Текст книги "Путешествие Домой"
Автор книги: Свами Раджанатха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
Мы – словно рыбы, выброшенные на берег моря божественного сознания. Пытаться обрести счастье в чем бы то ни было, помимо своих изначальных взаимоотношений с Богом, – то же самое, что рыбе пытаться наслаждаться жизнью без воды, на сухом песке. Святые готовы пожертвовать собой, чтобы помочь хотя бы одному человеку обрести свое изначальное духовное сознание – вернуться в море истинной радости.
Но майя, иллюзия, ловит нас в свои сети, отвращая нас от того, что может принести нам подлинное благо.
Тогда я только начал свои духовные поиски, мне казалось, что я должен почерпнуть как можно больше из разных традиций и от разных учителей, а затем применить в своей жизни то, что подходит мне более всего. Эта концепция была популярна в 60-е годы, но в Индии я начал понимать, насколько она поверхностна. Я повидал немало искателей духовности, избравших этот путь, однако глубина их духовных познаний меня совсем не впечатляла. И наоборот, все люди, поразившие меня своей духовностью, были стойкими приверженцами какого-то одного духовного пути. И тогда я понял, что мои метания с места на место, от одного учителя к другому, не могут длиться бесконечно. И еще я понял, что моя неготовность принять какую-то одну религию была, в частности, вызвана страхом того, что это отдалит меня от других религий. Тем не менее я знал: чтобы чего-то достичь, рано или поздно мне придется сделать выбор. Попытки оттянуть этот момент становились для меня все более и более мучительными. Но какой из этих путей и кто из учителей – мой? Как узнать это наверняка?
Мне довелось встретиться со многими великими учителями. Они просветили меня, дали мне знание о разных учениях и позволили обрести духовный опыт, чего я, несомненно, не заслуживал. Во всех этих учениях я вижу духовную красоту. Но куда, в какую сторону мне надо двигаться дальше с этого перекрестка? Куда должен привести меня мой путь ?
Той ночью я молился, чтобы Господь Сам направил меня. Незаметно для себя я заснул. Проснувшись посреди ночи, я увидел месяц, сиявший высоко в небе. Рядом с ним искрилась одна-единственная звезда. Это был символ ислама, знак повиновения Богу. Как понять, что хочет сказать мне Бог? Ответ пришел сам собой, и на сердце сразу стало спокойнее. Я понял, что тайна, которую я пытаюсь постичь, скоро откроется мне сама.
2
Из Гоа я морем вернулся в Бомбей и начал свое путешествие обратно в Гималаи. Сначала я доехал на поезде до Дели. Оттуда мой путь лежал на северо-запад, в город Патханкот, что на границе с Кашмиром. Из Патханкота я в кузове попутного грузовика добрался до Дхарамсалы, деревушки в предгорьях Гималаев в штате Химачал-Прадеш. Во всем чувствовалось приближение лета: лес был полон распускающихся цветов – оранжевых, желтых, фиолетовых и белых. Огромные древние деревья утопали в сочной зелени молодой листвы, и звуки дикой природы создавали бодрящую атмосферу. Высоко на горном хребте над Дхарамсалой располагался лагерь тибетских беженцев Маклеод Ганж. Там жил Далай-лама Тибета.
Готовясь к паломничеству в этот горный монастырь, я прочитал его книгу «Моя земля и мой народ». Лхамо Дхондруб родился к 1935 году в семье бедных тибетских крестьян, живших в скромном доме из камня и глины. Тибетский регент, временно исполняющий обязанности ламы, направил туда поисковую группу уважаемых монахов, поскольку ему было видение, что именно в этом доме родился новый Далай-лама. Когда мальчику исполнилось два года монахи под видом нищих странников пришли к его родителям, прося предоставить им кров. На шее одного из монахов висели четки предыдущего Далай-ламы. Ребенок, узнав четки, сразу же схватил их и потянул к себе. После еще нескольких посещений и ряда проверок и испытаний монахи пришли к заключению, что перед ними – четырнадцатое воплощение Чэнрэзига, Бодхисаттвы Сострадания. Считается, что он снова и снова рождается в этом мире как Далай-лама, чтобы давать народу Тибета духовное и политическое руководство.
Мальчика определили в монастырь в Лхасе, где его обучали и готовили к тому, чтобы стать главой государства и духовным лидером страны. В годы его детства Тибет процветал. Но в 1950 году туда вторглась китайская армия, и уже к 1959 году насилие и беспорядки разрывали страну на части. Далай-лама, по настоянию своих подданных, опасавшихся за его жизнь, вынужден был бежать со своей любимой родины. Перед этим он вознес молитвы в храме Господа Будды и сделал Ему подношение в виде белой шелковой шали. Это был знак расставания и обещание вернуться. С тяжелым сердцем снял он с себя монашеские одежды и, переодевшись в военную форму, под покровом ночи бежал из дворца.
Вместе с небольшой группой сопровождающих он, словно беглый преступник, скрывающийся от преследования, пересек труднопроходимое Тибетское нагорье. Снежные заносы, лютые морозы и проливные дожди не могли помешать им. Все это время сердцем он был со своим народом, размышляя о его скорбной участи. Больной, изможденный и охваченный, по его же собственным словам, «горем, которое невозможно описать словами», он наконец пересек границу с Индией.
Эта удивительная история изгнания, борьбы и преодоления препятствий произвела на меня такое сильное впечатление, что я почувствовал настоятельную необходимость посетить место, ставшее домом для духовного лидера тибетского буддизма. В то время, в 1971 году, Маклеод Ганж, скрывающийся среди высоких, поросших деревьями гор и горных долин, напоминал Тибет в миниатюре. Беженцы носили традиционные одежды и жили в деревянных и кирпичных домах, построенных в тибетском стиле – с драконами и другими мифическими существами, вырезанными из дерева или нарисованными сочными и яркими красками на столбах и арках. На склонах холмов паслись яки, неподалеку в уединении медитировало несколько паломников с Запада. Как и в Тибете, большинство мужчин здесь были буддистскими монахами. В центре лагеря располагалась большая прямоугольная площадь, окруженная молитвенными вертушками. Верующие обходили площадь, вращая вертушки и повторяя мантру Ом Мани Падме Хум. Я уже знал из книги, что этой мантрой тибетские буддисты призывают благословения Чэнрэзига – воплощенного сострадания, и что в этой мантре содержится учение Будды во всей его полноте.
Жители Маклеод Ганж были необычайно дружелюбны. Куда бы я ни направился, они неизменно приветствовали меня улыбками. невзирая на выпавшие им испытания и статус беженцев в иностранном государстве, они выглядели полностью умиротворенными. Я не встретил среди них ни одного нищего или мошенника. Все были вполне довольны жизнью. Одна семья пригласила меня в свой маленький домик и угостила тхупкой (традиционным супом с лапшой) и тибетским чаем с солью и маслом из молока яка. Этот чай хорошо помогал согреться в студеные гималайские ночи. Местные жители очаровали меня настолько, что я мог часами наблюдать за тем, как они хлопочут по хозяйству, а те в ответ широко улыбались мне.
Неподалеку от дома Далай-ламы стоял храм Будды с величественным божеством, сидящим в позе лотоса. Этому золотому божеству поклонялись как монахи, так и миряне: они подносили ему благовония, колокольчики, лампады и другие дары. Пуджа, церемония поклонения, очаровала меня. Монахи рассаживались в два ряда лицом друг к другу так, что божество Будды оказывалось между ними. Затем они начинали читать священные писания, записанные на не скрепленных друг с другом листах пергамента. Взяв лист из одной стопки и хором прочитав с него молитвы, монахи перекладывали его в другую стопку. Время от времени несколько монахов принимались дуть в длинные трубы, звенеть ритуальными колокольчиками, бить в большой гонг и стучать палочками по огромным барабанам. Когда церемония достигала кульминации, главный священнослужитель торжественно поднимал отлитый из латуни узорчатый скипетр. Этот скипетр, или дордже, действовал как приемник духовной энергии. Стены храма были украшены янтрами – яркими картинами, изображавшими историю и символику буддизма. Янтры должны были помочь верующим обрести просветление. Я сидел с монахами, которые медитировали или повторяли мантры, и аромат лампад и благовоний уносил мой ум в бескрайние дали.
Особенно меня поразило, с какой любовью и почтением тибетцы относятся к Далай-ламе. Для них он был непререкаемым духовным авторитетом, как Папа Римский для католиков, и в то же время он был наделен всей полнотой мирской власти, как самодержец. Фотографии ламы висели в каждом доме и в каждой лавке на самом видном месте.
Однажды рано утром, когда я медитировал в храме, ко мне подсел пожилой высокий лама, облаченный в бордовые одежды. Голова его была обрита, а шею украшали деревянные четки. Лама сказал, что уже несколько дней наблюдает за мной, и поинтересовался, есть ли у меня вопросы. С тех пор мы ежедневно проводили с ним по нескольку часов в разговорах. И вот однажды наступил особый день: мой новый знакомый предложил отвести меня на аудиенцию с самим Далай-ламой. Дом Далай-ламы стоял на поросшем лесом холме и охранялся вооруженными индийскими солдатами – его жизнь находилась под постоянной угрозой. Когда я прошел через контрольный пункт, меня отвели в комнату, украшенную красочными изображениями Будды и великих Бодхисаттв. На алтаре стояло великолепное металлическое божество Будды, украшенное цветами. Вокруг горели лампады, стояли колокольчики и другие атрибуты поклонения. В комнате курились благовония с хвойным ароматом.
Несколько минут спустя отворилась дверь, и я встретился взглядом с Далай-ламой. Он смотрел на меня искрящимися от радости карими глазами через очки в коричневой оправе. Его крупная голова была обрита, лицо имело выразительные черты, а нос был большим и округлым. На ламе была бордовая накидка, обернутая поверх ярко-желтой монашеской рубахи. Заразительно улыбнувшись, он поспешил ко мне навстречу. Громко смеясь, он взял меня за обе руки и принялся трясти их в крепком рукопожатии, сердечно приветствуя меня: «Вы пришли издалека. Добро пожаловать к нам!»
Мы сели с ним на стулья друг напротив друга. С детским любопытством Далай-лама стал расспрашивать меня о моей жизни в Америке и о том, почему я стал садху. С искренним участием слушал он мой рассказ, внимая каждому слову. Всякий раз, когда в моем повествовании проскальзывала хотя бы тень юмора, лама очень живо реагировал, хлопая в ладоши и всем телом содрогаясь от смеха. Так прошло около получаса, и тогда я спросил ламу о его подданных в Тибете. Нахлынувшие воспоминания мрачной тенью легли на его лицо, в глазах заблестели слезы. В наступившей тишине он прошептал: «Когда я был еще ребенком, моя страна была свободна. Мы жили счастливо, были единым народом, и религия наша процветала». Далай-лама замолчал и протянул руку к чайнику, чтобы налить мне тибетского чая. Дымящейся струйкой чай потек из носика в мою чашку. Поставив чайник на место, Далай-лама в глубокой задумчивости опустил голову. Казалось, что мысленным взором он видит, какую борьбу его народ ведет по другую сторону Гималаев, в Тибете, и сопереживает своему народу. Потом он негромко произнес «Мы в огромном долгу перед Индией, приютившей тысячи наших граждан».
«Сострадание к другим живым существам, – стал объяснять он, – неотъемлемая черта всех религий. Готовность пожертвовать собой ради блага других – вот истинная дхарма». Слова эти, подтвержденные жертвой, которую он сам принес своему народу, врезались мне в память. «Медитация, изучение писаний и обряды поклонения, – сказал он, – дают нам внутреннюю силу и позволяют жить в доброте и знании». Сказанное им заставило меня задуматься. Личность его внушала почтение, но его искренняя доброта и забота заставляли меня забыть о почтении и относиться к нему как к близкому другy. Далай-лама с улыбкой обернул вокруг моей шеи белую шелковую накидку с вышитыми на нем тибетскими мантрами. «У нас так принято – дарить этот подарок нашим дорогим гостям», – пояснил он. Мне показалось, что я не заслуживаю его времени и его доброты, и я с благодарностью склонил перед ним голову. Благодаря общению с Далай-ламой я смог лучше понять важность бескорыстного служения. Лама был живым олицетворением этой добродетели: он не только неукоснительно следовал духовным принципам, но также нес тяжкое бремя служения своему народу, который частично находился в изгнании, а частично томился под властью иноземцев. Далай– лама мужественно преодолевал немыслимые трудности и препятствия в своей, на первый взгляд, безнадежной борьбе. Терпеливо перенося изгнание и живя под постоянной угрозой смерти, он, несмотря ни на что, продолжал служить своему народу. Принимая от него шелковую накидку, вместе с ней я принял и этот урок самоотверженности и служения – поистине, бесценный подарок.
Я поселился в пещере на лесистом склоне горы, возвышающейся над долиной, которая уходила террасами вниз. Тибетские монахи научили меня питаться одной цампой – мукой из слегка поджаренных зерен ячменя. Цампу можно было долго хранить, и, если сметать ее с водой, получалась каша. Сведя свои телесные потребности к минимуму, я каждый день спускался в Маклеод Ганж изучать буддизм от его обитателей. На ночь я возвращался к себе в пещеру, Однажды ночью, лежа на каменном полу, я увидел гигантского паука, ползущего по стене всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Паук медленно перемещал свое волосатое черное туловище, поднимая за раз только по одной ноге, пока, наконец, не исчез в расщелине возле самой моей головы. В детстве я очень боялся пауков; завидев паука, я с криком пускался наутек, прося маму прогнать его. Этот паук был самым страшным из всех, когда-либо виденных мною. Бог послал мне его в качестве испытания. Нужно преодолеть свой страх, – подумал я. С той самой ночи я делил пещеру с пауком, стараясь относиться к нему с уважением. С того места, где я занимался медитацией, иногда можно было видеть кобр, ползущих по лесу, Время от времени в пещере поселялся еще кто-нибудь. Однажды ночью с потолка пещеры на пол свалился огромный скорпион, Приземлившись недалеко от меня, он стал водить своим смертоносным жалом из стороны в сторону. И надо же было так случиться, что как раз в этот миг догорела и потухла моя единственная свеча. Пещера сразу же погрузилась в кромешную тьму. Я счел неблагоразумным делать какие-либо движения вслепую, и долгое время сидел неподвижно. В этой ситуации мне очень пригодились отечески наставления Кайлаш-бабы, научившего меня правильно относиться к змеям и скорпионам. Чуть дыша, я стал молиться Богу, чтобы Он помог мне преодолеть ненависть, страх и привычку осуждать других.
Однажды поутру, сидя в пещере, я мысленно перенесся через моря и континенты к своему отцу – в пригород Чикаго, Хайленд– Парк. Я пока сам не знал, как сложится моя дальнейшая жизнь но чувствовал, что самым большим проявлением моей любви к отцу будет письмо, побуждающее его стать ближе к Богу тем способом, который для него наиболее естественен. Сам я еще толком не выбрал свой путь, но с самоуверенностью, присущей юности, написал такое письмо:
Любимый отец!
Я хочу попросить тебя о чем-то очень важном. Свое сострадание ты во многом унаследовал от моего любимого дедушки Билла, а его сострадание, как мне кажется, коренится в непоколебимой вере в основы иудейской веры. Это семя любви к иудаизму дедушка передал тебе. Прошу тебя, пестуй это семя со всей искренностью, и тогда ты обретешь вдохновение и любовь к Богу. Священный дар медитации позволит тебе еще глубже проникнуть в суть иудаизма. Иудейская вера, как и другие великие религии, способна всех нас приблизить к Господу.
Пожалуйста, продолжай черпать воодушевление в религии своих предков.
Я уверен, что это именно то, чего ты на самом деле ищешь.
Маклеод Ганж, Дхарамсала, Химачал-Прадеш, Индия,
май 1971г.
Во время большей части моего путешествия по Индии у меня не было спутника, которому я мог бы раскрыть свое сердце. Те, с кем и общался, либо не говорили по-английски, либо были великими и могущественными мудрецами, намного превосходившими меня по возрасту. Временами я чувствовал себя одиноко, но научился относиться к одиночеству как к способу развития своих отношений с Богом. Безмолвная медитация стала тем средством, с помощью которого я мог изливать свои мысли и чувства. Умиротворение медитации стало для меня убежищем от беспокойного ума и окружающего мира. Когда я успокаивал своих домашних весточками о том, что у меня все в порядке, мною зачастую руководило желание раскрыть в письмах свое сердце, хотя я и понимал, что им будет трудно понять меня. Иногда я поверял свои мысли страницам маленькой записной книжки. Одним прекрасным солнечным днем, сидя в уединении с моей горной пещеры, я сделал в записной книжке следующую запись, ни к кому особо не обращаясь:
В жизни отшельника бывают непростые моменты, когда он устал, не знает, куда идти, и не сознаёт, что оставил позади. Он не может решить, хранить ли то немногое, что у него осталось, или от всего отказаться. Куда податься тому, кто бросил свой дом и друзей? И что делать человеку, который бродит по пустыне своего уединения? Должен ли отшельник сломать стены, которые сам воздвиг вокруг себя, или, наоборот, укрепить их и сделать еще неприступней? Поэтому он молится:
«О Господи, когда же я встречу того, кто укажет мне путь к Тебе? И где найдет приют бездомный, который не считает этот бренный мир своим домом?»
Неподалеку от моей пещеры жил один мистик-затворник из Египта. Время от времени мы беседовали с ним на духовные темы. У него был смуглое правильное лицо, крупный нос, тонкие губы и давно не стриженная бородка клинышком. Взгляд его задумчивых темных глаз был столь глубок, что, казалось, он всматривается в иной мир. При всем внешнем спокойствии ум его находился в постоянной работе, ища недостающие крупицы мудрости в мозаике жизни. Будучи знатоком древней египетской техники гадания Meту Нетер, напоминающей Таро, он как-то раз предложил мне прочитать мою судьбу. Я согласился. Тщательно перетасовав колоду и aккуратно разложив карты ровными рядами на бирюзовой скатерти, он совершил древнеегипетские оккультные ритуалы. Затем он помог мне пройти через довольно сложную медитацию, которая завершилась выбором карты. Яркие разноцветные карты размером примерно пятнадцать на семь сантиметров были покрыты мистическими символами и мифологическими фигурами. С добрых полчаса он разглядывал расклад карт, прежде чем нарушить тишину. Медленно поднявшись со стула и опершись руками о стол, он огласил свое пророчество. «Ни умом, ни разумом ты не сможешь определить тот духовный путь, который ты ищешь. Но очень скоро Провидение сам поведет тебя. Словно лист, подхваченный ветром, ты будешь выведен на путь, уготованный тебе». Мне показалось, что карты знаю обо мне всё, а он является их глашатаем. Дотронувшись до одной из карт, он вдруг замолчал, а потом с закрытыми глазами прошептал: «Терпеливо продолжай свои поиски. Высшие силы помогут тебе распознать того, кого ты ищешь. Верь мне. Это судьба. Твой учитель обязательно придет к тебе».
3
И вот пришло время проститься с этой обителью спокойствия – Маклеод Ганжем. Я никогда не забуду доброту, которой меня обогрели там, но другие святые места Индии звали меня к себе. Я хотел познакомиться с иными духовными практиками и традициями в надежде на то, что мое предназначение откроется мне.
В Патханкоте я сел в поезд, направлявшийся на юг, в штат Хирьяна, и сошел в Курукшетре – одном из самых святых мест в Индии, где была поведана Бхагавад-гита. Со мной, как всегда, была только котомка с грузом духовных книг. Стоило мне немного отойти от вокзала, как я услышал стихи Бхагавад-гиты на санскрите, доносящиеся из похрипывающего динамика на храме неподалеку.
На Курукшетре я погрузился в изучение наставлений Кришны Его ученику Арджуне, который перед лицом непреодолимых препятствий уже собирался изменить своему долгу. Гита потому была поведана Арджуне на поле битвы, что жизнь – это непрерывная борьба добра и зла, в которой наши ценности и идеалы постоянно подвергаются жестоким испытаниям. Все мы рано или поздно сталкиваемся со смертельной опасностью или с демонами внутри себя и снаружи. И готовность вступить с ними в схватку, не утратив при этом достоинство и веру, дает нам очень многое.
Неподвластное времени учение Кришны подводит человека к бескорыстной преданности, самоотверженности и духовной сосредоточенности, которые помогают познать могущество любви Бога, побеждающей любые страхи.
В этом святом месте я почувствовал, что слова Бхагавад-гиты проникают мне в самое сердце, как если бы Кришна Сам обращался ко мне с ее страниц. У меня была карманная Бхагавад-гита издательства «Гита Пресс» – на дешевой бумаге, с белой картонной обложкой, – и я каждый день читал из нее по нескольку глав. За время своих странствий я прочитал много духовных книг, но именно Бхагавад-гита поразила меня своей необычайной практичностью.
Изучая Гиту под древним баньяном – свидетелем беседы Кришны с Арджуной, – я поражался тому, как глубоко раскрывала эта книга науку познания себя в самом чистом виде, вне исторического и религиозного контекста. Она освещала сложные темы: взаимоотношения души с Богом, влияние материальной природы на бессмертную душу, зависимость человека от кармы (вселенского закона, в соответствии с которым ни одно наше действие не остается без последствий) и неуловимая власть времени, распространяющаяся на все мироздание. Подобно одинокому скитальцу, который ищет истину в мире, полном опасностей, соблазнов и страхов, я черпал утешение и решимость в бессмертных словах Бхагавад-гиты. Там, на Курукшетре, она стала моей настольной книгой, с которой я не расстаюсь всю жизнь.
Несколько дней спустя я покинул Харьяну. Когда поезд, петлявший по индийским равнинам, остановился на какой-то станции, я стал свидетелем одной безобразной сцены: на платформе мужчина осыпал бранью и избивал своего слугу-подростка. Тот даже не пытался защищаться и не проронил в ответ ни слова, пока его не оттащили прочь. Я попросил у соседа-студента объяснить, что произошло. Покачав головой, тот ответил: «Это подросток из низшей касты, он – все равно что раб. Вряд ли он когда-нибудь получит хорошее образование и сможет жениться на ком-то, кроме девушки из своей же угнетенной касты. Всю жизнь ему придется заниматься рабским трудом. Я знаю об этом не понаслышке – сам из такой же касты. Просто мне, в отличие от него, повезло. Правительство борется с подобной несправедливостью, и не только оно: большинство образованных и культурных людей, обеспокоенных состоянием общества, тоже выступают против такой несправедливости. Однако кастовые предрассудки слишком глубоко сидят в сознании людей». Студент объяснил мне, что кастовая система на самом деле является грубым извращением ведической варнашрамы – древней духовной системы общественного устройства. Как голова, руки, живот и ноги человека работают на благо всего тела, так и в человеческом обществе разные сословия должны сообща выполнять свой долг, к соответствии со своими естественными склонностями и способностями. Таково учение Вед. Это принесет пользу как им самим, так и всему обществу. Ведическая системы варнашрамы должна была воодушевлять, уполномочивать и объединять всех членов общества. «Однако, – заключил мой попутчик, – когда люди решили, что каста человека определяется его происхождением и стали нещадно эксплуатировать низшие касты, вся система была разрушена и извращена».
Я вспомнил о расовой и религиозной дискриминации в Америке и Европе и погрузился в печальные размышления о том, сколь многолика и неистребима в человеке склонность демонстрировать окружающим свое превосходство и эксплуатировать других. Склонность эта нашла свое отражение в социальном устройстве, политике, философии и даже религии. Я все более отчетливо понимал, что если я действительно хочу понять Бога, то мне придется выбрать какой-то один духовный путь. Однако меня пугало, что, сделав подобный выбор, я утрачу широту мышления. Поскольку меня привлекала одна из основных религий Индии – индуизм, – я был рад услышать, что истинная философия индуизма вовсе не поощряет угнетение человека из-за его цвета кожи, касты, пола или происхождения. Да и самому мне никогда не приходилось сталкиваться с подобными предубеждениями за все время моего общения с йогами и святыми людьми Индии.
Я шел по долине Кулу в штате Химачал-Прадеш, наслаждаясь красотой природы. В таком естественном окружении я чувствовал особую близость к Богу. Всего двумя днями раньше я увидел на стене железнодорожной станции плакат с фотографией долины Кулу. Этого было достаточно, чтобы я заскочил в кузов грузовика, державшего путь в Кулу. Одним прекрасным днем, гуляя по лесу и дыша чистым горным воздухом, напоенным хвойным ароматом, я встретил путешественника из Колорадо, с которым познакомился в Иране. Там он сказал мне, что направляется в Индию изучать тибетский буддизм. «Увенчались ли успехом твои поиски?» – поинтересовался я у него.
Закатив глаза, словно в трансе, он изрек: «Сам Бог воплотился на Земле!» Его веки затрепетали, и голос дрогнул: «Я был ослеплен Божественным Светом от одного прикосновения к его пальцу. Волны экстаза пробежали по моему телу. Божественная музыка зазвучала в моих ушах. Ноздрями я вдыхал аромат амброзии и ощущал на языке вкус нектара. Сам Господь Вселенной сошел на Землю. Не мешкая отправляйся к нему».
Словно врач, дающий лекарство умирающему пациенту, он настаивал: «Цель твоего долгого путешествия в Индию ждет тебя в Харидваре. Езжай сейчас же, брат, не теряй времени. В ближайшее время Верховный Господь отправляется за границу».
Заинтригованный, я отправился на юг, в расположенный в Харидваре ашрам. Когда я вошел в храм, меня озадачила большая фотография на алтаре. На ней был запечатлен юный гуру в короне с павлиньим пером. Он стоял в позе Кришны и играл на флейте. Однако он был совсем не похож на Кришну с картины, которую я купил в Дели. Как и мой знакомый из Колорадо, ученики этого гуру, окружив меня, стали наперебой восторженно говорить: «Всемилостивый Господь уже приходил прежде как Рама и как Кришна, и теперь Он явился вновь. Когда Гуру Махараджи (так называли его ученики) наделяет человека знанием, он дает ему божественное зрение, благодаря которому человек может увидеть в нем Господа Вселенной». Поскольку Гуру Махараджи собирался в свою первую зарубежную поездку, его ученики уговорили меня скорее ехать в Нью-Дели.
Добравшись на автобусе до Дели, я увидел во дворе ашрама сотни учеников Гуру Махараджи, ожидавших возможности хотя бы краем глаза увидеть его. Я сел в уголке и стал наблюдать. Один пожилой ученик завел со мной разговор, а затем представил меня группе махатм – учеников, уполномоченных давать знание от имени Гуру Махараджи. Махатмы решили, что я должен встретиться со Шри Матаджи – святой матерью их Бога. Она восседала на кушетке в окружении почитателей, которые обмахивали ее опахалами из хвоста яка и ловили каждое ее слово. К моему удивлению, она решила, что мне необходима личная встреча с ее сыном, пока он не уехал, и один из махатм проводил меня в его покои. Гуру Махараджи оказался немного полноватым подростком лет тринадцати, с волосами, аккуратно зачесанными на пробор. Он представился мне как Прем Рават и пояснил, что является преемником своего отца – Шри Хансджи Махараджа. Гуру Махараджи провел меня на крышу, где мы, наконец, остались одни. Там, вдали от толпы восторженных последователей, мы стали прогуливаться С ним и беседовать. Гуру Махараджи расспрашивал меня о моей жизни и рассказывал о предстоящей ему первой заграничной поездке. Когда он спросил, хочу ли я получить посвящение в знание, я объяснил ему, как я уже объяснял другим учителям до него, что с большой осторожностью отношусь к принятию на себя подобных обязательств. Пока мы беседовали с Гуру Махараджи на крыше, толпа во дворе с нетерпением ожидала его появления. В какой-то момент один из махатм высунул голову на крышу и сказал, что пришло время ехать в аэропорт. Гуру Махараджи заторопился: «Мне пора. Если ты когда-нибудь захочешь получить от меня знание, – сказал он, – можешь обратиться ко мне лично в Индии, Америке или Лондоне». Под взглядами тысяч людей мы спустились по ступеням. Я сразу отошел в сторону, а Гуру Махараджи, к восторгу своих последователей, благословил их, а потом отбыл на машине. Наблюдая издалека, я чувствовал признательность ему за проявленное ко мне внимание. Было очевидно, что он достиг высот в йоге – вероятно, еще в прошлой жизни. Однако, заглянув в свое сердце, я понял, что у меня нет никакого желания принимать его за Кришну, Верховного Господа Вселенной. «Вопрос о том, кто есть Бог, – размышлял я, – слишком серьезен, чтобы относиться к нему легкомысленно».
Во время своих путешествий я развил довольно сильную привязанность к духовным книгам, которые всегда носил с собой. Постепенно в моей полотняной котомке собралась целая библиотека. Помимо тяжелой котомки с книгами, мое имущество сводилось к чаше для подаяний и посоху из ветви дерева. Я неоднократно порывался облегчить свою ношу, но всякий раз, пытаясь отказаться от книг, которые мне больше не были нужны, приходил к выводу, что не способен расстаться ни с одной из них. В моей коллекции были Бхагавад-гита, Библия, Упанишады, «Автобиография йога», книги о буддизме, трактат Шанкарачарьи и книга «Кришна», полученная из рук Шрилы Прабхупады. Каждая из этих книг была для меня особенной, и я боялся, что не смогу найти их, если они мне понадобятся, и потому таскал с собой эту котомку книг повсюду, зачастую изнемогая под ее весом. Я стоял на перекрестке возле Коннот-плейс в Дели, и котомка с книгами лежала у моих ног. Мимо, чадя, проезжали моторикши. Улица была запружена автомобилями, и каждый из них пытался вырваться вперед остальных. Велорикши, торговцы с тележками и воловьи повозки лавировали в потоке между видавшими виды грузовиками, которые громко сигналили и изрыгали облака угарного газа. Стоя на тротуаре, я ждал зеленого света.
Вдруг на меня сзади прыгнул какой-то человек. Мертвой хваткой он вцепился мне в затылок и сунул в мое ухо какую-то железку. Глубоко вставив ее в ушное отверстие, он принялся больно скрести там. Я задрожал от страха. Кто это и что он делает? Не проткнет ли он мне барабанную перепонку? Незнакомец тем временем продолжал скрести мне ухо, и я, полностью находясь в его власти, боялся даже пошевелиться. Затем он отпустил мою шею, вынул железку из уха и поднес ее к моим глазам, показывая большой комок ушной серы. Я очень обрадовался, поскольку стал слышать гораздо лучше – по крайней мере, одним ухом. За то, чтобы прочистить второе ухо, незнакомец затребовал рупию. Но у меня не было денег. Он попытался было торговаться со мной, но, поняв, что у меня нет ни гроша, ушел, оставив меня с забитым вторым ухом. Я не мог поверить в то, что произошло. Я даже не подозревал, сколько грязи скопилось в моем ухе, пока его не прочистили. Особенно это было заметно по контрасту с другим ухом. Страдальчески улыбаясь, я мысленно провел параллель между случившимся и моими духовными поисками:
