Текст книги "Конкурс красоты"

Автор книги: Сухбат Афлатуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

(…Внимание! Свет. Я сказал, свет. Если я говорю – свет, значит, свет. То, что вы мне даете, МНС, называется другим словом.. МНС, я вас люблю! Помашите нашим финалистам!… МНС, перестаньте эти ваши цирковые штуки. Вы разобьетесь в вонючую лепешку, и у нас даже не будет осветителя, чтобы ваши похороны прошли прилично... Итак, мы начинаем. Мы начинаем репетицию. Репетиция это тоже ответственно...)

– Репетиция – это тоже очень ответственно, – пробормотал Старлаб.

– Тебе предстоит возглавить охоту на сумасшедших, – сказала кукла, ложась на диван. – Но до этого ты должен побыть со мной. Таков ритуал. Если тебя отталкивает эта моя голова, если она для тебя слишком старая, ты можешь отвинтить ее. Там, в шкафу, посмотри, есть другие...

Старлаб подошел к шкафу, открыл.

На верхней полке стояло несколько женских голов с надписями внизу.

“Монна Лиза”, – прочитал он под одной, довольно симпатичной.

– Ты можешь мне вообще не прикручивать никакой головы... Никакой головы... Некоторым нравилось, когда у меня вообще не было головы... Вообще не было... Извини, когда я готовлюсь к диффузии, у меня начинает заедать запись... запись...

Откуда в ней было столько крови?

Искореженная кукла еще раз пошевелилась и замерла. Рядом валялись стенные часы, которыми он нанес удар.

Старлаб осмотрел себя. Нет, пятен на одежде нет.

Вышел. В соседней комнате было пусто. Еще комната.

Здесь он увидел прислужника, заваривавшего чай. Тот сидел, соединив перед собой руки ладонями вверх, и шептал. Заметив Старлаба, выбежал.

В следующей комнате он, наконец, нашел их.

– Вы готовы? – спросил НС. – Вы доставили ей удовольствие?

– Огромное удовольствие.

– А какую голову вы выбрали?

– Монны Лизы.

– Почему-то все выбирают Монну Лизу!

– Вы – предводитель, вождь, – инструктировал его на ходу НС. – Сначала вы отлавливаете сумасшедших...

– Как я узнаю, что это – сумасшедшие?

– Вы их узнаете. И наденьте это кольцо на безымянный палец, кольцо Академика. Оно дает вам право на три желания. Вы можете сказать их в конце сегодняшней стражи. Но только учтите – первое желание может быть выполнено только в течение минуты. Второе – в течение одного часа. Третье – в течение одного дня.

“Первое – в течение минуты. Второе – в течение одного часа. Третье – в течение одного дня”, – повторил про себя Старлаб, с хрустом завинчивая кольцо на палец.

– Но запомните, если хоть в одном желании вы проявите слабость...

– Я не проявлю слабости.

Открылась дверь, и холод с улицы царапнул взмокшее лицо. Чьи-то руки срывали с него одежду и натягивали другую – кожаную, черную, едко пахнущую потом, кровью и бензином. С ликующим взвизгом застегивались молнии.

Вот из темноты на него вывалилось зеркало, поддерживаемое чьими-то раболепными пальцами. Он увидел себя – черного, кожаного, с бледным лицом убийцы. Покачнувшись, зеркало отплыло в сторону.

Открылась дверь. “Ум-па-па, ум-па-па”, – зашумела музыка. Старлаб сжал губы и шагнул вперед, в пьяную предвесеннюю ночь.

“Сердце красавицы! Склонно к измене!” – разливается над городом масленый тенор, оповещая о начале Стражи красавцев.

Он выходит во двор – огромный, разлинованный на свет и тьму парой слепящих прожекторов. Остальные финалисты конкурса красоты толпятся тут же. Те же черные куртки, железные бляхи, серые породистые глаза с желтой короной вокруг зрачка. Вскинув руку, приветствуют его: “Да здравствует наш вожак! Наша живая статуя!”

Он тоже приветствует их, пожимает руки, хлопает по обтянутым черной кожей плечам. Ребята с лицами ночных богов, с дрожащими крыльями носа и тонкими ядовитыми губами. “Шеф, скажите им наше желание, после стражи поедем оттянуться! У вас же кольцо желаний, шеф, мы же знаем... Вы – наша статуя, шеф, мы вас любим, любим, любим!”

