Текст книги "Семнадцать каменных ангелов"

Автор книги: Стюарт Коэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава двенадцатая

Remisiero[56]56
  Таксист (исп., арг.).


[Закрыть] глянул на бумажку, которую показала ему Афина, и с сомнением посмотрел на американку:

– Это плохое место, тот район.

– Туда-то мне и нужно.

Он что-то пробурчал, потом жестом пригласил садиться в машину и двинулся по бетонным улицам; шины мягко застучали на стыках плит. Они быстро миновали небольшие магазинчики в центре Сан-Хусто и углубились в пригороды Буэнос-Айреса, где живет состоятельное сословие; по сторонам замелькали скромные особняки, охраняемые заборами и решетками на окнах. Объявления «Продается» говорили о проигранной борьбе за право остаться в среднем классе.

– Все они ищут что-нибудь поменьше, – пояснил шофер.

Линию скромных особняков прерывали немногочисленные торговые точки: мясник, лавка, где вместе с мороженым продавали билеты на собачьи бега; жалкая скобяная лавочка. Они проехали длинную кирпичную стену заброшенного завода.

– Здесь делали телевизоры, – сказал шофер, – но фабрику глобализировали благодаря вашим друзьям из МВФ. Теперь у нас «Сони» и «Саньо». А вон в том здании делали электрические вентиляторы. Тоже глобализировали. Не смогли конкурировать с los chinos.[57]57
  Китайцы (исп).


[Закрыть] Я это знаю, потому что был здесь бухгалтером.

У remisero, как оказалось, была степень по экономике университета Буэнос-Айреса, и ему ужасно хотелось поболтать с редким гостем из Америки.

– Такая вот неолиберальная модель, señorita. Знамя свободной торговли навязывается вашими экспертами из университетов Чикаго и Гарварда и поддерживается глобальными корпорациями. Снижайте импортные пошлины, открывайте рынок для иностранных корпораций, приватизируйте государственные предприятия. А после того как национальные предприятия разорятся, мультинациональные компании могут записать в своих ежегодных отчетах, что завоевали новый рынок. Такие вот правила игры. Но не беспокойтесь, когда они разделаются с нами, они возьмутся за вас.

– А какое же, по-вашему, есть для этого решение?

Он сухо хохотнул:

– Длинная кирпичная стена и несколько пулеметов.

Что-то на улице остановило ее взгляд.

– Что там происходит?

Трое мужчин прижали кого-то в спортивном пиджаке к белой оштукатуренной стене. Один из них, в синем тренировочном костюме, ударил жертву по голове и потом плюнул в его сторону, вытряхнул из его бумажника несколько банкнот и швырнул на землю. Окно в машине было опущено, и она услышала, как матерился нападавший в тренировочном костюме. Он еще раз смазал жертву по затылку и повернулся к такси, уставившись на Афину с таким злобным видом, что она отвернулась от окна. Шофер нажал на газ и проскочил перекресток.

– Очень беспокойный этот квартал, – сказал он. – Globalizado.[58]58
  Глобализированный (исп.).


[Закрыть]

Он высадил ее на углу, где она попросила остановиться, и уехал. Ровные ряды маленьких домишек рабочего класса терялись меж недостроенных кирпичных заборов и пустырей, к улице со всех сторон тянулись протоптанные между ними желтые дорожки. За неухоженными, заросшими сорняками лужайками и насаждениями гибискуса и авокадо просматривались убогие строения. Метрах в ста из-за железной ограды залаяла сторожевая собака. Было три часа дня, но на потрескавшемся и местами обвалившемся тротуаре не было видно ни души.

Афина вынула листок бумаги, на котором Рикардо нацарапал адрес, и попыталась сориентироваться. Дом Качо находился за пустовавшим участком земли и не имел адреса, а схема, которую нарисовал Рикардо, была не очень вразумительной. Она нерешительно двинулась вдоль по улице, потом вернулась и остановилась у бетонной плиты недостроенного здания. За ним виднелась кирпичная стена с непривычно высокими узкими окнами. Она не успела сообразить, что происходит, как возле нее остановился автомобиль, из него выскочили трое людей и они быстро окружили ее. Через несколько секунд она узнала синий тренировочный костюм и угрожающий взгляд. Задрав подбородок, мужчина уставился на нее немигающими глазами:

– Что это с вами? Вы что здесь делаете?

