Текст книги "Салимов удел"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Но по-твоему дело в другом.

– Я не знаю. Но зато очень хорошо знаю, что ни одного из этих четверых так и не нашли. Ни тебе охотников, которые бы в сорок пятом наткнулись на скелет, ни строителей, выкопавших остов, когда вынимали гравий для цемента. Хьюби с Берди прожили в этом доме одиннадцать лет, а дети пропали – все, больше никто ничего не знает. Но я все думаю про того мэлденского парнишку. И думаю много. Знаешь «Привидения в Хилл-Хаус» Ширли Джексон?

– Да.

Бен негромко процитировал:

– «А то, что бродило там, бродило в одиночестве». Ты спросила, о чем моя книга. В сущности, она о возвратности сил зла.

Сьюзан положила ладонь ему на руку.

– Ты же не думаешь, что Ральфи Глика…

– Проглотил мстительный дух Хьюберта Марстена, который раз в три года, в полнолуние, возвращается к жизни?

– Что-то в этом роде.

– Если хочешь, чтобы тебя разуверили, то вопрос не по адресу. Не забывай, я – тот пацан, который отворил дверь в спальню на втором этаже и увидел, как Хьюби свисает с балки.

– Это не ответ.

– Нет. Прежде, чем я скажу тебе, что действительно думаю, позволь добавить еще вот что. Это я услышал от Минеллы Кори. Она сказала: на свете есть дурные люди – истинно дурные. Иногда мы слышим про них, но чаще они делают свое дело в полном мраке. По словам Минеллы, проклятием ее жизни было узнать двух таких людей. Одним был Адольф Гитлер. Вторым – ее шурин, Хьюберт Марстен. – Бен помолчал. – Она сказала, что в тот день, когда Хьюби застрелил ее сестру, сама она находилась за триста миль отсюда, в Кейп-Код. Тем летом она нанялась экономкой в богатую семью. Минелла нарезала салат в большую деревянную миску. Часы показывали четверть третьего. Внезапно Минеллу охватила боль. Говорит, «как молнией ударило». Боль пронзила голову, и Минелла услышала ружейный выстрел. Она утверждает, что повалилась на пол, а поднялась (она была в доме одна) через двадцать минут. Посмотрев в деревянную салатницу, Минелла громко закричала – ей показалось, что миска полна крови.

– Господи, – пробормотала Сьюзан.

– Через секунду все пришло в норму. Никакой головной боли, а в салатнице – только салат. Но Минелла говорит, что поняла – она поняла: сестра погибла, убита выстрелом из ружья.

– Эту ее историю ничем нельзя доказать?

– Нет, нельзя. Но Минелла – не какая-нибудь изворотливая лгунья. Это старуха, у которой ума не осталось даже на то, чтобы врать. Собственно, этот аспект меня не беспокоит. Во всяком случае, не сильно. Сейчас достаточно много данных, над которыми здравомыслящий человек смеется – за счет самого себя. В то, что Берди с помощью некоего психического телеграфа передала факт своей смерти на триста миль, мне и вполовину не так трудно поверить, как в лик зла – действительно чудовищный лик, который, как мне иногда думается, проглядывает сквозь очертания этого дома. Ты спросила, что я думаю. Отвечу. Я думаю, что людям относительно легко смириться с такими вещами, как телепатия или предчувствия, поскольку их готовность поверить ничего им не стоит. Она не лишает их сна. Но мысль о том, что сотворенное человеком зло живет и после его смерти, тревожит гораздо сильнее.

Бен взглянул на дом Марстена и медленно продолжил:

– Думаю, этот дом может оказаться памятником, который Хьюберт Марстен воздвиг злу, чем-то вроде психического резонатора. Если хочешь, сверхъестественным маяком. Стоит тут все эти годы и, может быть, хранит в своих разрушающихся костях концентрированное зло Хьюби.

– А теперь его опять заняли.

– И снова исчезновение. – Бен повернулся к Сьюзан и взял запрокинутое лицо девушки в ладони. – Видишь ли, возвращаясь сюда, я никак не рассчитывал на такое. Я думал, что дом, может быть, снесли, но мне и в самых дичайших снах не снилось, что его кто-то купил. Я видел, как снимаю его и… ох, не знаю. Может быть, смотрю в лицо собственным ужасу и злу. Или играю в изгоняющего привидения: «именем всех святых, Хьюби, изыди!» Или, может, просто окунаюсь в атмосферу дома и пишу книгу достаточно страшную для того, чтобы сделать на ней миллион долларов.

Но все равно – я чувствовал себя хозяином положения, вот в чем разница. Я больше не был девятилетним пацаном, готовым с визгом убежать от картинок из волшебного фонаря – картинок, исходящих, может быть, из его собственного сознания. Но сейчас…

– Что сейчас, Бен?

– Сейчас этот дом занят! – взорвался он и ударил кулаком по ладони. – Я не управляю ситуацией! Исчез маленький мальчик, и я не знаю, что думать. Возможно, исчезновение никак не связано с этим домом, но… я в это не верю.

Последние слова он произнес медленно и раздельно.

– Привидения? Духи?

– Не обязательно. Может быть, какой-нибудь безобидный человек, восхищавшийся этим домом в детстве, купил его и стал… одержимым.

– Ты что-то знаешь о… – встревоженно начала Сьюзан.

– Новом жильце? Нет. Только догадываюсь. Но если дело в доме, я больше склоняюсь к одержимости.

– А не к чему?

Бен ответил просто:

– Может быть, дом вызвал еще одного дурного человека.

Энн Нортон следила за ними из окна. Чуть раньше она позвонила в аптеку. «Нет,» – сказала мисс Кугэн и в ее голосе прозвучало что-то вроде ликования. – «Здесь их не было. Не заходили.» Где ты была, Сьюзан? Ох, где ты была? Уголки ее рта дернулись книзу в беспомощной злой гримасе. Уходи, Бен Мирс. Уходи и оставь ее в покое.

Покинув его объятия, Сьюзан сказала:

– Сделай для меня одну очень важную вещь, Бен.

– Все, что смогу.

– Не говори о таких вещах больше ни с кем в городе. Ни с кем.

Он невесело улыбнулся.

– Не волнуйся, меня не заботит, как бы заставить людей думать, что у меня не все дома.

– Ты запираешь свою комнату в пансионе?

– Нет.

– Я бы начала запирать. – Она откровенно взглянула на Бена. – Ты должен думать о себе, как о подозреваемом.

– С тобой тоже?

– Да… вот только я тебя люблю.

А потом Бен остался один. Сьюзан заспешила по подъездной дороге, а он остался глядеть ей вслед, потрясенный всем, что наговорил, а еще сильнее – четырьмя или пятью заключительными словами девушки.

Вернувшись к Еве в пансион, Бен обнаружил, что не может ни работать, ни спать. И для первого, и для второго он был слишком взбудоражен. Поэтому Бен прогрел мотор ситроена и после секундного колебания поехал в сторону кафе Делла.

Там оказалось полно народу, накурено и шумно. Музыканты, взятая на испытательный срок кантри-вестерн-группа под названием «Рейнджеры», играли вариацию на тему «Так далеко ты прежде не бывал», громкостью восполняя нехватку мастерства. На полу по спирали вращались примерно сорок парочек, почти все – в джинсах. Бен с легким изумлением припомнил строчку Эдварда Олби насчет обезьяньих сосков.

Табуретки перед стойкой оседали – и из-за конструкции, и под тяжестью фабричных рабочих, которые пили пиво из одинаковых стаканов и были обуты в почти одинаковые рабочие башмаки на резиновом ходу, с сыромятными шнурками.