Заметно, что с ребятами уже поработали. Ряд белозубых улыбок, готовых в один момент смениться таким же дружным оскалом.

Где-то рядом загремели мотоциклы.

– Командуйте всем по мотоциклам! – снова вырос за плечом НС. – Вы будете на переднем, с факелом!

– Я никогда не ездил...

– Машины радиоуправляемы, вам ничего не придется делать.

Стая ревущих мотоциклов вылетела на них. И замерла, как по команде, приглашающе тарахтя.

“Сердце красавицы! Склонно к изме-ене! И к перемене!”

– По мотоциклам! – крикнул Старлаб и оглянулся.

В окне второго этажа темнела раскуроченная кукла и махала ему обрубком руки.

– Вперед!!!

Мотоциклы неслись по притихшему от страха и сладострастия городу.

Впереди, с факелом летел Старлаб. За спиной у него шумел черный плащ, лицо скрывала маска. Чуть позади мчалась остальная стая красавцев – с арканами, сетками, крюками. В конце догоняла пара мотороллеров с закрытыми кузовами.

НС не соврал: машина летела сама. Чумной ветер бил по лицу и швырялся плащом, то закручивая его воронкой, то вскидывая, как черное, подсвеченное огнями фар, знамя.

Вот около Центра диффузии в прыгающем пятне света вынырнула и заметалась странная фигура в длинном пальто.

– Ы-ы! – загудела сзади стая, целясь крюками, мотая над головой арканами.

Фигура бросилась в сторону и тут же забилась в аркане. Кто-то уже подхватил ее, извивающуюся и что-то кричащую; ее перебрасывают с рук на руки, пока не закидывают в дребезжащий кузов мотороллера.

Еще одна фигура, даже две. “Ы-ы-ы!” Нелепые горбатые куртки, черные вязаные колпаки, натянутые на лицо. Один подцеплен на крюк, его волочат по земле, чьи-то руки подхватывают его, бьют головой о колено и уже как тряпичную куклу перекидывают дальше. Нелепо взлетают ноги, захлопывается дверца кузова...

“Ы-ы?” Вторая фигура все еще бежит, петляя, шатаясь в пятне света. Жмется к домам, ныряет в проем... Уткнувшись в тупик, выбегает снова. Уворачивается от арканов, визжит. И внезапно падает, дергаясь в сетях...

Старлаб заметил, что главными ловцами были два мотоциклиста, которых первоначально в стае не было. Именно они отлавливали всех – остальные лишь бестолково тыкали крюками и бросали в пустоту арканы. Но разглядеть их лучше Старлаб не мог – не мог долго смотреть назад, обзор заграждал крутящийся плащ, слепил свет фар... И факел – для чего нужен факел, когда все пространство впереди и так простреляно огнями фар?

Новая фигура бежала впереди, потом вдруг упала на колени, пытаясь сорвать с себя идиотскую маску... Обернувшись, Старлаб видел, как ее уже заталкивают в кузов. Постепенно все слилось в один повторяющийся кадр. Нелепая фигура с закрытым лицом, бегущая в желтом пятне. Аркан, крюк, сеть. Конвульсии, кузов...

Сделав вираж, мотоцикл остановился.

Это была та же площадь, с которой они сорвались, гогоча и потрясая крюками, часа два назад. Площадь позади дома-музея – огромная, бессмысленная, с пустой клумбой и парой карикатурных деревьев. Перед домом стояли Ученый секретарь, НС и еще несколько человек с одинаковыми лицами.

Старлаб слез с мотоцикла. Бросил факел в лужу.

– Поохотились? – спросил Ученый секретарь.

Красавцы закивали. Из мотороллеров раздавался нечленораздельный вой.

Старлаб молчал, покручивая кольцо на пальце.

– А вы нас расстроили, Старлаб, – продолжал Ученый секретарь. – Для чего вы испортили куклу? Ведь она просила от вас так немного! Неужели вы не могли быть хоть немного ласковее с ней?

Старлаб сжал губы.

– Вынесите! – крикнул Ученый секретарь.

Из открытой двери музея вышли две фигуры с большим футляром в руках. Футляр дергался и сдавленно стонал. Монна Лиза…

– Теперь вас ожидает смерть, – сказал Ученый секретарь и хлопнул в ладоши.

– Смерть! Смерть! – радостно зашумела за его спиной стая красавцев.

