Текст книги "Король среди ветвей (ЛП)"

Автор книги: Стивен Миллхаузер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Граф, безутешный из-за потери любимого карлика, соглашается принять тридцать тысяч золотых монет, трех борзых сук и годовой урожай зерна. Модор сидит в цепях в тюремной башне. Трудно понять, что тут хуже: убийство графского карлика или унижение, испытанное Королем. Король ни с кем не разговаривает. Мне же во всех этих неприятных событиях представляется особенно интересным тот миг, в который Модор поднял перед Королем голову. У меня было совершенно отчетливое чувство, что Король почти уж протянул к ней руку, но тут опомнился и кликнул стражу.

Этим утром Король вызвал меня в свой башенный покой. Лицо Короля осунулось, глаза грустны, покрыты тонкими прожилками крови. Он немедля перешел к делу. У него нет ни доказательств вины Королевы, ни свидетельств каких-либо ее прегрешений, однако подозрения и перешептывания вокруг ставят его в положение нестерпимое. И хоть смертоносная ярость Модора не имеет никаких оправданий, он не винит карлика полностью, ибо тот своевременно его предостерег. Король видит три возможных пути. Первый – удалить Тристана от двора. Второй – позволить ему остаться, но запретить видеться с Королевой наедине. Третий – расставить западню и захватить их врасплох. Первый ему противен, и по двум причинам: во-первых, он не хочет наказывать Тристана, не имея никаких доказательств, а он их не имеет; во-вторых, он любит Тристана, как сына, и даже простая мысль об отсутствии племянника болью сжимает его сердце. Второй путь – позволить Тристану остаться, запретив дружить с королевой, столь же неприемлем, но уже по трем причинам: во-первых, Король не желает неправедно лишать Тристана общества Королевы; во-вторых, ему не по душе открыто выказывать свои подозрения, отдавая приказание, которое сделает очевидными происшедшие перемены; и, в-третьих, он не хочет лишать королеву Изольду общества и защиты Тристана, ибо она не только связана с ним сердечной дружбой, что и правильно, но еще и защищена, благодаря ему, от нежелательного внимания со стороны других придворных, некоторые из коих, о чем Король хорошо осведомлен, далеко не так благородны и надежны, как его преданный племянник. А потому, третий путь – западня, – хоть душа Короля и не лежит к нему, остается однако же предпочтительным, ибо, если эти двое и вправду изменили Короне, важно иметь доказательства, прежде чем обвинять их в преступлении, наказуемом смертью.

Король, говоря, оживился, как если бы само произнесение слов наполнило его энергией решимости, однако взгляд его оставался грустным, самоуглубленным и выражал, – что поразило меня, – словно бы безразличие к стратегии, на которой Король настаивал.

Он знает, сказал Король, что я недолюбливаю Освина, однако же в большинстве отношений тот заслуживает доверия. Освин доложил ему, что Королева тайно встречается с Тристаном – ночью, в плодовом саду. Сенешаль дважды проследовал за ними к месту их свиданий, туда, где стоит у ручья старая яблоня. Там, уверен Освин, хоть сам он того и не видел, они предаются своей вероломной любви. Король намеревается приказать Освину отвести его на это место, а затем отослать сенешаля – под страхом смерти – и укрыться среди ветвей. С собой он возьмет лук и две стрелы.

Моя же задача – проводить Освина до замка, после чего я вернусь и присоединюсь к укрывшемуся на дереве Королю.

План этот ужасно мне не понравился, в нем было нечто чуждое Королю, отдающее Освиным, он походил на заимствованный меч.

Что до меня, я вспомнил о графе Фландрском, который, когда вассал вздохнул в присутствии Графини, приказал избить его и повесить головой вниз в помойной яме.

Король доволен своей решительностью, которая есть ничто иное, как лукавая личина, нацепленная его нерешительностью.

Уже очень поздно, однако мне не заснуть, пока я не запишу удивительные события этой незабываемой ночи.