Между столиками и кабинками сновали две или три официантки с пышно взбитыми прическами и вышитыми на белых блузках золотой ниткой именами (Джеки, Тони, Ширли). Делл разливал пиво за стойкой, а в дальнем ее конце похожий на ястреба мужчина с набриолиненными, зачесанными назад волосами, смешивал коктейли. Он отмерял спиртное в рюмки, сливал в серебряный шейкер, добавлял то, что положено, а лицо оставалось абсолютно пустым.

Бен двинулся к стойке, огибая танцплощадку по краю, и тут кто-то позвал:

– Бен! Слышь, приятель! Здорово, корешок!

Бен огляделся и за столиком неподалеку от стойки увидел Проныру Крейга, сидевшего перед полупустым стаканом.

– Привет, Проныра, – отозвался Бен, усаживаясь. При виде знакомого лица ему полегчало, и потом, Проныра ему нравился.

– Решил маленько пожить ночной жизнью, а, корешок? – Проныра улыбнулся и хлопнул Бена по плечу. Бен подумал, что тот, должно быть, получил деньги, потому что уже само дыхание Проныры прославило бы «Милуоки».

– Ага, – ответил он. Он вытащил доллар и положил на стол, испещренный круглыми отпечатками множества пивных стаканов, которые там перебывали. – Как жизнь?

– Просто отлично. Что думаешь про этих новых лабухов? Классно, а?

– Порядок, – сказал Бен. – Ну-ка, прикончите эту штуку, пока она не выдохлась. Я ставлю.

– Весь вечер ждал, чтоб кто-нибудь сказал это! Джеки! – заорал Крейг.

– Неси моему корешу кувшин! Будвайзера!

Джеки принесла кувшин на подносе, где в беспорядке валялась мокрая от пива мелочь, и сняла его на столик, отчего на правой руке вздулись мускулы под стать премированному борцу. Она взглянула на доллар так, словно это был таракан какой-то новой породы.

– С вас бак со'ок, – сообщила она.

Бен выложил еще одну бумажку. Девушка взяла обе, выудила из разнообразных луж на подносе шестьдесят центов и сказала:

– Проны'а Крейг, когда ты так вопишь, ты похож на петуха, кото'ому сво'ачивают шею.

– Лапуля, ты чудо, – отозвался Проныра. – Это Бен Мирс. Книжки пишет.

– Будем знакомы, – сказала Джеки и исчезла в полумраке.

Бен налил себе стакан пива. Проныра последовал его примеру, профессионально наполнив стакан до краев. Пена нависла над ними, грозя перелиться – и осела обратно.

– Твое здоровье, корешок!

Бен отсалютовал стаканом и выпил.

– Ну и как твоя писанина?

– Отлично, Проныра.

– Видел, как ты крутился с малышкой Нортон. Она настоящий персик, иначе не скажешь. Тут ты лучше выбрать не мог.

– Да, она…

– Мэтт! – завопил Проныра, напугав Бена до того, что он чуть не выронил стакан.» Господи, – подумал Бен, – он правда похож на петуха, прощающегося с этим светом.»

– Мэтт Бэрк! – Проныра бешено замахал, и седой мужчина поднял в знак приветствия руку, начиная пробиваться сквозь толпу. – Вот мужик, с которым тебе надо свести знакомство, – сказал Проныра Бену. – Мэтт Бэрк – головастый сукин сын.

Приближающийся к ним мужчина выглядел лет на шестьдесят. Он был высокого роста, в чистой, расстегнутой у ворота фланелевой рубашке, а волосы, такие же белые, как у Проныры, были подстрижены армейским ежиком.

– Привет, Проныра, – сказал он.

– Как жизнь, корешок? – спросил Крейг. – Хочу, чтоб ты познакомился с парнем, который живет у Евы. Бен Мирс. Книжки пишет, вон как. Чудный парень. – Он взглянул на Бена. – Мы с Мэттом росли вместе, только он получил образование, а я хрен с маслом. – Проныра хихикнул.

Бен поднялся и от души потряс сложенные щепотью пальцы Мэтта Бэрка.

– Как дела?

– Спасибо, отлично. Читал одну из ваших книжек, мистер Мирс. «Воздушный танец».

– Пожалуйста, зовите меня Бен. Надеюсь, книга вам понравилась.

– Мне она явно понравилась гораздо больше, чем критикам, – отозвался Мэтт, усаживаясь. – Думаю, со временем к ней придет успех. Как жизнь, Проныра?

– Бьет ключом, – ответил тот. – Бьет ключом, как всегда. Джеки! – завопил он. – Тащи Мэтту стакан!

– Подождешь минутку, пердун старый! – заорала Джеки в ответ, отчего за ближайшими столиками рассмеялись.

– Прелесть что за деваха, – заметил Проныра. – Дочка Морин Толбот.

– Да, – согласился Мэтт. – Джеки у меня училась. Выпуск семьдесят первого года. А мать – пятьдесят первого.

– Мэтт учит английскому в средней школе, – сообщил Проныра Бену. – Вам будет о чем поговорить, еще как.

– А я помню девушку по имени Морин Толбот, – сказал Бен. – Она приходила к моей тетке и забирала стиранное белье, а возвращала все сложенным в плетеную корзинку. Без одной ручки.

– Так вы из Удела, Бен? – спросил Мэтт.

– Мальчишкой я жил тут некоторое время у своей тетки Синтии.

– У Синди Стоуэнс?

– Да.

Пришла Джеки с чистым стаканом, и Мэтт налил себе пива.

– Ну, значит, мир и впрямь тесен. Когда я первый год преподавал в Салимовом Уделе, ваша тетя была в выпускном классе. Как она поживает, хорошо?

– Она в семьдесят втором умерла.

– Простите.

– Она перешла в мир иной очень легко, – ответил Бен и снова наполнил стакан. Музыканты отыграли и гуськом потянулись к стойке. Шум болтовни едва заметно притих.

– Вы вернулись в Иерусалимов Удел написать про нас книгу? – спросил Мэтт.

В голове у Бена раздался предупредительный звонок.

– Наверное в каком-то отношении, – отозвался он.

– Для биографа этот городок мог оказаться и хуже. «Воздушный танец» вышел отличной книжкой. Думаю, в нашем городке могла бы сложиться еще одна превосходная книга. Когда-то мне казалось, что я сам смогу ее написать.

– А почему не написали?

Мэтт улыбнулся – в легкой улыбке не было и следа горечи, злобы или цинизма:

– Не хватило одного жизненно важного ингредиента: таланта.

– Не верьте, не верьте, – вмешался Проныра, сливая в стакан опивки из кувшина. – У старины Мэтта таланта вагон и маленькая тележка. Учить в школе – работа что надо. Школьных учителей никто не ценит, но они… – Он покачнулся на стуле в поисках завершения. Его очень сильно развезло. – Соль земли, – закончил он, набрал полный рот пива, скривился и встал. – Пардон… схожу отлить.

Он убрел прочь, натыкаясь на людей и громко окликая их по именам.

Те, нетерпеливо или добродушно приветствуя Проныру, пропускали его, и наблюдать за его продвижением к мужскому туалету было все равно что наблюдать за пинболльным шариком, который, подпрыгивая, мчится вниз, к подкидывающим его шпенькам.

– Вот вам крушение отличного человека, – сказал Мэтт и поднял палец. Почти немедленно появилась официантка. Она обратилась к нему «мистер Бэрк». Девушка казалась слегка скандализованной тем, что ее давнишний преподаватель классического английского сидит тут и поддает с субъектами вроде Проныры. Когда она повернула прочь, чтобы принести еще один кувшин, Бен подумал, что вид у Мэтта несколько смущенный.

– Мне Проныра нравится, – сказал Бен. – У меня возникло такое чувство, что когда-то в нем много чего было. Что с ним случилось?

– О, тут рассказывать нечего, – ответил Мэтт. – Бутылка одолела. Одолевала-одолевала, с каждым годом – чуть сильнее, а теперь прибрала целиком. Во время Второй мировой он за Анизо получил Серебряную звезду. Циник бы счел, что, погибни Проныра, его жизнь имела бы больший смысл.

– Я не циник, – сказал Бен. – Мне он все равно нравится. Но, думаю, будет лучше, если сегодня вечером я подвезу его домой.

– Было бы прекрасно, если бы вы это сделали. Я теперь хожу сюда послушать музыку. Люблю громкую музыку, а с тех пор, как слух начал сдавать – больше, чем когда-либо. Вас, как я понимаю, интересует дом Марстена. Ваша книга о нем?

Бен подскочил.

– Кто сказал?

Мэтт улыбнулся.

– Как это в старой песенке у Мартина Гэя? «Мне нашептало виноградное вино». Ароматная яркая идиома, хотя, если подумать, образ немного нечеткий. Возникает такая картина: склонив ухо к «Конкорду» или «Токаю», стоит человек и внимает. Я говорю бессвязно? Нынче я частенько говорю бессвязно, перескакиваю с одного на другое, но редко пытаюсь справиться с этим. Откуда я узнал? Джентльмены из прессы называют это «информированными источниками»… собственно говоря, от Лоретты Старчер. Она – библиотекарь в местном оплоте литературы. Вы несколько раз заходили просмотреть в камберлендском «Леджере» статьи, касающиеся старинного скандала, а еще брали у нее два публицистических сборника на криминальные темы, где были очерки о нем. Кстати, Лаберт написал неплохо – он в сорок шестом приезжал в Удел и сам проводил расследование. Но вот опус Сноу – просто словесный мусор.

– Знаю, – машинально отозвался Бен.

Официантка поставила на столик новый кувшин с пивом, и перед Беном внезапно возникла картина, от которой стало неуютно: вот, мелькая то здесь, то там среди бурых водорослей и планктона привольно и незаметно (по его мнению) плавает рыбка. А отодвинься подальше и взгляни – фокус вот в чем: плавает она в аквариуме с золотыми рыбками.

Мэтт расплатился с официанткой и сказал:

– Там, наверху, случилась омерзительная вещь. И вдобавок застряла в сознании города. Конечно же, байки о мерзостях и убийствах всегда с рабским наслаждением передаются из поколения в поколение… а ученики при всем при том стонут и жалуются, оказавшись перед изучением трудов Джорджа Вашингтона Карвера или Джонаса Солка. Но, думаю, дело не только в этом. Может быть, дело в географической аномалии.

– Да, – сказал Бен, заводясь против собственной воли. Учитель только что высказал идею, которая таилась под поверхностью сознания Бена с того самого дня, как он вернулся в город… возможно, и до того. – Он стоит на холме, глядя на поселок сверху вниз как… ну, как мрачный идол, что ли. – Бен издал смешок, чтобы замечание прозвучало банально: ему казалось, что, неосмотрительно высказав такое глубинное ощущение, он, должно быть, открывает этому незнакомцу окошко в свою душу. Внезапное и пристальное рассмотрение Мэттом его персоны тоже не улучшало самочувствия.

– Вот он, талант, – сказал учитель.

– Простите?

– Вы очень точно выразились. Почти пятьдесят лет дом Марстена взирает на нас сверху – на наши мелкие грешки, провинности, обманы. Как идол.

– Может быть, он видел и хорошее, – предположил Бен.

– В маленьких городках, где все ведут сидячий образ жизни, хорошего мало. Главным образом, равнодушие, приправляемое время от времени нечаянным, бессмысленным или, хуже того, сознательным злом. По-моему, Томас Вульф написал об этом примерно фунтов семь сочинений.

– Я думал, цинизм – не ваша стихия.

– Это ваши слова, а не мои. – Мэтт улыбнулся и отхлебнул пива. Музыканты, великолепные в своих красных рубахах, блестящих жилетках и шейных платках, уходили от стойки. Солист взял гитару и начал перебирать струны. – Все равно, на мой вопрос вы так и не ответили. Ваша новая книга

– о доме Марстена?

– В некотором смысле, полагаю, да.

– Я выспрашиваю. Извините.

– Ничего, – ответил Бен, думая про Сьюзан и чувствуя себя неуютно. – Интересно, куда запропастился Проныра? Он ушел черт знает как давно.

– Можно мне, полагаясь на наше краткое знакомство, попросить о довольно большом одолжении? Если вы откажетесь, это будет более чем понятно.

– Конечно, просите.

– У меня есть литературный кружок, – объяснил Мэтт. – Дети умные, в основном одиннадцатый и двенадцатый класс. И я хотел бы показать им человека, который зарабатывает на жизнь словами. Кого-то, кто… как бы выразиться?.. взял слово и облек его в плоть.

– Буду более чем счастлив, – ответил Бен, чувствуя себя нелепо польщенным. – Длинные у вас уроки?

– Пятьдесят минут.

– Ну, мне кажется, за такое время я не сумею слишком наскучить им.

– Да? А мне, по-моему, это отлично удается, – заметил Мэтт. – Хотя я уверен, что им вовсе не будет скучно. Тогда на будущей неделе?

– Конечно. Назовите день и время.

– Вторник? Четвертый урок? Это с одиннадцати до без десяти двенадцать. Освистать вас не освищут, но, подозреваю, урчания в животах наслушаетесь вдоволь.

– Принесу ваты заткнуть уши.

Мэтт рассмеялся.

– Весьма польщен. Если вас устроит, встретимся в учительской.

– Отлично. Вы…

– Мистер Бэрк? – это была Джеки, женщина с могучими бицепсами. – Проныра отрубился в мужском туалете. Как по-вашему…

– А? Господи, конечно. Бен, вы…

– Само собой.

Они поднялись и пересекли комнату. Музыканты снова заиграли – что-то о ребятах из Маскоджи, которые до сих пор уважают декана колледжа.

В туалете воняло прокисшей мочой и хлоркой. Проныра подпирал стену между двумя писсуарами, а приблизительно в двух дюймах от его правого уха мочился какой-то парень в армейской форме.

Рот Проныры был раскрыт, и Бен подумал: каким же ужасно старым выглядит Крейг – старым и опустошенным холодными безликими силами, начисто лишенными всякого налета нежности. К нему вернулась реальность собственного распада, приближающегося с каждым днем – не впервые, но с потрясающей неожиданностью. Жалость, подступившая к горлу чистыми черными водами, относилась в равной степени и к Проныре, и к самому Бену.

– Так, – сказал Мэтт. – Сможете подсунуть под него руку, когда этот джентльмен закончит справлять нужду?

– Да, – ответил Бен. Он поглядел на лениво отряхивающегося мужчину в военной форме. – Поднажми, приятель, можешь?

– Чего это? У него не горит.

Тем не менее он застегнул штаны и отступил от писсуара, чтобы они могли подойти.

Бен подсунул руку Проныре под спину, зацепил ладонью подмышкой и поднял. Ягодицы Бена на миг прикоснулись к кафельной стене, и он почувствовал, как та вибрирует от музыки. Полностью отключившийся Проныра поднялся тяжело и безвольно, как мешок. Просунув голову под другую руку Крейга, Мэтт обхватил его за талию, и они вынесли Проныру за дверь.

– Вон Проныра топает, – сказал кто-то. Раздался смех.

– Делл должен гнать его в три шеи, – проговорил Мэтт задыхающимся голосом. – Знает же, чем это всегда кончается.

Они прошли за двери, в фойе, а потом дальше, на деревянную лесенку, ведущую вниз к стоянке.

– Легче… – кряхтел Бен. – Не уроните.

Они спустились с крыльца. Вялые ноги Проныры стукались о ступеньки, как деревянные колоды.

– Ситроен… в последнем ряду.

Они перенесли Крейга туда. Прохлада воздуха теперь ощущалась острее – завтра листва станет багряной. У Проныры хрюкнуло глубоко в горле, а голова на стебле шеи слабо дернулась.

– Сумеете уложить его в постель, когда вернетесь к Еве? – спросил Мэтт.

– Да, наверное.

– Хорошо. Глядите-ка, над деревьями отлично виден конек крыши дома Марстена.

Бен посмотрел. Мэтт был прав – над темным горизонтом сосен выдавался острый угол, заслоняющий обыденными очертаниями людской постройки звезды на краю видимого мира. Бен открыл пассажирскую дверцу и сказал:

– Сюда. Давайте-ка его мне.

Приняв на себя всю тяжесть Проныры, он аккуратно протиснул его на пассажирское сиденье и закрыл дверцу. Голова Проныры привалилась к окну, отчего стала казаться нелепо плоской.

– Во вторник, в одиннадцать?

– Я буду.

– Спасибо. И за помощь Проныре – тоже спасибо.

Мэтт протянул руку. Бен пожал ее.

Бен сел в машину, завел ситроен и взял курс обратно в город. Стоило неоновой вывеске придорожного кафе исчезнуть за деревьями, как дорога стала пустынной и черной. Бен подумал: в этот час по дорогам бродят привидения.

Позади, всхрапнув, застонал Проныра, и Бен вздрогнул. Ситроен едва заметно вильнул.

«Что это взбрело мне в голову?»

Вопрос остался без ответа.

Бен открыл боковое окошко так, чтобы холодный ветер выплескивался по дороге домой прямо на Проныру, и к тому времени, как они заехали на двор Евы Миллер, Проныра отчасти пришел в себя, но словно бы плавал в густом тумане.

То и дело спотыкаясь, Бен отвел его по ступеням черного крыльца на кухню, тускло освещенную флюоресцентной лампочкой плиты. Проныра застонал, потом низким горловым голосом пробормотал:

– Она дивная девка, Джек, а замужние бабы – они знают… знают…

Из холла выделилась тень – Ева. Из-за старого стеганого халата она казалась огромной, закрученные на бигуди волосы покрывал тонкий сетчатый шарфик. Ночной крем делал ее лицо бледным и призрачным.

– Эд, – сказала она. – Ох, Эд. Ты опять за свое, да?

При звуке ее голоса Проныра чуть приоткрыл глаза и слабо улыбнулся.

– Опять, опять, опять, – квакнул он. – Уж кому знать, как не тебе.

– Сможете отвести его наверх, в комнату? – спросила Ева Бена.

– Да уж не надорвусь.

Он покрепче обхватил Проныру и исхитрился протащить его наверх по лестнице и по коридору до комнаты, уложив там на постель. В тот же миг признаки сознания исчезли, и Крейг провалился в глубокий сон.

Бен минуту помедлил, оглядываясь. Комната была чистой, почти стерильной, вещи убраны с казарменной аккуратностью. Взявшись трудиться над башмаками Проныры, он услышал за спиной голос Евы Миллер:

– Не беспокойтесь, мистер Мирс. Если хотите, идите наверх.

– Но его надо…

– Я раздену. – Ее лицо было серьезным и полным степенной, сдержанной печали. – Раздену, разотру спиртом и утром помогу с похмельем. Было время, мне частенько приходилось это делать.

– Ладно, – сказал Бен и, не оглядываясь, отправился наверх. У себя он медленно разделся, подумал, что надо бы принять душ и отказался от этой идеи. Он забрался в постель и долго лежал без сна, разглядывая потолок.