– Впрочем, – поднял руку Ученый секретарь, – вы можете выкупить себе жизнь, ведь у вас есть кольцо. Через минуту вы должны загадывать. Только запомните, никакого вреда вы нам принести не сможете, так что пожелайте себе жизни и верните кольцо в экспозицию.

На площади стало тихо. Только факел все еще шипел в луже, и в кузове мотороллеров кто-то отчаянно бил кулаками о железные стенки.

Ученый секретарь посмотрел на небо и произнес:

– Загадывайте!

Старлаб заметил, как из мотороллеров стали вытаскивать брыкавшихся сумасшедших. На них натягивали какие-то мешки.

– Что же вы молчите? Первое желание, которое может быть исполнено в течение одной минуты. Говорите! Или еще не придумали?

Старлаб улыбнулся и пожал плечами:

– Да нет, придумал.

– Загадай, чтобы тебя помиловали! – зашумели за спиной красавцы. – Ты нам нравишься, босс! Ты крутой, ты куклу убил! А потом загадай – чтобы мы куда-нибудь поехали, расслабились! И чтобы новые мотоциклы нам купили... Чтобы помиловали и отпустили, скажи…

Старлаб поднял руку с кольцом. Голоса замолкли.

– Мое первое желание… Я желаю, чтобы помиловали и отпустили… этих несчастных! Которых отловили во время стражи!

Площадь замерла. На мгновение. Как спиленное дерево, перед тем как рухнуть всей кроной, разбрызгивая листья и ветви. Остановились люди, выгружавшие пойманных из кузовов. Раскрыли рты красавцы. Улыбнулся, побледнев, НС.

Через секунду все это шумело, топало ногами, плевалось. Кто-то сзади резко пнул Старлаба и снова отбежал, всосавшись в толпу.

Наконец, Ученый секретарь поднял руку и шум начал смолкать.

– Что ж, доброта – хроническая болезнь, никогда не знаешь, когда наступит очередное обострение. У вас еще два желания, надеюсь, ими вы распорядитесь лучше. О, Богиня! Сколько раз я говорил – надо обучать людей, как правильно загадывать желания… Они же не умеют даже правильно желать! Их надо обучать этому, прямо со школы!

– Я пожелал, чтобы пленных помиловали и освободили! – повторил Старлаб.

– Да-да… Освободите сумасшедших!

Вот развязали первый мешок, содрали с лица маску и какой-то человек с бородкой, щурясь от прожекторов, начал бестолково размахивать руками: “Мы…

Мы – не Центр мира! Мы самая обычная провинция! Мандариновая, беспросветная провинция!..”

Хромая, поплелся куда-то по площади, продолжая выкрикивать.

Из следующего мешка вывалился человек в помятом белом халате: “Татуська! Сынок, не верь им, они идиота из меня хотели сделать... Я же не идиот, я ж твой отец! Ну помнишь, мы с матерью еще сидели, а ты на нас сквозь стеклышко глядел? А они меня – алкоголиком, а я только для украшения бутылку одну держал, чтобы тоска не жгла… Дай быстро обниму и побегу к твоей матери, может, теперь простит, змея… Дай, обниму!”

Еще кто-то уже обнимал Старлаба, целовал его холодные щеки, гладил по спине. Вот к нему подбежала женщина с полотенцем на голове и заплевалась горячим шепотом: “Спасибо, они меня окружали, все время окружали, а я спряталась под диван и восемь лет под диваном лежала, отстреливалась, а все оттого, что я в конкурсе красоты победила, я же красивая? Красивая я, да? Я красивая? Я же красивая, ну скажи!”

“Красивая, очень красивая”, – кивал Старлаб, и женщина начинала танцевать и кружиться под обжигающим светом прожекторов.

Какие-то два парня целовали ему руки (он пытался отдернуть), повторяя что-то непонятное: “Да вознаградит тебя Аллах, да поможет тебе Аллах!” Вот из мешка, который дольше всего развязывали, вывалился парень в черной шапочке и поднял счастливое уродливое лицо: “Привет, профессор!” Гримасничая, Обезьяна попытался подняться, потом снова сел: “Не могу подойти, профессор… Меня били…” Старлаб хотел что-то крикнуть, но Обезьяну уже смыло толпой.

– Второе желание!

Площадь стихла.

– Запомните, – продолжал Ученый секретарь, – оно может быть выполнено только в течение часа! Впрочем, для того чтобы помиловать вас, часа вполне достаточно. Итак…

Старлаб сделал шаг вперед.

