тебе, что ты идешь в противоположном направлении! – напомнил Левицкий.

– А я с ним согласна! – Она вдруг развела руками весьма беззаботно. – Я это тоже поняла! Вот выйду из больницы…

– Ты из нее не выйдешь! – твердо сказал Левицкий. – Будешь лежать здесь до сентября!

– Это не от тебя зависит!

Он улыбнулся, довольный.

– Анюта! Здесь весь персонал – младший по званию! А лечащий врач – вообще старший лейтенант.

– Вот гад! Заманил! Это же это… как ее… карательная психиатрия!

– Совершенно верно!

– Узнаю ваши приемчики!

– О! Ты знаешь только сотую долю правды о наших приемчиках!

– Я читала об этом в газетах!

– Что ты! Газетчики все приукрашивают! Правда гораздо страшнее! Что с тобой? Снова тошнит?

Анюта немного побледнела, откинулась на спинку кровати. Прикрыла глаза, поднесла руку к месту соединения ключиц. Дышать было трудно.

«Вот оно что! – сказала она про себя. – Вот оно что!»

– Ладно. Пошутили и хватит. – Он сел рядом, осторожно прижал ее к себе. – Я сегодня даже не одеколонился, чтобы тебя не тошнило… А то ты в прошлый раз раскритиковала мой одеколон. Сама же дарила, между прочим. Я тут пирожные принес. Шоколадные, как ты любишь. Ну же… – Он тихонько потормошил ее. – Хочешь, чтобы мы договорили?

Она кивнула, все еще не открывая глаз.

– Разумеется, я занялся этим Ледовских. Я так понимаю, мы шли по твоему следу? Были в деканате, в женском общежитии. Ты тоже разговаривала с двумя смешными студентками – тонкой и толстой?

Она снова кивнула. Потом чуть-чуть поморщилась.

– Кстати, за тобой шел еще один любопытный. Молодой человек, блондин с карими глазами, загорелый, – она на секунду открыла глаза, остро глянула на Левицкого, опять поморщилась. – Худощавый, хорошо одетый. Выдавал себя за налогового инспектора. Интересовался Гришиным адресом. Мы уже были на этой квартире. Но его там нет. Судя по всему, он исчез не менее недели назад. Теперь, когда ты рассказала о его угрозах и, главное, об «ауди», я должен проинформировать милицию. Но, разумеется, отныне я сам буду дублировать их действия. Теперь это касается лично меня. Что скажете, товарищ начальник?

– Вольно… – она устало прижалась к его плечу.

– Как же ты сообразила, с капюшоном-то? – он стал гладить забинтованную голову.

– Ты не поверишь…

– Зная тебя, Анюта, я поверю всему! Клянусь!

– Мне подсказывал внутренний голос! Настоящий такой… И почему-то мужской. Что ты улыбаешься?

– Молодая ты еще… И правильно. Никогда не старей…

– Я, конечно, потом посоображала немного, когда уже в себя пришла. Это была внутренняя логика. Анализ увиденного… Слушай, такой стремительный! Увидела утолщение стены на своей лестничной площадке и поняла, что никто там стоять не может: соседи-то безвыездно на даче! Никогда они посреди недели не возвращаются! Бомжи обычно стоят у батарей. Влюбленные подростки у нас имеются только на четвертом! Значит – стоп! Фонари не горят – значит, ситуация усложнилась! Надо бежать! А куда? Тут я, наверно, вспомнила, как ты говорил еще осенью, что в банке охранник ночует. Туда надо бежать! А когда я услышала, как этот тип глубоко вдыхает воздух, – («Ох!» – тихонько простонал Левицкий.) – то поняла, что он к удару готовится. Замахивается. Вот капюшон и дернула!

– Может, правда к нам пойдешь? – тоскливо спросил он. – Лейтенантом будешь.

– Ну вот еще! Ты, значит, полковником, а я лейтенантом?

– А кем ты должна быть, если я полковник?

– Если оценивать умственные способности? Пропорционально интеллекту? – уточнила она. Он молча кивнул, уже зная, что она скажет.

– Только маршалом! Генералиссимусом!

– Я поговорю с начальством… Теперь о Ледовских. Если клязьминские милиционеры действительно крутятся только вокруг этих неизвестных наркоманов, я их растрясу так, что им мало не покажется! Обещаю! Похоже, что ты и правда натолкнулась на какой-то новый аспект этого дела.

– А письма? – тихо спросила она.

– Анюта! Я боялся этого вопроса, как не знаю чего! Ну они-то при чем?

– Ни при чем?

– Нет! Ну нет у меня оснований для противоположных выводов! Если письма ни при чем, все гораздо проще!

– Вот в том-то и дело! – с неожиданной злобой сказала она. – И я не понимаю, при чем здесь они! Зачем?! Особенно одно из них!

– Я не понял, ты на кого сердишься-то?

– Да на себя!

– А вот это правильно! Ой, а времени-то уже!.. Левицкий ушел, а она все клокотала. «Дура какая! Дура ненормальная! Правильно Ледовских сказал: идиотка! Это неужели меня надо было по башке стукнуть, чтобы я привела в порядок собственные мысли! Ведь, скорее всего, правда уже была сказана! Я ее слышала! Просто она настолько невероятна, что поверить в нее невозможно! А почему, собственно, невероятна? А потому, что кое-кто ее вывернул наизнанку! А с помощью чего? Да с помощью писем и вывернул!»

Зашедшая спустя пять минут медсестра была удивлена миролюбивым настроем Анюты. Та послушно выпила все лекарства и согласилась на все процедуры. «Любовник ей выдал, наверное! А то смотри-ка – фифа!» – довольная, подумала медсестра.

Анюта выставила вперед руку, чтобы ей поставили капельницу. Выйти из больницы она решила как можно скорее.

* * *

Новые данные по делу об убийстве в Клязьме поступили в прокуратуру в понедельник. Данные эти были непонятные и, откровенно говоря, ненужные. Согласно им, некая дамочка, случайная знакомая Григория Ледовских, узнала о том, что у художника незадолго до смерти могла быть большая сумма денег. Сумма не уточнялась.

Буквально за неделю до смерти Игорь Ледовских сообщил священнику Крестовоздвиженской церкви, что этих денег у него больше нет. Он не сказал, что их украли, и в милицию заявлять отказался.

Теперь же, судя по показаниям этой дамочки, она обнаружила след пропавших денег: в виде новой машины, одежды и мобильного телефона. Все эти вещи за несколько дней понакупил отчисленный студент Григорий Ледовских.

Дальше шла и вовсе чертовщина. Оказывается, дамочка стала следить за Ледовских, он ее слежку заметил, стал ей угрожать, и вечером того же дня на нее был совершено покушение, что зафиксировано в протоколе и по поводу чего возбуждено отдельное дело.

И главное: данные пришли из ФСБ!

«Они-то при чем?» – недоуменно спросил молодой Квашнин.

«А ты не понял? – более опытный Иванов раздраженно дернул головой: он возился с чайником у окна. У чайника все время отходил провод. – Она их сотрудница, как пить дать! Помнишь, там какая-то путаница с письмами была? Еще терроризм подозревали. Наверное, они дело-то продолжают…»

Пришлось всерьез заниматься пропавшими деньгами. Еще не выходя из кабинета, молодой Квашнин понял, что это будет почти безнадежное дело.

Иконописец-самоучка Игорь Ледовских был не очень общительным человеком. Нельзя сказать, что он не любил людей – он их, скорее, сторонился. Основания для этого у него были.

Раннее сиротство (годы до сиротства безоблачными тоже не были), потом ужасный интернат, потом скитания непонятно где, потом тихая, спокойная, но очень бедная жизнь. О его болезни говорили мало, но было понятно, что он не родился таким искалеченным – травму получил, скорее всего, в интернате.

Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как Игорь вышел из Фрязинского интерната, теперь здесь работали только два человека, которые его знали: директор и завпищеблоком. Разумеется, и та и другая пытались показать следователям, как у них хорошо живется: как питательно кормят, как правильно воспитывают, как отремонтирована столовая, какие закуплены парты и компьютеры. Однако уже то, что за десять лет почти полностью сменился персонал, было плохим признаком: из хороших мест люди не бегут даже при маленьких зарплатах.

Серо, тоскливо, ужасно было в интернате. В коридорах пахло подгоревшей капустой, в библиотеке стояло книг пятьдесят, не больше, во дворе не было видно ни одного турника.

Однако по директорским словам выходило все очень даже неплохо. Она вообще не столько рассказывала об Игоре Ледовских (у следователей сложилось впечатление, что директор его не помнит или делает вид, что не помнит), сколько оправдывалась – и оправдывалась привычными, давным-давно заученными словами: «на вверенном мне объекте за последнюю декаду…» и так далее. Муторно было слушать.

Зато повезло на выходе. Мужчина-сторож, бодрый старичок лет восьмидесяти, давно прислушивавшийся к ним, вдруг встрял в разговор. «А я его прекрасно помню!» – сказал он.

Директор попыталась остаться, но Иванов непреклонно отсек ее рукой. Они пошли со стариком к калитке.

– Что с Игорем случилось? – спросил тот.

– Его убили.

– Этого следовало ожидать, – старик помолчал, порылся в карманах, глянул на следователя беспомощно. Тот понял, вынул пачку сигарет.

Старик прикурил, жадно затянулся. В груди у него что-то клокотало, булькало, сипело. Вряд ли ему можно было курить.

– Почему? – не выдержал паузы Квашнин.

– Он был как воронка! – неожиданно сказал старик и для иллюстрации изобразил рукой спираль. Дым от сигареты закрутился, и действительно сизая, тающая воронка образовалась между ними и калиткой. – Вообще-то, он был задуман святым. Я знаю, что говорю. Я пришел к Богу через такие овраги, такие буреломы!.. Этот Игорь – он был маленьким солнечным коридором, понимаете? Он открывал вход к свету!

– У вас что – высшее образование? – спросил Иванов с такой недоброй подозрительностью, словно бы спрашивал о судимости. Впрочем, интересоваться судимостью необходимости не было: то, что она у старика имелась, было буквально написано у него на лбу.

– И не одно, – усмехнулся старик. – У меня два высших образования. И докторская степень заодно… Я политический, вообще-то. Бывший ученый… Религиозный философ, если вы понимаете, что это… Ну, обычная история. Отсидел и отсидел: полстраны отсидело. Но я взялся за такие эксперименты с разумом… – он вдруг помрачнел, словно туча набежала на несуществующее солнце и тень покрыла не только его лицо, но и весь двор. Следователям захотелось поежиться. – В общем, еле выкарабкался. С тех пор я уверен: дьявол реален. Реален в средневековом смысле! То есть буквально состоит из плоти и крови! И он ходит по земле, знаете? Он соблазняет, он шепчет, он предлагает легкие пути. И он ненавидит свет! Когда он видит свет, его корежит! Как вампира! В последнее время этот гражданин перестал стесняться вообще! Он дошел до того, что поменял плюсы на минусы, он убедил людей в том, что добро – это зло, а зло – это добро. Он так задурил всем голову, что уже стыдно проповедовать добро, стыдно быть добрым! Я просто слышу его шепот в каждой песне, каждом лозунге, каждом телевизионном интервью! В каждой книге теперь я его встречаю! Везде слышен этот, как он теперь называется? Бэк-вокал… Его бэк-вокал.

«Сумасшедший!» – догадался Иванов.

– Я не сумасшедший! – вслух возразил старик. – Если вы об этом подумали… Когда с трибуны говорят: «главное деньги» – что это? Когда на каждом угле пишут: «аборт в день обращения, на любом сроке» – что это?! Когда кто-то ворует у сирот и при этом ссылается на открытия науки, свидетельствующие о том, что мы живем один раз – то это как? Как это согласовать с бессмертной душой?

Ну ладно… – он вдруг махнул рукой, сам себя осуждая за горячность. – Короче, если дьявола я наблюдаю ежечасно, даже не выходя за пределы этого двора, то чистый свет видел только один раз – в лице Игоря Ледовских. Разумеется, я сразу понял, что он будет всю жизнь вызывать ненависть зла – забавно звучит, правда? И зло, в конце концов, победит. Здесь, на земле, победит. Чем раньше это произойдет, тем лучше. Потому что потом для него начнется другая история – он окажется дома. К сожалению, он был классическим воплощением лермонтовского «Ангела».

– Что за травму он здесь получил? – спросил Иванов, приходя в себя. Лермонтовский «Ангел» добил его окончательно: он плохо помнил, что это такое.

– Упал с дерева. На какой-то крюк… Снимал с дерева кошку… Вы не думайте, его здесь не обижали. Обидным было сиротство, быт, невозможность уединения – он был к нему особенно склонен – но в остальном ничего такого. Ни изнасилований, ни избиений, ничего…

Вот и все, что удалось разузнать о детстве Игоря Ледовских. Его дальнейший путь был немного темен, но в общих чертах прослеживался. Последние два года он жил в казенном церковном доме. Его страсть к уединению, наконец, получила желанную почву: людей вокруг художника почти не было.

Иногда к нему приезжал брат. Иногда он разговаривал со священником, но только когда сам приходил в церковь работать. В то же время, в те дни, когда Ледовских появлялся на людях, пространство вокруг него немедленно заполнялось какими-то паломниками. К нему лезли с вопросами, проблемами, ему постоянно рассказывали о трудностях, исповедовались, страшно возмущая этим священников всех четырех церквей, в которых он успел поработать. Кстати, оказалось, что художественное образование у Ледовских все-таки имеется. Он окончил специальное училище в Сергиевом Посаде, так что никаким самоучкой не был.

– Все-таки я не понимаю… – Иванов раздраженно повел плечами. – Вы говорите, что у него не было знакомых. И в то же время вы возмущались, что к нему постоянно лезут. Как это совместить?

Они вернулись из Фрязино и теперь сидели в пристройке Крестовоздвиженской церкви. Разговаривали со священником, получается, единственным близким знакомым убитого художника… Близким – по меркам отшельника Ледовских.

– Как бы это объяснить… – священник запнулся, подбирая слова. – Я много раз наблюдал такую картину: он сидит на лесах, раздумывает, с чего лучше начать, и вдруг к нему подходит незнакомая женщина – причем, и мне не знакомая! впервые пришла в наш храм! – и начинает что-то спрашивать! Вначале интересуется живописью, потом переходит на свою жизнь! Понятно, что у нее проблема: зачем же, в противоположном случае идти в храм? – В голосе священника на какую-то секунду послышался сарказм. – Но вот так: это непостижимо! Ко мне они не подходили, хотя я очень современный человек, и все у нас знают, что со мной можно поговорить о чем угодно. Они подходили к нему! Он с ними разговаривал – бедными и брошенными, богатыми – а у нас здесь немало богачек – и удачливыми…

– В основном, женщинами, что ли? – спросил молодой Квашнин.

– В основном, да… Мужчины не так привыкли раскрывать душу. Потом, у женщин такой инстинкт потрясающий… Они что-то видели в нем.

Молодой Квашнин, который, в отличие от Иванова, закончил университет, вдруг подумал, что сумасшедший фрязинский сторож не такой уж и сумасшедший: этот Ледовских, похоже, и правда был огнем и светом, и люди, нуждавшиеся в поддержке, это чувствовали.

– Вот… – священник бездумно пощелкал мышкой от компьютера. – Но потом он уходил, и все! Их отношения не продолжались. Иногда, конечно, попадались более упорные – у кого проблемы были серьезные. Года полтора назад одна женщина буквально преследовала его. В молодости она отказалась от ребенка в роддоме – потому что у нее не было своего жилья. Теперь она мать двоих детей, очень обеспеченная. И очень несчастная. Последние годы она натурально сходила с ума: совесть ее замучила. Но найти ребенка она не смогла. Вот эта женщина постоянно приезжала в церковь, подолгу разговаривала с Игорем… И успокоилась. Я уж не знаю, какие он нашел слова, но знаю, что она пару раз бывала у него дома. Еще вот эта Ольга. Сам я ее не видел и даже не знаю, была ли у нее какая-нибудь проблема – наверное, была… – но она встречалась с ним.

– Он к ней не ездил?

– Да что вы! Он даже не знал, где она живет, какой у нее телефон. Ему это было не интересно. Вот она, мне кажется, приезжала к нему. Даже в Москву приезжала. А потом его брат сказал мне, что это жена депутата Александрова. Знаете, который по телевизору…

– Да, знаем… Но это их дело, правда? Оставим их в покое…

– Оставим…

– А что за история с деньгами?

– Да тоже… Ерунда какая-то. В начале декабря он сказал, что у него появились деньги. Огромная сумма…

– Сколько?

– Три миллиона долларов, – стесняясь, сказал священник.

– Сколько?! – следователи переглянулись и заулыбались.

– Я понимаю, это звучит дико… Но он не настаивал ни на чем. Так, просто сказал. Попросил еще, чтобы я помог их правильно распределить. Все деньги! До копейки! Мы посидели, прикинули…

Это было очень смешно. Можно было представить, как сидят два таких блаженных дурачка – вечером, под абажуром – и пишут в колонки несуществующие миллионы… Наивные фантазеры!

– А потом он сказал, что денег у него больше нет… – священник и сам понял, кем выглядит. Сбился, опустил глаза.

Игнорировать письмо из ФСБ, тем не менее, было невозможно. Кроме того, брат убитого художника упорно не являлся на допрос. Его искали везде: вот уже с трех сторон на его съемную квартиру покушались. Во-первых, туда съездили Иванов и Квашнин, расследующие убийство Игоря Ледовских, во-вторых, его искали по поводу покушения на Анюту, в-третьих, о встрече с ним горячо мечтал полковник Левицкий.

Он-то и решил активизировать следствие. Нашел хозяина квартиры, сказал ему заветное «сим-сим» из трех букв, тот примчался, ругая себя самыми последними словами – два месяца назад он уже попал в неприятную историю с жильцами-вьетнамцами. До сих пор этот приличный мужчина покрывался холодным потом, вспоминая, как нашли его люди из отдела по борьбе с наркотиками, как ломали дверь с забаррикадировавшимися вьетнамцами, как ворвались на кухню и как увидел он закопченный потолок и огромный чан с каким-то черным варевом. Ужас!

Григорий Дедовский показался ему приличным парнем – студент университета, шутка ли! И вот пожалуйста! ФСБ! «Террорист! – повторял про себя хозяин, и руки его так тряслись, что ключи в них позвякивали. – Шахид! Вот сука! А мне показалось – еврей!»

Они стояли на площадке, но дверь не открывали – ждали милицию. Левицкий был великолепен – в форме, с широченными плечами и надменным лицом. От его молчаливости хозяин оробел вконец.

Подъехала машина, по лестнице затопали следователи, вечная соседка приоткрыла дверь пошире, чтобы лучше видеть и слышать.

Хозяин попал ключом в замок только с третьего раза. Такое количество официальных лиц! Черный потолок не выходил у него из головы. Но теперь-то будут мешки, пояса, будильники… Да-да, все как показывают в новостях… Да что же это за невезение такое!

В квартире все было разворочено. Мебель валялась на полу – даже шкаф! – паркетины взломаны, входная дверь изрезана ножом. С антресолей все было выброшено, диван распотрошен. Хозяину стало дурно, но даже сесть было некуда. Он опустился по стене на пол. Рука с ключами стукнула о паркет. Хозяин закатил глаза.

Изумленные милиционеры немного растерянно ходили из комнаты в кухню и сообщали друг другу: «Порошок стиральный высыпан… Слушай, матрац прямо наструган!.. Смотри, женская сумочка!»

Левицкий оказался возле милиционера в ту же секунду. Он уставился на эту сумочку, он смотрел на нее, набычившись, и только искры летели во все стороны – такой он был наэлектризованный и злой.

– Ну что ж… – полковник шумно выдохнул. – Это та самая сумочка.

– Которую выхватили при нападении? – уточнил следователь.

– Да.

– Прекрасно… Начинаем оформлять?

* * *

После долгого отсутствия собственная квартира показалась чужой. Везде лежала пыль. Мама заезжала полить цветы, но они все равно пожухли. «Переживали за меня» – решила Анюта.

Некоторое время она бесцельно бродила из комнаты на кухню, из кухни в ванную. В ванной открыла краны и смотрела на воду, на кафель, на шампуни, на масляные шарики в стеклянной банке. Вначале хотела помыться – ужасно чесалась голова – но сил не было.

Анюта прошаркала на кухню, открыла холодильник – Левицкий обещал «забить его под завязку». На нее сразу глянули шоколадные пирожные в прозрачной коробке. Впрочем, много было и другого.

Ей вдруг стало себя жалко. Маму попросила не приезжать, потому что та Левицкого недолюбливала, а он сам взял и уехал – только принес вещи. На расспросы отвечал неохотно, больше молчал, поджав губы. При этом еще обижался! Он привык, что она интересуется его состоянием, пристает по поводу каждой складки на лице. «А какого черта! – сказала она холодильнику. – Чем нянчить сорокалетнего полковника, лучше уж завести ребенка!»

Она догадывалась, что у него неприятности. Догадывалась также, что они связаны с личной жизнью. Можно было пойти в догадках и дальше: жена вдруг расхотела разводиться. Даже перспектива получить бесплатную квартиру ее не прельщала. Но как тогда быть с этой гордой фразой: «Это мое твердое решение!», с этим металлом в голосе, этим орлиным взглядом? «Ах, мне трудно!» – скажет он, начни она расспрашивать, и получится, что она даже виновата в этих его трудностях, что это его надо жалеть! Мужчины всегда умеют перевернуть ситуацию с ног на голову. Она много раз замечала, что, когда у нее что-то болит, Левицкий тоже начинает прихрамывать (была у него в молодости травма колена). Не то чтобы притворяется – нет, просто, его организм так срабатывает, чтобы не он жалел, а его жалели…

Это неудавшееся покушение имело для нее серьезные экономические последствия. Ведь была проплачена не только аренда, но и реклама. Фирма должна была начать работу еще вчера, а ремонт и не начинался. Все отодвигается почти на месяц. Немалые деньги выброшены на ветер. «У меня к вам личный счет отныне!» – произнесла она голосом рэкетира и вдруг поняла, что безумно хочет пирожных. Очевидно, это было окончательным выздоровлением.

… Мда. Счет-то предъявлять некому… Одно подозрение у нее, правда, возникло, но даже окажись оно верным, это все равно ничего не объясняет. Точнее, почти ничего.

Жуя и роняя крошки, она прошла в комнату, включила компьютер. Если ее враг технически подкован, если он умеет распечатывать конверты и пользуется телефонной базой, то и бороться она с ним будет, опираясь на последние достижения науки.

Включением компьютера все и закончилось. Что делать дальше, Анюта не знала. Тем не менее, она открыла новый документ, красиво его пооформляла, установив и поля, и отступы, и шрифт, придумала для него название «Почтальон», хотела даже создать какую-нибудь шапку, но решила, что это лишнее. В голову все равно ничего не лезло. Интеллектуальные прорывы на горизонте не маячили. Надо было начинать сначала.

Итак, в конце декабря у депутата Александрова какой-то неизвестный убил жену. Настиг ее в проходном дворе – в самом центре Москвы – сбил и даже для верности дал задний ход, чтобы убить наверняка. Он хорошо выбрал время и место убийства. Двор был очень тихим – две стены глухие, третья принадлежала дому под снос, – однако жена Александрова всегда проходила здесь, когда шла в спортивный клуб. Получается, что и ее маршрут, и центр Москвы он знал, как свои пять пальцев. Отсюда мог следовать и другой вывод: убийца давно следил за женщиной. То есть этот человек мог быть Фатеевым. Были в его поведении только две странности: он позволил гаишнику переписать номер своей машины перед убийством и пошел в кафе после убийства. У него были железные нервы! Впрочем, если милиция права и это сделал Фатеев, то странности можно объяснить его состоянием. Он твердо решился на месть, и его уже не интересовала собственная судьба.

«Решился на месть спустя восемь лет?» – напечатала Анюта. Потом подумала немного и добавила еще два вопросительных знака. Потом подумала и стерла их. Это было нормально – решиться именно через восемь лет. Решиться сейчас, когда жизнь окончательно развалилась, когда стало понятно: не выкарабкаться. Ведь не всегда он так жил. При жене-то все было нормально. Со своими проблемами, конечно, но у кого не бывает семейных проблем? Анюта знала несколько пар, в которых муж не только догадывался об изменах жены, но и пользовался любовником в построении собственной карьеры. Недавно она отправляла одну такую семью на курорт: по праву старинной знакомой жена сообщила ей на ухо, что деньги на поездку дал любовник: «Сам не может, у него жена! Сказал: отдохни». Эта женщина никогда не работала, но муж не поинтересовался, откуда у нее деньги! «У него самого маленькая зарплата, так что у нас в квартире почти все уже куплено на мои!» Вот как бывает! К таким семьям, конечно, окружающие относятся без особой симпатии, но с возрастающим с годами равнодушием. Скоро это будет нормой, и страдания Фатеева по поводу консервативного общественного мнения Троицка будут Мало кому понятны. Он был именно такой муж. И красивая жена Ирина его устраивала. А после ее смерти жизнь стала ухудшаться. Фатеев шел на дно постепенно и осознать глубину своего падения смог только сейчас. Так вот: встал, походил по квартире, как по своей походила Анюта, глянул на все трезвыми глазами и сказал: «Да пропади оно пропадом!» (Почти так подумала и она сама, между прочим). Ну, а виновников его загубленной жизни и искать-то долго не надо: о них он помнил всегда, даже если и собирался не взрывать машину Катаева, а продать взрывчатку кавказцам.

У этой версии было одно доказательство – сокрушительное и неопровержимое. Сам Фатеев и не думал как-то защищаться. Он, правда, утверждал, что никого не убивал, но при этом твердил, что все они получили по заслугам. И что он сам должен был сделать это – просто не успел, не решился. Может, это такая хитрая тактика защиты? Но тогда нужно было как-то объяснить присутствие свое машины на месте убийства, эти сидения в кафе, эти конверты, этот мышьяк. Однако Фатеев молчал, намеренно усугубляя свое положение.

Жена депутата Александрова погибла на месте. Ее заметили только через полчаса, а «Скорую» вызвали и вовсе через полтора – решили, что баба валяется пьяная. Не помогли ни норковая шуба, ни сумка «Прада», ни сапоги «Вичини»: валяется, значит, алкашка. Спустя неделю после ее смерти депутат Александров получил письмо, в котором неизвестный предупредил его, что ад только начинается. И письмо и надпись на конверте были распечатаны на принтере. На одном и том же принтере. В конверте также находился белый порошок, оказавшийся впоследствии мышьяком.

Что же было дальше? Через четыре дня такие же письма получили два человека: Балитоева, врач-стоматолог, и Мордовских, историк. Эти люди не были знакомы между собой, а также никогда не знали депутата Александрова. Они жили в разных районах, принадлежали к разным социальным группам, и разница в возрасте у них была более тридцати лет. Тем не менее, они тоже могли иметь свои объяснения этих писем. У Мордовских были плохие отношения с сыном, у Балитоевой – с бывшим мужем…

Тут Анюта затормозила. Какой-то неприятный скрип раздался у нее в голове. Очевидно, заржавевшие мозги потихоньку включались в работу.

Сев за компьютер, она дала себе клятву, что будет записывать все. Все. Абсолютно все! Это было невероятно трудно: факты выскальзывали из рук, убегали под половицу. Но она только сжала зубы. Она будет записывать все! Потому что в этом спрятан успех ее мести. Да, мести! Анюта готовилась стать настоящим предпринимателем. Если так позволять бить себя по башке, а потом облегчать свой карман на стоимость всего оборудования для новой турфирмы – уж извините! Она, конечно, девушка интеллигентная, но не до такой степени.

Анюта заколотила по клавишам так, что вспорхнули сидевшие на карнизе голуби.

Мордовских не просто понял, что означает получение этого письма, он понял смысл письма! Профессор расшифровал и слова про вампира, и слова про самое больное, и даже слова про змею.

Балитоева – немного иной случай. Она в принципе ждала от бывшего мужа всего что угодно…

– Пиши все! – сказал внутренний голос, тот самый весельчак.

– А, привет! Давно тебя не было! – на секунду Анюта отвлеклась от клавиатуры. – Спасибо, что помог в прошлый раз.

– Не за что… – голос застенчиво пустил петуха.

– Да что же это?! Шизофрения?! Совсем я уже! – от изумления и возмущения она набрала воздуха в легкие и так посидела, глядя на стену. Потом выдохнула. Голос понял ее состояние, пропал.

Но в общем-то он прав. Будем писать все!

Балитоеву не удивил даже мышьяк. Она сказала, что раньше стоматологи работали с ним и ничего особенного или опасного в этом веществе она не видит. Кроме того, как врач, не понимает, какой смысл в применении такого безобидного количества? «Так же могли прислать любую травилку от тараканов!» – вот что сказала Балитоева на допросе.

Что-то забрезжило в голове. Но голова еще была слишком слабая. Ладно, нам не к спеху. Настоящий охотник должен быть терпеливым.

Разумеется, следовало записать и самый важный момент: сами письма, полученные Мордовских и Балитоевой, были такие же, как письмо, полученное Александровым, но надписи на их конвертах отличались – они были распечатаны на другом принтере!

Почему? Следует ли придавать этому значение? Но ведь что-то же этот факт значит! Кто-то печатал письма дома, а конверты в офисе? Может, для более сложной работы нужна была какая-то особая компьютерная программа, которой дома не было? Нет. Первый-то конверт был напечатан на том же принтере, что и письмо. Назовем этот принтер домашним. Или… Или письма были распечатаны сразу – все вместе. А конверты потом… Но почему? Он не знал, сколько понадобится конвертов? Но он ведь напечатал шесть писем! Значит, и конвертов нужно было шесть! А он распечатал только один!

«Да может, у него дома не оказалось конвертов!» – возмутилась Анюта, споря непонятно с кем. (Кажется, в глубине внутреннего взгляда просматривалась фигура Левицкого). И все-таки, все-таки… Сел товарищ за такое важное, судьбоносное, прямо скажем, дело, а о конвертах не позаботился!