Она посмотрела по сторонам, но единственным движением, которое она смогла уловить, была собака, исходившая лаем и кидавшаяся на железную калитку.

– Извините, – проговорила она тоном, который даже ей самой показался более чем вежливым. – Я ищу одного человека. Возможно, вы можете помочь мне. Вы знаете Качо Риверу?

Один из троих засмеялся, два других изучали ее свирепыми глазами.

– От кого? – спросил человек в тренировочном костюме.

– От Рикардо Беренски. По личному вопросу.

Он молча смотрел на нее, и пауза затянулась. Она дала ему лет под пятьдесят. У него были черные волосы, смуглая кожа, длинный нос, исковерканный когда-то страшным ударом. Подернутые сединой косматые волосы придавали ему вид стареющего хиппи, но он совсем не источал покоя или доброжелательства, а морщинки и небольшие кривые шрамы вокруг одного глаза накладывали на его лицо патину тяжелых испытаний, словно внутри его пылал, не угасая, неистовый огонь. Он был весь напряжен, как сжатая пружина.

– Bien, – произнес он наконец, повернувшись к своей когорте. – Muchachos, как договорились, да? – Они отступили к машине, и он пригласил ее пройти в кирпичный дом: – Давайте поговорим внутри.

Она прошла за ним за угол к массивной металлической двери, он открыл ту ключом и распахнул, широким жестом вежливо приглашая Афину войти. Мгновение она стояла в нерешительности, не зная, входить или не входить в темную пустую комнату. Он был другом Беренски, верно? Она решительно переступила порог, и он запер за ней дверь.

В комнате было прохладно, пахло камнем, хотя на улице палило, и было неожиданно чисто и опрятно, стояла хорошая мебель. Тщательно сглаженная штукатурка покрывала стены от пола до потолка, как новенький лист бумаги, по стенам были разбросаны полки и разные дорогие украшения, висело несколько картин и рисунков в аккуратных застекленных рамах. Напротив огромного телевизора располагался кожаный диван, рядом с ним два мягких кожаных кресла. В углу в штабель выстроились нераспечатанные коробки с видеокамерами. Она обратила внимание, что на окнах решетки и стальные ставни, а под толстыми полосками пуленепробиваемого стекла в стенах виднелись четыре или пять бойниц, как в бронеавтомобилях. К телевизору прислонена штурмовая винтовка.

Он пригласил ее присесть на кожаный диван, она неуверенно опустилась на скрипнувшие подушки.

– Кто вы и почему Беренски послал вас ко мне?

Она заговорила так, будто они находились где-то в официальной обстановке:

– Я доктор Афина Фаулер. Я пытаюсь разузнать про убийство гражданина Соединенных Штатов, и Рикардо подумал, что вы, может быть, сумеете мне помочь.

Ее слова явно пришлись ему не по вкусу.

– Тогда идите к тем, кто ищет погибших или пропавших аргентинцев, к «матерям площади Майо». У нас с благословения Дядюшки Сэма убито тридцать тысяч человек, и их семьи тоже хотят знать, что же такое произошло! Такова реальность здесь, в Аргентине.

Она постаралась говорить ровным голосом, хотя внутри у нее все закипело:

– Реальность – понятие широкое и глубокое, сеньор Ривера, и никуда нам от нее не деться. Если вам угодно поговорить о несправедливости, то давайте начнем с нас, то есть с вас и с меня. Зачем вы десять минут назад прижимали того человека к стене?

Услышав ее вопрос, он сначала напрягся, а потом вдруг весело смягчился:

– Ну и хваткий же вы человек, друг Беренски. Хотите выпить? – Он налил ей стакан красного вина. – Соды? – добавил он вежливым тоном.

– Пожалуйста.

Он плеснул в вино немного сельтерской. Пузырьки вина с сельтерской покалывали язык и освежали. Афине приходилось напрягаться, чтобы разбирать, что он говорит. У него был жуткий местный акцент, речь изобиловала лунфардо, помочь с которым не может ни один испанский словарь, но, невзирая на сленг и резкое смазывание окончаний, нельзя было не заметить, что попытки самообразоваться не прошли для него даром.

– Ну ладно, расскажите, откуда вы знаете Беренски. Вы тоже журналист?

– Нет. Я преподаю в Джорджтаунском университете, округ Колумбия.

Она рассказала, как познакомилась с Рикардо, не скрыв, что ни посольство, ни ФБР не стали ей помогать. Она знала, что в мире, к которому принадлежал Качо, заверенное печатью официальное положение не значило ровно ничего, и с облегчением подумала, как хорошо будет поговорить без обиняков.

– У пострадавшего были жена и дочь, – закончила она, вспомнив, как это облегчило ей общение с Кармен Амадо. – Их я и представляю.

Он продолжал как бы ненароком расспрашивать ее, где она остановилась, с кем в городе встречалась. Что-то в самом физическом присутствии Качо завораживало – она чувствовала в нем человека, который и раньше много раз делал это. И мог не моргнув глазом повторить все сначала. «Он очень опасен, – предупреждал Рикардо. – Он убил кучу фашистов». А сейчас он потянулся открывать ставни, чтобы впустить в комнату дневной свет, и казался таким обыденным и совсем домашним.

– Хорошо, теперь расскажите мне про это убийство, – проговорил он, усаживаясь на кожаное кресло напротив, – и почему вы пришли ко мне.

– Жертвой был человек, которого звали Роберт Уотербери. Его убили в этом районе. – Она смотрела на его лицо, стараясь уловить реакцию на свои слова, но ничего, кроме сосредоточенного внимания, не видела. – Рикардо сказал, что вы много знаете о том, что происходит здесь в округе.

Он наклонил голову:

– Я об этом слышал. Где-то на Авельянеде из одного гринго сделали котлету. Сожгли машину, по-моему, нашли несколько мелков кокса…

– Полиция думает, что речь идет о разборке между наркодельцами.

– Как у вас получается с полицией? С кем вы работаете?

– С комиссаром Фортунато из бригады Сан-Хусто. – Она наблюдала за его лицом, но лицо Качо ничего не выражало. – Вы знаете комиссара Фортунато?

Качо потянулся за содовой и, наливая себе воды, скосил на нее глаза:

– Очень немного. Так, больше по его репутации. – Он откинул голову и изучающе посмотрел на нее, потом сменил тему: – Вы спортсменка, верно?

Неожиданный вопрос удивил ее и польстил.

– Я бегунья.

– На какую дистанцию?

– Марафон.

Он поднял брови и, как бы оценивая услышанное, заметил:

– Я догадался, что вы спортсменка, по тому, как вы двигаетесь. Как сели на диван. Вы управляете своим телом. Есть такие люди.

– Вы очень наблюдательны.

– В моей профессии нельзя не быть наблюдательным. Наблюдай, собирай информацию. В этом разница между теми, кто гниет в могиле, и теми, кто дышит свободным воздухом. В этом – и в везении. Но теперь вы заинтересовали меня этим гринго, которого замочили. Что он делал в Буэнос-Айресе? Зачем кому-то понадобилось его мочить?

– Он был писателем, собирал материал для новой книги. Очень может быть, что сам, того не зная, вляпался в какую-то историю.

– Несомненно. – Он презрительно прищелкнул языком. – Boludo! Дурак! – Он покачал головой, потом вздохнул. – Видите, Афина, это я спрашиваю вас. Простите, что отнял у вас время.

Она почувствовала, что он пытается ускользнуть от нее:

– Ну что вы. Все в порядке. Но вы сказали, что знаете Мигеля Фортунато по его репутации. А какая у него репутация?

Качо повел плечами и ответил не сразу:

– К палачам его не относят. В маленьких спектаклях, якобы заканчивающихся перестрелкой, в которой muchacho между делом шлепают, замечен не был. Он неплохой человек. Не стоит забывать, конечно, что он полицейский.

Она подумала, как бы поделикатнее спросить:

– Он… он договаривается с людьми?

– Chica! Ведь он комиссар!

– То есть? Что это значит?

По его взгляду она поняла, что для него ответ на такой глупый вопрос будет просто сотрясением воздуха.

– Я вот что скажу вам: расследование вести он умеет. И прекрасно знает свой район.

Его слова она восприняла как санкцию на сотрудничество с Фортунато, и это подняло дух. Просто, может быть, ему приходилось идти на маленькие компромиссы, чтобы дорасти до своего поста. Может быть, не было иного пути.

Перед ней, скрестив ноги и положив подбородок на руки, сидел и смотрел на нее преступник. Она понимала, какой экзотической должна казаться ему встреча с ней, во всяком случае не менее экзотической, чем была для нее. Ей никогда раньше не приходилось встречаться с революционером, или террористом, как их называли в то время.

– Рикардо говорил, что вы знаете друг друга с семидесятых. – Она остановилась, потом как бы подсказала: – Ну, что вы оба были в Ejercito Revolucionario del Pueblo.

Вопрос явно не обрадовал его, и он сердито посмотрел на нее:

– Да. Мы, а с нами еще шесть сотен дураков против сил безопасности в четыреста тысяч человек. В среднем нам было года по двадцать три.

Она представила, как несколько сотен юнцов бросили вызов целому государству, и ей стало дурно, потому что она по себе понимала всю безнадежность такого шага, но вместе с тем не могла не испытывать своего рода благоговения перед сидевшим напротив человеком, как будто он олицетворял что-то безмерно глубокое и таинственное.

– Как вы могли взяться за такое… такое невозможное дело?

– Отчего же? Че победил! Кастро победил! – Но тут же возбужденный отрывистый местный говор сгладился, сменившись более философским повествовательным тоном. – Дело не в количестве. Все дело в том, как смотришь на вещи. Ты же авангард Революции, святой освободительной борьбы за Народ. Ты на стороне Добра. Справедливости. Исторической судьбы. – Он передернул плечами. – И тому подобных глупостей. – И с горечью продолжил: – Я вам, Professora, расскажу, как это было. Попробуйте использовать это в своих лекциях. Наш лидер, Сантучо, до того презирал статистику, что утратил связь с реальностью. В его представлении мы должны были победить, потому что у нас железная воля. Победа или смерть за Аргентину – вот был наш лозунг. Он воображал, что массы как один встанут поддерживать нас, что наши шесть сотен рекрутов – только начало шестидесяти тысяч. Это были мечтания. Но тем временем наших сторонников пытали, наших близких убивали, и кончилось тем, что не мы их, а они нас загнали в угол – просто у них была лучше поставлена разведка. Нас зажали в стальное кольцо, и Сантучо был не в силах разорвать его своим трансцендентным мышлением.

Она отвлеклась от видений печального прошлого и посмотрела на штабель краденых видеокамер.

– Среди нас было слишком много любителей, знаете, есть такие типы с трясущимися руками и скудным мышлением. Из-за таких и гибнут люди. Они начинают митинг, когда на него не собрать сторонников, или подъезжают к явочной квартире, когда по всему кварталу рыщут полицейские в штатском или milicos.[59]59
  Военная контрразведка (исп., арг.).


[Закрыть] И начинают гибнуть твои друзья. Гибнет Клара, гибнет Луис, гибнет Буффало. Одного захватили в доме его матери, другого убили в перестрелке, третий просто погиб. И ничего не известно, где и как, просто их не стало, вот и все. – Как загипнотизированный, он перечислял все новые и новые имена и не мог остановиться: – Гибнет Клаудио. Гибнет Карлос. Гибнет Элена. Гибнет Билл. Гибнет Марио. Гибнут Родольфо, Оскар и Хуана, El Pibe Loco[60]60
  Сумасшедший мальчишка (исп.).


[Закрыть] Сандра и Сильвия, Мауро и Нестор. Гибнут все. Все до одного. – Он заговорил резко, с обидой: – Но Рикардо не гибнет. Потому что он за границей. Потому что Рикардо удрал в Мексику.

Он умолк, и Афина почувствовала, что он мысленно унесся на двадцать пять лет назад, где остались давно умершие люди, чьи неразличимые теперь мертвые лица с надеждой взирали на него. А он, опытнейший профессионал-партизан, потерял ориентир и переживает полное падение. Она вспомнила, как Рикардо сказал, что некоторые из переживших те страшные времена остались верны себе, другие сломались. Ее последний вопрос был настолько неловким и неделикатным, что она не решалась прямо задать его.

– Так, значит, вы оставили революцию?

Он сердито посмотрел на нее:

– Вы что, не слышали, что я говорил? Я что, отправился в эмиграцию? – Он выпрямился. – В семьдесят пятом году, когда Сантучо убили и весь тот курятник разлетелся по Мексикам и Швейцариям, я и не подумал бежать с места, я остался в Аргентине! Я не переставал нападать на банки и комиссариаты, пока, кроме меня, не осталось ни одного бойца. – Он почти брызгал слюной. – Я никогда не предавал революцию! Это она предала меня! – Он взял себя в руки и снова заговорил твердо и с явным презрением в голосе: – Я преступник! Таково мое политическое заявление! Скажите об этом Рикардо! Я верой и правдой служил La Revolución. Я свершил правосудие над худшим из их hijo de puta, над убийцей, на чьих руках была кровь десятков, сотен людей. И я это сделал! А вы? Не можете даже найти убийцу одного! Только прославляете этих угнетателей в своих умных отчетах!

– Как же понять ваше политическое заявление, вы же сотрудничаете с полицией, которая охотилась за вашими друзьями двадцать лет назад?

От неожиданного упрека он опешил, потом лицо у него исказилось бешеной яростью.

– Кто вы такая, что приезжаете сюда и задаете подобные вопросы? Вы рассуждаете о вопросах жизни и смерти так, будто вы имеете право судить меня! Не думайте, что ваш паспорт защитит вас здесь! Эту ошибку совершил ваш друг Уотербери!

Она поборола страх и решилась задать вопрос:

– Что вы знаете об Уотербери?

Несколько секунд он не мигая смотрел на нее, потом пренебрежительно присвистнул:

– Ну и смелая же вы баба! – Он отвел от нее глаза и мгновенно переменился, стал холодным и безразличным. Затем встал. – Рикардо прислал вас, я выполнил его просьбу. А теперь у меня дела. – Он проводил ее до двери. – Подождите у киоска на углу. Я вызову такси. И никому ни слова обо мне.

Когда они вышли за дверь, она повернулась к нему и протянула руку. Он был похож на кусок обсидиана, такой же черной глубины и загадочности.

– Спасибо, что встретились со мной, Качо.

Она видела по его суровому, напряженному лицу, как в нем борются две натуры – проснувшаяся вновь натура революционера и уже глубоко укоренившаяся натура преступника. Наконец он взял ее руку, нагнулся и на прощание поцеловал, она почувствовала запах крепкого одеколона.

– Вы смелая девица, друг Беренски. Вы еще не знаете, что такое разочарование. Я говорю с вами с другой его стороны. Поживите немного в Аргентине. Тогда и поговорим.

Глава тринадцатая

Проблема, думала Афина, поджидая комиссара в участке, теперь заключалась в том, как сказать Мигелю, что она хочет привлечь к расследованию Беренски. В полиции Буэнос-Айреса многие были достаточно высокого мнения о Беренски, чтобы угрожать ему смертью, и она пока что не придумала приемлемого объяснения, почему встречалась с ним за спиной Мигеля. Но, как бы там ни было, Беренски сообщил потрясающую информацию: телефонный номер в кармане Уотербери принадлежал Терезе Кастекс де Пелегрини, богатой женщине, которую Беренски встречал с Уотербери в тот вечер шесть месяцев назад и которая была женой Карло Пелегрини. Авторитет и опыт Фортунато могли теперь оказаться полезными, и она решила положиться на свой внутренний голос относительно него. Он давал ей понять, что хочет довести это дело до конца, и, словно в подтверждение, сказал ей по телефону, что наконец вышел на что-то «очень важное». Когда он вызвал ее сюда для беседы, она было подумала позвонить Кармен Амадо, чтобы сообщить ей, что да, в Буэнос-Айресе есть честный полицейский.

Ее размышления прервал знакомый голос:

– Афина, богиня любви!

В дверях стоял Фабиан, сияя улыбкой, обрамленной его пепельными кудрями, лежавшими так аккуратно, словно он только что от парикмахера. На нем был замшевый спортивный пиджак цвета баклажана, каштановая рубашка и оливкового цвета галстук в золотую с пурпуром полоску. Такая комбинация настолько поразила Афину, что она не стала поправлять его мифологическую ошибку.

– Интересный пиджак.

– Уникальный, нет? Такого цвета? Сначала я подумал, нет, Фабиан, нет. Но потом… – он поджал губы, словно повар, колдующий со специями над роскошным блюдом, – я немного успокоил его рубашкой и сбалансировал зеленым… Он ведь выглядит вполне достойно, нет?

– Нет.

– Ах, – протянул он, осторожно вступая в комнату и склонившись к ней, чтобы поцеловать, обдав запахом пачули. – Ах, что вы за горький шоколад! – Он приложил руку к сердцу и, заглядывая ей в глаза, завел давно вышедшую из моды песню «El día que me quieres…»[61]61
  «День, которого я жду» (исп.).


[Закрыть] После первой же строфы он остановился. – Это бессмертный Карлос Гардель, он трагически погиб в авиакатастрофе в тридцать пятом году. Лично я не люблю танго, но с Карлосом спорить невозможно. С каждым днем поет все лучше! – Он втиснулся на стул напротив нее. – Я не могу перестать думать о вашем деле. Об этом Уотербери.

– Вы большой мыслитель!

Он отмахнулся от иронического комплимента:

– Вчера вечером я читал учебник по сценарному делу и нашел там кое-что полезное. – От сознания собственной проницательности его лицо приняло выражение почти мистическое. – В этом месте, полагаю, нужно взять в расчет Шефа. Вы об этом не думали?

Она не знала, как реагировать на такое экстравагантное предложение, но Фабиан стал объяснять:

– Потому что в кино всегда это делает шеф. Партнера героя убивают, и, когда сюжет уже близится к концу, все вдруг прозревают: «Так это же шеф!» Не говорите мне, будто не видели этого тысячу раз.

Афина разглядывала полицейского, напоминающего клоуна, и не понимала, к чему он клонит:

– Вы имеете в виду конкретного человека, Фабиан?

– Ну конечно же нет! – ответил он с такой напыщенностью, что его просто нельзя было не заподозрить в противном. – Это было бы неверно! Я говорю о концепциях, о фабуле и сюжете. Но если у вас нет других идей… К тому же вы здесь, почему бы нет? Больше того. Идея, что какой-нибудь шеф совершил это преступление, намного богаче, чем эта тысячу раз использованная гипотеза с наркотиками или разборкой. По крайней мере, с кинематографической точки зрения.

– Что-то у вас совсем черный юмор, Фабиан.

Он больше не улыбался:

– Вы правы. По правде говоря, мне очень жаль вас. Очень трудно приехать в другую страну и попытаться раскрыть преступление вроде этого. Так много разочарований. Но я бы хотел помочь вам. Я вот что предлагаю: после работы, не говоря ни слова комиссару, вы и я должны походить и выяснить ряд вопросов. Еще раз осмотреть место преступления, поглядеть, не упущены ли какие-либо детали. А потом пообедать, попробовать наших прекрасных вин, посидеть в каком-нибудь интересном баре в Палермо и Сан-Тельмо, познакомиться с атмосферой, в которой происходили события. Есть одно очень интересное место, называется…

– Фабиан…

– «Эль Гаучо Марикон»…

– Фабиан! По-моему, это вряд ли будет к месту…

– Сеньора доктор… – Не дав ей договорить, он наклонился и горячо, почти шепотом произнес: – Вы же в Буэнос-Айресе! В городе, где любовь и смерть все время меняют свои тысячи масок! – Внезапно он перешел на самый прозаический тон. – Я что, выражаюсь слишком прозрачно?

– Когда я ходила в школу, там были мальчишки, которые выражались гораздо туманнее.

– Ой, – поморщился он, – теперь, Афина, вы дали мне под самый дых! Мое эго сжалось до размера кофейного зернышка. – Он встал и широко улыбнулся. – Такова жизнь. Нет? Вот номер моего мобильного телефона. – Он вытащил визитку из кармана. – Если вам понадобится помощь, можете позвонить своему другу Фабиану. Ну а пока… – Она почувствовала, как его кудри щекочут ей кожу, он поцеловал ее в щеку. – Вам понравится моя полицейская история. Вы ее еще не знаете, но она вам понравится.

Появление в комнате усталого лица комиссара Фортунато мгновенно рассеяло дух фабиановских заигрываний. Он дал полицейскому несколько песо на кофе и поинтересовался, как у нее прошел предшествующий день в Буэнос-Айресе. Хорошо провела время? Он перекладывал на столе бумаги, и она спокойным тоном отвечала, сказав, что встречалась с несколькими людьми, посидела в кафе. Ей не терпелось узнать, что он раскопал.

– Bien. – Он отложил бумаги в сторону. – У меня для вас хорошие новости. После нашего разговора я попросил всех в нашей бригаде выяснить у своих источников, какая у них есть информация об Уотербери. Это было не так просто. Наши агенты часто, по каким-то своим причинам, не хотят говорить. Поскольку это дело для нас самое важное, мы поднажали как следует – и, к счастью, в результате кое-что получили. Оказалось, один из наших информаторов слышал, как другой преступник хвастался, что убил какого-то немца. Мы стали проверять, и оказалось, что это был совсем не немец, а североамериканец. Нельзя сказать со всей уверенностью, но, кажется, наш убийца задержан и находится в тюрьме.

Афина почувствовала, что ее сердце забилось сильнее, но ничего не сказала.

– Судя по всему, одним из убийц был некий правонарушитель по имени Энрике Богусо. Он уже осужден по другому делу – за убийство, совершенное после того, как расправились с Уотербери. По нашему мнению, он близок к тому, чтобы признать свою вину.

– Зачем он это сделал?

– Мотив пока неясен, но мы подозреваем, что речь шла о наркотиках. Уотербери хотел купить дури, а они решили его околпачить. Сейчас трудно сказать. Посмотрим, может быть, в ближайшие несколько дней все прояснится.

Новость ее обрадовала, но вместе с тем она чувствовала какое-то разочарование, потому что обошлось без выяснения связи Уотербери с Терезой и Карло Пелегрини. Она даже упрекала себя – как же можно жалеть о том, что убийство оказалось таким обычным? И все же…

– Мигель, я хочу сказать вам одну вещь. Очень интересную с точки зрения нашего расследования.

– Что, юная моя?

Она испытывала робость, когда добрые глаза Фортунато смотрели на нее.

– Я встретилась и говорила с Рикардо Беренски. Это журналист, возможно, вы слышали о нем.

Фортунато потер шею:

– Он пишет о спорте, нет? О футболе?

От облегчения она чуть было не рассмеялась. Никогда еще лицо комиссара не казалось ей таким милым.

– Нет. Он занимается журналистскими расследованиями. Я встретилась с ним, просто чтобы узнать другую точку зрения на дело.

Фортунато казался совершенно открытым и полным желания узнать, что она ему расскажет:

– И?..

– Мы узнали про телефонный номер, который нашли в кармане Уотербери в ту ночь, когда его убили. Я выписала его из expediente, но забыла сказать вам об этом. – Солгав, она покраснела, однако не удосужилась задать самый очевидный вопрос: каким образом могло случиться, что комиссар сам не произвел такого элементарного следственного действия? – Видимо, это личный номер Терезы Кастекс де Пелегрини, жены Карло Пелегрини.

Фортунато удивленно приподнял бровь:

– Пелегрини? Магната? – Он уже проверил этот номер и установил, что этот телефон установлен в доме Пелегрини, но не стал ничего предпринимать в надежде, что все обойдется и забудется. Теперь же, когда обозначилось имя Беренски, он больше не мог игнорировать эту деталь. Следствие наткнулось на еще одно препятствие, и комиссару ничего другого не оставалось, как импровизировать. – Интересно, что же сказал ваш друг журналист?

– Пока еще ничего. Мы пытались дозвониться ей, но ничего не получилось. Я подумала, что полиция могла бы своими средствами что-нибудь установить. Может быть, нужно проконтролировать ее разговоры или что-нибудь еще.

Фортунато ответил не сразу. Беренски знает о Пелегрини очень много, может быть больше кого-либо другого из числа тех, кто не входит в узкий круг Пелегрини. Было бы полезно выяснить, что знает Беренски. Остается еще эта проблема с именем Ренсалер, этим маленьким божеством, к которому воззвал Уотербери как к возможной причине своих мучений. Кроме того, лучше контролировать Беренски, нежели дать ему свободу рук.

– Давайте, Афина, сделаем следующее. Позвоните сеньору Беренски и договоритесь встретиться всем втроем. Не в участке, а как-нибудь неофициально. Скажите ему, что это в наших общих интересах.

Они встретились снова в кафе «Лосадас». Еще не было полудня, и в большом зале кафе не сидело над книгами и полудюжины человек. Беренски поздоровался с Афиной, поцеловав ее в щеку, с Фортунато они обменялись рукопожатием, потом произошла небольшая заминка, потому что в кабинете никто не хотел сидеть спиной к двери. Беренски одержал верх, и она протиснулась за стол рядом с Фортунато.

Комиссар изучающе посмотрел на Беренски:

– Это вы написали ту статью о коррупции среди футбольных судей, нет?

– Это был я.

– Отлично написано, chico. Но скажите мне, вы смотрели последний матч «Суперклассика»? Тот, где Морело не захотел признать фол на последней минуте? Как по-вашему, было это грязной игрой или нет?

– Где Морело – там грязь, – произнес тот своим сиплым голосом. – Но в этом случае все было правильно.

– Ну нет же! Вы болеете за «Бока»!

Рикардо пожал плечами:

– «Ривер» должен был больше дать Морело. Тогда он увидел бы тот фол через микроскоп. Но, комиссар! – Он смешливо сгорбился, всплеснул ладошками и весело воскликнул: – Это же Аргентина! Вы что пьете, amigo?[62]62
  Друг, дружок (исп.).


[Закрыть] Сегодня я угощаю – зря, что ли, выиграл на «Суперклассике».

Фортунато заказал эспрессо без сахара, Афина – эспрессо со взбитыми сливками. Беренски добавил в свой кофе немного виски. На Фортунато эта привычка начинать утро с виски произвела впечатление: он ни от чего не отказывается, этот muchacho умеет жить. Журналист вытащил из кармана записную книжку размером с ладонь и черную, сверкающую золотом авторучку.

– Очень элегантная ручка! – одобрительно произнес Фортунато. – Вам хорошо платят.

Беренски поднял к глазам ручку и с удовлетворением осмотрел ее:

– Это подделка! Изготовлено в Китае. И часы тоже. Я фанатик фальшивых вещей! Можно проявлять иронию, не раскрывая рта! – Он перегнулся к полицейскому и доверительно прохрипел ему в ухо: – На Боливаре есть маленькая лавчонка, называется «Todo Falso».[63]63
  «Все фальшивое» (исп.).


[Закрыть] Лучшие фирмы, но подделка! Я сейчас пытаюсь раздобыть одну из тех машин с двойными документами, которые теперь встретишь повсюду. Может быть, вы знаете кого-нибудь?..

Фортунато рассмеялся:

– Ну и сукин же вы сын!

– Что я могу сказать, – осклабился журналист, откинувшись на спинку стула. – Да, так оно и есть! Но нам есть о чем поговорить. Афина уже сказала вам про телефонный номер?

– Да. Это было интересно.

– Номер зарегистрирован одной из корпораций Пелегрини, но записан за его особняком в Палермо-Чико. Когда я позвонил, женщина откликнулась на имя Тереза, но потом поняла, что говорит с незнакомым человеком, и повесила трубку.

– Даже если ее фамилия Кастекс, это еще не значит, что она имеет отношение к убийству.

– Конечно. Но думаю, было бы интересно поболтать с сеньорой, верно?

Фортунато потер отросшую щетину на подбородке и кивнул:

– Хорошая мысль. Но такие люди не очень склонны беседовать. Мне бы пришлось получить у судьи специальный ордер, чтобы развязать ей язык, и я не уверен, что имеющиеся у нас доказательства дают основание для такого рода меры. Судья – Эмилио Дуарте. Он очень принципиален во всем, что касается конституции.