Текст книги "Ночь коротка"

Автор книги: Сухбат Афлатуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

В первый налет десять человек погибло. Кужикина убило капсулой с кубиками растворимого супа. Эти кубики мы растворили на его поминках. Кто-то сказал: вкусно.

Нас убивали едой.

В третий налет они сбросили не еду – презервативы. Дул сильный западный ветер, почти все это в пустыню улетело.

Прилипала мрачно вертел и мял добытый разведчиками пакетик с порнографической девушкой: за кого они нас принимают?

Я честно сказал, что не знаю, за кого нас принимают.

Мы отбивались единственным непроданным танком. Кочев предположил, что они специально у нас этот танк не купили, чтобы считать нас военной базой. И бомбить.

Ба-бах.

Я отпросился, чтобы сбегать к раненому Январжону.

Он лежал лицом в мокрую, вздрагивающую стену бункера.

– Январжон!

Он молчал. Распухшей, потемневшей рукой он сделал мне знак уйти. Застонал.

Это скоро закончится, брат, сказал я строгим голосом здорового человека. Это закончится, мы приведем из города врача, врач успешную операцию сделает.

Январжон повернул ко мне лицо, густо утыканное щетинками: братишка, там, говорят, наверху капсулу с сигаретами сбросили.

Я кивнул. Он сказал: очень прошу, всю жизнь мне только бычки доставались. Я еще раз кивнул. Январжон раздвинул губы в мокрой улыбке.

Обещаешь? – спросил. И добавил, снова отвернувшись к стене: помнишь, как мы звезды ходили смотреть? Любоваться?

Я подтвердил.

А Фатиму, вдруг спросил Январжон, Фатиму помнишь?..

Да, я помнил Фатиму.

Он снова стал стонать, я поправил на нем тряпку, которой его накрыли, и вышел. В соседнем отсеке сидела мать и спала, по ее рукам и ногам ходили маленькие куры.

Мать захрапела и открыла глаза.

Я расчистил место от кур и сел рядом: нормально дела, с Январжоном беседовал.

Что с ним беседовать, вздохнула мать. И муллы, как назло, нет.

Вы его хороните уже, что ли?

Мать подложила под спину подушку: я о будущем думаю.

Мы замолчали. Наверху снова что-то упало и разорвалось. Я все пытался понять, как мать думает о будущем. Зачем ей, например, эти куры, от которых все нос в бункере зажимают, когда наверху земли не видно от пакетиков куриного супа? Я посмотрел в ее глубокое, родное лицо.

Мама, Прилипала приказал издавать стенгазету, а мне написать для нее патриотический рассказ из моей жизни.

Дурак он, твой Прилипала, сказала мать и заснула.

Я поцеловал ее спящую руку, пахнущую птицей. Вышел.

* * *

Всю ночь, пока продолжался налет, я свой стенгазетный рассказ сочинял. Он начинался с детства, с отца и звезды над ним. Сочинять было легко, потому что я уже когда-то сочинил это все татуировщику. Теперь татуировщик сам со своими иголками в часть рассказа превратился. Я ничего не придумывал, просто по-своему вспоминал.

Под утро рассказ целиком сидел в моей голове. Бомбежка закончилась, можно было сбегать на поле боя за сигаретами для Январжона.

Я вышел из бункера; раннее февральское утро встретило меня. Нахлынул ледяной ветер, как будто только дожидался первого человека, который выйдет из теплого, пропахшего курами бункера.

Поверхность земли напоминала супермаркет. Банки с тушенкой, пакетики с китайской вермишелью, чипсами, вместе с презервативами и одноразовым шампунем. Все это лежало вперемешку с осколками капсул, местами обугленное, поскольку капсулы с гуманитарной начинкой, падая, первым делом взрывались.

Найти сигареты в этом мертвом изобилии непросто было.

А еще ветер засвистел сильнее, супермаркет под ногами заворочался, пополз. Заслезились глаза.

Эй, крикнули сзади. Это кто? – спросили меня. Это я! Я сигареты ищу, сигареты, и помахал двумя пальцами около губ. А, “Кэмел”? “Кэмел” дальше сбросили, вон там, туда не идите, буран начинается.

Да-да, послушно ответил я и побежал куда они показали.

Добежав, я принялся разгребать руками гуманитарные завалы, но пачки, которые я принял за сигареты, были презервативами с подмигивающей женщиной, этой женщины было столько, на каждой упаковке, на каждой пачке, что я задохнулся.

Чем глубже я разгребал, тем было тяжелее; бросить все хотелось и бежать назад, откуда продолжали что-то кричать. Но я видел Январжона, даже не теперешнего, с посиневшей рукой, а того, на любимом своем ведре: напра-во! нале-ево! Сигаре-ты! Сигаре-ты! Сейчас будут, брат, будут сигареты, не возмущайся.

Ветер густел, армия снежных песчинок проносилась вокруг, я уже плохо видел, что нахожу руками. Последним из видимого мира была стопка книжек “Как я пришел к Богу, или Вера и Бизнес” и ледяной комок супов быстрого приготовления. Дальше стало темно, снег глаза залепил. И заклеил губы – когда я попытался крикнуть о помощи.

* * *

Но все-таки мне повезло.

Когда я сделал последний разгребающий рывок, пальцам вначале стало тепло, потом и глаза, приоткрывшись, заметили снизу какой-то свет. Разбросав из последних сил пакеты, пакетики, книжки, я увидел ее.

Звезду.

Это была могила отца, я узнал ее по Звезде. Теперь можно было не беспокоиться, здесь не замерзну. От Звезды такое тепло дышало, что снег не бил в лицо, и глоток света вошел в меня и растекся, согревая.

Я лежал лицом к Звезде и разговаривал, очень хорошо разговаривал. Благодарил в основном. За все. За все и еще мать благодарил за счастье, хотя она, наверное, сейчас не слышала, кормила своими курами Январжона, и его я тоже благодарил. А Звезда отвечала.

Потом буран стал стихать, проступило синее небо с последними звездами ночи. Недалеко появились голоса солдат, я прислушался.

А он в эту сторону побежал? В эту, кажется; ты помнишь, как его звали? Нет. Слушай, какие-то приметы у него были? Были, внизу сказали, на спине посмотреть. А что на спине? “Ночь коротка”. Что? Надпись такая: “Ночь коротка”. Не слышу...

Они подходили, два прекрасных белых солдата.

Ташкент

1 Курпача – одеяло.

2 Хон – уважительное обращение как к женщине, так и к мужчине.