Текст книги "История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие"

Автор книги: Светлана Кузьмина

Литература

Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994.

История всемирной литературы: В 9 т. Т. 8. М., 1994.

Корецкая И. В. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М, 1995.

Поэтические течения в русской литературе конца XIX – начала XX века. М, 1988.

Смирнова Л.А. Русская литература конца XIX – начала XX в. М., 1993.

Эткинд Е. Кризис символизма и акмеизм // История русской литературы XX в.: Серебряный век. М, 1995.

Создателем «Цеха поэтов» в 1911 г., объединившего акмеистов, его синдиком стал Николай Степанович Гумилев (1886, Кронштадт – 1921, Петроград), поэт, драматург, литературный критик. По словам С. Маковского, Гумилев «считал необходимым бороться с десятилетним «символическим пленением» русской поэзии», и, несмотря на увлечение В. Брюсовым, И. Анненским, Ф. Сологубом и французскими символистами – Ш. Бодлером, А. Ренье, П. Верленом, А. Рембо, его «тянуло прочь от мистических туманов модернизма» [122]122
  Маковский С. Портреты современников. С. 429.


[Закрыть]. В своем акмеистическом манифесте «Наследие символизма и акмеизм» Гумилев сформулировал повод для изменения курса: «Русский символизм направил свои главные силы в область неведомого. Попеременно братался он то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом». Основой творчества Гумилев считал сознательное отношение к слову, профессионализм, что отразилось в названии литературного объединения «Цех поэтов», напоминающем о средневековых цехах, объединявших ремесленников.

Ранние книги стихов Гумилева: «Путь конквистадоров» (1905), «Романтическиецветы» (1908), «Жемчуга» (1910), «Чужое небо» (1912) включают уже ставшие традиционными для символизма темы и образы, присутствуют и декадентские мотивы, например, прославление Люцифера («Баллада», «Пещера сна»), описание кабалистических ритуалов по вызыванию андрогина («Андрогин»), различных инициации (посвящений) в дохристианских верованиях («Ужас»). Таким образом, отрицание мистики и оккультизма в манифесте акмеизма было для Гумилева обретением новой веры, точкой окончательного выбора своего пути в творчестве.

Сборники «Колчан» (1916), «Костер», «Фарфоровый павильон» (1918), «Огненный столп», «Шатер» (1921) охватывают обширнейшую тематику – от экзотики дальних стран и классической мифологии до христианства и европейской культуры. Гумилева – реформатора символистской поэтики волнуют те же, что и символистов, проблемы духовного порядка: смерть, перевоплощение, синтез земного и трансцендентного.

Гумилев ощущает мир постольку, поскольку «впечатленья бытия» «воплощались в метрические строки» [123]123
  Там же.


[Закрыть], он стремится к «вещности», реальности образа, его зримости и пластичности, ясности и строгости мысли, отчетливости духовной позиции. Поэт ввел новые рифмы и неожиданные яркие эпитеты, для него важны смысловая энергия ритма и четкость стихотворного рисунка. Он тяготел к мифу о сильном человеке. Неоромантизм сказывается в воспевании героя-завоевателя, героя-путешественника, не сломленного рутиной жизни. Поэт культивировал образ независимой и свободной личности:

 
Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю радостно в саду…
 

Поэт считал, что «нужно самому творить жизнь», и только тогда «она станет чудесной» [124]124
  Жизнь Николая Гумилева. Воспоминания современников. Л., 1991. С. 274.


[Закрыть]. Гумилев, представляющий «гиперборейцев», вводит в свои произведения повествовательный элемент, придает поэзии эпический характер, возвращает популярность такой стихотворной формы, как баллада. Из русских поэтов на поэтический стиль Гумилева повлиял И. Анненский, отметивший, что «лиризм Н.С. Гумилева – экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций» [125]125
  Анненский И. Книги отражений. С. 378.


[Закрыть]. Акмеистический принцип «вещности» сформулирован в стихотворении «Естество»:

 
Стань ныне вещью, Богом бывши,
И слово вещи возгласи,
Чтоб шар земной, тебя родивший,
Вдруг дрогнул на своей оси.
 

В «Пятистопный ямбах» самооценка поэтом осмысливается через связь собственного творчества с традициями мировой культуры: «Мне золоченый стиль вручил Вергилий, / А строгий Дант – гусиное перо <…> / Средь серебра я только серебро». В «Восьмистишии» акмеистический принцип художественного познания осознается как следование традиционной хрисианской этике:

 
Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать,
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять.
И, символ горнего величья,
Как некий благостный завет,
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.
 

Особенно популярным стал стихотворный цикл «Капитаны», символически выразивший суть его «музы дальних странствий»:

 
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
 
 
<…>
 
 
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
 
 
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет?
 

В 1909 г. Гумилев уезжает в Абиссинию, его мечты о странствиях становятся реальностью. Весной 1913 г. он вновь едет на полгода в Африку, командированный Музеем антропологии и этнографии Академии наук. Путешествуя по далеким странам и описывая яркие впечатления, Гумилев создает авторский миф, в котором современному миру обыденности противостоит новый захватывающий мир диких племен, покоряющихся сильному и гордому герою-пришельцу, герою-страннику, не ведающему упреков совести, страха и сомнений. Сердце героя готово к любви и самоотречению, но он наказан одиночеством, непреодолимым экзистенциальным непониманием другими. После трех лет знакомства с Анной Горенко (Ахматовой) в 1910 г. Гумилев женился на ней. Их сын Л. Гумилев стал впоследствии известным ученым-этнографом, историком, философом и создателем теории этногнеза и пассионарности.

Поэтический диалог, родившийся у двух русских поэтов на фоне их сложных и драматичных отношений и историческом фоне XX в., составляет одну из лучших страниц любовной лирики. Гумилев передал затаенный трагизм А. Ахматовой и суть ее Музы:

 
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук.
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье.
 

Во время войны 1914 г. Гумилев был зачислен в действующую армию, за боевые операции дважды награжден Георгиевским крестом. Военные впечатления отражены в «Записках кавалериста» и сборнике «Колчан» (1916). История России становится личной судьбой поэта:

 
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
 
 
Но не надо яства земного,
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
 
 
<…>
 
 
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мирно бьется в груди моей.
 

После Февральской революции 1917 г. Гумилева снова командировали на фронт, но до весны 1918 г. он жил в Париже, а затем в Англии. В апреле поэт возвращается через Мурманск в Петроград. Оказавшись в советской России, Гумилев преподает в Институте живого слова, становится членом редколлегии организованного М. Горьким издательства «Всемирная литература», открывает литературную студию, участвует в создании петроградского Союза поэтов. В феврале 1921 г. он был избран его председателем.

В седьмой книге «Костер» (1918) и в сборнике «Огненный столп» (1921) Гумилев пророчески предсказывает свою насильственную смерть. В центре внимания оказываются исторические коллизии России. В стихотворении «Мужик» прочитывается известный сценарий отношений Г. Распутина и императрицы, поверившей в целительные силы мужика. Гумилев, далекий от историософских увлечений, свойственных символистам, создает яркий образ «потрясенной столицы», вовлекая в художественную ткань стихотворения миф о земле-матери (жене, царице), «петербургский миф» и православный контекст:

 
В гордую нашу столицу
Входит он – Боже, спаси!
Обворожает царицу
Необозримой Руси.
 
 
<…>
 
 
Как не погнулись – о, горе! —
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?
 

Поэт емко передает сумятицу нравов, ощущение конца русской истории, прерывания традиции, которым сопутствует рождение новой, темной силы, выходящей из потаенных глубин, то ли языческих, то ли сатанинских. Лучшая книга стихов Гумилева – «Огненный столп» сосредоточена на глубинных душевных движениях, сопряженных с острым переживанием современности и чувством трагической тревоги. Четкость композиции оттеняется вкраплением фантастических и иррациональных моментов. В стихотворении «Рабочий» говорится о том, как отливается рабочим у горна та единственная пуля, которая «с землею разлучит» поэта:

 
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
 
 
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мытую траву.
 