– Я желаю, чтобы сюда… чтобы здесь на один час собрали всех жителей Центра мира. И людей, и… так называемых животных!

И снова огромная подушка тишины придавила площадь.

– И одноклеточных? – тихо переспросил кто-то.

– И одноклеточных! – крикнул Старлаб. – И рыб, и птиц, и медуз… Всех!

Когда крики стали стихать, вперед вышел НС. Поблескивая пиджаком, он шел через площадь. Летящим сценическим шагом, улыбаясь, нервно сжимая в руке мандарин.

Подошел к Старлабу. Тихо спросил:

– Это ведь была шутка?

Старлаб помотал головой.

– Скажи, ты просто хотел порепетировать. Это была репетиция второго желания. Репетиция – это тоже очень ответственно! Скажи, ведь ты хочешь жить? Ты хочешь жить?!

– Да, я хочу жить, – медленно сказал Старлаб. – Жить, а не…

– И для этого тебе нужна сейчас эта толпа? Нет, я тебя понимаю. Я сам люблю, когда полный зал, огни, аплодисменты… Но ведь это не та публика, пойми! Она не оценит, она будет зевать, ведь сейчас еще ночь. Хорошо, если тебе нужна публика, мы обеспечим – профессиональную, полученную путем многолетней селекции, гибридизации публику. С развитыми хлопательными инстинктами, с натренированными улыбками – могут улыбаться часами! Хлопать – сутками, никаких кровоизлияний! Мы обеспечим! Причем это не будет засчитано как второе желание, это, так сказать, подарок от фирмы. Ну что, публику, а?

– Для чего?

– Ну, ты же догадался! Ты же уже обо всем догадался! О Богиня, как я за тебя рад! Как будто это я сам… Как вы обо всем догадались, с публикой… С музыкой… Музыку!

Заиграла музыка. Медленная, щемящая.

– О чем я должен был догадаться? – спросил Старлаб.

– Догадался, догадался! – махал руками НС.

И повернувшись к Ученому секретарю и двум фигурам, державшим футляр с куклой, о которой все уже забыли, крикнул:

– Откройте! Раз, два, тр-р-р…

– …ри!!!

Из футляра на ледяной асфальт вышла женщина в белой тоге, украшенной розами. Золотистые волосы были забраны вверх и украшены диадемой; полные губы слегка полуоткрыты. Она сделала несколько мягких движений под музыку, которая зазвучала громче. Прожектора погасли и первые лучи рассвета рассыпались по ее тоге, омыли кисти рук, лицо. Кружась и приседая в танце, она приближалась к Старлабу.

– Тварь… – пробормотал Старлаб.

Она обвила руками его шею и прижалась к губам.

– Любимый, я так рада… Мне было так плохо без тебя, так плохо. Думала, уже не увижу тебя. Но теперь все позади, мы ведь будем вместе, да? Ты теперь победитель, я так горжусь, я просто схожу с ума… Почему ты меня не обнимаешь?

Он обнял ее, а она все водила своими губами по его щекам, подбородку, шее. Ее слезы остывали на его щеках, ее тепло проникало сквозь кожаную куртку… Он целовал ее, и его губы пропадали в ее волосах, складках тоги, в ее дрожащих пальцах.

– Как я счастлива! – шептала она. – Мы будем жить с тобой в маленьком доме с камином и черепичной крышей. Когда пойдет дождь, мы будем слушать, как капли, обгоняя друг друга, бегут вниз по стеклу. А зимой будем любоваться кружением снега, поправлять каминными щипцами дрова в камине и читать друг другу Платона… И так – до старости. Сейчас ведь будет свадьба, да?

– Нет, – он оторвался от нее, сделав резкий шаг назад. Площадь, только что расплывшаяся, снова сгустилась, наполнилась ухмыляющимися серыми лицами.

– Нет, Тварь. Прости…

Поднеся ладони рупором ко рту, крикнул:

– Я повторяю свое второе желание! Я желаю, чтобы на эту площадь собрали всех обитателей Центра мира!

И отвернулся, чтобы не видеть онемевшего лица Твари. Не видеть, как она срывает с головы диадему, как обрывает белые розы с шелковой тоги. Как падает и начинает биться в судорогах на холодном асфальте площади. И как через минуту ее уже затаптывает хлынувшая со всех концов города…

Тысячи голов выросли на площади, качаясь, наплывая друг на друга, смеясь и ругаясь. Люди смешались с рыбами, насекомыми; пищали инфузории, испуганно лаяли собаки… “Не давите мне на панцирь!” – “А вы мне хвост оттоптали, вот и молчите теперь!” – “Ой, успокойтесь, а! Идите себе в канал и радуйтесь там…” – “Сами вы радуйтесь” – “Крыло! Крыло! Отдайте крыло!” – “Да подавитесь вы вашим крылом!” – “Ой, а кто это, кто это с повязками на глазах?” – “Тише, это медузы!” – “Ой, здесь же дети! Пусть идут на другую площадь, скажите и-и-им, чтоб кати-и-лись!” – “Как вы со мной разговариваете! Я человек... Сейчас Удостоверение человека покажу!”

Старлаб стоял над этим беспокойным и самозабвенно хамящим морем. На балконе второго этажа дома-музея; рядом, помешивая ложечкой в чашке, темнел Ученый секретарь. С другой стороны был НС; он с каким-то восторгом пожирал глазами площадь. Потом придвинулся к Старлабу и, словно пытаясь влезть в его ухо, заговорил:

– Вы думаете, я вас не понимаю? Я вас понимаю. Я вас отлично понимаю. Думаете, мне не тяжело каждый день торчать на сцене, ломаться перед этим быдлом? И мне тяжело. Если бы я не занимался аутотренингом, если бы не приучил себя к этим регулярным линькам, очищению всего организма… Да я бы уже с ума сошел! Разве эта жизнь? Уши, оглохшие от аплодисментов. Глаза, ослепшие от софитов. Кожа, постаревшая от грима… И, думаете, хотя бы кто-то наверху, в ВАКе или Секретариате сказал мне спасибо? Ну хотя бы раз? Одно маленькое, крохотное спасибо? Да во время прошлой линьки они меня чуть не…

НС бросил взгляд на Секретаря и, почти впившись в ухо Старлаба, зашептал:

– Они хотели избавиться от меня. Они боятся мыслящих людей. Им нужны марионетки, как наш Секретарь. Но именно поэтому я прошу: сохраните себе жизнь. Сохраните жизнь, и мы будем вдвоем разлагать систему. Служить ей и разлагать ее своим внутренним несогласием. Служить и разлагать. Прославлять и разрушать. Целовать ей ноги и гадить на ее макушку! Целовать и гадить! Что может быть увлекательнее, а? А потом…

НС продолжал говорить, теребя Старлаба за локоть, но его слова уже растворились в гуле, который, как пар из котла, клубился над толпой.

Наконец, площадь заполнилась и замерла. Железная рыба микрофона ткнулась откуда-то из-за спины в ладонь Старлаба. Он сжал ее и поднес к лицу.

– Здравствуйте.

Площадь молчала. Никто не кивнул на приветствие. Никто не помахал рукой.

– Здравствуйте!

Площадь покачнулась и расплылась в глазах Старлаба; он чувствовал только скользкий от пота микрофон. Закрыв глаза, он начал:

– Жил-был Старлаб…

9

На протяжении всего его рассказа площадь не проронила ни звука.

Только ветер, окончательно весенний ветер, налетал на Старлаба, вздувая куполом плащ за спиной. Плащ, казавшийся ночью черным, теперь наливался утренней синевой.

– …И тогда он рассказал им свою жизнь и объявил последнее, третье желание.

Тишина.

Только Ученый секретарь продолжал помешивать ложечкой в пустой чашке.

– Мое третье желание! Чтобы все снова стали людьми... хотя бы на один день!

Тишина.

Только голос НСа, где-то возле самого уха:

– Вы что... У нас же нет на это ресурсов! Мы не можем всех сделать людьми!

Старлаб не стал оборачиваться в его сторону и спокойно произнес:

– Повторяю, мое третье желание...

Он бежал, задыхаясь, по раскисшему снегу. В лужах вспыхивало солнце и жалило мозг. Он чувствовал дыхание погони за спиной. Иногда ему казалось, что он оторвался; тогда он останавливался и дышал, пытаясь сморгнуть с глаз черные пульсирующие комки.

Когда после его третьего желания площадь вскипела и выплеснулась в город, ему удалось спрыгнуть с балкона и раствориться ненадолго в толпе. Но его уже узнавали. Кто-то пытался его обнять, но Старлаб уже сгибался от резкого удара в пах... Даже не успел разглядеть, кто бил. С него сорвали плащ. “Это даже хорошо, – думал Старлаб, разгибаясь. – Без плаща узнавать будут меньше”. И снова

отпрянул – к лицу, сияя малиновыми ногтями, протискивалась рука: “Я мать троих детей! Я тебе, как мать троих детей, глаза выцарапаю!” К счастью, их раскидало людским потоком; кто-то помог Старлабу подняться, несколько рук подхватили его и вынесли с площади: “Беги, Агафангел...” “Я не Агафангел”, – успел пробормотать Старлаб, но тут он увидел совсем недалеко Ученого секретаря, показывающего на него, и бросился бежать. За спиной застучали тяжелые подошвы погони.

Для чего он бежал? Он думал об этом, останавливаясь, опираясь ладонью о мокрые торцы домов, дыша. “Найти Тварь... Объяснить ей все! Все объяснить, она поймет. Вырваться из этого города, с ней. С ней и с Обезьяной! Где их найти...” И снова слышал нарастающие голоса, и бросался в переулки, где шумели потоки талой воды...

Он остановился. Огляделся. Солнце било в лицо, зависнув над бывшей обсерваторией. Рядом на снегу темнел клок собачьей шерсти. Старлаб поднял. Шерстинки слиплись, на пальцах оставались песчинки засохшей крови.

Они стояли рядом, две огромные собаки со свинцовыми дубинками.

Старлаб вскочил и тут же рухнул от удара на снег.

Отплевывая побежавшую кровь, улыбнулся:

– Вы же теперь люди... Вы же теперь снова – люди!

Их лица, расплываясь в слезах боли, приблизились.

– Да, сегодня мы люди... – хрипло сказало лицо с гнойным, обросшим щетиной, ртом. – Но нам не выдадут “Удостоверения человека”, не дадут научного звания... Нам не дадут квартир, мы так и будем торговать сигаретами или рыться в помойках. Зачем быть людьми, когда тебе не дают ничего, что полагается человеку?

– Почему вам должны все давать... – он попытался подняться. – Сегодня вы могли все взять сами!

– Взять? А кто нам даст взять? Пусть сначала дадут, тогда и возьмем!

Удар. Старлаб снова упал лицом в снег. Новый удар пришелся по спине – он слышал, как хрустнули его кости... Из темноты возникло лицо Твари. И исчезло.

– Агафангел... – прошептал Старлаб.

– Что – Агафангел? Что – Агафангел? Агафангелу мы поклоняемся во время нашей стражи. А сейчас – извини!

– Я хочу жить, – неожиданно тихо и ясно проговорил Старлаб, чувствуя, как боль отступает.

– Жить! – засмеялись наверху. – Да ты знаешь, что нам за твою жизнь обещали? Сказать? Две контрамарки на Конкурс красоты! Нет, ты приколись: на Конкурс красоты!

“Можно приступать к катапультированию”, – сказал он себе и улыбнулся. Удары стихли, тело лежало как нельзя удобней: раскинув руки, раскрыв рот.

Пошевелил пальцами внутри своих прежних пальцев, теперь похожих на холодные перчатки. Аккуратно вылез из них. Медленно вытащил вначале правую, потом левую ногу из своих прежних, всегда немного жавших ему ног... Вытянул голову из круглой костяной каски. Теперь он был в позе эмбриона, сосредотачиваясь для последнего рывка. Обхватив рукой легкие, просунул голову в горло; наконец, скользнув пальцами по высыхающему нёбу, ухватился за верхние резцы...

Выдернув изо рта левую ногу, огляделся. Собаки, чавкая по снегу, уходили.

Тело лежало все в той же кожаной куртке, в какую его нарядили перед стражей красавцев. Только кольцо было снято собаками. Но он уже не жалел о нем.

Вот дрогнули, рассыпая капли, еловые ветви, и две странные фигуры бросились к телу и стали его трясти, заглядывать в неподвижные глаза...

Потом одна фигура поднялась, окинула мутным взглядом капающий и тающий городской парк. И сделала странный жест: сложив три пальца правой руки, коснулась ими своего нахмуренного лба, потом одного плеча, потом другого...

А второй сказал: “Бисмилло рахмони рахим...” – тоже что-то непонятное. И добавил: “Так я и не успел его отблагодарить за то, что он двух моих братьев приказал помиловать, от смерти спас, от позора! Ничего, мои за него отомстят! Сегодня же отомстят!”

“Не нужно этого”, – сказал первый.

“Я сам знаю, что нам нужно! Пока вы там у себя будете в воде сидеть и молиться…” – сверкнул глазами второй. Потом, спокойнее и тише, спросил: “Ну что, к себе его возьмете?”

Первый кивнул.

“Что ж, правильно, – согласился второй. – Давай, помогу донести до озера...”

Они взяли тело и понесли куда-то. А он, проводив их долгим взглядом, шагнул в траву, которая прямо на глазах била зелеными фонтанами из-под снега.

Старлаб шел по лугу; трава обтекала его, брызгая в лицо и в грудь насекомыми. Над головой в замедленном брачном полете кружили два облака.

Старлаб шел, отгоняя жуков и цикад.

“А все-таки любовь – единственный выход”. И вытянул руку, чтобы потрогать ветер. Ветер оказался плотным и шершавым, как сама трава. Если сощуриться, можно было увидеть тело ветра, удлиненное с севера на запад. Внутри этого тела тоже шла жизнь, и эта жизнь была похожа на беличье колесо, вращающее само себя.

Отодвинув ветви, Старлаб заметил в конце аллеи что-то белое и светящееся.

И, улыбнувшись, деловито зашагал туда.

...и, в целом, под контролем, – говорил НС, подвигая тарелку с пирожными.

День прошел напряженно, но без ожидавшихся потрясений.

Несколько хулиганских нападений на отдел выдачи “удостоверений человека”. Несколько незаконных попыток вселиться в академическое общежитие. Попытка поджога Центра диффузии, закончившаяся самосожжением самого поджигателя – благодаря своевременным мерам администрации. Несколько погромов в магазинах. Пара невыходов на Первую стражу среди персонала медуз; еще несколько – среди собак... Что еще?

– Да вроде ничего, – пальцы НСа с пирожным зависли возле рапортующего рта. – Большая часть животных продемонстрировала сознательность. Черви ползали, рыбы плавали. Птицы летали. Я имею в виду большинство. Так что мы напрасно боялись: этот день только сплотил жителей Центра мира, только лишний раз продемонстрировал неизменность и правильность его устройства!

Договорив, НС отправил, наконец, пирожное в рот. Они сидели на диване в Доме-музее и пили чай.

– Да, я уже доложил наверх, – небрежно бросил Ученый секретарь. – Там нас полностью поддержали. – И замолчал, как человек, знающий цену своему вранью и не собирающийся растрачивать его больше, чем необходимо.

Тем более что и НС отлично знал, что эти “верхи” состоят из нескольких благоухающих маразмом членкоров – когда-то любовников Академика, а теперь пишущих бесконечные мемуары, жалобы и учебники по философии... Еще пара энергичных завлабов, занимающихся импортом мандаринов. Еще несколько мужчин с испуганными глазами. Их функция в Академии вообще была самой простой – все время чего-то бояться и бормотать, быстро перебирая бумаги.

– Насколько она снова доказала свою гениальность! – Ученый секретарь торжественно посмотрел на фотографию Академика, висевшую над диваном.

Сняв ее, подышал на стекло, достал носовой платок и стал нежно протирать.

– Ведь она предвидела и это, – говорил Секретарь, работая платком. – Она понимала, что лучший способ сохранять стабильность – это один раз устроить что-то вроде дня непослушания. Объявить всех людьми, устроить свободные выборы или еще какую-нибудь глупость. Я бы даже предложил организовывать такой день раз в году.

– Лучше раз в три года, – быстро вставил НС, вспомнив сегодняшний поджог Центра диффузии и запах горелого мяса. – Или даже в пять лет.

– Но как она все предвидела! – Ученый секретарь повертел портрет и, оставшись довольным, повесил на место. – Она подробно описала для своей куклы именно такого жениха, который смог все это... сегодня... Я это понял, когда он раскурочил куклу – сразу вспомнил, как покойная сама несколько раз пыталась сделать то же самое... Мы не давали. Все-таки кукла – один из столпов нашего государства. Теперь ее, конечно, в ремонт – опять расходы. Где, кстати, этот Старлаб?

– Убит, как вы и распорядились.

Ученый секретарь задумчиво посмотрел в чашку с остатками чая. Взболтал ее.

– Я? Я распоряжался? Разве мог я распорядиться убить? Вы что-то путаете.

Я – простой ученый секретарь...

– А я – простой научный сотрудник, – ответил НС.

Чашка Ученого секретаря клацнула о блюдце.

– Что ж, он миссию выполнил. Мог бы поэкономнее распорядиться желаниями! – И откинулся на спинку дивана. – Женщина она, конечно, была гениальная...

НС проглотил колючий зевок. Целый день и полночи на ногах. Сидеть здесь до утра под журчание мемуарных ручейков, которыми истекал разомлевший Секретарь, было невыносимо. Но уважительная причина встать и уйти все никак не находилась.

– ...а уж как мы с ней намучились, в ее последний год, – шелестел Ученый секретарь, похлопывая ладонью по диванной подушке. – Пятнадцать попыток суицида, рекорд! Все пыталась с собой покончить, непоседа такая! Я тогда молодым был, только после конкурса юниоров, вот так же ей чай заваривал...

Приоткрыв крышечку, заглянул в чайник.

– Чая-то нет! Эй, животное! Завари нам еще чаю!

– Слушаюсь, хозяин, – донеслось из соседней комнаты.

– Да, я тогда ее несколько раз, то из петли, то из ванной... – тянул Секретарь. – Все звала своего Агафангела. И все у нее ничего не получалось. То петля порвется, то воду горячую отключат. То вместо снотворного таких таблеток наглотается, что...

Воспоминание о таблетках вызвало у Секретаря приступ веселья.

– Это мы ей снотворное поменяли! А один раз к озеру побежала, топиться. Шофера отпустила – и в воду. Камень на шею. А мы из кустов наблюдение ведем – камень первый всплывает и ее, как спасательный круг, вытягивает. А она воет: “Все это уже бы-ы-ло”...

От смеха Секретарь закашлялся и сам себя ласково похлопал по спине.

– Это какое озеро? – сухо посмотрел на него НС. – То самое?

– То самое, – кивнул Секретарь, так же резко переходя от смеха к серьезности. – Давно, конечно, им заняться надо.

– Говорят, когда оно мелеет, из воды крест торчит. Чистенький такой, блестящий. Как будто кто его снизу золотит. И насчет гула колокольного тоже информация поступала.

– Да, – кивнул Секретарь. – Надо этим озерком заняться вплотную. Прочистить дно, все такое... Эй, да когда он нам чай принесет, черномазый? Я его до человека дотянул, а так и не смог из него все эти восточные замашки выбить... Ты несешь нам чай?!

– Несу, несу, хозяин! – послышалось из соседней комнаты.

...Поглядывая на дверь, прислужник быстро достал таблетку и бросил в чайник. Таблетка зашипела, стала растворяться; он резко закрыл крышку. Вытер пот над густыми бровями. Поднял поднос с чайником и, стараясь унять дрожь в руках, понес в комнату.

– Завтра же этим озером и займемся, – размахивал руками Секретарь. – Ну куда вы, НС, а чайку на дорожку? Ну, вот и отлично! Вот как раз и чаек...

– Со святыми упокой...

Медленно и тягуче шло отпевание.

В какой-то момент дверь отворилась, и в притвор влетело несколько птиц, расплодившихся в последнее время. Покружив, расселись на царских вратах. Один из монахов строго посмотрел на птиц. Из всех животных на отпевание допускали только двух волков, которые сидели неподвижно всю службу, склонив лобастые головы, и одну овцу, которая бесшумно ходила по притвору...

– ...раба Божьего Старлаба...

Потрескивали свечи, бросая на тело Старлаба дрожащий отсвет. В окнах синела вода и покачивалась тина.

– Ты с сестрой Тварью-то говорил? – тихо спросил один монах другого, показывая глазами на бледное женское лицо возле гроба. – Все-таки совсем она у нас новая. Вчера еле-еле откачали...

Второй монах кивнул.

– Вы, сестра, сами все для себя решить должны, – говорил он ей через несколько минут в небольшой келье. – Место у нас тут не самое удобное. Сами видите – дно озера. Хорошо хоть молитвами воду удерживаем, чтобы в помещения не просачивалась. Но сырость, сырость... Отец настоятель вот уже сколько лет от ревматизма хворает. И еда у нас, знаете... Мы, конечно, не жалуемся, потому что сами не знаем, откуда эта еда приходит. Пока на прежних монастырских запасах живем, а они-то должны были давно кончиться. Так что не знаю, сестра, вы сами должны решение принять. Если что, мы вас – р-раз – и на поверхность поднимем, у нас приспособление есть, наш диакон, кандидат технических наук, разработал... Ну да вот вы и дрожите...