Текст книги "Корабль, сокрытый в земле"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Да правда же.., не надо.

Эдди Паркер пропустил возражения мимо ушей. В шляпе уже покоились горсть монет и несколько долларовых банкнот. В свою очередь, Бивер опустил туда пару четвертаков.

– Слушайте, – надрывался Гарденер. – Я, конечно, очень ценю все это, но...

– Ну, ну, Бивер, – увещевал того Эдди, – не жадничай, Скрудж.

– Честное слово, у меня есть друзья в Портленде, я запросто могу им позвонить... Думаю, я забыл чековую книжку у одного приятеля в Фалмуте, сбивчиво втолковывал им Гарденер.

– Би-ивер-Скрудж, – принялась дразниться девица в шортах. Би-ивер-Скрудж, Би-ивер-Скрудж! – Остальные подхватили, и не унимались до тех пор пока Бивер, прыская и блестя глазами, доставал еще четвертак и Нью-йоркский лотерейный билет.

– Пожалуй, раскошелюсь, – важно заметил он, – а не то тебе придется нищенствовать. Музыканты и девица в шортах покатились со смеху. Смиренно глядя на Гарда, словно говоря: Видишь, с кем мне приходится иметь дело? Ты бы это выдержал? Бивер протянул ему шляпу, Гарду пришлось взять ее; иначе, мелочь просыпалась бы на пол.

– Честное слово, – Гард пытался всучить шляпу обратно, – я в полном порядке.

– Не совсем, – сказал Эдди Паркер. – Хватит препираться, говори дело.

– Полагаю, надо сказать спасибо. В данном случае, это единственно верное решение, – Кстати говоря, ты урвал не так уж много из наших доходов, – пояснил Эдди. – Тебе тут хватит на первый случай: купи себе поесть, ну и пару резиновых шлепанцев.

Девица открыла дверь фургона:

– Ну, бывай, – он не успел даже ответить, как она дружески чмокнула его своим ярким, влажным ртом. – Удачи тебе, недотепа.

– Выкручусь, не беспокойся, – в последний момент он благодарно обнял ее. Спасибо. Спасибо за все.

Гард стоял под усиливающимся дождем на обочине шоссе, провожая глазами фургон. Девица махала рукой. Серая лента шоссе уносила фургон все дальше и дальше... Гард еще раз махнул рукой, на тот случай, если они еще смотрят на него. По щекам текли слезы, смешиваясь с дождем.

3

Гард так и не воспользовался возможностью купить резиновые шлепанцы, но зато он добрался до Хэвена еще до темноты; хотя он собрал всю свою волю в кулак, он был не в силах добрести оставшиеся десять с небольшим миль до дома Бобби. По логике, автомобилисты должны охотнее подбирать пешеходов, мокнущих под дождем, но в жизни они предпочитают проезжать мимо. Да и кому нужен промокший незнакомец на чистом и сухом сиденье?

И все же напротив ветеринарной клиники Гарда подобрал один фермер, всю дорогу ругавший правительство. Он высадил его около китайского городка. Гард протопал еще пару миль, пытаясь голосовать; покуда он размышлял, действительно ли его ноги превратились в лед, или это только ему так кажется, дверца машины распахнулась перед ним.

Гарденер бросился в машину так быстро, как только мог. Затхлый запах овечьей шерсти и пота ударил ему в нос... Зато там было тепло.

– Спасибо.

– Не стоит, – отозвался водитель. – Меня зовут Фриман Мосс. – Гард благодарно пожал протянутую руку, прикинув, что даже не предполагал встретить такого человека в ближайшем будущем и при столь неблагоприятных обстоятельствах.

– Джим Гарденер. Еще раз спасибо.

– Пристегнитесь, – хмыкнул Фриман Мосс и дал газ. Они выехали на середину шоссе, набирая скорость. Гарденер довольно безразлично констатировал факт, что его трясет озноб. Затасканное выражение – зуб на зуб не попадает; только теперь Гард доподлинно постиг его смысл. Зубы клацали, выбивая чечетку.

Мосс притормозил на обочине:

– У вас свежемороженый вид, приятель. Кстати, есть полтермоса кофе, остался от обеда... Будете?

Гарденер с благодарностью согласился. Кофе был горячий, крепкий и щедро подслащенный. Он также не отказался от сигареты, предложенной водителем; и, хотя дым зверски щипал горло, Гард глубоко затягивался, не скрывая удовольствия. Принятые меры позволили ему слегка воспрянуть духом.

В четверть седьмого Мосс высадил Гарда прямо перед Хэвеном. Дождь прошел, и, мало-помалу, небо на западе прояснилось.

– Что ж, Бог сподобил нас увидеть еще один закат, – сказал Фриман Мосс. Я бы с удовольствием предложил вам что-нибудь обуть – обычно я вожу старую пару на заднем сиденье, но сегодня так лило, что я одел только резиновые сапоги.

– Спасибо, со мной все в порядке. Меньше чем в миле отсюда живет мой друг, – на самом деле до дома Бобби было еще три мили, но он сказал так, потому что Мосс и так сделал для него все, что мог. Гард обессилел, его лихорадило, одежда оставалась мокрой, даже после сорокапятиминутного пребывания в теплой, сухой машине.., однако, на сегодня с него хватит милосердных самаритян. А то, в своем теперешнем состоянии, он запросто свихнется.

– О'кей. Желаю удачи.

– Спасибо.

Он выбрался из машины и, покачиваясь, побрел.

Вот уже скрылся за горизонтом мистер Мосс в его доисторическом экипаже, а Гард все еще стоял на обочине, с промокшей сумкой в одной руке, босыми ногами, белыми, как храмовые лотосы Индии, в насквозь мокрой рубашке и брюках, уляпанных грязью; стоял и смотрел на указатель, сообщавший, где находится искомый дом. Роберт Фрост говаривал: "Дом – это место, где нас принимают, когда приходим мы". К счастью, он не упускает из виду, что дома-то у него нет. Самое худшее, "что можно сделать, это вообразить, что дом твоего друга – твой дом, особенно если этот друг – женщина, с которой, случалось, ты делил ложе.

Дома нет, нет и все тут: но, главное, он в Хэвене.

Он двинулся к дому Бобби.

4

Пятнадцать минут спустя, когда небо на западе окончательно прояснилось и заходящее солнце окрасило размокшую землю розоватыми лучами, случилось нечто потрясающее: пронесся целый вихрь музыки, громкой и отчетливой в голове Гарда.

Он стоял, созерцая мокрые леса и пашни, которым лучи заходящего солнца придавали нечто торжественное, наводя на мысль о закатах в библейском эпосе де Милля. Здесь, где начиналось девятое шоссе, открывался величественный и строгий в своей красоте вид на запад, напоминавший, в лучах вечернего солнца, пасторальные пейзажи Старой Англии... Все окружающее, омытое обильным дождем, блестело, переливалось яркими цветами, казалось наполненным особой значимостью и вселенским смыслом всего сущего, так незабываемо переданным на полотнах да Винчи. Гард с радостью подумал о том, что не совершил самоубийства – не потому, что это было бы опрометчивым шагом; и не из-за каких-то творческих планов, а просто потому, что в противном случае он упустил бы момент красоты и совершенства. Стоя босиком, обессиленный, больной, дрожащий от озноба, он по-детски непосредственно восторгался.

С последними лучами заката на землю словно спустились тишина и покой. Никаких признаков техники или промышленности. Кое-где виднеется жилье: большие красные амбары около белых фермерских домиков, вспаханные поля, может быть, одна-две машины; и все. Свет. Это свет так действует на него. Необыкновенно умиротворяющий, старый, как мир, и насыщенный солнечный свет лился почти горизонтально через застывшие без движения облака, словно говоря о том, что этот длинный, утомительный и полный переживаний день подходит к концу. Этот древний свет, казалось, отрицал само Время, и Гарденер ожидал, что услышит звуки рога, объявляющие: "Все созваны". Затем лай собак, лошадиное ржание, и в этот момент музыка, современная дребезжащая музыка, волной пронеслась в его голове, сметая все мысли. Его руки сжали виски, стараясь отогнать это наваждение. Какофония длилась около пяти секунд, ну, может быть, секунд десять, и то, что он услышал потом, было вполне узнаваемо: доктор Хук напевал "Детка выводит мотив".

Напев негромкий, но достаточно ясный – как если бы он слушал маленький транзистор вроде тех, которые обычно брали на пляж, до того как панк-рок группы типа "Вокмен" и "Гетто-Бластеры" заполонили весь мир. Мотив приходил не извне, а так, словно он раздавался в голове Гарда.., примерно там, где врачи заделали дыру в черепе металлической пластинкой.

Королева птиц ночных

И поет во тьме ночной,

В песне смысл особый скрыт,

В ней молчание звучит,

Ну, а детка все выводит

Свой мотивчик голубой.

Звуки доносились с почти нереальной отчетливостью. Это случалось и раньше. Однажды, в его голове заиграла музыка после того, как его дернуло током – а не был ли он тогда пьян? Дорогой мой, разве собаки писают в пожарный шланг?

Он сделал вывод, что подобные музыкальные феномены не были галлюцинациями в прямом смысле слова – люди ведь принимают радиоволны посредством зубных пломб, металлических оправ своих очков... В 1957 году одно семейство из Шарлотты, Южная Каролина, принимало трансляции классической музыки, передаваемой радиостанцией во Флориде. Это продолжалось неделю-полторы. Сначала звуки исходили от стеклянного кувшина в ванной комнате. Затем все стеклянные емкости в доме зазвучали на разные лады. До того, как все это закончилось, их дом наполнился симфониями, звучащими из стеклянной посуды. Так они без перерыва слушали Баха или Бетховена; музыка прерывалась только сообщениями точного времени. В конце концов десятки скрипок взяли долгую высокую ноту, и вся стеклянная посуда в доме потрескалась; на этом феномен прекратился.

Так что, Гарденер знал, что он не единственный, следовательно, он не сумасшедший – однако, все это несколько давит на нервы, правда, музыка не звучит так оглушительно, как в тот раз.

Песенка доктора Хука прекратилась так же быстро, как и началась. Гарденер терпеливо ждал, не возобновиться ли она. Нет. Вместо этого еще громче и настойчивее, чем раньше, раздавалось снова и снова: "Бобби в беде!"

Он отвел глаза от заманчивого ландшафта и зашагал по девятой дороге. Хотя он выбился из сил и его лихорадило, он шагал очень быстро – потом перешел на бег.

5

Когда Гард добрался до Бобби, было уже полвосьмого. Гард, задыхаясь, свернул с дороги; его раскрасневшееся лицо носило все признаки лихорадки. Дверь была слегка приоткрыта: и Бобби, и почтальон Полсон специально оставляли ее полуоткрытой, чтобы не открывать и закрывать дверь за Питером. В нескольких шагах припаркован голубой пикап Бобби. Откидной верх был поднят, чтобы дождь не залил сиденья. А вот и сам дом; свет горит в восточном окошке, у которого Бобби обычно сидит в качалке с книжкой.

Все выглядело вполне безмятежно; ничего тревожного. Лет пять назад – даже три года назад – Питер ознаменовывал приезд бы любого незнакомца громким лаем, но теперь Питер состарился. Черт возьми, они все не молодеют.

Стоя напротив спокойного, уютного домика и умиротворенный пасторальной прелестью заката, Гарденер предположил, что сам же выдумал все опасности, грозящие Бобби. А может быть, настроение зависти от обстановки. Конечно же, нет ничего тревожного. Чувствуется, что перед ним жилье человека, находящегося в согласии с собой. Который, может быть, не пытается перевернуть мир, а делает свое дело. Дом рассудительной, относительно счастливой женщины. Похоже, в этом доме не бушуют страсти.

И все же что-то не так.

Он замер на месте, вглядываясь в сумерки.

(Но я ведь не чужак, а друг Бобби... Разве нет?)

Внезапно мороз пробежал по коже: бежать.

Взобраться на холм, и по дороге – куда глаза глядят. Потом он усомнился, что же он, собственно, рассчитывал увидеть; вполне возможно, беда именно в доме, что-то случилось с самой Бобби...

(Томминокеры, Гард, кажется, это связано с ними)

Его передернуло.

(Нынче ночью, верь не верь, Томминокер, Томминокер стукнул Бобби в дверь. Я хотел бы выйти)

Прекрати.

(но я не смею. Гард боится их там, за закрытой дверью)

Он облизал губы, пытаясь убедить себя, что в горле пересохло именно от лихорадки.

Берегись, Гард! Кровь на луне!

Страх все усиливался, и если бы не намерение спасти Бобби – своего единственного друга, – он бы бросился отсюда бегом. Ферма выглядела такой мирной и уютной, свет, льющийся из окошка, манил внутрь, все выглядело так хорошо.., если бы не стены и стекла, асфальт шоссе и даже сам воздух не источали ужас и опасность... Казалось, они уговаривали его бежать, предупреждали, что что-то страшное происходит внутри дома, очень страшное, возможно, даже злобное и смертельно опасное.

(Томминокеры).

Но ведь и Бобби там. Неужто он прошагал весь этот путь, через грязь, дождь, усталость, чтобы убежать с порога? Плевать на весь этот бред! И Гард на цыпочках двинулся к дому.

Когда входная дверь открылась, сердце Гарда чуть не выскочило из груди; он подумал: это, должно быть, один из них, Томминокер; сейчас набросится на меня, втащит в дом и загрызет! Он чуть было не закричал.

Силуэт, появившийся в дверях, был слишком уж тонок, чтобы принадлежать Бобби Андерсон, которая никогда не была костлявой, она была вполне округлой, там, где это требовалось. Но дрожащий голос несомненно принадлежал Бобби... Гарденер слегка успокоился, потому что Бобби, казалось, была еще более напугана, чем он.

– Кто это? Кто здесь?

– Это я, Гард, Бобби. Долгая пауза. Недоверчиво:

– Гард? Это правда ты?

– Я, я, – он бросился к ней, спотыкаясь о гравий. Он задал вопрос, давно вертевшийся на языке, вопрос, из-за которого он не свел счеты с жизнью:

– Бобби, с тобой все в порядке?

У нее перехватило горло, и Гард не мог ее толком разглядеть (густая тень окутывала крыльцо). Ему бросилось в глаза отсутствие Питера.

– Более-менее, – отозвалась Бобби, несмотря на то, что она невероятно похудела и голос дрожал от страха.

Она сошла по ступенькам, и тут-то Гард смог рассмотреть ее. С первого взгляда было заметно, что она похудела буквально вдвое. Это потрясло Гарда; дурные предчувствия снова зашевелились в нем.

Стоящая перед ним Бобби была несомненно рада ему. Но... Джинсы и рубашка висели на ней, как на вешалке; лицо осунулось, появились темные тени вокруг глаз; лоб стал больше, кожа побледнела и потеряла упругость. Ее непокорные волосы уныло висели вдоль щек и липли к шее, как мокрые водоросли. Рубашка застегнута не на те пуговицы. Молния на джинсах разошлась наполовину. Похоже, она давно не мылась.., словно, если бы с ней случился провал памяти, и она забывала делать самые привычные вещи.

Внезапно в памяти Гарда всплыл портрет Карин Карпентер, сделанный незадолго до ее смерти, вызванной нервным истощением. Похоже на женщину, которая должна была уже умереть, но все еще жива, женщину с широкой улыбкой и безумными глазами. Именно так Бобби и выглядела.

Кажется, она потеряла не менее двадцати фунтов – похоже, что больше ей терять нечего: она и так чудом держалась на ногах; впрочем, Гард предположил даже, что все тридцать фунтов, судя по тому, как она выглядит.

Она дошла до предельного истощения. Ее глаза, подобно глазам бедной потерянной женщины с магазинной обертки, стали огромными и блестящими, а ее улыбка казалась лишенной смысла.

– Замечательно, – произнес грязный, покачивающийся скелет;

Гард снова услышал дрожь в ее голосе – не от страха, а от истощения. Подумать только, ты приехал. Я рада!

– Бобби... Бобби, Боже милосердный, что с тобой... Бобби подала ему руку. Гард увидел тонкую, полупрозрачную, костлявую кисть, дрожащую на весу.

– Я значительно продвинулась вперед, – произнесла Бобби прерывающимся голосом. – Боже, как много я сделала, но пойдем туда, пойдем, ты посмотришь.

– Бобби в чем...

– Со мной все в порядке, – твердила Бобби, пока не рухнула Гарду на руки в полуобморочном состоянии. Она пыталась сказать что-то еще, но только беззвучно шевелила губами. Поддерживая ее, он заметил, какой плоской и дряблой стала ее грудь.

Гард взял ее на руки, удивляясь, до чего же она стала легкой. Да, она потеряла, по меньшей мере, тридцать фунтов. Невероятно, но, к сожалению, так оно и есть. В голове шевельнулась невероятная догадка: это вовсе не Бобби. Это я сам. Дошел до предела.

Неся ее на руках, он осторожно поднялся по ступенькам и вошел в дом.

Глава 8

МЕТАМОРФОЗЫ

1

Он уложил Бобби на кушетку и бросился к телефону. Он снял трубку, набрал ноль и попросил телефонистку соединить с ближайшим реанимационным отделением. Бобби нужно доставить в клинику Дерри, и прямо сейчас. Обморок, как предполагал Гарденер (хотя, по правде сказать, он был слишком утомлен и испуган, чтобы соображать). Что-то вроде нервного срыва. Кажется, Бобби не из тех, с кем это может случиться, но это так.

Бобби что-то проговорила. Сначала Гарденер не понял; ведь ее голос был не громче шепота.

– Что Бобби?

– Не надо звонить, – повторила Бобби. Она немного набралась сил за это время, но это маленькое усилие утомило ее. На бледном словно восковом лице горели, как в лихорадке, щеки, глаза стали яркими и блестящими, как драгоценные камни – голубые бриллианты или сапфиры. – Нет... Гард, никому!

Она снова рухнула на кушетку. Гарденер повесил трубку и подошел к ней, совсем сбитый с толку. Одно ясно – Бобби нужен врач, и Гард его вызовет.., но, именно сейчас, ее возбуждение казалось ему наиболее важным.

– Я здесь, с тобой, – сказал он, беря ее за руку, – если это тебя волнует. Ты тоже со мной Бог знает сколько возилась. Андерсон покачала головой.

– Просто мне надо поспать, – прошептала она. – Поспать.., и поесть завтра утром. Отоспаться. Не спала.., три дня. Может, четыре...

Гарденер уставился на нее, не зная, что и думать. Он вспомнил как Бобби выглядит: нет повода сомневаться в ее словах.

– Что с тобой стряслось?

И почему? – добавил он про себя. – Снотворное? Колеса? Он отбросил это предположение. Несомненно, Бобби могла без колебаний воспользоваться ими, если бы сочла нужным, но Гарденер прикинул, что даже после трех-четырехдневного голодания человек не тощает на тридцать фунтов. Итак, в последний раз они виделись три недели назад...

– Нет-нет, – сказала Бобби, – никаких наркотиков. Глаза широко раскрыты и блестят. В уголке рта выступила слюна, и она судорожно глотнула. Внезапно Гарденеру показалось, что он уже где-то видел такое же выражение лица... Тоща оно слегка напугало его. Выражение лица точь-в-точь как у Энн. Состарившееся и беспомощное. Когда Бобби закрыла глаза, он отметил, как покраснели ее веки признак полного истощения. Затем она снова открыла глаза и стала прежней Бобби.., только совершенно беспомощной.

– Я тут собирался вызвать врача, – сказал Гард, потянувшись к телефону. Ты ужасно выглядишь, Бо.

Тонкая, костлявая рука Бобби вцепилась в его запястье. Она сжала его руку с удивительной силой. Он присмотрелся к Бобби, и хотя она до сих пор выглядела ужасно истощенной и смертельно усталой, но лихорадочный блеск вернулся в ее глаза. Взгляд снова стал пристальным, ясным и разумным.

– Если ты позвонишь кому-нибудь, – проговорила она почти обычным, только слегка дрожащим голосом, – наша дружба на этом закончится, Гард. Я сдержу свое слово. Вызывай скорую помощь, клинику Дерри или хотя бы старого доктора Ворвика из города, и это будет концом наших отношений. Ты больше никогда не переступишь порог моего дома. Эта дверь закроется для тебя.

Гард уставился на Бобби с недоумением и ужасом. В какой-то момент он предположил, что она тронулась умом, он с радостью с этим согласился бы.., но она была в здравом уме.

– Бобби, ты... Ты понимаешь, что говоришь?

Она понимала вполне; в этом то и был весь ужас. Она угрожала прекратить их дружбу, если Гарденер не сделает так, как она хочет, она впервые прибегала к такому способу давления на него. Что-то новое появилось в глазах Бобби Андерсон: кажется, сознание того, что их дружба – последнее, что представляет для него ценность в этой жизни.

Изменится ли что-нибудь, если я скажу тебе, как сильно ты стала похожа на свою сестру, Бобби?

Нет, – по ее лицу он видел, что уже ничто не способно изменить ее мнение.

– Ты не представляешь, как плохо ты выглядишь, – закончил он.

– Да, – согласилась Бобби, и тень улыбки показалась на ее губах. – Хотя, могу предположить, поверь уж мне. Твое лицо.., лучше любого зеркала. Но, Гард, сон это все, что мне нужно. Сон и...

Глаза снова закрылись, но Бобби приподняла веки с видимым усилием.

– Завтрак, – договорила она, – сон и завтрак.

– Бобби, это далеко не все, что тебе нужно.

– Нет, все, – ее рука не выпускала запястье Гарденера, теперь она снова сжалась. – А еще, мне нужен ты. Слышишь? Я тебя звала...

– Да, – неловко подтвердил Гарденер, – я догадывался.

– Гард... – голос Бобби прервался. В голове у Гарденера все перемешалось. Бобби нужна медицинская помощь.., но она сказала, что на этом кончится их дружба...

Она мягко прикоснулась губами к его грязной ладони. Он просто растерялся и уставился вопросительно в ее огромные глаза. Лихорадочный блеск исчез; теперь в них появилось умоляющее выражение.

– Подожди до завтра, – попросила Бобби, – если я к утру не поправлюсь.., мне станет значительно лучше. Так ведь?

– Бобби...

– Хорошо? – она сжала его руку, требуя согласия.

– Ну.., я подумаю...

– Обещай.

– Обещаю.

Может быть, – мысленно добавил Гарденер. – Только если ты вскочишь на ноги и пустишься вскачь. Только если я встану ночью посмотреть на тебя и увижу, что твои губы яркие, как будто ты ела чернику. Если только ты снова будешь на ногах.

Глупо. Рискованно, трусливо.., но мир вообще держится на глупостях. Он вырвался из безжалостного черного урагана, убеждавшего его, что покончить с собой – наилучший выход из того тупика, куда завели его слабость и ничтожность, и уверявшего, что слабость и ничтожность совершенно не свойственны другим людям. Он уже было поддался этому; поверил, что так оно и есть. Еще один шаг – и он бы оказался в темной, холодной воде. Его спасло убеждение, что Бобби в беде (Я звала тебя, и ты слышал, правда?), и теперь он здесь. А теперь, дамы и господа, казалось, он слышит голос Аллена Лиддена, с его характерной интонацией ведущего конкурсов и викторин, самый сложный вопрос. Десять очков, если сможете ответить, почему Джима Гарденера так беспокоит угроза Бобби Андерсон прекратить их дружбу, если Гарденер сам решился покончить жизнь самоубийством? Почему? Никто не знает? Да, удивительно! Впрочем, я тоже не знаю!

– Хорошо, – сказала Бобби. – Большое спасибо. То возбуждение, которое, казалось, зажгло ее изнутри еще минуту назад, сменилось утомлением. Правда, дыхание участилось, и на щеках проступил румянец. По крайней мере, обещание хоть чего-нибудь да стоило.

– Спи, Бобби, – он внимательно следил за всеми переменами в ней. Он очень устал, но можно ведь взбодриться кофе (надо бы сделать пару чашек из запасов Бобби; у нее где-то есть – она угощала его несколько раз, когда он заходил в гости). Теперь он дежурит у постели Бобби. А сколько ночей она провела, присматривая за ним... – Теперь спи, – он мягко высвободил запястье из ее пальцев.

Она медленно подняла веки. Улыбнулась, да так сладостно, что он как бы снова влюбился в нее. Да, она имела над ним определенную власть.

– Совсем.., как в старые добрые времена, Гард.

– Да, Бобби. Как в старые добрые времена.

– Люблю тебя.

– И я тебя тоже. Спи.

Она глубоко вздохнула. Гард целых пять минут не мог отойти от нее, любуясь этой улыбкой мадонны; наконец, он решил, что она спит. Однако Бобби снова подняла веки.

– Невероятно, – прошептала она.

– Что? – Гарденер подался вперед. Он сомневался, правильно ли он расслышал.

– То, что оно.., то, что оно может делать.., то, что оно еще сделает...

Она разговаривает во сне, решил Гарденер, однако встревожился. Властное выражение снова появилось на ее лице. Вернее, не на самом лице, а где-то внутри нее, где-то под кожей.

– Ты должен найти это... Думаю, это как раз для тебя...

– Найти что?

– Посмотри в саду, – ее голос прерывался, – ты заметишь. Мы закончим копать вместе. Увидишь, это решит.., все проблемы... Гарденер склонился над ней:

– Что именно, Бобби?

– Сам увидишь, – повторила Бобби и заснула, едва договорив до конца.

2

Гарденер снова двинулся к телефону. Занято. Он попробовал снова, но на полпути передумал; вместо этого он подошел к креслу-качалке. Сначала надо бы осмотреться, подумал он. Осмотреться и попробовать решить, что надо делать и что все это значит.

Сглотнув, он почувствовал боль в горле. Его лихорадило, и, как он подозревал, болезнь уже делала свое дело. Это было уже не просто недомогание; он просто валился с ног.

Невероятно.., что это.., что оно может сделать...

Он сидел в кресле и размышлял. Надо бы выпить горячего крепкого кофе и принять полдюжины таблеток аспирина. Собьет температуру, на какое-то время снимет озноб и головную боль. Может быть, перестанет клонить в сон.

...Что оно еще сделает...

Гард закрыл глаза, пытаясь разобраться в своих мыслях. Надо собраться с мыслями, вот только бы не заснуть; ему, впрочем, никогда не удавалось заснуть сидя... Сейчас самое время появиться Питеру; пришел бы посмотреть на старого приятеля; как правило, пес вскакивал к Гарду на колени и лизал руки и лицо. Так было всегда. Питер никогда не изменял своим привычкам. Будь я проклят, если засну. Только пять минут, не больше. Нет вреда – нет вины...

Ты должен найти это. Думаю, это как раз для тебя, Гард...

Почти сразу дремота Гарденера перешла в сон, глубокий, как обморок.

3

Шшшшшшшшшш...

Он не спускал глаз со своих лыж: две узкие прямые полоски коричневого дерева скользнули по лыжне; огромная скорость, с которой он несся по снегу, почти загипнотизировала его. Он даже не осознавал, что впал в самогипноз, пока голос, прозвучавший слева, не сказал:

– Есть все-таки одна вещь, которую ты, ублюдок, никогда не удосуживался напомнить твоим дерьмовым коммунистам на антиядерных митингах: за все тридцать лет мирного развития атомной промышленности не было ни одного прокола.

На Теде был свитер грубой вязки и поношенные джинсы. Зависть берет, когда смотришь, как непринужденно и легко он скользит на лыжах. Гарденер, напротив, еле ковылял.

– Сейчас врежешься, – сказал голос справа. Гард оглянулся и увидел Трептрепла. Трептрепл, похоже, начинал разлагаться. Его жирная физиономия, всегда багровевшая от выпивки к концу застолья, теперь обрела оттенок желтовато-серых занавесок, висящих на грязном окне. Мясо начинало отделяться от костей, обвисать; кожа потрескалась. Трептрепл отдавал себе отчет, какое жуткое впечатление он производил на Гарденера. Затронутые тлением губы расползлись в улыбке.

– Так вот, – сказал он, – я, между прочим, умер. И умер, действительно, от сердечного приступа. Несварение здесь ни при чем; желчный пузырь – тоже. Меня прихватило минут через пять после твоего ухода. Вызвали скорую, и санитарам кое-как удалось снова запустить мое сердце. Правда, я все равно отдал концы по дороге в клинику.

Его улыбка стала чем-то напоминать широко раскрытый рот дохлой форели, валяющейся на берегу отравленного озера.

– Я умер, ожидая светофора на Сторроу Драйв, – пояснил Трептрепл.

– Нет, – прошептал Гарденер. Это... Это как раз то, чего он всегда боялся. Вот он – заключительный неотвратимый результат пьянства.

– Да, – настаивал покойник, в то время как они неслись вниз по холму, стремительно приближаясь к деревьям. – Я позвал тебя в гости, напоил и накормил, а ты отплатил за это, убив меня в пьяном споре.

– Пожалуйста.., я...

– Что ты? Что ты? – раздалось слева. Пестрые олени на свитере Теда исчезли. Вместо них появились желтые символы – предупреждение о радиоактивном заражении. – Ты ничто, вот что ты! Интересно, что же думают ваши современные луддиты о том, куда деваются все радиоактивные выбросы?

– Ты меня убил, – бубнил Трепл справа, – но ты за все заплатишь. Ты врежешься и разобьешься, Гарденер.

– Ты думаешь, что мы это подцепили в стране Оз? – застонал Тед. Внезапно мокнущие язвы покрыли его лицо. Губы растрескались, вспухли и начали гноиться. Один глаз затянула молочная пленка катаракты. С нарастающим ужасом Гарденер замечал все симптомы последней стадии лучевой болезни.

Желтый рисунок на свитере Теда почернел.

– Ты разобьешься, можешь мне поверить, – угрожал Трептрепл, – разобьешься насмерть.

Гарденер закричал от ужаса; закричал совсем как тогда, когда стрелял в свою жену. Незабываемый оглушительный выстрел... Затем он видел, как Нора медленно заваливается на разделочный столик, прижимая руку к щеке, жестом, выражающим крайнее удивление.

– Бог мой! Я никогда!.. – кровь хлынула сквозь пальцы; тогда-то он сделал отчаянную попытку убедить себя, что это всего лишь кетчуп. – Успокойся, это просто кетчуп. Потом он истошно завопил, так же, как и сейчас.

– Если уж мы затронули эту тему, твоя ответственность за все содеянное закончится на склоне этого холма; помнишь, где ты катался, – кожа на лице Теда трескалась и отваливалась. Волосы выпадали в считанные секунды. Постепенно рот расходился в такой же, как у Трепла, оскал. Теперь, когда ужас дошел до предела, Гарденер заметил, что его лыжи несутся по склону независимо от его желания.

– Ты же знаешь, что тебе не остановить нас. Это никому не удавалось; и не удастся. Как видишь, ядерное оружие тоже вышло из-под контроля. Еще давно.., да, где-то с 1939-го, если я не запамятовал. Мы достигли критического объема к 1965-му. Процесс пошел. Скоро все взорвется.

– Нет... Нет...

– Ты высоко поднялся, но чем выше поднимаешься, тем больнее падать, поучал Трепл. – Убийство того, кто тебя принял в своем доме, – худшее из убийств. И теперь ты разобьешься... Разобьешься!..

Как это верно! Он пытается свернуть, но лыжи упрямо несутся к деревьям. Теперь он снова увидел старую корявую сосну. Тед и Трептрепл исчезли; его осенило: а что если они и есть Томминокеры, Бобби?

Перед его глазами снова оказалась красная полоска, пересекающая шершавую кору.., все ближе, ближе. Он беспомощно несется прямо к дереву.., мало-помалу он осознает, что дерево оживает и стремится поглотить его. Остальные деревья, казалось, расступались перед ним, давая дорогу; теперь красная полоска превращалась в контур губной помады, окаймляющий черную, бездонную, гнилую пасть; казалось, он слышал, как завывает ветер, там – внутри, и

4

в этот самый момент он не проснулся, как того следовало ожидать – принято считать, что даже наиболее невероятные сны воспринимаются как реальность, они имеют даже свою потустороннюю логику; однако этот сон был нереален, не мог быть реальным. Просто, на его место пришел другой сон. Так часто случается.

На сей раз ему снилась его старая лыжная передряга – второй раз за день, можете себе представить? Только на этот раз, дерево, в которое он должен был врезаться, превратилось в огромную пасть, намеревавшуюся поглотить его. Он проснулся в старом кресле-качалке, слишком измученный, чтобы заметить, что его горло настолько воспалилось, что, казалось, его натерли наждаком.

Гарденер вспомнил: "Вроде бы я собирался сварить кофе и принять аспирин. Почему я не сделал это?" Он хотел встать, но тут Бобби открыла глаза. Должно быть, он еще спит, иначе чем же объяснить зеленоватое свечение, льющееся из глаз Бобби. Гарду вспомнились рентгеновские лучи, исходящие из глаз Супермена в комиксах. Однако свет, льющийся из ее глаз, напоминал зеленоватые болотные огоньки; обычно так светятся светляки в гнилушках... Что-то не так, слишком уж похоже на огни Святого Эльма, возникающие на мачтах в жаркие, влажные ночи.