Текст книги "История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие"

Автор книги: Светлана Кузьмина

В 1916 г. Блок был призван в армию. Служил в Белоруссии, на Полесье. Н. Гумилев об этом сказал: «Это то же самое, что есть жареные язычки соловьев». После февральской революции 1917 г. в качестве редактора поэт входил в Чрезвычайную комиссию по проверке политических преступлений царского правительства. По следам этой работы им было написано документальное исследование «Последние дни старого режима» (1919) [92]92
  См.: Блок А. Последние дни императорской власти. Мн., 1991.


[Закрыть]. Октябрьский переворот воспринял как космически необходимую очищающую грозу. Драматизм его восприятия отражен в поэме «Двенадцать», произведении, которое завершает русскую классическую литературу и открывает первую страницу истории русской советской литературы.

Интерпретация поэмы «Двенадцать» включает, по крайней мере, две полярные точки зрения: по одной из них Христос освящает деяния двенадцати новых апостолов революции – красногвардейцев, идущих «державным шагом» по Петрограду, и тем самым поэма является оправданием революции. По иной интерпретации Христос, в которого двенадцать стреляют сквозь вьюгу, чтобы уничтожить все самое светлое и святое, восходит на Голгофу с кровавым флагом и символизирует путь страданий России. По этой трактовке автор поэмы «Двенадцать» разоблачает лжеценности новоявленных апостолов, выявляет антихристианскую суть революции, оправдывающую убийства и замахивающуюся на весь мир («Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем»). Символизм поэмы проявлен и на уровне ее структуры – двенадцати глав, и на уровне содержания – Петруха, убивающий Катьку из-за ревности, носит такое же имя, как и апостол Павел. Амбивалентность прочтения продиктована структурной сложностью поэмы, ее полифоничностью, предполагающей различные толкования, и личной тревогой, пронизывающей произведение. A.M. Пятигорский отметил: «Всю жизнь предчувствовавший и предвещавший революционную катастрофу Блок все ж таки несколько удивился, когда обнаружил, что убивать будут не только шлюху и «буржуя на перекрестке» из «Двенадцати», но и некоторым образом его самого» [93]93
  Пятигорский A.M. Избранные труды. М., 1996. С. 222.


[Закрыть].

Свои воззрения на судьбы Европы и Азии в момент «крушения старого мира» Блок выразил в поэме «Скифы» (1918). Поэма «Возмездие» (1910–1921), в основе которой лежит биографическое начало, осталась незаконченной. Идея возмездия вызревала у Блока через углубление социальных тем (цикл «Город», 1904–1908) и осмысление страшного мира (цикл «Страшный мир», 1908–1916). В зрелой лирике Блока противопоставляется прошлое и настоящее, «прекрасный» и «страшный» миры, рай и inferno. «Страшный мир» осмысливается как аД. Подчеркивается не только небожественная, но кощунственная и богоборческая суть «здешней жизни»: «…В напевах твоих сокровенных <…> / Есть проклятье заветов священных»; «И была роковая отрада / В попираньи заветных святынь»;"«Он разучился славить бога / И песни грешные запел»; «Собираюсь бросить злобный вызов / Небесам…»; «Был он только литератор модный, / Только слов кощунственных творец». Добру рая противостоит зло, высшей Истине противопоставлена ложь inferno, или «страшного мира». Победить зло реально можно, считал Блок, только став «вочеловеченным». В «Ямбах» утверждается цель жизнетворчества:

 
О, я хочу безумно жить:
Все сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить!
 

Е. Кузьмина-Караваева чувствовала, что Блок – «символ всей нашей жизни, даже всей России символ». Она говорила поэту: «Перед гибелью, перед смертью Россия сосредоточила на вас все свои самые страшные лучи, – и вы за нее, во имя ее, как бы образом ее сгораете» [94]94
  Кузьмина-Караваева Е. Равнина русская. С. 632.


[Закрыть].

В литературно-критическом наследии Блока, его публицистике ставятся вопросы творчества («О реалистах», 1907; «Стихия и культура», 1909; «О современном, состоянии русского символизма», 1910; «О назначении поэта», 1921), формулируется проблема отношений народа и интеллигенции, интеллигенции и революции («Интеллигенция и революция», 1918; «Катилина», 1919). Блок первым указал на качественное изменение системы ценностей в современном мире («Крушение гуманизма», 1919). Переосмысление революционных событий и судьбы России сопровождалось глубоким кризисом и душевной депрессией поэта. Одними из последних стихов Блока были стихи, посвященные Пушкину и воспетой им свободе. В своей речи о Пушкине, произнесенной за полгода до смерти, поэт говорил: «Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю – тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл» [95]95
  Цит. по: Ходасевич Вл. Некрополь. С. 93.


[Закрыть].

Лирика Блока обладает силой гипнотического внушения, чистая тоническая метрика, образы-символы, наделенные полисемантическими обертонами, оказали значительное воздействие на последующую русскую поэзию. Блок стал символической фигурой в русской культуре первой четверти XX в. М. Цветаева вручила ему свои произведения на одном из поэтических вечеров и посвятила ему стихи. Приехав в Петербург, С. Есенин первым делом пошел к Блоку. А. Ахматова послала ему журнал со своей публикацией, в «Поэме без героя» назвала Блока «трагическим тенором эпохи». Н. Клюев пишет ему письмо с просьбой объяснить суть современной культуры. В. Маяковский ему одному подает руку в революционные дни: «Здравствуйте, Александр Блок!» И. Северянин дарит ему свою книгу с надписью «Поэт!..». Вл. Ходасевич о поэзии Блока скажет: «…в ней очень рано и очень верно расслышали, угадали, почуяли «роковую о гибели весть». Блока полюбили, не понимая по существу, в чем его трагедия, но чувствуя несомненную ее подлинность» [96]96
  Цит. по: Аннинский Л. Серебро и чернь: русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века. М., 1997. С. 8.


[Закрыть].

Блок, пройдя через многие творческие и жизненные испытания, сохранил любовь к жизни и человеку. Он создал неповторимый художественный мир. Музыкальная основа его лирики, блоковские образы родины стали золотым достоянием Серебряного века. Предчувствия Блока, рассыпанные в дневниковых записях, сбылись самым катастрофичным образом, как и его уверенность в пророческом смысле всего происходящего.

Сочинения

Блок А. Л. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л., 1960–1963.

А. Блок, А. Белый: Диалог поэтов о России и революции. М, 1990.

Литература

Авраменко А. П. Блок и русские поэты XIX века. М, 1990.

Александр Блок: Новые материалы и исследования. Т. 92. М.,1980.

Громов П. Л. Блок, его предшественники и современники. Л., 1986.

Клинг О. А. Александр Блок: структура «романа в стихах». Поэма «Двенадцать». М., 1998.

Максимов Д. Поэзия и проза А. Блока. Л., 1975.

Минц З. Г. Блок и русский символизм. Поэтика Александра Блока. СПб., 1999.

Автором теории теургического искусства и жизнетворчества, ставшей основой философии творчества младосимволистов, был Вячеслав Иванович Иванов (1866, Москва – 1949, Рим), крупнейший поэт, драматург, переводчик, мыслитель и теоретик символизма. Его философско-критические сборники «По звездам», «Борозды и межи», «Родное и вселенское» во многом повлияли на интеллектуальную атмосферу Серебряного века, предопределили идейно-эстетические поиски поколения младших символистов и отчасти псдстсимволистов. Современники назвали его «Вячеслав Великолепный». Поэзия Иванова, испытав различные влияния, осталась самоценной, но трудной для понимания. Поэт, вооруженный тонкой техникой и широкой образованностью, кажется герменевтически загадочным. Как знаток античной культуры, поэт использует мифологические реалии, древнейшие культы Диониса и Аполлона, образы классической трагедии и, как эллинист, выявляет в строе русской речи отзвуки греческих корней. Вяч. Иванов создал образцы «учительной» интеллектуальной поэзии, целью которой становилось преодоление времени и различий культурных эпох. Античность и современность в его лирике не только взаимодействуют, но и приобретают метафизически концептуальное единство.

Сборники стихотворений «Кормчие звезды» (1903), «Прозрачность» (1904) утвердили репутацию Вяч. Иванова как мэтра символизма, который реально, своим творческим порывом, преодолевает узость индивидуализма, свойственную декадансу. Духовные корни поэзии Вяч. Иванова лежат в глубине веков, эллинизме, сложно перемешанном с религиозно-славянофильской русской традицией.

 
В небе кормщик неуклонный,
Стоя, правит бледный челн…
 

Поэт – корабельщик, который движется в темноте среди морской бездны, ориентируясь лишь на путеводные (кормчие) звезды. Поэт чуток к диалектике мировой жизни, стремится передать и ее сложность: «… Загадочное Нет / В далеком Да в бореньи и слияньи – / Двух вечностей истомный пересвет», – и ее «прозрачность»:

 
Прозрачность! Воздушною лаской
Ты спишь на челе Джиоконды…
Прозрачность! Божественной маской
Ты реешь в улыбке Джиоконды!..
 

Вяч. Иванов использует различные стихотворные размеры, в том числе редко применяющиеся в современной поэзии, как, например, размер древних дифирамбов или поэзии Алкея и Сапфо. Сверхзамысел Вяч. Иванова состоит в том, чтобы воссоздать дух трагедии эпохи греческой классики, когда трагедия была всенародным и религиозным искусством и жанр трагедии помнил о своем возникновении из прадионисийских и дионисийских мистерий, преображающих жизнь и утверждающих ее вечное бессмертие через смерть как обновление:

 
Муз моих вещунья и подруга,
Вдохновенных спутница Мэнад!
Отчего неведомого Юга
Снится нам священный сад?
 
 
<…>
 
 
Тихо спят кумиров наши храмы,
Древних грез в пурпуровых морях;
Мы вотще сжигаем фимиамы
На забытых алтарях.
 

В журнале «Новый путь» печатался труд Вяч. Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (1904, № 1), где поэт-мыслитель говорил о задачах современного искусства, как они понимаются в перспективе тысячелетий культуры человечества: «Мы, позднее племя, мечтаем… о «большом искусстве», призванном сменить единственно доступное нам малое, личное, случайное, рассчитанное на постижение и миросозерцание немногих, оторванных и отъединенных».

Вяч. Иванов создал своеобразную философскую систему символистского искусства. Она сводилась к пониманию символа как «некой изначальной формы и категории», «искони заложенной народом в душу его певцов». Символ «неадекватен внешнему слову». Он «многолик, многозначащ и всегда темен в последней глубине» [97]97
  Иванов Вяч. По звездам. СПб., 1909. С. 39.


[Закрыть]. «Символ имеет душу и внутреннее развитие, он живет и перерождается». Путь символов – путь по забытым следам, на котором вспоминается «юность мира». Эта система тождественна философии Платона, считавшего путь познания путем воспоминания. По Вяч. Иванову, символизм приводит к мифу как родовой категории. Миф есть «образное раскрытие имманентной истины духовного самоутверждения народного и вселенского». В концепции Вяч. Иванова символизм был не художественной манерой или методом, не принципом поэтики, а религиозно-философским мировоззрением. Стихотворения Вяч. Иванова, например, сонет «Любовь», раскрывают суть его теории символа-мифа. В поэтическую ткань вплетены различные символические и мифологические «нити», единство которых передает лично пережитое мгновение, сложность, духовное богатство и истинность которого воплощаются через многоуровневые культурные шифры и коды:

 
Мы – два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы – два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела.
 
 
 <…>
 
 
Мы – двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.
 
 
Единых тайн двугласные уста,
Себе самим мы Сфинкс единый оба.
Мы – две руки единого креста.
 

До 1905 г. Вяч. Иванов жил преимущественно за границей, изредка приезжая в Россию. С 1905 г. его квартира в Санкт-Петербурге на Михайловской площади, так называемая «Башня», стала литературным салоном, где собирался весь литературно-артистический Петербург, были гости из Москвы, русской провинции, из-за границы. В «Башне» проводились вечера поэзии, диспуты в духе сократических диалогов, ставились импровизированные спектакли. С. Маковский вспоминал: «…почти вся наша молодая тогда поэзия если не «вышла» из ивановской «Башни», то прошла через нее – все поэты нового толка, модернисты, или, как говорила большая публика, декаденты, начиная с Бальмонта: Гиппиус, Сологуб, Кузмин, Блок, Городецкий, Волошин, Гумилев, Ахматова, не считая наезжавших из Москвы Брюсова, Андрея Белого, Цветаевой» [98]98
  Маковский С. Портреты современников. С. 170.


[Закрыть]. Вл. Пяств мемуарах «Встречи» писал: ««Башня» была центральным местом всего художественного Петербурга. Как с Эйфелевой, и с нее распространялись радио-лучи по городу» [99]99
  Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 119.


[Закрыть]. На собраниях Башни ценились парадоксальность мысли и утонченность знаний, глубина интерпретаций и широкий культурный охват, свежесть образов, экстравагантность стиля. Е. Кузьмина-Караваева вспоминала: «О ком говорили?

О Григории Богослове, о Штейнере, о Христе, о Марксе, о Ницше, о Достоевском, о древней мудрости Востока, о Гёте, – и обо всем с одинаковым знанием, с одинаковой возможностью обозреть все с птичьего полета, взять отовсюду самое ценное» [100]100
  Кузьмина-Караваева Е. Равнина русская. С. 559.


[Закрыть].

Хозяйкой салона была жена Вяч. Иванова, модная писательница, автор романа «Тридцать три урода», Л. Зиновьева-Аннибал, которую поэт очень любил и тяжело переживал ее внезапную смерть. Посвятил ей много стихотворений, символика которых чрезмерно усложнена из-за вплетения мистических и магических символов-образов, почерпнутых из оккультных и розенкрейцерских источников («Любовь и Смерть», «Венок сонетов»).

Этапными явлениями истории русского символизма были поэтические книги Вяч. Иванова «Сог arrdens» (1911–1912), «Нежная тайна» (1913) и теоретические выступления, собранные в книгах «По звездам» (1909), «Борозды и межи» (1916), «Родное и вселенское» (1917). Поэзия, эссеистика, теоретические философско-эстетические труды Вяч. Иванова имеют внутреннее единство. Автор мыслил символизм не только как литературное явление, но и как культурологическое, способное преодолеть кризис европейского духа на путях соборности культуры, расширения границ искусства, теургии и мистерий. Будущее мира, верил поэт, будет преображено светом «русской идеи» и русской святости, духовного и культурного синтеза.

Книга собрания стихов «Сог ardens» является одним из важнейших текстов мифопоэтического символизма. В ней Вяч. Иванов полемизирует с брюсовской «диаволически-магической герметикой», что подчеркнуто названием «Speculum speculurum. Зеркало зеркал» (с посвящением Брюсову) [101]101
  Ханзен-Леве А. Русский символизм. С. 392.


[Закрыть]. Для поэтики «Сог ardens» характерны мотивы зеркал, лабиринта, отражений, двойников, призрачности яви и, напротив, реальности духовного и внутреннего мира «Я».

 
В глубине ночных лагун
Отблеск бледный,
Трепетанье
Бликов белых,
Струйных лун;
Жизнь – полночное роптанье,
Жизнь – шептанье
Онемелых, чутких струн…
 

«Тонкому яду» словесной магии поэт противопоставляет мифопоэтические символы космического порядка (стихотворения «Знамение», «Руны прибоя», «Фата Моргана»), духовное трезвение, веру в неразрывную связь человека и законов Вселенной. Влияние Вяч. Иванова на младших символистов было решающим, оно определялось внецерковной мистикой, устремленностью на преодоление индивидуализма и чаемой «соборности».

В 1910-е гг. разгорелась полемика между «мистиками» – петербуржцами и «эстетами» – московскими символистами. Вяч. Иванов с А. Блоком (наиболее ярко полемика с которым выявлена в автобиографической поэме «Младенчество») были во главе петербургских символистов, москвичи сплотились вокруг В. Брюсова и журнала «Весы». С 1909 г. вместе с И. Анненским и М. Кузминым Вяч. Иванов возглавлял петербургский журнал «Аполлон».

Будучи самым образованным поэтом эпохи Серебряного века, Вяч. Иванов создает стихотворения, пронизанные мотивами и образами древнегреческой мифологии и раннего христианства, знатоком которых он был. Под влиянием работы Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», зная в совершенстве древнегреческий язык, он изучает культ Диониса и прадионисийство, элевзианские мистерии как праоснову древнегреческой трагедии и ищет соответствия им в современной культуре. Многие стихотворения отражают принципиальный для поэта параллелизм античности и современности. Дионис представляется автору образом-символом абсолютной свободы творчества. Его исследование «Дионис и прадионисийство» защищено им как докторская диссертация в Баку в 1921 г., куда Вяч. Иванов вместе с детьми уехал после смерти жены.

Дионисийский принцип, в отличие от пластично ясного и гармоничного аполлоновского, трактуется Вяч. Ивановым как свободно изливающееся творчество, которое имеет возможность слиться с родовым, вселенским началом. С этой точки зрения он воспринимает падение царской власти как проявление народной стихии и свободное творчество масс («Гимн Новой России», 1917). Однако поэт не смог принять большевизм из-за его открытого антирелигиозного, а значит, как считал Вяч. Иванов, и антинародного характера. В 1918–1920 гг. он руководил театральным и литературным отделами Наркомпроса, нейтрализуя по мере сил партийный радикализм. Вокруг издательства «Алконост» и журнала «Записки мечтателей» в последний раз объединились младшие символисты – А. Блок, А. Белый. Раздумья о судьбах культуры в период революционных потрясений и кардинальных изменений истории отражены в «Переписке из двух углов» (совместно с М.О. Гершензоном, 1921).

Сложный византийско-эллинский мир ВяЧ. Иванова сыграл существенную роль в приобщении и освоении русской поэзией мировой культуры. О роли этого поэта О. Мандельштам писал так: «Вячеслав Иванов более народен и более доступен, чем все другие русские символисты. Значительная доля обаяния его торжественности относится к нашему филологическому невежеству. Ни у одного символического поэта шум словаря, могучий гул наплывающего и ждущего своей очереди колокола народной речи не звучит так явственно, как у Вячеслава Иванова, – «Ночь немая, ночь глухая», «Мэнада» и проч. Ощущение прошлого как будущего роднит его с Хлебниковым. Архаика Вячеслава Иванова происходит не от выбора тем, а от неспособности к относительному мышлению, то есть сравнению времен. Эллинистические стихи Вячеслава Иванова написаны не после и не параллельно с греческими, а раньше их, потому что ни на одну минуту он не забывает себя, говорящего на варварском наречии» [102]102
  Мандельштам О. Слово и культура. С. 207.


[Закрыть].

На рубеже 1918–1919 гг., в самый трудный период своей жизни, Вяч. Иванов создал знаменитый цикл «Зимние сонеты» (впервые опубликовано: «Поэзия революционной Москвы», Берлин, 1922). В 1924 г. он выехал за границу и жил в Италии. В одном из стихотворений, написанных в Риме, Иванов уподобил Россию сгоревшей Трое («Мы Трою предков пламени дарим»), а беглецов из России – спутникам благочестивого Энея, вынесшим из пламени отеческих богов. Однако до 1936 г. поэт сохранял советское гражданство. Печатался в итальянских, германских и швейцарских изданиях, продолжая писать стихи по-русски. С осени 1926 г. Вяч. Иванов занял место профессора в павийском Колледжо Борромео, работал в Павии до 1936 г., затем преподавал русский и церковнославянский языки в Папском Восточном институте, принимал участие в подготовке издания на русском языке Псалтыри, Деяний и Посланий Св. Апостолов. Известность Вяч. Иванова как поэта и ученого становится мировой. В знак признания вклада в разработку духовных и культурологических проблем его приглашают сотрудничать в немецком журнале «Корона» наряду с Т. Манном, Г. Гессе, П. Валери [103]103
  См.: Толмачев В. Саламандра в огне. О творчестве Вяч. Иванова // Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С. 10.


[Закрыть].

Благодаря З. Гиппиус и Д. Мережковскому, навестивших Вяч. Иванова в Риме, русское зарубежье узнало «Римские сонеты» (1924–1925), напечатанные в «Современных записках» (1936, № 62). Изысканное мастерство и философская затемненность создавали то удивительный узор, осложненный старинной торжественностью архаичной лексики, то классически ясный рисунок латинской четкости, как в стихотворении «Вечерняя звезда»:

 
Лес опрокинут в реке.
Веспер в ночном челноке
Выплыл, и вспыхнул алмаз
 Где-то в бездонной реке.
 
 
Видел я в жизни не раз
В сей вечереющий час,
Как выплывал он и гас,
Веспер, на сонной реке:
Что же в старинной тоске
Слезы струятся из глаз?
 

В «Римских сонетах» поэтическое мастерство достигает совершенства. Мастер культурных аналогий и параллелей, Вяч. Иванов согревает их человеческим теплом:

 
Спит водоем осенний, окроплён
Багрянцем нищим царственных отрепий.
Средь мхов и скал, муж со змеей, Асклепий,
Под аркою глядит на красный клен.
 
 
И синий свод, как бронзой, окаймлен
Убранством сумрачных великолепий
Листвы, на коей не коснели цепи
Мертвящих стуж, ни снежный блеск пелён.
 
 
Взирают так, с улыбкою печальной,
Блаженные на нас, как на платан
Увядший солнце. Плещет звон хрустальный:
 
 
Струя к лучу стремит зыбучий стан.
И в глади опрокинуты зеркальной
Асклепий, клен, и небо, и фонтан.
 

Духовные поиски Вяч. Иванова в конечном счете завершились отчетливым сознанием абсолютной истинности христианства, доверием к Божьей воле:

 
Я посох мой доверил Богу
И не гадаю ни о чем.
Пусть выбирает Сам дорогу,
Какой меня ведет в свой дом…
 
 
<…>
 
 
Когда, от чар земных излечен,
Я повернусь туда лицом,
Где – знает сердце – буду встречен
Меня дождавшимся Отцом.
 

Большой интерес представляет труд Вяч. Иванова «Достоевский. Трагедия – миф – мистика», в котором дается жанровое определение романов Ф. Достоевского как «романа-трагедии». Возводя конфликты писателя к основе классических трагедий Древней Греции, поэт видел катарсическое их разрешение в русской святости, раскрытой Достоевским.

В Италии Вяч. Иванов перешел в католичество (по восточному образцу). Издание религиозно-философской поэмы «Человек» (1939, Париж), названной автором «мелопеей», отразило его мистические и эзотерические поиски. «Римский дневник» (1944) – одна из вершин русской философской лирики XX в. Поэт откликается на жизненные события, потрясшие его душу, передает в строгих терцинах пророческий и страшный сон (снившийся 23 года назад); запечатлевает последние слова жены (прошло 37 лет со дня ее смерти); создает и образ далекой родины:

 
Густой, пахучий вешний клей
Московских смольных тополей
Я обоняю в снах разлуки
И слышу ласковые звуки
Давно умолкнувших окрест слов.
Старинный звон колоколов.
 
 
Но на родное пепелище
Любить и плакать не приду:
Могил я милых не найду
На перепаханном кладбище.
 

Поэт оказался прав: на старых кладбищах Москвы и Петербурга все могилы, дорогие Вяч. Иванову, были перепаханы и сровнены с землей.

Композиционно «Римский дневник» выстроен по временам года, стихи расположены по месяцам, каждое стихотворение помечено точной датой. Безыскусность – высшая степень мастерства. Поэт выражает сложнейшие мысли – итог всей жизни – кристально лучащимися разнообразными оттенками смыслов, образами-символами.

 
Кому речь Эллина темна,
Услышьте в символах библейских
Ту весть, что Музой внушена
Раздумью струн пифагорейских.
 
 
Надейся! Видимый нестрой —
Свидетельство, что Некто строит,
Хоть преисподняя игрой
Кромешных сил от взора кроет
 
 
Лик ангелов, какие встарь
Сходили к спящему в Вефиле
По лестнице небес, и тварь
Смыкая с небом, восходили.
 
 
А мы не знаем про Вефиль;
Мы видим, что царюет Ирод,
О чадах сетует Рахиль,
И ров у ног пред каждым вырыт.
 

(17 мая),

В Риме Вяч. Иванов застал и приход к власти Муссолини, и полное затемнение на ведущей к Авентину улице, на которой он жил, и Вторую мировую войну. 31 декабря 1944 г. «Римский дневник» был закончен стихотворением «Прощай, лирический мой год!». Прошлое и настоящее, преходящее и вечное, должны были, по незавершенному замыслу поэта, воплотиться в «Повести о Светомире-царевиче», над которой Вяч. Иванов работал с 1920 г.

Вяч. Иванов является выдающимся переводчиком. Им переведены трагедии и «Эвмениды» Эсхила. По мотивам греческой трагедии им написаны трагедии «Тантал» (1903) и «Прометей» (1919). Сближая классическую мифологию с современной проблематикой, автор заложил основы неоклассицизма на русской почве.

Дж. Папини назвал его «одним из семи старцев – плеяды великих поэтов и мифотворцев», наряду с Б. Шоу, К. Гамсуном, М. Метерлинком, П. Клоделем, Ганди, и А. Жидом. Духовный облик Вяч. Иванова необычайно сложен, его имя обросло легендами, созвучными образу Вячеслава Великолепного. И. Эренбург писал о нем, что «он пришел к нам жрецом поэтов, он уйдет от нас поэтом, людей» [104]104
  Эренбург И. Портреты современных поэтов. СПб., 1999. С. 17.


[Закрыть].

Сочинения

Иванов Вяч. Собрание сочинений: В 4 т. Брюссель, 1971–1987.

Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. М., 1976.

Иванов В. И. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994.

Иванов Вяч. Родное и вселенское. М, 1994.

Иванов В. И. Достоевский и роман-трагедия // Иванов В.И. Лик и личины России: Эстетика и литературные теории. М., 1995. С. 266–304.

Эсхил. Трагедии / Переводы Вяч. Иванова. М., 1989.

Литература

Аверинцев С.  С. Системность символов в поэзии Вяч. Иванова // Контекст. 1989. М., 1989.

Аверинцев С. С. Структура отношения к поэтическому слову в творчестве Вячеслава Иванова // Тезисы Всесоюзной конференции «Творчество А.А. Блока и русская культура XX века». Тарту, 1975. С. 152–155.

Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1996.

Иванова Л. Воспоминания: Книга об отце. М., 1992.

Маковский С. Вячеслав Иванов // Маковский С. Портреты современников. На Парнасе «Серебряного века». М., 2000. С. 168–196.

Обатнин Г. Иванов-мистик (Оккультные мотивы в поэзии и прозе Вячеслава Иванова (1907–1919). М., 2000.

Порфирьева А. Вячеслав Иванов и некоторые тенденции развития условного театра в 1905—15 годы // Русский театр и драматургия 1907—17 годов. Л., 1988.

Плеханова И. И. В. Иванов: дионисийствующее христианство // И.И. Плеханова. Преображение трагического. Иркутский ун-т, 2001. С. 29–34.

Пяст Вл. Встречи. М., 1997.

Степун Ф. Встречи. Мюнхен, 1962.