355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Стивен Кинг » Салимов удел » Текст книги (страница 1)
Салимов удел
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:05

Текст книги "Салимов удел"


Автор книги: Стивен Кинг


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Стивен Кинг. Салимов удел

– © Copyright перевод Е.Александрова, [email protected]

ОТ АВТОРА

Никто не пишет длинный роман в одиночку, и мне хотелось бы на минуту отвлечь ваше внимание, чтобы поблагодарить тех людей, которые помогли мне с этой книгой: Дж. Эверетта Мак-Катчена из Хэмпденской академии – за поддержку и дельные предложения, доктора Джона Пирсона из Олдтауна, штат Мэн, медицинского эксперта округа Пенобскот, обладающего прекрасным стажем в самой замечательной врачебной специальности – общей терапии, отца Ренолда Холли из костела Святого Иоанна, Бангор, штат Мэн. И, конечно, мою жену, чья критика была столь же суровой и прямой, как всегда.

Хотя окружающие Салимов Удел городки весьма реальны, сам Салимов Удел существует целиком и полностью в воображении автора и всякое сходство между его обитателями и теми, кто живет в реальном мире, случайно и непреднамеренно.

ПРОЛОГ

Что, старый друг, разыскиваешь ты? Вне Родины прошло немало лет, И ты вернулся, образами полон, Что выносил под чужестранным небом, Далече от своих родных краев.

Джордж Сеферис

Почти все думали, что мужчина с мальчиком – отец и сын.

Они пересекли страну в старом седане-ситроене, направляясь без точного курса на юго-запад, держась главным образом окольных дорог и двигаясь урывками. Прежде, чем достигнуть места своего назначения, они трижды останавливались: сначала в Род-Айленд, где высокий черноволосый мужчина устроился рабочим на текстильную фабрику; потом – в Огайо, в Янгстауне, там он три месяца отработал на сборке тракторов у конвейера; и, наконец, в маленьком калифорнийском городке у мексиканской границы – там мужчина устроился бензозаправщиком и чинил небольшие иностранные автомобильчики настолько успешно, что сам удивлялся и радовался.

Где бы путники ни останавливались, он покупал издающуюся в Мэне портлендскую газету «Пресс-Герольд» и просматривал ее в поисках заметок, касающихся небольшого городка под названием Салимов Удел, расположенного в южной части Мэна, и его окрестностей. Время от времени такие заметки попадались.

До того, как попасть к Центральным Водопадам Род-Айленда, мужчина в номере мотеля вчерне набросал повесть и отослал своему агенту. Миллион лет назад, в те времена, когда тьма еще не окутала его жизнь, он слыл умеренно удачливым беллетристом. Агент отнес набросок к последнему издателю мужчины. Тот выказал вежливый интерес и полное отсутствие намерений расстаться с деньгами на аванс. «За „спасибо“ и „пожалуйста“, – сказал мужчина мальчику, разрывая письмо агента, – платить пока еще не надо.» Выговорив это без излишней горечи, он, тем не менее, уселся за книгу. Мальчик говорил мало. Его лицо постоянно сохраняло зажатое выражение, а глаза оставались темными, как будто всегда осматривали некий внутренний горизонт. В столовках и на бензоколонках, где они останавливались по пути, мальчик был вежлив – и только. Казалось, он не хочет терять из вида высокого мужчину, и даже, когда тот покидал мальчика, чтобы воспользоваться туалетом, мальчик как будто бы начинал нервничать. Про городок Иерусалимов Удел он говорить отказывался, хотя время от времени высокий мужчина пытался поднять эту тему, и не заглядывал в портлендские газеты, которые мужчина иногда нарочно оставлял на видном месте.

Когда книга была написана, они жили в пляжном домике вдали от автострады и оба много плавали в Тихом океане – он был теплее и дружелюбнее Атлантического. Не вызывал никаких воспоминаний. Мальчик начал покрываться очень темным загаром.