Поэтическая сила пророческих видений особенно наглядна в стихотворении (поэме) Гумилева «Заблудившийся трамвай» (1920), которое получило множество интерпретаций, иногда противоположных по смыслу. Н. Оцуп вспоминал, как однажды ранним утром Гумилев возвращался с друзьями домой, он «был очень оживлен, шутил, говорил о переселении душ, и вдруг посередине его фразы за нами послышался какой-то необычный грохоти звон. <…> Мы не могли опомниться и повернулись лицом к трамваю, летевшему к нам и сиявшему электрическим светом на фоне светлеющего неба. Было что-то потрясшее нас всех в этом, в сущности, очень простом и прозаическом явлении <…> таинственный трамвай мгновенно унес от нас Гумилева» [126]126
  Жизнь Николая Гумилева. Воспоминания современников. С. 201–202.


[Закрыть].

Трамвай «по трем мостам» уносит поэта «через Неву, через Нил и Сену», едущие «обогнули стену» и «проскочили сквозь рощу пальм». Смещение времени и пространства, соединение всех воспоминаний – следствие того, что трамвай «заблудился в бездне времен». Смещение пространственно-временных ориентиров вызывает образы умерших:

 
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик – конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
 

Литературные герои предстают как реальные действующие лица, смерть которых вызывает острую боль. Нарушение причинно-следственных связей приводит к тому, что действие переносится в XVIII век:

 
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться к Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
 

Предположение, что в Машеньке – героине «Заблудившегося трамвая» запечатлены черты Машеньки из «Капитанской дочки» Пушкина, разрушается тем, что не она, а герой идет к императрице и должен отслужить молебен:

 
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
 

Вопрос «Где я?» – остается без ответа. Вокзал так же нереален, как и Индия Духа:

 
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
 

В «Заблудившемся трамвае» есть пророческое, метафорическое предвидение поэта о собственной смерти:

 
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят – зеленная, – знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
 
 
В красной рубашке, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
 

«По народным поверьям, – указывает В. Мусатов, – в канун Усекновения главы Иоанна Предтечи запрещается употреблять в пищу овощи круглой формы, напоминающие о человеческой голове. Так что символика капусты и брюквы приобретает отчетливый религиозно-мученический аспект» [127]127
  Мусатов В.В. История русской литературы первой половины XX века (советский период). М., 2001. С. 50.


[Закрыть].

В «Заблудившемся трамвае» присутствует некая тайна, поэт видит и прошлое, и настоящее. Сменяющиеся образы, совокупность которых составляет цепь литературных и реальных воспоминаний и символов русской и мировой культуры, создают причудливый ландшафт Петербурга с Медным всадником и Исакиевским собором:

 
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
 
 
<…>
 
 
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине.
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
 

Мрачные предсказания можно обнаружить в прозе Гумилева «Африканская охота (Из путевого дневника)» (1916), в стихотворении «Священные плывут и тают облака…». Итогом этих предчувствий становится духовное открытие в христианском духе:

 
Понял теперь я: наша свобода —
Только оттуда бьющий свет…
 

Тема Отечества в поэзии Гумилева создается из отдельных, иногда фрагментарных поэтических высказываний, погруженных в общий контекст стихотворений. Гумилевская Россия – развоплощенная, ее лик двоится:

 
Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным, прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая божьего пути…
 

В конце XX в. критики стали отмечать философское начало его поэзии, пронизанность христианскими мотивами, глубокое видение природы вещей и сути человеческого духа. Стихотворение «Шестое чувство» написано в обстановке Гражданской войны, льющейся крови и бессмысленно страдающей человеческой плоти.

 
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.
 
 
<…>
 
 
Так век за веком, – скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
 

Поэт воплотил жажду человеческого совершенства, мечту о «величье совершенной жизни», прообразы которой присутствуют в природе. В стихотворении «Деревья» он писал:

 
Я знаю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни.
 
 
<…>
 
 
О, если бы и мне найти страну,
В которой мог не плакать и не петь я,
Безмолвно поднимаясь в вышину
Неисчислимые тысячелетья!
 

В посмертном сборнике «К синей звезде» есть строки о стремлении к любви, не знающей смерти и разлуки:

 
Если ты могла явиться мне
Молнией слепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней…
 

Стало очевидным, что, будучи акмеистом, Гумилев прошел школу символизма, позволившую ему создавать образы, близкие к символу, и включать общезначимые мировые символы в свою поэзию. В заключительном шестистишии из сонета «Потомки Каина» (из сборника «Жемчуга») используется символ креста:

 
Но почему мы клонимся без сил,
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,
 
 
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно.
 

Грех Серебряного века Гумилев видит в забвении изначальной святости Слова, он помнит, «что осиянно / Только слово средь земных тревог. /Ив Евангелии от Иоанна / Сказано, что слово – это Бог» (стихотворение «Слово»), и знает, что «Дурно пахнут мертвые слова».

Как критик Гумилев создал обоснованную теорию акмеизма («Наследие символизма и акмеизм»), с 1909 по 1917 г. регулярно публиковал литературно-критические статьи и эссе на культурные темы в журнале «Аполлон», составившие сборник «Письма о русской поэзии» (1923). Гумилев – автор «византийской трагедии» «Отравленная туника», написанной строгими ямбами, пьес для детей «Дерево превращений», «Дитя Аллаха». О драматургии поэта С. Маковский писал: «Излюбленный герой Гумилева-драматурга – поэт-калека, обиженный судьбой лебеденок, но гений и прозорливец, бессильный на жизненном пиру и побеждающий жизнь своей жертвенностью, уходя

 
…от смерти, от жизни —
Брат мой, слышишь ли речи мои?
К неземной, к лебединой отчизне
По свободному морю любви.
 

Ему, покаранному в земном существовании поэту, мерещатся девушки, «странно прекрасные и странно бледные, со строго опущенными глазами и сомкнутыми алыми устами»; они «выше гурий, выше ангелов, они как души в седьмом кругу райских блаженств», они печальны и улыбаются рыцарю-поэту» [128]128
  Маковский С. Портреты современников. С. 446.


[Закрыть]. Гумилев перевел сборник Т. Готье «Эмали и камеи» (переиздан в 1989 г.), эпос о Гильгамеше, стихотворения С. Колриджа, Р. Саути, Х.М. Эредиа, А. Рембо.

Свою жизнь Гумилев строил как приближение к идеалу Поэта. В книге «Стихотворения. Посмертный сборник» (1923) нашло выражение его жизненного самоощущения – «посередине странствия земного». Заслуга Гумилева-теоретика и Гумилева-поэта состояла в том, что он вернул поэтическому образу самоценность, связанную с земной радостью жизни, а не искусственной трансцендентностью и лжемистикой, и воплотил выдвинутый им акмеистический принцип творчества как «мужественно твердого и ясного взгляда на вещи».

В 1921 г. Гумилев был расстрелян по обвинению «в причастности к контрреволюционной организации Таганцева (Петроградской Боевой организации)». Внешней причиной стало подавление Кронштадского мятежа, а поэт был уроженцем Кронштадта, сыном судового врача. Будучи по убеждениям монархистом, он не мог признать Октябрьской революции. В 1991 г. поэт был полностью реабилитирован.

Мужественный романтизм и волевое начало, духовная энергия и темперамент поэта-исследователя и завоевателя («Как сладко жить, как сладко побеждать / Моря и девушек, врагов и слово», – признавался Гумилев в одном из предсмертных своих стихотворений) сделали его поэзию популярной в первые революционные десятилетия. С. Маковский, хорошо знавший Гумилева по совместной работе в журнале «Аполлон», где поэт публиковал свои «Письма о русской поэзии», считает: «Настоящий Гумилев – вовсе не конквистадор, дерзкий завоеватель Божьего мира, певец земной красоты, т. е. не тот, кому поверило большинство читателей, особенно после того, как он был убит большевиками. Этим героическим его образом до «Октября» заслонялся Гумилев-лирик, мечтатель, по сущности своей романтически-скорбный (несмотря на словесные бубны и кимвалы), всю жизнь не принимавший жизнь такой, какая она есть, убегавший от нее в прошлое, в великолепие дальних веков, в пустынную Африку, в волшебство рыцарских времен и в мечты о Востоке «Тысячи и одной ночи»» [129]129
  Маковский С. Портреты современников. С. 431.


[Закрыть].

Во влиянии Гумилева признавались Э. Багрицкий, Н. Тихонов, Вл. Луговской, К. Симонов. Они возродили волевой «пафос» его поэзии. Поэт-воин создал и своим творчеством, и своей судьбой идеальный образ русского поэта, чье жизнетворчество отмечено возвышенными чертами патриотизма и свободы, силой духа и творческим профессионализмом.

Сочинения

Гумилев Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1988.

Гумилев Н. Золотое сердце России. Кишинев, 1990.

Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М, 1990.

Гумилев Н.С. Драматические произведения. Переводы. Статьи. Л., 1990.

Письма к Анне Ахматовой // Новый мир. 1986. № 9.

Литература

Баскер М. Ранний Гумилев. Путь к акмеизму. СПб., 2000.

Гумилевские чтения: Материалы междунар. конф. филологов-славистов. СПб., 1996.

Жизнь Николая Гумилева: Воспоминания современников. Л., 1991.

Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка (Поэтический мир Н.С. Гумилева) // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры: В 2 т. Т. 2. М., 2000. С. 220–245.

Лукницкая В. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива. Л., 1990.

Маковский С. Портреты современников. На Парнасе «Серебряного века». М., 2000. С. 427–452.

Н. Гумилев и русский Парнас: Материалы науч. конф. 17–19 сентября 1991 г. СПб., 1992.

Николай Гумилев: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1995.

Павловский А. Гумилев // Вопросы литературы. 1986. № 10.

Сохранила и воплотила акместические принципы творчества – классическую ясность стиля, «вещность» образа, духовные национальные основы и европеизм – Анна Андреевна Ахматова (настоящая фамилия Горенко; 1889, Большой Фонтан под Одессой – 1966, Домодедово, под Москвой). Главный принцип акмеизма – быть высшей степенью чего-либо – нашел воплощение в ее творчестве, охватившем полвека и ставшем высшей степенью поэтического мастерства. Ахматова – крупный поэт XX ст. В «Поэме без героя», «Реквиеме» она выразила суть общенародной трагедии русской истории этого периода. К Ахматовой неприменимо слово «поэтесса», так строг и мужествен ее слог, так высоко поднята нравственная и философская планка художественного осмысления внутреннего и внешнего мира. Личные переживания, судьба страны и народа нашли выражение в ее поэзии, тяготеющей к классическому стилю, уравновешенной гармонии мгновения и вечности, жизни и бессмертия, души, духа и плоти. Поэт не примиряется с извечной драмой бытия и становится духовным победителем, несмотря на тяжелейшие жизненные испытания.

А. Блок в статье «Без божества, без вдохновенья», в которой отрицал творческие возможности акмеистов, писал: «Настоящим исключением среди них была одна Анна Ахматова; не знаю, считала ли она сама себя «акмеистской»; во всяком случае, «расцвета физических и духовных сил» в ее усталой, болезненной, женской и самоуглубленной манере положительно нельзя было найти» [130]130
  Блок А. Без божества, без вдохновенья. С. 480.


[Закрыть].

Первая же книга ее стихотворений «Вечер» (1912), с предисловием М. Кузмина, раскрыла широкие творческие возможности автора. Скупой голос, точная передача внешних деталей сочетались с глубоким психологизмом и иерархией смыслов и значений. Богатство внутренней духовной жизни передавалось через «нечаянные детали» – устрицы во льду, нераскрытый веер, брошенный хлыстик, взгляд «на наездниц стройных», перчатка не на той руке. Акмеистическая «вещность», зрительность и пластичность образов в ранней поэзии Ахматовой – структурообразующий принцип ее поэтики. Строка «Как будто под ногами плот, а не квадратики паркета» переосмыслена О. Мандельштамом в его формуле: «Столпница на паркетине». Позже он скажет, что Ахматова – «символ величия России» и выведет генезис ее творчества из русской философско-психологической прозы, в особенности Ф. Достоевского.

В стихотворении «Молитва» – отклике на Первую мировую войну – Ахматова безбоязно просит:

 
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отними и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар.
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
 

Гумилев, как вспоминает И. Одоевцева, не мог примириться с этой молитвой: «Она просит Бога убить нас с Левушкой» [131]131
  Одоевцева И. На берегах Невы. М„1988. С. 304.


[Закрыть]. «Прямое» прочтение заслонило основную мысль: поэт готов ко всем жертвам во имя славы России.

Сборники стихотворений: «Четки» (1914), «Белая стая» (1917), «Подорожник» (1921), «Anno Domini» (1922), «Бег времени» (1965) – отмечены ясностью (кларизмом), концентрированностью и духовностью, побеждающей катаклизмы истории:

 
Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Всё голодной тоскою изглодано.
Отчего же нам стало светло?
 
 
Днем дыханьями веет вишневыми,
Небывалый под городом лес,
Ночью блещет созвездьями новыми
Глубь прозрачных июльских небес.
 
 
И так близко подходит чудесное
К развалившимся грозным домам,
Никому, никому неизвестное,
Но от века желанное нам.
 

Личные переживания, тонко и точно переданные в поэтически совершенной форме стихотворения-исповеди, приобретают универсальный смысл. Лирика Ахматовой стремится к эпическому запечатлению времени. Это очевидно, например, и в стихотворении «Бежецк» из сборника «Anno Domini». Главная тема поэзии Ахматовой – любовь во всех ее проявлениях, она сочетается с темами высшего призвания поэта, поиском смысла человеческой жизни, утверждением христианской ответственности в выборе между Добром и Злом. Образы родной земли, память о стойкости народа сливаются С внутренним «Я» поэта:

 
Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти Господа моля.
Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.
 
 
Журавль у ветхого колодца,
Над ним, как кипень, облака,
В полях скрипучие воротца,
И запах хлеба, и тоска.
 

Любовная лирика Ахматовой служит образцом лирики XX в. Ее героиня ни в одну из минут своего существования не забывает о личном предстоянии перед Богом, судом истории, вечности и любви.

 
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, —
Пусть в жуткой тишине сливаются уста,
И сердце рвется от любви на части.
 
 
<…>
 
 
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие – поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
 

Следуя традиции Пушкина, чье творчество служило Ахматовой источником не только поэтического вдохновения, но и исследовательского интереса (ею написано более десятка статей и заметок о Пушкине), она не прибегает к формальным экспериментам над стихом, сохраняет его классичность, сдержанность и музыкальность. В поэзии Ахматовой есть отзвуки разных культур и различных стран: античности, культуры Древнего Востока, французского классицизма, итальянского ренессанса, элементов русского фольклора, народной частушки и рафинированной культуры декаданса и модерна, и главное – сохраняются основы народной православной русской жизни. А. Твардовский отметил, что читателей поражает ее «абсолютный слух к интонациям родной речи». Ахматова в своих стихотворениях близка к законам драмы: включает диалог, обращения, создает «культурные двойники» – Кассандру, Клеопатру, Федру, Лотову жену, Рахиль, Мелхолу, боярыню Морозову, «стрелецкую женку». Героини прошлого воспринимались как психологически точный портрет самого автора. В «Библейских стихах», создавая образ жены Лота (по Библии она осуждена за нарушение запрета оглядываться на Содом), Ахматова переосмысливает традиционный сюжет, чтобы утвердить право любви. Жена Лота превратилась в соляной столб за взгляд [132]132
  См.: Цивьян Т.В. Античные героини – зеркала Ахматовой // Литературное обозрение. 1988. № 3. С. 33.


[Закрыть]

 
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
 

Но поэт оправдывает ее поступок:

 
Лишь сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.
 

Негативное отношение к октябрьскому перевороту не изменило решения Ахматовой остаться в России, несмотря на предложение эмигрировать. Своим высшим предназначением Ахматова считала служение родине талантом и поэтическим даром. Отказ от эмиграции она объяснила в стихотворении:

 
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал,
 
 
Когда приневская столица
Забыв величие свое,
Как опьяневшая блудница,
Не знала, кто берет ее, —
 
 
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
 
 
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
 
 
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не омрачился скорбный дух.
 

Она смотрела на свое решение остаться на родине, как и на выбор многих современников, из будущего:

 
А здесь, в глухом чаду пожара,
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
 

После ее смерти В. Вейдле, поэт и критик русского зарубежья, в статье «Умерла Ахматова» сказал: «Знаем, что не осулила. Знаем еще тверже: и нам благодарить ее надо за то, что она осталась там» [133]133
  Вейдле В. О поэтах и поэзии. Париж, 1973. С. 60.


[Закрыть].

С 1925 по 1940 г. Ахматова ничего не публиковала. Объяснением этого факта был официальный запрет на ее имя. В 1935 г. были арестованы ее муж Н. Пунин, писавший ей из тюрьмы: «Вы казались мне <…> высшим выражением бессмертного, какое я только встречал в жизни» [134]134
  Цит. по: Найман А. Рассказы об Ахматовой. М., 1989. С. 260.


[Закрыть], – и сын, которого то выпускали, то вновь подвергали аресту (в 1938 и 1949 гг.), чтобы манипулировать творчеством Ахматовой. Однако ее вдохновение и муза остались неподконтрольны. В годы ежовщины был создан «Реквием» (1935–1940, полностью опубликован лишь в 1987), который стал памятником тем, кто безвинно погиб. Плач Ахматовой о родных: «Муж в могиле, сын в тюрьме, / Помолитесь обо мне», «Мне все равно теперь. / Клубится Енисей, звезда полярная сияет. / И синий блеск возлюбленных очей / последний ужас застилает…» – стал выражением всенародной скорби. Трагедия народа осмысливается через евангельские параллели и образ Богородицы, стоящей у распятия Сына-Спасителя:

 
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
Но туда, где молча мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
 

Поэт предпочел именно такую судьбу, потому что хотел разделить ее со своим народом:

 
Нет, и не под чуждым небосвободом,
И не под защитой чуждых крыл —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
 

«Реквием» продолжил «Венок мертвым». И только в 1940 г. вышел сборник «Из шести книг», в который был включен новый цикл «Ива». Ахматова в поэтическом слове воссоздала эпический размах «реки времен», переживания великих событий и тончайшие нюансы женской судьбы, легко ранимой души, но чрезвычайно сильной духом.

 
Пусть кто-то еще отдыхает на юге
И нежится в райском саду.
Здесь северно очень, и осень в подруги
Я выбрала в этом году.
Сюда принесла я блаженную память
Последней невстречи с тобой —
Холодное, чистое, легкое пламя
Победы моей над судьбой.
 

Национальная основа творчества Ахматовой проявилась в годы Великой Отечественной войны. Она говорит от имени всех, кто отправлял сыновей на битву:

 
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за друга своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,
Внуки, братики, сыновья!
 

Гражданская лирика Ахматовой воплотила основные настроения блокадного Ленинграда («Ленинград в марте 1941 года», «Птицы смерти в зените стоят», «А вы, мои друзья последнего призыва!»). В стихотворении «Мужество», написанном в 1942 г. в Ташкенте, куда Ахматова была эвакуирована, звучит мысль о важности сохранения в неприкосновенности и чистоте русского языка, без которого нет русской нации и русской истории:

 
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
 

Мальчик, сосед по коммунальной квартире, Валя Смирнов, погибший под бомбежкой, увековечен в пронзительных строках:

 
Постучись кулачком – я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром, за зноем,
Но тебя не предам никогда…
 

Начиная с 1940 г. и почти до конца жизни Ахматова работала над «Поэмой без героя». Эпиграфом к ней выбраны слова: «Deus concervat omnia» (в переводе с латинского – «Бог хранит все»). Эти же слова были на гербе графа Шереметева, помещеном на Фонтанном доме в Петербурге, где Ахматова жила Около 30 лет. По странной закономерности последние часы земного бытия поэта были проведены в бывшем доме графа Шереметева в Москве, с тем же гербом и той же надписью [135]135
  См.: Наймам А. Рассказы об Ахматовой. С. 6.


[Закрыть]. Геральдическая виньетка «Бог хранит все» замкнула жизнь Ахматовой в своеобразную символическую рамку, объясняющую основной смысл и предназначение ее творчества.

«Поэма без героя» (1940–1965) отразила эпоху Серебряного века, перешедшую затем в эпоху революции и Советской власти, народный порыв к свободе во время Великой Отечественной войны. В поэме создается образный ряд знаковых фигур Серебряного века. Дешифровка раскрывает не только их реальные прототипы – В. Маяковский, А. Блок, О. Мандельштам, О. Глебова-Судейкина, М. Кузмин и другие, – но и указывает на смысл названия поэмы. Автор скорбит об утрате «героя», что ведет к невозможности исторического катарсиса (в греческом смысле – освобождение, духовное преображение и переосмысление трагедии). Точная фиксация атмосферы Серебряного века с его творческим и анархически безответственным духом экспериментаторства как в области поэзии, так и в реальной жизни, «зеркальные отражения» в знаковых для эпохи 1910-х годов формах проецируются на дальнейшую судьбу России, ее мученичество и героизм в годы Великой Отечественной войны. Заканчивается поэма образом расколотой родины, распавшейся надвое России: