Текст книги "Корабль, сокрытый в земле"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

В данный момент это хуже всего.

Как же это могло стрястись с Норой?

Так или иначе. Тогда его рассудок был слишком затуманен, чтобы пытаться восстановить покрытые мраком события.

Гарденер смотрел на волны, мягко подбирающиеся к его ногам, словно пытаясь взобраться к нему на колени. Волны, схлынув, оголяли извивающиеся зеленоватые водоросли.., где-то поодаль ныряли проворные казарки. Да нет, это не водоросли. Зеленая слизь, что-то вроде сопель.

Убили свою жену... Хорошее дельце, а?

Гарденер зажмурился от внезапно нахлынувшей боли, затем снова открыл глаза.

"Прыгни, – нашептывал ему мягкий голос. – Я полагаю, с тебя уже хватит этих мытарств, так ведь? Глубина так заманчива... Сделай этот шаг. Только, чтобы переждать и возродиться, когда Великое Колесо Кармы сделает следующий оборот.., или еще один, если я обречен провести следующее воплощение в качестве удобрения или чего-то вроде колорадского жука. Взвесь свои шансы, Гард. Прыгай. В твоем теперешнем состоянии обе ноги сведет, и ты мигом пойдешь ко дну. Между прочим, на дне, в иле и водорослях, так мягко, покойно. Так что, давай, прыгай".

Он подошел к краю скалы, глядя в зеленоватую глубокую воду. Только один шаг, и дело сделано. И он сделает этот шаг. Уже почти...

Нет, не сейчас. Сначала хорошо бы поговорить с Бобби.

Та часть его сознания, в которой еще осталось желание жить, ухватилась за эту мысль. Бобби. Бобби была единственным светлым и цельным воспоминанием его прошедшей жизни. Сейчас где-нибудь она пишет свои вестерны, да храни ее Бог; такая же рассудительная, как всегда; и все еще его друг, уже не любовница... Его последний ДРУГ.

Хочешь поговорить сначала с Бобби, да?

Для чего? Чтобы взвалить на нее свой крест? Богу ведомо, что ты слишком устал... Несомненно, ты уже доставил ей достаточно неприятностей. Избавь ее от этого. Прыгай и не отравляй окружающий мир.

Он подался вперед и почти последовал коварному совету. Та его часть, что еще цеплялась за жизнь, похоже, не находила аргументов против самоубийства. Можно сказать, что он оставался трезвенником, более или менее, все последние три года, с тех пор, как его и Бобби арестовали в Сибруке в 1985 году. Слабый аргумент. Если не считать Бобби, то он полностью одинок. Постоянный разлад в его сознании, даже когда он трезвый, а мысли настойчиво обращаются к АЭС. Он осознал свое место в мире, и гнев перешел в одержимость.., но осознание еще не есть возрождение. Его поэзия вырождалась. Его мозг разрушался. И, что хуже всего, когда он трезвый, ему хочется напиться. Это именно то, что всегда подавляет. Я все равно что падающая бомба, которая взорвется, достигнув земли. Вопрос времени.

Ну хорошо. Хорошо. Он закрыл глаза и приготовился прыгнуть. В этот самый момент неожиданное озарение посетило его; интуиция, граничащая с ясновидением. Он почувствовал, что Бобби нуждается в его помощи больше, чем когда-либо. Она действительно в беде. Кажется, влипла во что-то серьезное.

Гарденер открыл глаза и осмотрелся, как человек, приходящий в себя после глубокого обморока. Надо бы разыскать телефон и позвонить ей. Он сказал бы: "Привет, Бобби, у меня был очередной срыв". И уж, конечно, не заявил бы: "Я не знаю, где я Бобби, но здесь нет никого, кто бы остановил меня". И еще бы спросил: "А как у тебя дела, Бобби?" И она бы ответила, что все как нельзя лучше. Она живет полной жизнью и имеет все, что хочет.., а между прочим, Гард, с тобой все в порядке? Гард ответит ей, что все прекрасно, он подбирает интересный материал для книги, собирается по пути заехать в Вермонт, повидать друзей.., все это приятно разнообразит его жизнь. Затем он вернется к своему волнорезу и прыгнет в море. На полном серьезе; обыкновенный неудачник посреди мертвой зоны, которая только кажется вполне пригодной для жизни. В конце концов он сам выбрал свой путь и знает, как его завершить. Океан существует десятки и сотни миллионов лет; так что пять минут он сможет подождать.

Только не перекладывай свои беды на ее плечи, слышишь? Обещай, Гард. Не пытайся вернуться к прошлому и не хнычь. Ты ведь считаешь себя ее другом, а не мужским вариантом ее слезливой сестрицы. Никакого нытья.

Он давал себе много, очень много обещаний, и, видит Бог, тысячи из них сам же нарушал. Но это уж он сдержит.

Гарденер неуклюже вскарабкался не вершину волнореза. Крутая и скользкая, она была действительно подходящим местом для сведения счетов с жизнью. Апатично оглядываясь по сторонам, он искал свою старую заслуженную коричневую сумку, сопровождавшую его во всех странствиях, предполагая, что она могла завалиться между камней. Сумки нигде не было. Старая, добрая сумка, замызганная и покоробившаяся, вмещала весь джентльменский набор: белье, зубную щетку, кусок мыла в пластмассовой мыльнице, связки консервных ножей (они всегда забавляли Бобби; время от времени она пользовалась ими), счет на двадцать долларов на самом дне.., и, конечно, все его неопубликованные стихи. Жаль, если все это пропадет, впрочем, ему-то это уже не пригодится...

Особенно стихи. Все то, что было им написано за последние два года под остроумным и метким названием "Радиационный цикл", было предложено пяти редакторам подряд, и отвергнуто всеми пятью. Один из безымянных редакторов нацарапал: "Поэзия и политика редко соприкасаются; поэзия и пропаганда никогда". Это маленькое поучение совершенно справедливо, банально, как все вечные истины, он вполне с ним согласен.., но не может остановиться.

Ну что ж, прилив внесет в них поправки своим синим карандашом. Иди и делай, как задумал, мелькнуло у него в голове, когда он направился к пляжу, размышляя о том, что, должно быть, лучше покинуть место своего пробуждения, чем лишить себя жизни столь мелодраматическим способом.

Он шел, освещенный лучами солнца, встававшего из вод Атлантики, и тень опережала его. В это время на пляже было пустынно; только один мальчишка в джинсах и клетчатой рубашке пускал фейерверк.

2

Здорово, его походная сумка вовсе не потерялась. Она валялась вверх дном чуть выше полосы прибоя, буквально "разинув рот". Как пасть голодного чудовища, зарывшегося в песок, подумал Гарденер. Он поднял сумку и заглянул вовнутрь. Пусто. Исчезло даже потрепанное белье. Перевернув сумку и постучав по дну, он обнаружил исчезновение счета на двадцать долларов. Зародившаяся было надежда испарилась в один миг.

Оглядевшись по сторонам, Гарденер заметил поблизости три записные книжки, наполовину засыпанные песком. Ветер перелистывал страницы телефонного справочника. Спокойно, подумал Гарденер. Испей чашу до дна.

Мальчишка, возившийся с фейерверком, двинулся к нему.., но вплотную не подошел. Это предосторожность на случай того, если я действительно столь ужасен, как выгляжу... Он оставляет за собой возможность удрать, подумал Гарденер. Предусмотрительный ребенок.

– Это ваше? – поинтересовался паренек. Его рубаха была щедро осыпана овощным рисунком. "Жертва школьных завтраков" гласила надпись.

– Ага, – отозвался Гарденер. Он наклонился, чтобы подобрать размокшую записную книжку; посмотрев на раскисшие странички, он бросил ее на песок.

Школьник протянул ему две оставшиеся. Ну, что тут скажешь? Не бери в голову, парень? Туда этим стихам и дорога? Поэзия и политика соприкасаются редко, мой мальчик, а поэзия и пропаганда – никогда?

– Спасибо, – поблагодарил Гарденер.

– Не за что. – Паренек раскрыл сумку так, чтобы Гарденер мог бросить в нее две более-менее уцелевшие книжечки. – Диву даюсь, что вы нашли хоть часть потерянного. Летом эти места просто кишат всякими проходимцами. Особенно парк.

Паренек ткнул пальцем, указывая на что-то, находившееся за спиной Гарденера. Тот обернулся и увидел силуэт большого каботажного судна, чернеющий на фоне восхода. Сначала Гард предположил, что он ухитрился протопать довольно далеко на север к Олд Орчард Бич, еще до восхода солнца. Потом он заметил знакомый волнорез. Нет, он там же, где и был.

– Где я? – спросил Гарденер, и в его памяти пронесся тягостный разговор в тюрьме с полицейским, ковыряющим в носу. В какой-то момент, он был уверен, что мальчишка снова ответит вопросом на вопрос. "А вы-то сами, как думаете?"

– На Аркадия Бич, – отозвался парень, глядя на него с недоумением. Похоже, мистер, вы проторчали здесь всю ночь.

– Нынче ночью, верь не верь, – хрипло, дрожащим голосом подтвердил Гарденер, – Томминокер, Томминокер, Томминокер стукнул в дверь...

Парень удивленно уставился на Гарденера... И, нежданно-негаданно, выпалил продолжение куплета, которое Гарду слышать не доводилось: "Я хотел бы выйти, но не смею: я боюсь его там, за закрытой дверью".

Гарденер расхохотался.., и тут же поморщился от проснувшейся боли.

– Где ты это слышал, парень?

– От мамы. Я тогда был еще совсем маленьким.

– Я тоже слышал о Томминокерах от мамы, – вспомнил Гарденер, – но этот куплет слышу впервые.

Парень поморщился, как будто тема потеряла для него всякий интерес.

– Она, бывало, несла всякий вздор. – Он окинул взглядом Гарденера. – Что, очень болит?

– Парень, – начал Гарденер, почти сгибаясь от боли, – если цитировать бессмертные строки Эда Сандерса и Тьюли Купферберга, мое самочувствие сравнимо с "самодельным говном".

– И долго вы пьянствовали?

– А? Как ты догадался?

– Да вы ведете себя точь-в-точь, как моя мама. Она, бывало, когда напьется, то всегда несет чепуху о Томминокерах, или о чем-то вроде этого.

– Она плохо кончила?

– Ага. Разбилась в машине.

Внезапно Гарденера пробрала дрожь. Парень, казалось, не обратил на это внимания; он наблюдал за чайками, пикирующими над пляжем. Они то купались в розовых лучах солнца, то прохаживались по волнорезу, выискивая что-то, бывшее, на их взгляд, съедобным.

Гарденер перевел взгляд на своего собеседника. Окружающее приобретало все более таинственные тона. Этот парень слышал о проделках Томминокеров. Сколько же детей на свете знает об этих существах, если судьба случайна свела Гарденера с одним из них, и многие ли теряли родителей из-за пристрастия к бутылке?

Парень запустил руку в карман и извлек коробочку фейерверк-патронов. Вот она – жар-птица юности, подумал Гарденер, улыбнувшись.

– Хочешь, запустим парочку? В честь четвертого числа? Это должно тебя развеселить.

– В честь четвертого? Четвертого июля, хочешь сказать? А что это за день?

Парень сухо улыбнулся.

– Как же, это ведь День Труда.

Кажется, двадцать шестого июня.., он попытался восстановить последовательность событий. Боже милостивый! Что же он делал все эти восемь дней. Ну.., кое-что вспоминается. Так-то лучше. Отдельные проблески сознания пробивались через кромешную тьму, окутавшую его память, правда, ничего существенного прояснить им не удавалось. Навязчивая идея, будто он покалечил кого-то, снова поселилась в его голове, но уже как несомненная реальность. Хотел бы он знать; кто его (Трептрепл) жертва, и что он сделал ему или ей? Не стоит. Лучше всего будет позвонить сейчас Бобби и, не дожидаясь, пока он вспомнит, что произошло, покончить с собой.

– Послушайте, мистер, а откуда у вас этот шрам на лбу?

– Поскользнувшись, врезался в дерево.

– Держу пари, вы глубоко распахали лоб.

– Даже глубже, чем кажется; впрочем, не стоит об этом. Слушай, есть здесь поблизости телефон-автомат?

Парень кивнул в сторону довольно нелепого домика с зеленой крышей, расположенного примерно в одной миле. Домик смахивал на жилье шотландского пастора; постройка, возносившаяся на гранитном мысе, была пропитана духом ранней готики. Похоже на дачу. Немного поколебавшись. Гард предположил:

– Это, кажется, "Альгамбра", точно?

– Именно так.

– Спасибо, – ответил Гард, направляясь к даче.

– Мистер? Он оглянулся.

– Разве вы не возьмете и эту? – парень кивнул на промокшую записную книжку, вынесенную на песок волнами. – Вы могли бы ее высушить.

Гарденер покачал головой. Мой мальчик, ответил он, да я и сам-то не просыхаю.

– А вы все-таки не хотите зажечь пару штук ракет? Гарденер снова мотнул головой, улыбаясь:

– Будь с ними осторожен, хорошо? Люди часто калечат себя самыми безобидными вещами.

– Буду. – Парень смущенно улыбнулся. – Моя мама прекрасно с ними справлялась, до того как, ну вы понимаете...

– Понимаю. Как тебя зовут?

– Джек. А вас?

– Гард.

– С праздником, Гард.

– Тебя тоже, Джек. И держись подальше от Томминокеров.

– Стукнул в дверь, – уныло закончил тот, глядя на Гарденера понимающими глазами.

В этот момент, Гарденера снова посетило предчувствие ("Кто мог бы предположить, что похмелье обостряет восприимчивость к психическим эманациям Вселенского Разума?" – осведомился горько-саркастический голос в глубине его сознания). Что-то, неизвестно, правда, что именно, снова наполнило его ощущением, что в этот момент он просто необходим Бобби. Он двинулся прочь от школьника, шагая довольно быстро, хотя влажный песок засасывал его ноги, направляясь к домику с зеленой крышей. Вскоре сердце заколотилось так сильно и голова заныла так нестерпимо, что кровь, казалось, пульсирует в глазных яблоках.

А заветная "Альгамбра" оставалась так же далеко, как и прежде. Чуть помедленнее, а то заработаешь сердечный приступ или удар. Или то и другое.

Он пошел помедленнее.., постепенно уясняя себе абсурдность ситуации. Он, который собирался утопиться минут пятнадцать назад, теперь беспокоится о своем сердце. Почти как в старом анекдоте об обреченном чудаке, отвергнувшем сигарету, которую предлагал ему капитан горящего судна.

– Я стараюсь завязать с этой вредной привычкой, – ответил он. Снова вступило в голову, и теперь вспышки боли складывались в скачущие строчки:

Нынче ночью, верь не верь

Томминокер, Томминокер,

Томминокер стукнул в дверь

И я был безумен, а Бобби о'кей

Но это пока не явилися к ней

Томминокеры.

Он стал, как вкопанный. С чего это всякая дрянь лезет в голову? (Дались ему эти Томминокеры!) В ответ оглушительный и жуткий голос, звучащий, словно со дна пустого колодца, отчетливо произнес: Бобби в беде!

Он рванулся вперед, снова перейдя на быстрый шаг.., даже более быстрый, чем раньше. В голове стучало: Я хотел бы выйти, но не смею. Я боюсь его там, за закрытой дверью.

Он взбежал по скользким ступеням, ведущим на вершину гранитного холма к коттеджу; проведя рукой по носу, он обнаружил, что возобновилось кровотечение.

3

Гарденер провел в холле "Альгамбры" ровно одиннадцать секунд – вполне достаточное время, чтобы консьерж обнаружил отсутствие обуви у Гарденера. Консьерж кивнул вышибале, и, когда Гарденер начал препираться, они вдвоем спустили его с лестницы.

Они пинали бы меня, даже будь я обут, переживал Гард. Да что там, я сам втоптал себя в грязь.

Он смотрел свое отражение в стеклянной двери прихожей. Да.., есть на что посмотреть. Он попытался стереть рукавом кровь с лица, но только размазал еще больше. Глаза опухли и налились кровью. Его недельная щетина топорщилась, как иглы дикобраза через полтора месяца после линьки. В солнечной курортной "Альгамбре", где мужчины выглядят как подобает, а женщины носят теннисные юбочки, он выглядел как взбесившийся самец кенгуру.

Было очень рано, почти все постояльцы еще спали, так что у швейцара нашлось время объяснить Гарду, где находится ближайший телефон. Оказалось, что на автозаправке.

– А теперь топай отсюда побыстрее, пока я не позвонил в полицию, напутствовал его швейцар.

Все, что он еще не знал о себе, он мог бы прочитать в презрительном взгляде швейцара.

Гарденер уныло побрел к автозаправке. Дыры в носках все разрастались. Сердце барахлило, как неисправный мотор... Головная боль вступила в левый висок и надежно там обосновалась. Довольно печально, если он намеревается пожить еще какое-то время. Внезапно он почувствовал себя так, будто ему снова семнадцать лет.

Итак, ему было семнадцать, и собственная сексуальная активность волновала его большее, чем всеобщая радиоактивность. Девушку звали Анн-Мари, и он хотел произвести на нее впечатление. Он бы и не ударил в грязь лицом, если бы не сдали нервы. Когда же это было.., может быть, вчера? Тогда в Вермонте они выбрались покататься на горных лыжах. Для Анн-Мари это было легче легкого, а вот он был новичком. Он и не предполагал, что она может врезаться в него, если он свалится. Он так вывалялся, что стал похож на снеговика; нет ничего плохого в том, что вы выглядите слегка неопытным, но вот тупым... Именно тупым он и выглядел, когда лыжи его сошлись крест на крест, зацепились, и он покатился кубарем, прямо к старой сосне. Он помнит только скрип снега; какой-то вкрадчивый, свистящий звук: сшшшшш...

Эти воспоминания навели его на рифму; он остановился, не дойдя до автозаправки. Рифмы то появлялись, то исчезали, все время крутясь в голове. Они складывались во что-то вроде: Нынче ночью, верь не верь Томминокер, Томминокер, Томминокер стукнул в дверь.

Гард глотнул, чувствуя во рту неприятный привкус крови; на плече запекшаяся кровь, смешавшаяся с грязью, образовывала твердую бурую корку. Он помнил, что часто спрашивал свою мать о том, кто такие Томминокеры. Ничего определенного она не отвечала, однако в его представлении они запечатлелись сверхъестественными существами, крадущими лунный свет, приходящими в ночи, под покровом тьмы и подстерегающими жертвы в сумерках.

Он никогда не забудет те мучительные полчаса, проведенные им в темноте собственной спальни, пока бог сна не смилостивился над ним... Тогда он размышлял, что они могут быть не только ворами, но и людоедами, что, быть может, они вовсе не хоронят свои жертвы под покровом тьмы, а, например, готовят из них что-нибудь.., так вот...

Гарденер обхватил своими костлявыми руками туловище (похоже, во время запоя он не уделял должного внимания еде) и поежился.

Он добрался до автозаправки, которая еще не открылась. Вокруг ни души. Стены исписаны вкривь и вкось: просматривается "Боже, храни Америку" и еще что-то, кажется, "Мы лубим выпьить". А вот и телефон-автомат на стене одноэтажной постройки. Слава Богу, новый, отметил Гарденер; значит можно дозвониться хоть в другой штат, не опуская монеты. Это, по крайней мере, хоть немного компенсирует ему утренние унижения, которым он подвергся на почве попрошайничества.

Набрав ноль, он остановился. У него так дрожали руки, что набрать номер просто не удавалось. Прижав трубку плечом к шее, он обхватил правое запястье так сильно, как только мог. Теперь подобно стрелку, прицеливающемуся к мишени, он набрал нужные цифры указательным пальцем, медленно и до жути нерешительно. Автоматический голос предложил ему назвать номер кредитной карточки (что было для Гарда практически невыполнимо, даже если бы у него была эта карточка) или набрать ноль, чтобы связаться с телефонисткой.

Гарденер предпочел второе.

– С праздником вас, с вами говорит Элейн, – прощебетал голос в трубке. Могу я узнать, кто оплатит разговор?

– Вас также с праздником, Элейн, – ответил Гард. – Запишите разговор на счет Джима Гарденера.

– Хорошо, Джим.

– Всего хорошего, – внезапно он добавил:

– Скажите ей, что звонит Гард.

Пока телефонистка соединяла его с номером Бобби, он любовался восходящим солнцем. Теперь оно стало еще краснее и вырисовывалось на фоне гонимых ветром облаков, как огромный сверкающий диск. Солнце и облака вызвали в его памяти еще один детский стишок: Вечером красное небо сулит моряку победу. Красное небо восхода – горе, беда, непогода.

Гард не разбирался в этих приметах, но знал, что вереницы облаков сулят дождь.

"Что-то слишком много поэзии для человека, доживающего свое последнее утро, – подумал он раздраженно, а затем:

– Я разбужу тебя в эдакую рань, Бобби. Разбужу, но, обещаю тебе, это будет в последний раз".

Но Бобби не просыпалась. Телефон звонил, но трубку никто не снимал. Звонок.., еще один.., и еще.

– Этот номер не отвечает, – пояснила телефонистка на случай того, если он оглох или забылся на минуту-другую и поднес трубку не к уху, а к заднице.

– Вы хотите попробовать еще раз?

Быть может. Только, пожалуй, придется это сделать из лодки Харона, Элейн.

– Ну что ж, – ответил он. – Всего вам хорошего.

– Спасибо, Гард!

Он отодвинул трубку от уха и уставился на нее. В какой-то момент ее голос стал так похож на голос Бобби.., чертовски похож...

Снова прижав трубку к уху, он крикнул: "Как ты там...", уже потом осознав, что жизнерадостная Элейн успела отключиться.

Элейн. Элейн, а не Бобби. Но...

Она же назвала его Гард. Бобби была единственным человеком, кто...

Нет, не годится, сказал он себе. Ты же сам ей сказал, что Гард на проводе.

Именно так. Вполне здравое объяснение.

И все же, почему ее голос прозвучал так похоже?

Гард повесил трубку. Он стоял посреди заправочной станции разутый, в мокрых носках, замызганная рубашка выбилась из брюк; солнце всходило, и его тень становилась все длиннее и длиннее. Где-то поблизости протарахтел одинокий мотоцикл.

Бобби в беде.

Ты пустишь это на самотек? Просто свинство, как сказала бы сама Бобби. Кто сказал тебе, что люди отлучаются из дома только на Рождество? Просто она вернулась в Ютику, отметить Четвертое число, только и всего.

Предположим, это так. Бобби вернулась в Ютику отметить праздник, и, насколько Гард мог предположить, выразить свое отношение к ядерному агрегату в Бэй Стейт. Сестрица Энн, по всей видимости, отмечает праздник, развешивая фонарики, извлеченные из запасов Бобби, и зажигая их.

Ну, чем черт не шутит, ее могли пригласить в качестве распорядителя парада – или парадным пкрифом, ха, ха – в один из тех скотоводческих городков, о которых она пишет. Дедвуд, Абилен, Додж Сити и тому подобное. Что ж, делай, что можешь. И не бросай то, что начато.

Он уже устал спорить с самим собой, до смерти устал. Никаких аргументов, одно только ясно: Бобби в беде.

Это только отговорка, ты, сорочий подкидыш.

Не правда; Интуиция переродилась в твердую уверенность. Правда это, или нет, но внутренний голос продолжал настаивать, что Бобби попала в беду. Пока он размышлял над этим, его собственные злоключения отодвинулись на второй план. Как он сам сказал себе совсем недавно, океан никуда не денется.

– А может быть, она попалась Томминокерам? – вслух предположил он, и тут же рассмеялся испуганным, приглушенным, сдавленным смешком. Он теряет рассудок, ну, ну.

Глава 7

ПРИБЫТИЕ ГАРДЕНЕРА

1

ШШШШ...

Он не спускал глаз со своих лыж: две узкие прямые полоски коричневого дерева скользили по лыжне. Он смотрел на них только чтобы убедится, что все идет как надо; не желая, однако выглядеть как новичок, впервые вставший на лыжи. Его почти загипнотизировала скорость, с которой он несся по ослепительно белому снежному склону. Он настолько увлекся созерцанием, что опомнился, только когда Анн-Мари закричала:

– Смотри же. Гард. Ты что, не видишь!

Словно луч прожектора разрезал тьму. Только сейчас он заметил, что впал в полузабытье, засмотревшись на лыжню.

Анн-Мари истошно кричала:

"Тормози! Гард! Тормози же!"

Непонятно, что означали ее крики: что ему надо просто падать, или нет? Бог мой, да так ноги можно сломать!

За несколько секунд, предшествовавших удару, он не уяснил себе, что события очень быстро принимают серьезный оборот.

Кое-как ему удалось съехать с левого края лыжни.

Меньше трех ярдов отделяло его от сосен и елей, вечнозеленые ветки которых сгибались под толстым слоем снега. Он просто чудом не наскочил на большой валун, полузанесенный снегом. Все те простые вещи, которым научила его Анн-Мари и которые он запросто бы сделал в спокойной обстановке, выскочили у него из головы. По сути дела, он потерял соображение от страха, сковавшего и тело и мозг.

Он несся со скоростью.., кажется, двадцать миль в час? Или тридцать? А, может быть, все сорок? Ледяной ветер хлестал его по лицу, а он неуклонно несся к заснеженной роще... Он сворачивал в сторону от рощи под углом, недостаточно большим, однако, чтобы уберечься от смертельного столкновения. Конечно, он удалялся от опасной лыжни, и если бы ему удалось остановиться, и остановиться быстро, он мог бы уцелеть.

Она снова что-то кричала, и он подумал: "Тормозить? Неужели она действительно так сказала? Это он-то, который едва стоит на лыжах, должен, по ее мнению, тормозить?"

Он пытался повернуть направо, однако его лыжи упорно придерживались выбранного курса.

Гарденер видел, как дерево, в которое ему предстояло врезаться (старая, шершавая сосна), неуклонно приближалось к нему. Ее ствол был обвязан красной тряпкой – предупреждение об опасности, которое оказалось бесполезным.

Он снова попытался свернуть, но совсем забыл, как это делается.

Казалось, он стоит на месте, а дерево несется навстречу; на всю жизнь он запомнил приближающийся к нему, как в замедленной съемке, ствол, опавшие шишки, усеявшие снег, потрескавшуюся кору с глазками от отвалившихся сучков, корявую ветку, на которую ему предстоит наткнуться, маленькое дупло, и, наконец, красную полоску – сигнал об опасности.

Только когда Анн-Мари снова закричала, он заметил, что заливается слезами.

ШШШШШШШШ...

2

– Эй, мистер? Мистер, с вами все в порядке?

Гарденер вскочил, как ошпаренный, озираясь по сторонам; он ждал, что боль нахлынет снова и сведет виски. Нет, боли не было. Его слегка качало от голода, но голова была ясная. Каким-то чудесным образом боль исчезла, пока он спал, наверно, она исчезла уже тогда, когда ему снилась злосчастная вылазка на лыжах.

– Я в порядке, – проговорил он, осматриваясь. Голова закружилась, но, скорее, от истощения. Девица, в обкромсанных джинсовых шортах, заливалась смехом. – Вы выбрали не очень удобное место для сна. Ничего удивительного в том, что вы бормотали и вскрикивали во сне.

Гарденер обнаружил себя в фургончике – и тут-то все стало на свои места.

– Бормотал и вскрикивал, вы говорите?

– Ага. И причем, очень беспокойно.

– Да, сон был не из приятных, – подтвердил Гард.

– Вот, попробуй-ка, – сказала девица, протянув ему самокрутку с марихуаной. На клочке газеты была фотография старины Дика Никсона (в синем костюме, с пальцами, сложенными в его излюбленный знак "V" – победа).

– Гарантирует защиту от любых кошмаров, – торжественно добавила девица.

Именно так мне говорили и про алкоголь, солнышко. Но это далеко не всегда соответствует истине. Можешь мне поверить.

Из вежливости он один раз легонько затянулся, в голове снова все поплыло. Взглянув на примостившуюся у двери вагона девицу, он попросил:

– Вы знаете, я бы предпочел что-нибудь съесть.

– Возьмите коробку сухого печенья, – отозвался водитель, повернувшись к Гарду. – Все остальное мы уже съели. Бивер слопал даже засохший чернослив. Очень жаль.

– Бивер съест все, что угодно, – отозвалась девица в обрезанных шортах.

В разговор вмешался ребенок, примостившийся на откидном сидении. Теперь Гард смог его рассмотреть: упитанный мальчонка с розовой пухлой мордашкой.

– Не правда, – заявил он. – Не правда. А вот и нет; я ведь никогда не съедал свою маму.

Все, включая Гарденера, расхохотались. Немножко отдышавшись, он сказал:

– Сойдет и печенье. Тоже неплохо.

И действительно крекеры были что надо. Осторожно и тщательно он прожевывал первый, сомневаясь, примет ли желудок пищу. Нет, не тошнит. И тут он принялся наворачивать крекеры целыми горстями, отправляя их в урчащий желудок.

Когда он ел в последний раз? Бог его знает. Все воспоминания о восьми днях запоя стерлись из памяти. По опыту он знал, что, ударившись в запой, он почти ничего не ест, и частенько все съеденное идет не в прок. Как, например, та пицца, которую он ел, пытался есть, в тот судьбоносный вечер 1980 года. В тот самый вечер, когда он прострелил Hope щеку.

– Ты мог повредить один или оба зрительных нерва! – орал на него адвокат Норы. – Частичная или полная слепота! Паралич! Смерть! Вот что могла наделать пуля, выбившая зуб и прошедшая навылет!! Только одна пуля! И нечего здесь сидеть и притворяться, будто ты и не собирался убить ее. Чего еще можно ожидать, стреляя человеку в голову?

Снова навалилась депрессия – черная необъятная туча, окружившая его со всех сторон. Лучше покончить с собой, Гард. Нечего откладывать.

Бобби в беде.

Ну что ж, может быть. Но помощь от такого типа, как ты, равноценна подливанию масла в огонь.

Заткнись.

Ты теряешь время, Гард. Просто трусишь. Ты уже выгорел дотла, как сказал бы тот парень на пляже.

– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? – спросила девица. Довольно интересная – огненно-рыжая, коротко острижена, ну, и ноги растут чуть ли не от плеч.

– Ничего – ответил Гард. – А что, я неважно выгляжу?

– Минуту назад – просто ужасно, – подтвердила она довольно нерешительно. Это вызвало у него улыбку – не то, что она сказала, а то, как это было сказано: до нелепого торжественно и обеспокоенно. Она улыбнулась в ответ, по-видимому, у нее отлегло на сердце.

Взглянув в окно, он сделал вывод, что они направляются на север и находятся где-то на тридцать шестой миле; не мог же он проспать столько. Постепенно начали всплывать события двухчасовой давности... Он пытается дозвониться Бобби и смотрит на вереницы облаков, предвещающих дождь, до этого он блуждал в темноте; кажется, его поколотили...

Повесив телефонную трубку, он снял носки, бросил их в мусорный контейнер и двинулся по шоссе в северном направлении. Он шагал босиком по обочине, с сумкой в одной руке, выставив другую руку с оттопыренным большим пальцем.

Минут через двадцать появился" фургон – довольно новый "Додж" с пестрыми надписями. Пара электрогитар, с грифами, изогнутыми, как лебединые шеи, украшала одну из стенок кузова, пояснительная надпись на котором позволяла предположить, что в фургоне едет группа Эдди Паркера. Фургон притормозил, и Гард забрался в кузов; задыхаясь, он втащил и сумку. Тут-то, добела раскаленная боль вступила в левый висок. Даже несмотря на боль, его позабавила табличка, прибитая к двери: Когда сам Эдди играет рок, стук в его дверь не пойдет вам впрок.

И вот, сидя на полу, стараясь не делать резких движений и не впасть в забытье, Гарденер увидел, что они подъезжают к переезду Олд Орчард. Почти одновременно первые дождевые капли забарабанили по стеклу.

– Слушай, парень, – сказал Эдди, поворачиваясь, – Мне что-то не хочется бросать тебя в такой момент. Сейчас польет, как из ведра, а на тебе даже обуви нет.

– Перебьюсь.

– Вы и выглядите неважно, – сочувственно подметила девица в шортах.

Эдди снял шляпу ("НЕ ВИНИ МЕНЯ; Я ГОЛОСОВАЛ ЗА ДУШКУ-ГОВАРДА", – написано на тулье) и протянул ее Гарду:

"Возьми себе, парень". Порывшись в карманах, Эдди выудил бумажник.

– Не нужно! Спасибо, конечно, но я не возьму! – Гард почувствовал горячие струйки крови, хлынувшей из носа. Не от смущения, а, скорее, от невыносимого стыда. Что-то, глубоко запрятанное в его душе, было задето за живое. Это было, как ему пришло в голову, последней каплей. Звучит мелодраматично, но верно. Это-то и ужасно. Ну что ж, подумал Гард. Всю свою жизнь твердил людям о разбитом сердце, полном провале и так далее.., надо же хоть раз почувствовать на своей шкуре что-нибудь подобное. – Так вот оно как. Джеймс Эрик Гарденер, собиравшийся стать мессией своего поколения, получает милостыню от странствующих музыкантов.