Несмотря на то, что жили они достаточно хорошо, чтобы три раза в день прилично поесть, а над головой иметь прочную крышу, мужчина ощутил, как подступают сомнения по поводу жизни, которую они вели, а с ними – подавленность. Он занимался с мальчиком, так что в смысле образования тот, похоже, ничего не терял (у мальчугана была светлая голова и он любил читать, как когда-то – сам высокий мужчина). Но мужчина считал, что в случае Салимова Удела «с глаз долой» не означало для мальчика «из сердца вон» – иногда по ночам парнишка кричал во сне, скидывая на пол одеяло.

Из Нью-Йорка пришло письмо.

Агент высокого мужчины писал: «Рэндом Хаус» предложил аванс – двенадцать тысяч долларов, а продажа книги через клуб дело почти решенное. Идет?

Идет.

Мужчина уволился с бензоколонки и вместе с мальчиком пересек границу.

Лос-Сапатос, что означает «ботинки» (название, которое втайне бесконечно радовало мужчину) представлял собой небольшую деревеньку неподалеку от океана. Совершенно свободную от туристов. Тут не было ни хорошей дороги, ни вида на океан (для этого следовало проехать еще пять миль к западу), ни каких-либо исторических достопримечательностей. Вдобавок местная кантина кишела тараканами, а единственная шлюха была бабулей пятидесяти лет.

Когда Штаты остались позади, на их жизнь снизошел почти неземной покой. Самолеты над головой пролетали редко, автострады отсутствовали, и на сто миль окрест ни у кого не было электрических газонокосилок (может быть, никому просто не хотелось ими обзаводиться). У них был приемник, но и он рождал лишь ничего не значащий шум – все новости передавали по-испански. Мальчик уже нахватался отдельных слов, но для мужчины этот язык оставался абракадаброй – навсегда. Вся музыка, похоже, состояла из опер. По вечерам они иногда ловили монтерейскую станцию, передававшую поп-музыку, неистовую от акцентов Вулфмэна Джека, однако звук то появлялся, то замирал. Единственной машиной в пределах слышимости был нелепый старый рототиллер, принадлежащий местному фермеру. При подходящем ветре до их ушей, подобно беспокойному духу, долетал слабый, не ритмичный, рыгающий шум мотора. Воду они доставали из колодца вручную.

Раз или два в месяц (не всегда вместе) они посещали мессу в маленькой городской церквушке. Обряда не понимал ни один из них, но все равно они ходили. Иногда мужчина спохватывался, что задремывает в удушливой жаре от монотонного знакомого напева и голосов, облекающих этот напев в слова. Один раз в воскресенье мальчик вышел на шаткое заднее крыльцо, где мужчина начал работу над новой повестью и, запинаясь, сказал, что поговорил с местным священником о том, чтобы быть принятым в лоно церкви. Мужчина кивнул и спросил, хватит ли его испанского, чтобы принять наставления. Мальчик ответил: он думает, такой проблемы не будет.

Раз в неделю мужчина проделывал сорокапятимильную поездку за очередной портлендской газетой, которая всегда оказывалась устаревшей самое меньшее на неделю, а иногда – пожелтевшей от собачьей мочи. Через две недели после того, как мальчик сообщил ему о своих намерениях, мужчина наткнулся на художественный очерк о Салимовом Уделе и вермонтском городишке под названием Момсон. В очерке упоминалась фамилия высокого мужчины.

Газету – без особой надежды, что мальчик подберет ее – он оставил на видом месте. По ряду причин статья его встревожила. Похоже, в Салимовом Уделе еще не закончилось.

На следующий день мальчик пришел к нему с газетой, развернутой так, чтобы был виден заголовок: «В штате Мэн – город-призрак?»

– Я боюсь, – сказал он.

– Я тоже, – ответил высокий мужчина.

В ШТАТЕ МЭН – ГОРОД-ПРИЗРАК?

Джон Льюис, художественный редактор Иерусалимов Удел.

Иерусалимов Удел – небольшой городок к востоку от Камберленда, двадцатью милями севернее Портленда. В истории Америки это не первый город, который был поспешно покинут жителями и обезлюдел. Вероятно, и не последний, однако этот случай – один из самых странных. Города-призраки – частое явление на юго-западе Америки, где общины возле богатых золотых и серебряных жил вырастают буквально за ночь, чтобы потом, когда жила драгоценного металла истощится, почти так же быстро исчезнуть, оставляя необитаемые магазины, бары и гостиницы опустело гнить в заброшенной тишине.

В Новой Англии единственным собратом таинственно опустевшего Иерусалимова – или Салимова, как частенько называют его местные жители, Удела – можно на звать лишь небольшой вермонтский городок Момсон. За лето 1923 года Момсон полностью обезлюдел, покинутый всеми своими триста двенадцатью обитателями. В центре города до сих пор стоят дома и несколько небольших зданий делового характера, однако с того лета полувековой давности их так никто и не заселил. Кое-где мебель увезли, но почти во всех домах обстановка сохранилась, словно всех горожан средь бела дня унес сильный ветер. В одном доме полностью накрыт к ужину стол – вплоть до вазочки с давно увядшими цветами, стоящей в центре. В другом оказались откинуты одеяла в спальне второго этажа, словно кто-то собрался ложиться спать. В местном магазинчике на прилавке нашли сгнивший рулон хлопчатобумажной ткани, а в окошке кассового аппарата оказалась выбита стоимость: один доллар двадцать два цента. В ящике кассы нашли нетронутыми пять тысяч долларов.

Жители этого района любят потчевать туристов историей Момсона, намекая на то, что в городе водятся привидения – вот почему, по их мнению, он и пустует с тех пор. Более вероятной причиной кажется то, что Момсон расположен в богом забытом уголке штата, вдали от всех крупных дорог. Там нет ничего, что нельзя было бы найти в сотне других городков – кроме, конечно, секрета его внезапного запустения в духе «Марии-Селесты».

Почти то же можно сказать и про Салимов Удел.

По переписи населения семидесятого года в Салимовом Уделе насчитывалось 1319 жителей – за десять лет, прошедших с предыдущей переписи, прирост населения составил 67 человек. В этом привольно раскинувшемся уютном городке, который прежние обитатели фамильярно звали Удел, редко происходило что-либо примечательное. Единственное, о чем могли поговорить собравшиеся в парке или вокруг теплицы на сельскохозяйственном рынке Кроссена старожилы, это пожар пятьдесят первого года, когда небрежно брошенная спичка дала начало одному из крупнейших в истории штата лесных пожаров.

Если кому-то хотелось уйти на пенсию и без приключений коротать дни в не большом провинциальном городке, где каждый занят только собой, а самое крупное событие любой недели – распродажа благотворительной выпечки, лучше Удела было не найти. Что касается демографии, перепись семидесятого года показала тенденцию, знакомую и социологам, занимающимся проблемами деревни, и старо жилам любого мэнского городка: множество стариков, несколько бедняков и полным полно молодежи, которая с дипломами подмышкой покидает родные места с тем, чтобы никогда не возвращаться.

Но чуть меньше года тому назад в Салимовом Уделе стало твориться нечто необычное. Начали пропадать люди. Естественно, большую часть этих исчезновений нельзя назвать исчезновениями в полном смысле этого слова. Бывший констебль Удела, Паркинс Джиллеспи, проживает сейчас в Киттери со своей сестрой. Чарльз Джеймс, владелец бензоколонки, что стояла через улицу от аптеки, сейчас владеет ремонтной мастерской в соседнем Камберленде. Полина Диккенс переехала в Лос-Анжелес, а Рода Корлесс работает в Портленде, в миссии Святого Матфея. Список «не-пропавших» можно продолжать и продолжать.

В этих разысканных людях интригует их единодушное нежелание – или неспособность – рассказывать об Иерусалимовом Уделе и том, что же могло там произойти (если что-то вообще происходило). Паркинс Джиллеспи просто взглянул на нашего корреспондента, закурил и сказал: «Решил уехать, и все тут.» Чарльз Джеймс заявил, что покинул Удел поневоле, поскольку вместе с запустением города пришло в упадок и дело Джеймса. Полина Диккенс, многие годы проработавшая официанткой в кафе «Экселлент», так и не ответила на письмо нашего корреспондента. А мисс Корлесс вообще отказывается разговаривать про Салимов Удел.

Часть исчезновений можно объяснить, поработав головой и проведя небольшое исследование. Лоренс Крокетт, местный торговец недвижимостью, исчезнувший вместе с женой и дочерью, оставил после себя ряд сомнительных рискованных контрактов и договоров на продажу земли, включая продажу участка портлендской территории, на котором теперь строится Портлендский центр отдыха и торговли. Чета Макдугаллов, также числящаяся среди пропавших без вести, годом раньше лишилась крошечного сынишки, а значит, мало что могло удержать их в городке. Они могут оказаться где угодно. Прочие подпадают под эту же категорию. По словам шефа полиции штата, Питера Мак-Фи, «мы разослали запросы насчет великого множества жителей Салимова Удела, но люди пропадают не только в этом мэнском городке. Например, Ройс Макдугалл уехал, задолжав одному банку и двум финансовым компаниям… насколько я могу судить, он просто нечестный человек и решил смыться. В один прекрасный день – в этом ли году, в следующем ли – он воспользуется одной из тех кредитных карточек, что носит в бумажнике, и судебные исполнители возьмут его за глотку. В Америке пропавшие люди так же обычны, как пирог с вишнями. Мы живем в обществе, ориентированном на машины. Каждые два-три года люди собирают пожитки и переезжают. Иногда они забывают оставить свой будущий адрес. Особенно, если удирают, не заплатив долги.»

И все же, несмотря на трезвый практицизм слов капитана Мак-Фи, вопросы относительно Салимова Удела остаются без ответа. Исчез Генри Питри с женой и сыном, а ведь мистер Питри руководил страховой компанией «Благоразумный», и его вряд ли можно назвать злостным неплательщиком. В разряд не имеющих адреса по пали также: местный гробовщик, местный библиотекарь, местный парикмахер. Спи сок тревожит своей длиной.

В окрестных городках уже пошли шепотки и пересуды, а значит, дано начало легенде. Салимов Удел приобрел репутацию «города с привидениями». Время от времени сообщается о цветных огнях, нависших над рассекающей город пополам линией электропередач Центральной Мэнской энергокомпании и, если предположить, что жителей Удела забрали инопланетяне, никто смеяться не станет.

Были разговоры и о шабаше темных сил, устроенном молодежью, которая отслужила в городке черную мессу и, возможно, навлекла гнев Господень на тезку священнейшего из городов Святой земли. Иные, менее суеверного склада, припомнили молодых людей, которые «пропадали» в районе Хаустона (Техас) около трех лет назад и были потом обнаружены в жутких массовых захоронениях.

Если действительно приехать в Салимов Удел, разговоры начинают казаться менее дикими. Последней прекратила существование «Аптека и всякая всячина» Спенсера – ее двери закрылись в январе. Сельскохозяйственный магазин Кроссе на, магазин скобяных изделий, «Мебель» Барлоу-Стрейкера, кафе «Экселлент» и даже муниципалитет заколочены досками. Новая начальная школа пустует, так же, как и средняя, одна на три городка, построенная в Уделе в шестьдесят седьмом году. В ожидании результатов референдума в остальных городках школьного района, мебель и книги вывезли в Камберленд в качестве временных пособий, но, похоже, когда начнется новый учебный год, в Салимовом Уделе не пойдет в школу ни один ребенок. Там нет детей – лишь брошенные магазины и лавчонки, покинутые дома, заросшие газоны, пустынные улицы и дороги. Вот кого еще хотела бы разыскать полиция штата или получить от них весточку: Джон Гроггинс, пастор методистской церкви Иерусалимова Удела; отец Дональд Каллахэн, приходской священник церкви Святого Андрея; Мэйбл Уэртс, вдова, известная своей церковной и общественной деятельностью; Лестер и Хэрриет Дорхэм – чета, работавшая на ткацкопрядильной фабрике в Гэйтс, Ева Миллер, владелица местного пансиона…»

Спустя два месяца после появления статьи в газете, мальчика приняли в лоно церкви. Он впервые исповедовался – и исповедался во всем.

Деревенский священник оказался стариком с белыми волосами и лицом, покрытым сетью морщинок. Глаза с обгоревшего на солнце лица глядели с удивительной живостью и жадностью. Они были голубыми, очень ирландскими. Когда высокий мужчина подъехал к дому священника, тот сидел на крыльце и пил чай. Рядом стоял мужчина в городском костюме. Его волосы были разделены пробором и набриолинены так, что высокому мужчине вспомнились фотопортреты девяностых годов прошлого века. Человек этот чопорно сказал:

– Я – Хесус де ла рей Муньос. Отец Гракон попросил меня переводить, сам он английским не владеет. Моя семья очень обязана отцу Гракону, не стану упоминать, почему. Что касается дела, которое он желает обсудить, на уста мои ляжет печать. Вы согласны?

– Да. – Он пожал руку Муньосу, потом Гракону. Гракон что-то сказал по-испански и улыбнулся. У него оставалось только пять зубов, но улыбка вышла солнечной и радостной.

– Он спрашивает: хотите чашечку чая? Это зеленый чай. Очень прохладительный.

– Это было бы прелестно.

После обмена любезностями священник сказал:

– Мальчик не ваш сын.

– Нет.

– Его исповедь была странной. По сути дела, за все время, что я являюсь священнослужителем, более странной исповеди я не слышал.

– Меня это не удивляет.

– Он плакал, – продолжал отец Гракон, прихлебывая чай. – И плач этот шел из самого сердца, наводя ужас. Из тайников души его. Должен ли я задать вопрос, который родила в моем сердце эта исповедь?

– Нет, – бесстрастно ответил мужчина. – Нет. Он говорит правду.

Отец Гракон кивнул даже раньше, чем Муньос перевел, и его лицо посерьезнело. Он склонился вперед, зажал ладони между колен, и долго говорил. Муньос напряженно слушал, старательно сохраняя бесстрастное выражение лица. Когда священник замолчал, Муньос сказал:

– Он говорит, на свете случаются странные вещи. Сорок лет назад крестьянин из Эль-Граньонес принес ему ящерицу, которая кричала, как женщина. Он видел мужчину со стигмами – метками страстей Господа нашего, а в Страстную пятницу ладони и ступни этого человека кровоточили. Он говорит, это ужасная, темная вещь. Серьезная для вас с мальчиком. Особенно для мальчика. Это гложет его. Он говорит…

Гракон снова что-то коротко сказал.

– Он спрашивает, понимаете ли вы, что натворили в этом Новом Иерусалиме.

– Иерусалимовом Уделе, – поправил высокий мужчина. – Да. Понимаю.

Гракон опять что-то сказал.

– Он спрашивает, что вы намерены с этим делать?

Высокий мужчина очень медленно покачал головой.

– Не знаю.

Гракон сказал еще что-то.

– Он говорит, что будет молиться за вас.

Спустя неделю он, обливаясь потом, очнулся от кошмара и окликнул мальчика по имени.

– Я возвращаюсь, – сказал он.

Мальчик под загаром побледнел.

– Можешь поехать со мной? – спросил мужчина.

– Ты меня любишь?

– Да. Господи, да.

Мальчик начал всхлипывать, и высокий мужчина обнял его.

И все же сон к мужчине не шел. В тени таились лица, они, крутясь, вырастали над ним, словно заслоненные метелью, а когда ветер стукнул по крыше нависшей над ней веткой, высокий мужчина дернулся.

Иерусалимов Удел.

Он прикрыл глаза, положил на них ладони и все стало возвращаться. Он видел стеклянное пресс-папье – если встряхнуть такое, в нем поднимается крошечный снежный буран.

Салимов Удел…

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДОМ МАРСТЕНА *

…Ни один живой организм не способен длительное время вести разумное нормальное существование в условиях абсолютной реальности – по некоторым предположениям спят даже жаворонки и зеленые кузнечики. Хилл-Хаус – не обладающий рассудком – стоял на своих холмах сам по себе, скрывая внутри тьму. Он простоял восемьдесят лет и мог простоять еще восемьдесят. Внутри – прямые стены, аккуратно подогнанные кирпичи, твердые полы и разумно закрытые двери. К дереву и камню Хилл-Хаус навсегда прильнула тишина, а то, что там бродило,

бродило в одиночестве.

Ширли Джексон, «Привидения в Хилл-Хаус».

1. БЕН (1)

К тому времени, как Бен Мирс, направляясь по автостраде на север, миновал Портленд, в животе у него уже закололо от возбуждения и волнения, и нельзя сказать, чтобы ощущение было неприятным. Было пятое сентября семьдесят пятого года, и лето напоследок с удовольствием пустилось во все тяжкие. Деревья исходили зеленью, высокое небо было мягкого голубого цвета, а сразу за фолмутским городским шоссе Бен увидел двух мальчишек, которые шли по проселочной дороге параллельно автостраде с пристроенными на плечо на манер карабинов удочками.

Он съехал на другую полосу, сбавил скорость до допустимого на автостраде минимума и начал выискивать что-нибудь, что дало бы толчок воспоминаниям. Сначала ничего не попадалось, и он предостерег себя от почти неминуемого разочарования. Тебе тогда было семь. А значит, вода утекала под мост двадцать пять лет. Места меняются. Как люди.

В те дни четырехполосное шоссе N295 не существовало. Если вам хотелось попасть из Удела в Портленд, вы ехали по дороге N12 в Фолмут, а потом выбирались на дорогу N1. Да, жизнь на месте не стояла.

Кончай пороть чушь.

Однако остановиться было трудно. Трудно останавливаться, когда… Мимо Бена по полосе обгона проревел здоровенный мотоцикл с высоко поднятыми рукоятками руля. За рулем сидел парнишка в футболке, на заднем сиденье – девчонка в красном полотняном пиджаке и огромных солнечных очках с зеркальными стеклами. Они вклинились перед Беном чуть быстрее, чем следовало, и он отреагировал слишком бурно, обеими ногами надавив на тормоз, а обеими руками – на клаксон. Мотоцикл рванул вперед, выбрасывая из выхлопной трубы синий дым, а девчонка сунула за спину руку с торчащим средним пальцем.

Бен вернул прежнюю скорость. Хотелось курить. Руки легонько дрожали. Теперь мотоцикл почти исчез из вида – так быстро он двигался. Детки. Детишки, черт бы их побрал. В сознание Бена пытались протиснуться воспоминания – воспоминания более свежие. Он отогнал их. Он уже два года не садился на мото цикл. И не собирался садиться. Никогда.

Поодаль справа он заметил красную вспышку. Когда Бен пригляделся, в нем взорвалась радость узнавания. Далеко впереди, на другом краю заросшего клеве ром и тимофеевкой поля, поднимавшегося по склону, на холме стоял амбар – амбар с полукруглой, выкрашенной в белый цвет крышей. Даже с такого расстояния видно было, как блестит на солнце венчающий этот купол флюгер. Амбар был на этом месте тогда и по-прежнему стоял здесь сейчас. И выглядел точно так же. Может быть, несмотря ни на что, все будет хорошо. Потом амбар загородили деревья. Когда автострада пересекла границу Камберленда, Бену стало казаться, что он узнает все больше. Он проехал над Королевской рекой, где мальчишкой удил с друзьями треску и щурят. Мимо показавшейся на краткий миг из-за деревьев, мелькнувшей и пропавшей Камберленд-виллидж. Вдали – камберлендская водонапорная башня, сбоку – выписанный огромными буквами лозунг: «Сохраним Мэн зеленым». Тетя Синди всегда говорила, что пониже надо бы написать «Несите денежки!»

Первоначальные волнение и возбуждение росли, и Бен поехал быстрее, следя за дорожными знаками. Через пять миль впереди появился подмаргивающий, окруженный рефлекторами зеленый указатель: ДОРОГА N12 ИЕРУСАЛИМОВ УДЕЛ КАМБЕРЛЕНД, ОКРУГ КАМБЕРЛЕНД Внезапно на Бена нахлынула чернота, потушившая хорошее настроение, как песок – пламя. Этому он был подвержен с того самого черного дня (Бен попытался мысленно выговорить имя Миранды, и не позволил себе этого) и привык давать от пор, однако на сей раз тьма окутала его с обескураживающе свирепой силой.

Что же он делает – возвращается в город, где ребенком провел четыре года, и пытается вернуть нечто безвозвратно утерянное? Какое волшебство думает он возвратить прогулками по тем проселочным дорогам, что когда-то исходил еще мальчишкой и которые, возможно, уже расчищены от леса, выпрямлены, заасфальтированы и замусорены банками из-под выпитого туристами пива? Магия исчезла – и черная, и белая. Все ушло псу под хвост той ночью, когда мотоцикл потерял управление, а потом на дороге очутился желтый мебельный фургон, который все рос, рос… и крик Миранды – жены Бена – оборвался с внезапной окончательностью, когда…

Впереди справа показался выезд, и Бен на секунду задумался – не проехать ли мимо, дальше, в Чемберлен или Льюистон, чтобы остановиться там, пообедать, а уж потом развернуться и двинуться восвояси. Восвояси куда? Домой? Смешно. Если у него и есть дом, он тут. Тут, даже если он прожил в нем всего четыре года.

Он посигналил, сбавил ход ситроена и поехал вверх по склону. К вершине, где съезд с автострады вливался в дорогу N12, а та поближе к городу превращалась в Джойнтер-авеню. Бен поглядел на горизонт. То, что он там увидел, заставило его обеими ногами надавить на тормоз. Ситроен содрогнулся и замер.

К востоку полого поднимались деревья – в основном сосны и ели, у границ видимости они как бы втискивались в небо. Город отсюда виден не был. Только деревья и в отдалении, где эти деревья поднимались в небо, островерхая двускатная крыша дома Марстена.

Бен, зачарованный, не мог отвести от него глаз. На лице быстро, как в калейдоскопе, сменялись противоборствующие чувства.

– Все еще тут, – вслух пробормотал он. – Чтоб я провалился.

И опустил взгляд на руки. Они покрылись гусиной кожей.

Он нарочно проскочил город, заехал в Камберленд, а потом вернулся обратно в Салимов Удел с запада, по Бернс-роуд. Его изумило, как мало городок изменился. Несколько новых домов, которых Бен не помнил, прямо за городской чертой – забегаловка под названием «У Делла» да парочка недавно возникших гравийных карьеров. Немалое количество леса ушло на переработку. Однако старый жестяной знак, указывающий дорогу к городской свалке, оказался по-прежнему на месте, саму дорогу так и не замостили, и она пестрела выбоинами и старыми колеями, а сквозь просеку среди деревьев, по которой с северо-запада на юго-восток убегали вышки линии электропередачи Центральной Мэнской энергокомпании, виднелся Школьный холм. На своем месте была и ферма Гриффена, хотя гумно расширили. Бен задумался: интересно, тут по-прежнему разливают в бутылки и про дают свое молоко? Значок изображал улыбающуюся корову под фирменной надписью «Солнечное молоко с ферм Гриффена!» Бен улыбнулся. В доме тетушки Синди им было вылито на пшеничные хлопья немало этого молока.

Он свернул влево, на Брукс-роуд, миновал кованые железные ворота и низкую каменную ограду кладбища Хармони-Хилл, а потом съехал вниз по крутому склону и двинулся вверх по дальнему боку холма – боку, известному, как Марстен-Хилл.

У вершины окаймлявшие дорогу деревья расступились. Справа внизу стал виден собственно город – он впервые открылся взору Бена. Слева – дом Марстена. Бен вышел из машины.

Дом ничуть не изменился. Ни капельки.

Можно было подумать, что в последний раз Бен видел его вчера.

На дворе перед фасадом буйно разрослась высокая ведьмина трава. Она загораживала старые, покоробленные морозами плиты, которые вели к крыльцу. В траве распевали сверчки. Бен увидел, как, описывая странные параболы, скачут кузнечики.

Сам дом глядел вниз, на городок. Такой же огромный, нелепой планировки, оседающий и покосившийся. Беспорядочно заколоченные окна придавали ему тот зловещий вид, какой присущ всем старым домам, долго простоявшим пустыми. Непогода стерла краску, и дом приобрел однообразный серый цвет. Метели сорвали не одну чешуйку черепицы, а обильный снег отогнул книзу западный угол главной крыши, отчего дом казался сутулым и сгорбленным. Справа к столбику перил был приколочен облезлый знак: «Посторонним вход воспрещен».

Бен ощутил непреодолимое желание пройти по заросшей дорожке мимо сверчков и кузнечиков, которые брызнут у него из-под ног, взобраться на крыльцо, заглянуть в щели между кое-как приколоченными досками в коридор… или в гостиную. Может быть, подергать парадную дверь. И, если она незаперта, войти.

Он сглотнул и пристально посмотрел на дом, без малого загипнотизированный. Дом, в свою очередь, с безразличием идиота уставился на Бена.

Пройдешь по коридору, чувствуя запах сырой штукатурки и гниющих обоев, а за стенами будут скрестись мыши. Вокруг окажется развал, груды хлама, можно будет что-нибудь подобрать – хотя бы пресс-папье – и сунуть в карман. По том, в конце коридора, вместо того, чтобы пойти в кухню, ты сможешь повернуть налево и подняться по лестнице; под ногами заскрипит известковая пыль, которая годами сеялась с потолка. Ступенек там четырнадцать. Ровным счетом четырнадцать. Но верхняя была поменьше, несоразмерной, словно ее добавили только, чтобы избежать несчастливого числа. Наверху лестницы, на площадке, ты останавливаешься, глядя на закрытую дверь в конце коридора. Если пойти к ней, наблюдая словно откуда-то извне, как она приближается и растет, то можно про тянуть руку, положить ладонь на тусклую пятнистую серебряную ручку…

Бен повернул прочь от дома, со свистом выдыхая сухой, как солома, воздух. Еще не время. Позже – может быть, но не сейчас. Пока достаточно знать, что все это по-прежнему здесь. Оно поджидало его. Бен уперся ладонями в капот и поглядел на город. Там, внизу, можно выяснить, кто владелец дома Марстена и, может быть, снять этот дом. Кухня отлично подойдет для рабочего кабинета, а спать он сможет в гостиной. Но ходить наверх Бен себе не позволит.

Только, если иначе будет нельзя.

Он сел в машину, завел ее и поехал вниз с холма, в Иерусалимов Удел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю