Текст книги "История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие"

Автор книги: Светлана Кузьмина

Жанр:

Языкознание

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Назад к карточке книги

Валерий Брюсов

Признанный современниками как мэтр и руководитель московской школы русского символизма, лидером модернистов стал Валерий Яковлевич Брюсов (1873, Москва – 1924, Москва), поэт, прозаик, литературный критик, Начал поэтическую деятельность с издания сборников «Русские символисты» (1894–1895), носивших программный характер с проявлением декадентских мотивов. Эти сборники были предназначены для демонстрации того, что в России есть свои, русские символисты. Брюсов, вдохновленный поэзией французских символистов, включал в сборники как образцы «новой поэзии» переводы из Э. По, П. Верлена, А. Рембо, С. Малларме и М. Метерлинка. Свои переводы П. Верлена – «Романсы без слов» (1894) Брюсов послал старому Верлену, не знающему русского языка, со стихотворным посланием, в котором прочитывалась эстетическая программа:

Еще покорный ваш вассал,
Я шлю подарок сюзеренну,
И горд и счастлив тем, что Сену
Гранитом русским оковал…

Сборники «Chefs d'Qeuvre», («Шедевры», 1895), «Ме ешп ессе» («Это Я», 1897), «Tertia vigilia» («Третья стража», 1900) и «Urbi et orbi» («Городу и миру», 1903) свидетельствовали об обращенности Брюсова к духу западноевропейского гуманизма, творческом интересе к опыту чужих культур, универсальным и интернациональным источникам творчества. Его кредо выражено в ставших знаменитыми строках:

Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в сцепленьях роковых,
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.

Брюсов демонстрирует не только широчайшую эрудицию, но и готовность к познанию-служению, на стезе которого не существует этических запретов и моральных пределов:

Я возносил мольбы Астарте и Гекате,
Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,
И после подходил к подножию распятий
И славил сильную, как смерть, любовь.

Я посещал сады Ликеев, Академий,
На воске отмечал реченья мудрецов,
Как верный ученик, я был ласкаем всеми,
Но сам любил лишь сочетанье слов.

Став ведущей фигурой среди московских символистов, Брюсов в статье «Ключи тайн» декларировал суть «нового искусства» как способ «выражения души поэта», акцентировав внимание на формальной стороне поэтики символизма. Эллис в книге «Русские символисты» так характеризовал различия между поэзией К. Бальмонта и В. Брюсова: «Основной метод Бальмонта – импровизация, импрессионистическая кристаллизация творческих мгновений; основной характер его созерцаний – романтический; общий уклон его творчества – к дифференциации, основная смена настроения – переход от дуалистического пессимизма к пантеистическому оптимизму; главное очарование – музыкальность и интимная проникновенность, всегда чуждая холодного пламени мысли.

Совершенно напротив Брюсов – исповедь души, почти с самого начала нашедшая и определившая себя, ее история, органическое, закономерное раскрытие основной неизменной сущности, постепенное, упорное, сосредоточенное нащупывание и усвоение все новых и новых элементов для выполнения все того же единого плана; если прелесть лирики Бальмонта – ее стихийная текучесть и бесформенность, главное достоинство лирики Брюсова – ее незыблемая устойчивость и строгая оформленность, общая тенденция ее – интеграция, все более и более совершенная законченность» [66]66
Эллис. Русские символисты. С. 43.

[Закрыть].

Как реформатор стихосложения, сторонник формального совершенства и творческой свободы, Брюсов вводит в русскую поэзию верлибр. Из 96 стихотворений в сборнике «Urbi et orbi» употреблено 40 разных стихотворных размеров. Репертуар тем, мотивов и лейтмотивов творчества Брюсова чрезвычайно широк. Он прибегает к неисчерпаемому запасу мировой культуры, совмещает средневековье и современность, вечные образы и утонченные переживания современного городского жителя, оторванного от почвы и затерявшегося в жизни, фантазии и темы «парнасцев» и «проклятых» поэтов с жизнеутверждающим началом сверхчеловека Ф. Ницше. В совершенстве поэтической формы, полной власти над поэтическим языком поэт видел момент самоутверждения, проявления «воли к жизни». Для поэзии Брюсова характерно именно волевое, энергичное и самоутверждающее начало:

Я создал и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать.
Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!

В предисловии к сборнику «Tertia vigilia» Брюсов сформулировал принцип полной свободы художественного творчества, который стал своеобразным манифестом «нового искусства». Поэт подчеркивал: «Было бы неверно видеть во мне защитника каких-либо обособленных взглядов на поэзию. Я равно люблю и верные отражения зримой природы у Пушкина и Майкова, и порывание выразить сверхчувственное, сверхземное у Тютчева или Фета, и мыслительные раздумья Баратынского, и страстные речи гражданского поэта, скажем, Некрасова. Я называю все эти создания одним именем поэзии, ибо конечная цель искусства – выразить полноту души художника. Я полагаю, что задачи «нового искусства», для объяснения которого построено столько теорий, – даровать творчеству полную свободу. Художник самовластен и в форме своих произведений, и во всем объеме их содержания, кончая своим взглядом на мир, на добро и зло. Попытки установить в новой поэзии незыблемые идеалы и найти общие мерки для оценки – должны погубить ее смысл. То было лишь сменой одних уз на новые. Кумир Красоты столь же бездушен, как кумир Пользы» [67]67
Весы. 1904. № 1. С. 4.

[Закрыть].

В 1904–1909 гг. Брюсов руководил самым крупным символистским журналом «Весы», в первом же номере которого появилась его статья «Ключи тайн». В ней были сформулированы теоретические воззрения поэта: «дуализм мира и сознания, истинное познание – просветы «экстатического» восторга, сверхчувственной интуиции, художественные прозрения, которые дают «иные постижения» мировых явлений, глубже проникающие за их внешнюю кору, в их сердцевину» [68]68
Там же. С. 6.

[Закрыть]. Брюсов уверен, что «искусство только там, где дерзновение за грань, где порывание за пределы познаваемого. <…> Романтизм, реализм и символизм – это три стадии в борьбе художника за свободу. Ныне искусство наконец свободно» [69]69
Весы. 1904. № 12. С. 9.

[Закрыть]. Классическим примером формального совершенства стал сонет из сборника «Tertia vigilia», посвященный женщине и ее безусловному и необъяснимому воздействию на мир:

Ты – женщина, ты – книга между книг,
Ты свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый стих.

<…>

Ты – женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты в наших безднах образ божества.
Мы для тебя влечем ярем железный.
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся – от века на тебя.

Славе Брюсова способствовал пятый, изданный в 1906 г. стихотворный сборник «Stefanos» (в переводе с греч. – венок). В «Сонете к форме» Брюсов еще раз подчеркивает приоритет поэтической формы над часто неуловимым лирическим содержанием:

Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.

Историко-культурная проблематика творчества Брюсова обогащена урбанистической тематикой. Современники видели в урбанизме поэта явное новаторство. Поэзии Брюсова свойственны декламационный строй стиха, бесстрастие, рационализм. Брюсова трудно отнести к разряду декадентов, его натура несомненно жизнеутверждающая и волевая. Это очевидно и в его программном стихотворении «Поэту»:

Ты должен быть гордым, как знамя;
Ты должен быть острым, как меч;
Как Дату, подземное пламя
Должно тебе щеки обжечь.

<…>

Быть может, всё в жизни лишь средство
Для ярко певучих стихов,
И ты с беспечального детства
Ищи сочетания слов.

Современников Брюсов поражал необыкновенно яркими и дерзновенными устремлениями на пути творческого познания, силой внутреннего духа, своей цельностью и при этом ощущением какой-то внутренней пустоты, душевной ограниченности. Эллис объяснял этот парадокс так: «В душе художника его творящий гений за известным пределом развития начинает жить за счет его общечеловеческого содержания, черпать свои силы и соки из его жизненных непосредственно данных переживаний. Поэт делается одновременно палачом и жертвой, рабом и господином. С другой стороны, с вытравливанием до конца всего «человеческого», с прекращением непосредственного восприятия жизни, это самоопустошение равновелико духовной смерти личности, умирает и творящее начало в художнике, превращаясь или в бесчувственный механизм, или в бесплодное безумие» [70]70
Эллис. Русские символисты. С. 45.

[Закрыть]. Темы страсти и смерти, ужаса и ликования, беспредельности и обреченности соединяются в поэзии Брюсова с пафосом имморализма и возможности нарушения всех законов, что роднит его с идеями сборника Ш. Бодлера «Цветы зла». В стихотворении «Отвержение» рисуется картина земного ада:

Люблю я кактусы, пасть орхидей, да сосны,
А из людей лишь тех, кто презрел: «не убий».
Вот почему мне так мучительно знакома
С мишурной кисеей продажная кровать.
Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома.

Образцами яркого раскрытия уже известных в культуре тем в соответствующих им формах – «строфических сосудах» – являются стихотворения «Орфей и Эвридика», «Тезей и Ариадна», «Демон самоубийства». Из литературно-критического наследия значителен сборник «Далекие и близкие» (1912). Грандиозный замысел Брюсова запечатлеть в циклах «Сны человечества» все формы культурного сознания и все типы мышления, а также при помощи русского языка воссоздать особенности чужих, древних и новых языков и наречий остался незавершенным.

Поэтика Брюсова строится на эстетическом символизме, в строгом смысле этого слова. Основной способ символизации состоит в сосредоточенно-созерцательном постижении мира, ему не чужды прозрения, экстатические прорывы в вечность, он ближе к «реалистическому отражению «correspondances» (соответствий), что и передает его символика и поэтика противоположностей, полярностей. Преобладающей стороной духа поэт считал разум, но при этом воспевал эротические стороны жизни и сильную страсть. К существенным поэтическим средствам, кроме символа, относил эпитет. Его поэтика вмещала несоединимое – метафизику, индивидуализм и научный метод.

В кризисный для русского символизма момент в 1910 г., полемизируя с младшими символистами А. Блоком и Вяч. Ивановым о смысле и назначении искусства, Брюсов протестовал против расширительного понимания символизма, превращения его в философию и теургию. В «Обществе ревнителей художественного слова» он резко выступил против докладов Вяч. Иванова и А. Блока, подчеркнув, что для поэзии быть служанкой религии не более почетно, чем быть служанкой общественной борьбы, символизм «хотел быть и всегда был только искусством».

Революция 1905 г. была воспринята Брюсовым как крушение культуры, но он приветствовал «грядущих гуннов». После Октябрьского переворота стал сотрудничать с большевиками.

В прозе Брюсова особенно значительны романы «Огненный ангел» (1908), «Алтарь Победы» (1911) и «Юпитер поверженный», в которых отображена эпоха средневековья в Германии и первохристианства в Риме при совмещении нескольких временных пластов – истории и современности. Анализ прототипов романа «Огненный ангел» позволил проникнуть в тайны творческой лаборатории Брюсова. В романе за внешним историзмом и обстановкой духовной жизни Германии XVI в. скрываются брюсовские «эксперименты» над живой жизнью, ставшие основой для будущего романа. Прототипом Рупрехта – героя «Огненного ангела» стал А. Белый [71]71
См.: Ходасевич Вл. Некрополь. М, 1991. С. 7—19; 29–31.

[Закрыть], прототипом Ренаты, главной героини – Н. Петровская. Ее воспоминания отразили сложные «изломы судьбы», свойственные богеме Серебряного века [72]72
Петровская Н. Из «Воспоминаний» // Брюсов В.Я. Литературное наследие. Т. 85. М., 1976. С. 773–788.

[Закрыть].

При всех достоинствах и формальных достижениях поэзии Брюсова уже у современников сложилось противоречивое отношение к ней. Поэт виделся как «эстет, для которого все в жизни только «средство» для упражнения собственной поэтической техники и для упоения собственным литературным всевластием» [73]73
  Проскурин О. Поэзия Пушкина, или подвижный палимсест. М., 1999. С. 240.

[Закрыть]. Вл. Ходасевич писал, что «главная острота» его стихов заключается «в сочетании декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством» [74]74
  Ходасевич Вл. Некрополь. С. 20, 28.

[Закрыть]. Из-за присущей Брюсову холодной рассудочности и «сделанности» М. Цветаева назвала его «героем труда». М. Гаспаров, анализируя роль Брюсова в русской литературе, отмечает: «Он стоит у начала литературной эпохи, он проходит через долгий период уединенных экспериментов, переживает пору громкой славы, а потом наступает некончающаяся полоса полууважительного пренебрежения: ученики оттесняют и затемняют учителя. <…> Его можно не перечитывать, его можно осуждать за холодность и сухость, ему можно предпочитать Блока, Маяковского, Есенина, Пастернака, кому кто нравится. Но нельзя не признавать, что без Брюсова русская поэзия не имела бы ни Блока, ни Пастернака, ни даже Есенина и Маяковского – или же имела бы их неузнаваемо иными. Миновать школу Брюсова было невозможно ни для кого. «Вы сами, было время, поутру линейкой нас не умирать учили», – писал от имени целого поколения Пастернак в своей юбилейной инвективе» [75]75
  Гаспаров МЛ. Избранные труды: В 2 т. Т. 2. М, 1997. С. 121.

[Закрыть]. В русской литературе Брюсов останется и благодаря своим многочисленным переводам французских поэтов-символистов, и антологии «Поэзия Армении».

Сочинения

Брюсов В.Я. Собрание сочинений: В 7 т. М., 1973–1975.

Брюсов В. Сочинения: В 2 т. М., 1987.

Брюсов В.Я. Литературное наследство. Т. 85. М., 1976; Т. 98. М, 1991.

Литература

Ашукин Н. Валерий Брюсов. В автобиографических записях, письмах, воспоминаниях и отзывах критики. М., 1929.

Брюсовские чтения. Ереван, 1973.

Гречишкин С. С., Лавров А. Биографические источники романа Брюсова «Огненный ангел». М., 1990. С. 330–589.

Ходасевич Вл. Брюсов // Некрополь. Воспоминания. М., 1991. С. 20–43.

Цветаева М. И. Герой труда (записи о Валерии Брюсове) // Наше наследие. 1988. № 5.

Младосимволисты

В начале 1900-х гг. в литературу пришли поэты, изменившие облик символизма, придавшие ему законченный вид целостной поэтической и философско-религиозной системы, – А. Белый, А. Блок, С. Соловьев, Вяч. Иванов, Ю. Балтрушайтис, Эллис (Л. Кобылинский). Благодаря им символизм стал самостоятельным литературно-философским направлением, влияющим на культурную жизнь России. Белый, Блок, Вяч. Иванов разделяли воззрения на символ, уже заложенный в философской и мифопоэтической системе Вл. Соловьева, однако видели в нем не только средство выражения многоплановости и дуальности мира, но и средство активного преобразования, или «преображения», действительности.

Вторая волна русского символизма получила название «младосимволизм». Младшие символисты противопоставили мрачному и пессимистичному взгляду на мир, особенно ярко выраженному в творчестве Сологуба, рационализму Брюсова новые предчувствия будущего и подготовку его своим творчеством, основанным на безграничной вере в особую духовную роль художника. В предисловии к книге «Русские символисты» (1910) Эллис писал: «Пусть же каждая строка моей книги будет предчувствием новой религиозной культуры будущего, первым стремлением новой религиозной культуры и обетованием которой является «современный символизм», как великое мировое движение» [76]76
Эллис. Русские символисты. С. 4.

[Закрыть].

Младосимволизм создает своеобразный культурный метатекст, понимание которого возможно с учетом всех его составляющих – личности художника, его биографии, взаимосвязи дневников и публицистики, критики и собственно художественных текстов. Каждый факт биографии мог стать фактом творчества, вся жизненная и историко-политическая сфера вовлекалась художественным мышлением в символическое обобщение, искусство и жизнь синтезировались в «жизнетворчество» (мифотворчество), характеризующееся устремленностью к высшим началам бытия.

Младосимволисты напряженно переживали проблемы личности в истории, они поставили вопрос о предназначении поэзии, «таинственной» связи поэта с вечностью и современностью, об отношении народа и интеллигенции, интеллигенции и революции (Блок). Стихотворения А. Блока и А. Белого становятся чувствительнейшим резонатором пророческих ощущений близких катастроф, исторических потрясений и кризиса гуманизма.

Революция 1905–1907 гг. была понята большинством младосимволистов как осуществление чаемого обновления мира. Октябрьский переворот был воспринят как завершение петербургского периода русской истории. В теоретических работах Вяч. Иванова и А. Белого и поэтической практике младосимволистов русский символизм обрел новую энергию и новые творческие импульсы, особое эстетическое измерение. Символистский тип восприятия мира и расширенное понимание художественного образа-символа привели к созданию концепции «действенного искусства», искусства как теургии и жизнетворчества. В творчестве младосимволистов мир предстал как движущаяся объемная картина, в которой значимо все – и реальное, и надреальное. Символ указывал на высшую реальность, связывал воедино «тварный мир» и мир идеальный.

Русские младосимволисты через философию Вл. Соловьева были близки к неоплатонизму, развивая в художественном творчестве представления о существовании предвечных идей – «эйдосов», заключающих в себе абсолютные и неизменные смыслы, которые здесь – на уровне земного восприятия – бесконечно трансформируются и теряют свою силу истины. Искаженному и разорванному сознанию младшие символисты стремились противопоставить целостное восприятие мира, в их творчестве он должен был предстать воссозданным в своей божественной и первоначальной сути. Красота и целокупность мира, считали они, зависят от того, кто и как смотрит на мир.

Универсальным аналогом всех творческих процессов – в искусстве, религиозном сознании, жизни – для младосимволизма было явление теургии, или творческая реализация человеком божественного начала, деятельное уподобление себя Богу-Творцу, Богу-Художнику. Поэт наделялся особым назначением и особой миссией. Творчество становилось сакральным действием, выходящим за пределы собственно искусства. Поэт становился теургом (от лат. teo – бог), Художником мира, влияющим на исторические и духовные события. Творчество предстает не как искусство отображения действительности, а как искусство преображения действительности, или жизнетворчество. В результате представления об искусстве как теургии творчество расширялось до масштабов человеческой деятельности вообще. Искусство становилось синонимом неканонической религии и революции, любви и «умного веселия», познания прошлого и предвидения будущего.

Поэт-теург йе отражает реальность, а творит ее, своим творчеством преобразует мир, служа Красоте и Вечному Идеалу, что отразилось в созданной младосимволистами теории «действенного искусства». Искусство слова, считали они, является реальной силой, способной преобразить мир. Эти идеи отражены в статьях А. Блока, работах А. Белого «Луг зеленый» (1909), «Символизм», «Арабески» (1911); книгах Вяч. Иванова «Борозды и межи» (1916), «Родное и вселенское» (1918). Младосимволисты ощущали себя деятелями культуры, носителями традиций религиозного культа, пророками новой будущей культуры. Теургия становится основой философии творчества и эстетики младосимволистов. Индивидуализм творца предполагалось преодолеть при помощи своеобразно понимаемой «соборности» искусства, которая должна привести к эффекту жизнетворчества, «действенного искусства».

Для младосимволистов характерно трагическое предчувствие мировых социально-исторических сдвигов, повышенное внимание к тайнам народной души, национальным основам искусства. Сформулированный Вяч. Ивановым девиз: «А realibus ad reliora» означал стремление проникнуть «от реального к более реальному», воплотить «душу мира». Однако Г. Флоровский, рассматривая опыт Серебряного века с точки зрения традиционных православных представлений, писал: «Можно ли художественной интуицией проникать в духовный мир и есть ли в ней надежный критерий для «испытания духов»? Крушение романтика терпит именно в этой точке. Критерия нет, художественное прозрение не заменяет веры, духовного опыта нельзя подменить ни медитацией, ни восторгом, – и неизбежно все начинает расплываться, змеиться (путь «от Новалйса к Гейне»). «Свободная теургия» оказывается путем мнимым и самоубийственным…» [77]77
Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1971. С. 469.

[Закрыть].

В русском символизме проявилось несколько пониманий целей творчества: символизм как путь, открывающий новые возможности поэзии, и символизм как миропонимание, как особая философия. Младосимволисты значительно расширили ценностно-смысловое поле русской культуры за счет активного обращения к античности («дионисийство» Вяч. Иванова), культуре средневековья и эпохе Возрождения. Образы, сюжеты и мотивы разных культур выступали как условные коды, связывающие современность и культурное наследие. Символические мотивы и образы, максимально расширенный ассоциативный контекст позволяли символистам интерпретировать любую эпоху и любое культурное явление в соразмерном с актуальностью смысловом ключе.

В основе общего кризиса символизма как идейно-художественного течения, который обозначился в 1910-х гг., лежало различное понимание старшими и младшими символистами основного художественного средства – символа. Вяч. Иванов сделал доклад «Заветы символизма», А. Блок прочел ответный содоклад, на которые В. Брюсов откликнулся статьей «О речи рабской в защиту поэзии». В творческой практике В. Брюсова и К. Бальмонта использовались «мирские» функции символа. Вяч. Иванов, А. Блок и А. Белый взяли за основу «духовный» аспект символа, его возможности быть «посредником» между земным и небесным, «проводником» мистических чаяний, волнующих грез и прозрений, быть связующим началом между индивидуальной волей творца и трансцендентным. Художественная практика и теоретические работы младосимволистов оказали решающее влияние на эпоху постсимволизма.