Вскоре после того, как Король, покинув общество, удалился в опочивальню, я в одиночестве отправился в плодовый сад, где и затаился невдалеке от калитки в частоколе, ожидая Освина с Королем. Вскоре калитка открылась и через нее прошли Король и Освин. Я последовал за ними, держась в отдалении. Блестящий серп луны низко висел в небе – ночь стояла ясная, темная, со множеством звезд. Освин безмолвствовал. Он молча вел Короля по тележным путям, сквозь купы плодовых деревьев, мимо овитых виноградом беседок, через канавы и ручьи; я различал в свете звезд брошенную тележку, груду пустых корзин, поломанное колесо с выросшей между спицами высокой травой. По прошествии времени мы достигли старой части сада, где стояли высокие, с толстыми ветвями яблони. Неподалеку бежал узкий ручей. Освин остановился близ ствола огромной выросшей у ручья яблони. Одна из ее нижних ветвей, густо осыпанная листьями и маленькими незрелыми яблоками, нависала над ручьем. Король вручил Освину лук с колчаном, и резво подпрыгнув, ухватился за ветвь и взобрался на дерево. И поспешно укрылся между срединных ветвей. Потом потянулся вниз за луком и колчаном, кои Освин ему и передал.

– Зачем три стрелы, Сир? – спросил Освин.

– Третью получишь ты, – ответил Король, – если не уберешься в замок. Томас проводит тебя до калитки.

Услышав это, я выступил из темноты. Оскорбленный, стеревший с лица какое ни на есть выражение Освин молча проследовал со мной до калитки и, холодно простясь, удалился. Только когда калитка закрылась, я вернулся садом к яблоне у потока. Я стоял, глядя вверх, на густолиственные ветви, пока Король не приказал мне взобраться наверх, и присоединиться к нему в его бдении.

Когда я устроился рядом с ним на соседней ветке, Король шепотом осведомился:

– А скажи-ка, Томас, когда ты в последний раз забирался на дерево?

И я немедля увидел себя в саду при замке моего дяди, срывающим, сжав их в горсти, сразу несколько вишен.

– Сорок лет назад, – прошептал я.

Услышав это Король улыбнулся – внезапно, обезоруживающе, – озорной, как мне показалось, улыбкой, тронувшей мое сердце, ибо, при всей серьезности происходившего, он все еще оставался мальчишкой – в определенных вещах.

Пока мы ждали, мысли его приняли направление сумрачное. Он выглядел беспокойным, хмурым, полным печальных предвкушений, наполовину склоняющимся отказаться от своей нелепой затеи, – ибо как мог он желать убедиться в том, знание чего было бы для него нестерпимым? И за вспышками ребяческой веселости я различал стыд, порожденный тем, что он затаился на дереве, чтобы шпионить за Королевой и Тристаном – не комический же он рогоносец из повести менестреля, но король всего Корнуэлла.

Внезапно под деревом возник Тристан. Я не успел уловить ни звука. Резкие черные тени ветвей лежали на облитой лунным светом траве. Тристан казался встревоженным, прохаживался взад и вперед, всматриваясь во мрак.

При звуке шагов Королевы я ощутил, как Король в неистовстве замер – так, словно тело его было ладонью, что сомкнулась над бьющейся птицей.

Тристан не шагнул вперед, чтобы встретить Королеву. Напротив, он отступил от нее, почти как если б желал избежать этой встречи. Когда же Королева Изольда приблизилась, я увидел ее освещенное луною лицо – встревоженное и неуверенное. Она остановилась футах в десяти от Тристана, который стоял прямо под нами.

– Зачем вы просили меня явиться сюда? – спросила она тоном холодным и величавым, какого я у нее прежде не слышал. И меня охватило странное чувство, что я присутствую на спектакле, играемом при дворе.

– Чтобы просить вас о помощи, о госпожа моя. Враги обратили против меня Короля; Богу ведомо, какую любовь я питаю к нему. Если вы, в доброте вашей…

Так они и декламировали, два подлунных актера. Ибо я понял – внезапно и точно, – оба знали, что за ними следят: отсюда, из ветвей. Мне хотелось спрыгнуть вниз и закричать: «Отлично, Тристан! Превосходная речь!». На земле, средь теней листвы, я увидел тень, отбрасываемую головой Короля. Тристан, должно быть, тоже приметил ее и подал знак Королеве. Вот они и разыграли под ветвями яблони небольшую пиесу: Безупречная Дама и Оскорбленный Рыцарь. Сыграно все, хоть представление несколько и подзатянулось, было неплохо; речи, пусть отчасти напыщенные, произносились с подлинным чувством. А я дивился сущей их отваге, бесстрастной уверенности, с которой оба актера исполняли свои роли. Конечно, они попали в западню и сражались, пытаясь выбраться из нее. Но не было ли во всем происходившем и чего-то большего? Тристан ведь воистину любил Короля, который приблизил его, пятнадцатилетнего мальчика, к Корнуэльскому двору и вырастил, точно отец; Королева определенно считала, что упрекнуть ее не в чем, ибо замуж она вышла против своей воли, – да и в любом случае, что может противопоставить человек могуществу Любви? А что же Король? Действительно ли мог он обмануться? Уверен, он смотрел это маленькое представление, испытывая благодарность, жаждая обмана – поскольку единственным, чего Король не мог себе позволить найти, была правда, которой он искал.

Когда они удалились – безупречная Королева первой, за нею, выдержав приличное время, опечаленный, превратно понятый рыцарь, – Король долгое время молчал. Потом повернулся на своей ветке, чтобы взглянуть на меня. И с силой, с подобием безумного упоения прошептал: «Вот видишь, Томас! Видишь!».

– Я вижу наши тени, господин мой, – резко ответил я, однако Король в приливе энергии одним махом спрыгнул с дерева и, подняв ко мне лицо, крикнул: «Вниз, Томас! Какого дьявола ты там делаешь? Взрослый уже человек! Вниз, Томас, вниз!».

* * *

Освин в опале. Король, ослепленный любовью к Королеве, поет дифирамбы Тристану, гоняется по лесам за благородными оленями, ланями, косулями, пьет до дна из своей золотой фляги, хохочет, откинув назад голову: все отлично, все хорошо. Одному только мне тревожно. А тревожно мне потому, что я примечаю в усердии Короля оттенок чрезмерности, – уж не пытается ли он простым усилием воли отогнать сомнения, которые снедают его? Глаза Короля сверкают от безумного веселья. Он обнимает Тристана, с обожанием взирает на Королеву. «Томас! – восклицает он. – Разве она не прекрасна?». «Да, господин мой». Королева опускает глаза.

Поскольку Король не способен вынести мысль о том, что супруга его и племянник – любовники, он снова отдал ее под защиту Тристана. Это способ показать себе, что они неповинны, а сам он мудр, – ибо будь они повинны, Король оказался бы дурнем, позволив им оставаться наедине. Все утро и все послеполуденные часы Король охотится в лесу, а между тем Тристан сопровождает Королеву повсюду. Он гуляет с нею по саду, взбирается по винтовым лестницам, ведущим в ее башенный покой. Освину запрещено, под страхом тюремного заточения, находиться в ее присутствии. В первые часы вечера Тристан возвращает Изольду Королю. Король с Королевой удаляются рано. Ночью из королевской опочивальни до меня доносятся клики любовных сражений.

Всякому, кто дурно отзовется о Тристане или Королеве, грозит ныне изгнание.

И именно сейчас, когда Королеве и Тристану следовало бы проявлять особую осторожность, они ведут себя так, словно доверие Короля, его беззаботная веселость обманули их. Они обмениваются полными томления взорами, вспыхивают и бледнеют, появляются, утомленные и разнеженные, из потаенных покоев. Когда Тристан передает Королеву Королю, лицо молодого человека полнится нежной грустью. Королева, выступая рядом с Королем, оглядывается в поисках Тристана, ловит его взгляд. С ума они посходили, что ли? Начинает казаться, будто они стараются подстрекнуть Короля к тому, чтобы тот покарал их. Возможно ли, что это его неизменно веселое настроение, упрямое неведение обмана, выводит их из себя, подталкивая к открытым выражениям любви? Не кажется ли им, будто Король искушает их – давайте-ка, посмотрите, сколь многое он способен снести? Или все дело в том, что они, влекомые неодолимой силой, о Короле и вовсе забыли?

Право же, они заходят слишком далеко. Неужто у них совсем не осталось разума? Не осталось стыда? Король уехал на два дня. Объявил, что проведет две ночи в одном из своих охотничьих домиков и вернется только на третий день; вверил, в присутствии Совета, Королеву заботам Тристана. Целый день они расхаживали, точно любовники, выискивая укромные уголки. Один из слуг видел Королеву с Тристаном выходящими на утренней заре из той расположенной в основании ее башни двери, что ведет в королевин сад. Во время обеда они сидят бок о бок за королевским столом; Тристан позволяет своей ладони скользить по ее, и шея Королевы – над золотой пряжкой, держащей блестящую зеленую мантию, – заливается краской. Все, страшась королевского гнева, отводят глаза, сконфуженные и будто бы ничего не заметившие. Освин холодно взирает на них. Едва ли не слышно, как в верхней темнице юго-восточной башни лязгают цепи Модора.

Западня! То была западня? Посреди ночи Король разбудил меня, положив на плечо руку, отблеск свечного пламени горел на его щеке. Он возвратился один, тайком, ночью. Я никогда не замыкаю дверь, чтобы Король мог, если сон бежит его, поднять меня. Ему приснилось в охотничьем домике, будто дикий вепрь пропорол Изольде бок. Я торопливо поднялся, нащупал в шаткой тьме одежду и пояс с мечом и последовал за Королем в его опочивальню. Медленно отвел он забряцавшую кольцами завесу. Выдвинул перед собой свечу. Постель была пуста.

Король знаком велел мне следовать за ним. По винтовой лестнице мы поднялись в женские покои; стражник пропустил нас в большую залу с занавешенными, предназначенными для камеристок Королевы постелями вдоль стен. Там и сям на покрытом тростником полу лежали под лоскутными одеялами служанки. Небольшой, смежный с залой покой служил Королеве личной спальней. Если не считать кровати и одежного сундука, в комнате этой также было пусто.

Мы спустились в замковый двор, пересекли его, направляясь к северо-восточной башне, и поднялись в парадную спальню Королевы. Король отпер большим ключом дверь. Темные столбики ложа с золоченым деревянным лебедем наверху мерцали в лунном свете. На покрывале лежал шитый золотом шелковый кушак. Темной лестницей мы спустились на первый этаж – в кладовую с запертыми сундуками, – и вышли через узкую дверь в сад Королевы. Перешли его посыпанными песком тропками – поблескивающий павлин недолгое время бежал перед нами, а после исчез. Король отступив за древесный ствол, заглянул в нишу с покрытыми дерном скамьями, резко поворотился, услышав шорох, с которым метнулась мимо него крыса. Дойдя до арочного прохода в зеленой изгороди, он извлек меч и провел меня лабиринтом шпалер к рощице плодовых деревьев. Все пребывало в неподвижности под светом луны.

Мы вернулись через сад и двор замка к срединной его цитадели. На ведущих к главной зале широких ступенях спала черная курица. Сквозь арочный проход я последовал за Королем к винтовой лестнице. Я думал, что мы идем в мою спальню, однако Король остановился перед дверью Тристана. И, открыв ее еще одним железным ключом, вошел внутрь.

Завесы вкруг ложа Тристана были задернуты. На верхушке каждого из столбиков сидело по вырезанному из дерева соколу с золочеными клювами и крыльями. Король, подняв свечу и кивком велев мне следовать за ним, приблизился к постели и отвел завесу.

На кровати одиноко лежала крепко спавшая Королева. Покрывала были отброшены лишь частично, Королева осталась в полном ее облачении, даже чепец, удерживаемый золотым обручем с изумрудами и гранатами, так и красовался на ее голове. В свете свечи я увидел не уверенные ни в чем, сузившиеся глаза Короля.

– Господин мой, – произнес возникший за нашими спинами Тристан. Король, резко оборотясь, плеснул себе на руку горячим воском свечи.

– Надеюсь, охота ваша была удачной, – сказал Тристан, вкладывая меч в ножны. Он был при полном облачении – зеленая туника, малиновая накидка; крошечные жемчуга поблескивали под свечой на его мантии, одна пола которой была переброшена через правое плечо Тристана. Он повел головой в сторону кровати. – Королева испугалась – крыса мелькнула в темноте. Я стоял на страже, охраняя ее.

– Не сомневаюсь, – отозвался Король. – Что до меня – я упустил вепря. День выдался долгий, я устал. Пойдем, Томас.

– Мне разбудить Королеву? – спросил Тристан.

– Ни в коем случае, – ответил Король. – Впрочем, когда она проснется, скажи Королеве, прошу тебя, что муж желает ей доброго утра.

Я дошел с Королем до его спальни, попрощался с ним и вернулся к себе.

Что-то новое витает в воздухе. Любовники, несомненно встревоженные ночным появлением Короля, стали на редкость осмотрительными, Король же, забросив стратегию веселой беспечности, наблюдает за ними с явственным подозрением. Он то и дело посылает за Королевой под самыми пустыми предлогами: спрашивает ее, довольна ли она своими прислужницами и челядью, интересуется здоровьем, просит поиграть ему на виоле или арфе. Королева неизменно подчиняется, видно, впрочем, что внимание супруга она находит утомительным. Тристан проводит долгие часы, охотясь с ловчими птицами. Раз, когда Королева играла на арфе печальную песню, Король вдруг велел ей остановиться и стал беспокойно расхаживать взад-вперед. «Продолжай играть для Томаса», – раздраженно сказал он и покинул покой. Королева на миг подняла на меня глаза и снова взялась за арфу. Оба мы поняли: Король, услышав ее скорбную песню, заподозрил, что она мечтает о Тристане.

Ничего нет хорошего в жалости к своему Королю.

Пытаясь вообразить королеву Изольду, я вижу только загадку, противоречие. В обращении со двором она исполнена чести, открыта, заслуживает полного доверия; и однако ж, едва заходит речь о Тристане, лжет, не обинуясь. По натуре своей Королева пряма, однако таит изменнический секрет; по привычке – покорна, однако покорность ее облекает и покрывает неколебимое непокорство. Так и подмывает решить, будто она верна во всем, что касается до Тристана, и не верна во всем, касающемся Короля, однако эта формула, думается мне, слишком уж проста да и мелковата, чтобы вместить всю Королеву: ибо, сохраняя верность Тристану, Изольда остается верной и Королю, а изменяя Королю, изменяет и Тристану. Она верна Королю, поскольку ночь за ночью лежит с ним нагой на королевском ложе, ночь за ночью громкие звуки любодеяний доносятся из королевской опочивальни. Не исключено, конечно, что она в эти минуты думает о Тристане. Но возможно ли представить, что, даже страстно желая Тристана, Изольда совсем забывает о Короле?

Я сказал, что, хотя Изольда изменяет Королю, она изменяет также и Тристану. Потому что, если в обществе Короля ее изводят мысли о Тристане, разве не верно и то, что в обществе Тристана, ее изводят мысли о Короле? Быть любовницей Тристана, значит предавать Короля, акт любви уже есть акт неповиновения. Однако неповиновение по самой природе своей, подразумевает и знание о том, кому ты не повинуешься. Королеве никогда не удается остаться с Тристаном наедине, даже лежа в его объятиях, она должна видеть встающее перед нею встревоженное лицо Короля, ощущать, как призрак Короля проницает ее.

По временам, когда я неприметно наблюдаю за Королевой, спокойствие ее бледных ровных черт ставит меня в тупик. Но тут я замечаю напряженные морщинки между бровей, невидящий взгляд прекрасных сумеречно-серых глаз, и Изольда, подобно всякому человеку, от которого отделяется, удаляясь неведомо куда, внешний мир, поднимает ко лбу узкую руку, чтобы смести с него выбившийся из общего строя волос.

Возможно ли? Даже теперь я не способен поверить новостям. Именно сейчас, когда удалось восстановить шаткую гармонию, когда осторожность и благопристойность стали частью каждого нашего дня, Король сделал тот самый шаг, который, как считали многие, ему следовало сделать еще в пору его притворного добросердечия. Он изгнал Тристана. Говоря точнее, он запретил Тристану появляться в пределах замковых стен, равно как и вступать в плодовый сад либо в лес.

Король уведомил Совет, что поступок этот стал необходимым по причине обвинений в недолжном поведении, порочащих репутацию Королевы, Короля и Тристана, и затрагивающих честь двора и королевства.

С Тристаном он был мягок – даже нежен. Его внимания коснулись слухи. Честь Королевы под угрозой. Он ласково взирал на Тристана. На миг мне показалось, что глаза Короля наполнились слезами.

Расположенные к Тристану бароны твердят, что указ Короля ни на чем не основан и несправедлив, впрочем, им не дано понять подспудных движений обуянного порывами ревности разума. Пока Тристан и Королева выставляли свою любовь напоказ, пожирая друг дружку пламенными взорами, Король действовать не мог, поскольку действовать – означало привлечь внимание к недопустимому, раскрыть свои тайные страхи. Только сейчас, когда любовники предались осмотрительности – когда все это уже не имеет, в определенном смысле, значения, – стал возможным указ об удалении Тристана.

Я, со своей стороны, считаю, что Король совершил ошибку, о которой еще пожалеет. Имея столько возможностей для уединения и утаек, влюбленные могли позволить себе роскошь благоразумия. Или Король забыл о присущем Тристану даре авантюры, о его вошедшей в привычку отваге?

Освин снова в милости у Короля.

После полудня последовал приказ освободить Модора из башни.

Король, опасаясь какого-нибудь отчаянного предприятия Тристана, выставил дополнительную стражу у главных ворот и потерна и отдал Королеву под опеку сенешаля. В отсутствие Короля ей не разрешено пропадать с глаз Освина, – если только она не пребывает в женских покоях. Королева на весь день запирается с камеристками и отказывается гулять со своей служанкой, Брангейной, по саду. С Освином она холодна, разговаривать с ним не желает. Ест Королева мало и никогда не смеется.

Холодность ее поведения ненатуральна и тревожна, кажется, что лишь неустанный призор за каждым движением своего тела и сохраняет Королеву от полного упадка.

Король встает до утренней зари и целый день пропадает на охоте. Возвращаясь, он совещается с Освином, гуляет по своему саду, выглядя обеспокоенным и озабоченным. По временам, после того, как задувают последние свечи, а рыцари и вооруженная стража расходятся по казармам в замковом дворе, и кони засыпают в стойлах, мне чудится, будто я слышу сквозь толстые дубовые доски моей незапертой двери, как Король меряет и меряет шагами устланный тростником пол своей спальни.

Почти уже рассветает и я спешу все записать. Два визита! – оба подобны ночным видениям. Или они мне и пригрезились? Первый нанес Король, разбудив меня. Я торопливо оделся и последовал за ним через внутренний двор, а там и вверх, по витым лестницам, в его башенный покой. Единственная свеча горела на столе, рядом с шахматной доской. Он сел, я сел напротив. Долгое время Король вглядывался в фигуры, затем взял белую королевскую пешку, казалось, поколебался немного, стиснул ее в ладони и откинулся назад, из пределов свечного света.

– Ты не слышал новостей о Тристане? – спросил он – тень, говорящая с тенью.

– Никаких, господин мой. Он все еще в Корнуэлле?

– Никто не знает. Королева несчастлива, – он помолчал. – Говори.

– Вы пытались его отыскать?

– Нет. Да – разумеется. Я был несправедлив к Тристану?

– Ходили слухи.

– Слухи ходят всегда. Доказательства отсутствовали.

– Слишком много времени проводили они вместе.

– По моему приказу. Я сам так решил. Ты считаешь меня несправедливым?

– Я считаю, что вы действовали так, как сочли необходимым.

– А если бы я попросил твоего совета?

– Я посоветовал бы ждать – и наблюдать.

Он взглянул мне в глаза.

– Спасибо, Томас.

Король встал в темноте.

– Тристан предан мне. Я отдал бы руку, лишь бы вернуть его. Если услышишь что-нибудь…

– Конечно.

Король шагнул к двери, но тут же порывисто вернулся к столу. Я ждал, что он скажет еще что-либо, однако Король лишь молча опустил в свете свечи белую пешку на пустой квадрат.

Сам по себе приход Короля особо меня не обеспокоил, – он давно обзавелся привычкой заходить, если ему не спится, ко мне и приглашать прогуляться по саду, или сыграть партию в шахматы, или последовать за ним каким-либо скрытным ходом, устроенным в стенах замка, в один из его потаенных покоев. Беспокоило меня, пока я двором возвращался к себе, сознание того, что изгнание Тристана не положило конец страданиям Короля. И беспокоило еще пуще – пока я взбирался по лестнице в мой покой, сознание, что и возвращение Тристана страданиям Короля конец не положит. Приближаясь со свечой на железном штыре к моей двери, я вдруг заметил в темноте некое движение. Я потянулся к мечу и услышал единственное произнесенное шепотом слово: «Пожалуйста».

И увидел в свете свечи юную женщину, глядевшую на меня испуганными, но полными решимости глазами. Удивился я до того, что служанку Королевы, Брангейну, признал не сразу.

Я провел ее к себе, и она замерла, напрягшись, стиснув ладонями локти и прижав руки к животу. Присесть за мой письменный стол или на сундук с платьем она отказалась. Несколько неловких мгновений я простоял, взирая на нее и держа перед собою свечу. Взгляд Брангейны был еще мрачнее, чем взгляд Короля. Завитки волос ее, выбившиеся из-под головной повязки, темнели и отсвечивали пуще чернил, которыми наполнен мой бычий рог. Резким толчком она закрыла за собой тяжелую дверь. И я, словно подчинясь ее знаку, пристроил свечу на стол и в полумраке повернулся к Брангейне.

– Королева шлет вам привет, – начала она.

– Королева оказывает мне честь.

– Королева считает вас верным человеком.

– Королева льстит мне.

– Королева, – она шагнула вперед и понизила голос, – молит сказать ей новости о Тристане.

– Их нет, – я отшагнул назад. Послала ли ко мне Королева служанку в порыве отчаяния? Или она различила во мне слабость, которой пожелала воспользоваться?

Брангейна вперилась в меня взглядом, словно бы норовя раскусить. И вдруг отступила к двери, в пущую тьму.

Почти незримая – темный призрак, – она выдохнула шепотом: «Я страшусь за жизнь Королевы», – и я услышал звуки открываемой двери и торопливые шаги вниз по лестнице.

Всякое действие состоит их двух частей: внешней, зримой, которая открывает то, что человек, его совершающий, желает дать нам увидеть, и внутренней, незримой части, каковая и есть его истинная суть. На взгляд внешний, Брангейна пришла, чтобы выведать новости о Тристане. Но не было ль у нее и внутренней цели, более глубокой, – выяснить, в какой мере Королева может меня использовать? Королева, коей страстное, отчаявшееся желание проведать новости о Тристане придает безумную отвагу, посылает служанку к доверенному наперснику и советнику Короля. Она рискует, не очень, впрочем, сильно, ибо, хоть преданность моя Королю хорошо известна, столь же известна и моя осмотрительность. А завершается все мастерским ходом: «Я страшусь за жизнь Королевы». Что означает: «Если вы расскажете о моем приходе Королю, то погубите Королеву». И также: «Вы можете спасти жизнь Королевы, отыскав Тристана».

И вот еще мысль, куда более тревожная: мои попытки понять что-либо никчемны – Королева уже знает, что может на меня положиться.

Со времени последней записи прошло четыре дня, я снова поздней ночью сижу за моим столом. Этим вечером я, по обыкновению, вышел прогуляться по плодовому саду. А вернувшись на замковый двор, остановился невдалеке от сада Королевы, рядом с житницей. Стена сада возвышается футов на девять, она сложена из тесанных, скрепленных известковым раствором камней и увенчана тремя тысячами разноцветных пластин черепицы. Высоко вверху возносилась в исчерна-синее ночное небо северо-восточная башня, в самом верху которой расположен личный покой Королевы – она удаляется туда всякий раз, что хочет остаться одна. Верхнее окно башни тускло светилось. Сидела ли там Королева, одиноко вглядываясь в сад? Оттуда, где я стоял, мне никого различить не удалось. Я обратил взгляд к башне северо-западной, в вершинном покое которой, глядящем на сад Короля, мы с ним сиживали за шахматной доской. И в его окне тоже различался смутный свет. Всматриваясь в чету башен, воображая Королеву в ее спальне, глядящую вниз, на свой сад, и Короля, одинокого в его спальне, глядящего на башню Королевы, я вдруг услышал чьи-то шаги и отступил к стене житницы.

У подножия садовой стены я различил во мраке некую фигуру. Что-то в ее украдчивости – в ее опасливом беззвучии – заставило меня подумать об Освине. Но едва мои пальцы сомкнулись на рукояти меча, человек этот подпрыгнул, ухватился за навершие стены и, проворно подтянувшись, оказался на ней. На миг он приник, точно животное, к верхушке стены, и сразу снырнул по другую ее сторону. И я мгновенно признал Тристана.

Выпустив меч, я заметил, как буйно колотится мое сердце. Чем было оно – то, что лишило меня твердости здесь, у стены сада? Любовью ли старого рыцаря к юной отваге? Или чем-то более предосудительным – потаенным сочувствием всему своенравному и запретному? О том, чтобы доложить об увиденном Королю, нечего было и думать: поворачиваясь, чтобы уйти, я ощущал в груди – в руках – в горле – темный, тайный восторг.

Во всяком случае, за здоровье Королевы опасаться нам более нечего.

Получил записку от Брангейны. Служанка сунула ее в мою ладонь, проходя мимо по лестнице, что ведет из главной залы к спальням наверху. В записке она благодарит меня за доброту, с которой я ее принял, и сообщает, что здоровье Королевы значительно поправилось. Хотела ли она, чтобы я прочел между этих слишком невинных с виду строк неписаное сообщение о возвращении Тристана? Или намерение ее состояло в том, чтобы сбить меня с толку, отставить в сторону – теперь, когда Королева отыскала свое целебное снадобье?

К немалому удивлению двора, королева начала проводить добрую часть дня в обществе Освина. Иногда она даже посылает Брангейну поискать его. У шептунов снова появилось занятие, они опять плетут похотливые узоры, однако истинное объяснение, конечно, менее неприятно. Истерзанная отсутствием Тристана, Королева ненавидела Освина как причину этого отсутствия. Ныне, когда присутствие Тристана вновь сделало ее счастливой, ей уже нет нужды сторониться Освина. На самом-то деле, она его просто использует: обманывая всех своим показным послушанием.

Миновали две недели со времени, как я в последний раз садился, чтобы записать мои мысли. События идут плотной и спешной чередой. Уже произошли серьезные перемены. С чего же начать?

Крепостные стены замка имеют в толщину двадцать два фута. Они сложены из блоков тесанного камня, выровнены скарпелями каменщиков и увенчаны зубчатыми парапетами; между внешним и внутренним слоями стен лежит сердцевина из рваного камня – щебня, голышей – скрепленного известковым раствором. Кое-где сердцевину удалили, выдолбив в ней ходы, достаточно широкие, чтобы по ним мог пройти человек. На самом деле, стены являют собой муравейник таких ходов, тянущихся на разных высотах, некоторые из них соединяются с верхними и нижними, кое-где камень вынут, так что получились маленькие, потаенные комнатки. Хотя устройство этих лабиринтов и расположение множества комнат дозволено знать одному Королю – сведения о них он получил во время коронации, в письме, запечатанном прежним королем, – среди рыцарей Корнуэлла бытует традиция открывать некие части лабиринта одному или нескольким доверенным товарищам, приносящим клятву хранить узнанное в тайне; паутина пересекающихся проходов, из коих многие и не ведут никуда, настолько сложна, что одному человеку удержать ее в памяти невозможно, даже если, а это наверняка не так, проходы точно отвечают сведениям, содержавшимся в запечатанном письме. За двадцать четыре года своего правления Король два десятка раз проводил меня по лабиринту и в нескольких таких случаях приглашал сенешаля или Тристана сопровождать нас.