Текст книги "Ночные кошмары и фантастические видения (повести и рассказы)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Палец

В тот момент, когда послышался шорох, Говард Митла сидел один в своей квартире в Куинсе. Говард был обыкновенным бухгалтером, которых в Нью-Йорке множество. Его жена Вайолет Митла была обыкновенной медсестрой, работающей у зубного врача, которых в Нью-Йорке также немало. Дождавшись конца теленовостей, она побежала в магазин на углу за мороженным. После новостей шло «Поле чудес», которое ее не интересовало. Она говорила, что ведущий, Алекс Требек, похож на хитрого евангелиста, но Говард-то знал, в чем дело: в «Поле чудес» она чувствовала себя дурой.

Шорох доносился из ванной, которую от спальни отделял крохотный отрезок коридора. Говард сразу же определил место. На вора не похоже – он еще в позапрошлом году навесил на окна толстую сетку за свой счет. Больше походило на мышку в раковине или в ванне. Может быть, даже крыса.

Он подождал нескольких первых вопросов, надеясь, что шорох исчезнет сам по себе, но он не прекращался. Когда пошла реклама, Говард неохотно встал и пошел к двери ванной. Она была распахнута, так что шорох слышался еще громче.

Скорее всего мышь или крыса – как будто лапки скребут о фарфор.

– Черт, – разозлился Говард и направился в кухню.

В углу, между газовой плитой и холодильником стояли принадлежности для уборки – швабра, ведро с тряпками, совок с гибкой ручкой. Говард взял в одну руку швабру, поближе к щетине, а в другую совок. Вооружившись таким образом, он не спеша прошагал через маленькую гостиную к двери ванной, насторожился. Прислушался.

Царап-царап.

Очень слабый звук. На крысу не похоже. Но что-то внутри твердило – крыса. Не простая, а нью-йоркская – уродливая мохнатая тварь с глазками-крапинками, длиннющими, как бы проволочными усами и с громадными зубами, торчащими из V-образной верхней губы. Породистая крыса.

Звук был слабый, даже нежный, но тем не менее…

У него за спиной Алекс Требек задавал вопрос:

– Этого русского застрелили, отравили и задушили… и все в одну и ту же ночь.

– Наверно, Ленин? – отозвался кто-то из участников.

– Распутин, идиот, – пробурчал Говард Митла. Он переложил совок в ту руку, что держала щетку, и свободной рукой повернул выключатель в ванной. Он быстро направился к ванне, которая приютилась в углу под грязным, затянутым сеткой окном. Он терпеть не мог крыс и мышей, вообще любых мохнатых тварей, которые пищали и бегали (а иногда и кусались), но с детства усвоил, что, если хочешь избавиться от них, лучше делать это сразу. Если сидеть на стуле и не обращать внимания на шорох, будет еще хуже: Вай выпил пару банок пива, пока смотрела новости, и, вернувшись из магазина, первым делом направится в туалет. Если мышка в унитазе, она поднимет крышку… и потребует, чтобы он исполнил свой мужской долг и прогнал ее. Все равно никуда не денешься.

В ванне не было ничего, кроме гибкого душа. Он свернулся на эмалированной поверхности, словно мертвая змея.

Шорох прекратился, когда Говард входил в ванную, но теперь послышался вновь. Сзади. Он обернулся и сделал три шага к раковине, на ходу замахиваясь щеткой.

Рука, державшая щетку, взлетела до уровня подбородка и остановилась. Он остолбенел. У него отвисла челюсть. Если бы он посмотрел на себя в заляпанное зубной пастой зеркало над раковиной, то увидел бы, как у него между языком и небом мерцают струйки слюны, тоненькие, словно паутинки.

Из отверстия сливной трубы раковины высовывался палец.

Человеческий палец.

На мгновение он замер, будто понял, что его обнаружили. Потом снова начал двигаться, прокладывая себе путь, словно червь, по розовому фарфору. Он добрался до белой резиновой пробки, ощупал ее, опять спустился на фарфор. Шорох производили не крохотные мышиные лапки. Это ноготь на конце пальца постукивал по фарфору, описывая круги.

Говард издал дикий, испуганный вопль, уронил щетку и бросился он из ванной. Он ударился плечом о кафельную стену, отскочил и снова побежал. Благополучно выбравшись, захлопнул за собой дверь и, тяжело дыша, уперся в нее спиной. Сердце у него где-то под самым горлом словно отстукивало морзянку.

Вряд ли он долго стоял там – когда пришел в себя, Алекс Требек все еще вел троих участников через первый тур, – но он утратил всякое ощущение времени, не понимая, где он и кто он.

Вывел его из этого состояния пронзительный звонок, который возвестил начало второго тура.

– Тема у нас – «Космос и авиация», – говорил Алекс. – У вас сейчас семьсот долларов, Милдред, – сколько вы ставите? – Милдред, отнюдь на выглядевшая уверенным в себе эрудитом, пробормотала в ответ что-то невразумительное.

Говард отступил от двери и вернулся в гостиную, словно на ходулях. В руке у него все еще был совок. Он посмотрел на него и разжал пальцы. Совок упал на ковер с тихим стуком.

– Я этого не видел, – уныло пробормотал Говард Митла и свалился на стул.

– Хорошо, Милдред, пятьсот долларов: испытательный центр ВВС, который первоначально назывался Майрок?

Говард уставился в телевизор. Милдред, маленькая, похожая на мышку женщина со слуховым аппаратом величиной с будильник, глубоко задумалась.

– Я этого не видел, – проговорил он чуть увереннее.

– Авиабаза Ванденберг? – спросила Милдред.

– Авиабаза Эдвардс, дура, – сказал Говард. И когда Алекс Требек подтвердил сказанное, Говард повторил: – Я этого вообще не видел.

Но скоро вернется Вайолет, а он оставил щетку в ванной.

Алекс Требек объявил участникам и зрителям, что пока еще игра открыта для всех, а через пару минут начнется суперигра, где счет может всерьез измениться. На экране появился какой-то политик и принялся объяснять, почему его необходимо избрать на следующий срок. Говард неохотно встал. Теперь он в больше степени ощущал свои ноги как ноги, а не как ходули, но возвращаться в ванную ему все равно не хотелось.

«Вот, – сказал он себе, – это очень просто, такое часто бывает. У тебя была галлюцинация, как у многих. Ты об этом редко слышишь только потому, что о таких вещах не любят говорить… галлюцинации не приняты в обществе. Говоря о них, люди чувствуют себя так, как ты, если оставишь щетку на полу, а Вай войдет и спросит, в чем дело».

– Послушайте, – говорил политик в телевизоре густым, вкрадчивым баритоном. – Если вникнуть в суть дела, все очень просто: хотите ли вы, чтобы бюро актов гражданского состояния округа Нассо возглавлял честный, компетентный человек или проходимец с севера штата, который никогда…

– Думаю, это воздух в трубах, – сказал Говард, и хотя шорох, из-за которого он направился в ванную, нисколько не напоминал шум воздушных пузырей в трубах, сам звук его голоса – разумного, снова управляемого – придал ему чуть больше решимости.

И опять-таки – Вай скоро вернется. В любую минуту. Он встал за дверью, нащупывая путь наружу.

– Воздух в трубах! – громко продекламировал Говард и смело рванул дверь ванной. Он нагнулся, схватил щетку и потащил ее к двери. Ему пришлось сделать не больше двух шагов в крохотное помещение с выцветшим, покоробленным линолеумом и видом на тусклое, забранное мелкой сеткой вентиляционное отверстие, и, скорее всего, он даже не заглянул в раковину. Он стоял снаружи, прислушиваясь.

Царап-царап. Царап-царап.

Он поставил щетку и совок на законное место между плитой и холодильником в кухне и вернулся в гостиную. Там он постоял, поглядывая на ванную. Дверь была распахнута, льющийся оттуда свет веером расходился в крохотном закутке в прихожей.

«Надо бы пойти выключить свет. Ты же знаешь, какой Вай поднимает шум из-за этого. Тебе даже не нужно входить. Просто просунуть руку за дверь и щелкнуть».

А если что-то схватит его за руку, пока он будет тянуться к выключателю?

Вдруг чужой палец схватит его за палец?

Как насчет этого, дамы и господа?

Тот звук все еще был слышен. В нем было нечто до ужаса неумолимое. Можно было сойти с ума.

Царап. Царап. Царап.

По телевизору Алекс Требек объяснял условия суперигры. Говард подошел и прибавил звук. Потом снова уселся на стул и сказал себе, что из ванной ничего не слышится, абсолютно ничего.

Разве что воздух в трубах.

Вай Митла была из тех женщин, которые двигаются с таким изяществом, что кажутся чуть ли не хрупкими… но Говард был на ней женат двадцать один год и прекрасно знал, что никакой хрупкости в ней нет и в помине. Она ела, пила, работала, танцевала и занималась любовью в одном и том же темпе – напористом. Она ворвалась в квартиру, как небольшой ураган. Правой рукой она прижимала к груди объемистый бумажный мешок. Не останавливаясь, она внесла его в кухню. Говард слышал, как мешок раскрылся, хлопнула дверца холодильника и затем закрылась. Вернувшись, она швырнула Говарду свое пальто.

– Повесь, пожалуйста! – попросила она. – Я сейчас описаюсь! Ей богу! Фью!

«Фью!» было любимым междометием Вай.

– Конечно, Вай, – произнес Говард и встал с темно-синим пальто Вай в руках. Он не сводил с нее глаз, пока она бежала по коридору и через дверь ванной.

– Электрокомпания очень любит, когда ты оставляешь включенный свет, Гови, – крикнула она через плечо.

– Я нарочно, – ответил он. – Знал, куда ты сразу помчишься.

Она засмеялась. Он слышал шорох ее белья.

– Ты слишком хорошо меня знаешь – у посторонних это называется любовью.

«Надо сказать ей – предупредить ее», – подумал Говард, зная, что не сможет этого сделать. Что он ей скажет? Берегись, Вай, там из трубы раковины торчит палец, не дай ему ткнуть тебя в глаз, когда наклонишься за стаканом воды?

Кроме того, это ведь просто галлюцинация из-за воздуха в трубах и из-за того, что он боится мышей. Теперь, когда прошло несколько минут, он в это почти верил.

Как бы там ни было, он стоял с пальто. Вай на руках, ожидая, когда она завизжит. И спустя десять-пятнадцать бесконечных секунд услышал:

– Боже мой, Говард!

Говард подскочил, еще крепче прижимая пальто к груди. Сердце, уже было успокоившееся, снова начало выстукивать морзянку. Он порывался заговорить, но слова застревали в горле.

– Что? – наконец выговорил он. – Что такое, Вай?

– Полотенца! Попадали на пол! Что случилось?

– Не знаю, – отозвался он. Сердце колотилось еще быстрее, и он не мог определить, чем было тошнотворное ощущение где-то в самом низу живота – облегчением или ужасом. Наверное, он свалил полотенца, когда налетел на стену.

– Наверное, привидения, – сказала она. – Кроме того, не хочу тебя пилить, но ты забыл закрыть раковину.

– Извини, – произнес он.

– Ну да, ты всегда так говоришь, – донесся ее голос. – Ты, наверное, хочешь, чтобы я туда свалилась и утонула. Когда-нибудь так и случиться! – Чавкающий звук – она сама заткнула пробку. Говард выжидал, затаив дыхание, все еще сжимая пальто.

– У кого рекорд по количеству удалений за одну игру? – спрашивал Алекс Требек.

– Том Сивер? – Милдред слегка откинулась.

– Роджер Клеменс, бестолочь, – сказал Говард.

Пш-ш-ш! – донесся шум сливаемой воды. Вот сейчас наступит момент, которого он ждет (до Говарда только сейчас дошло), пауза, казалось, длится бесконечно. Потом взвизгнул кран с горячей водой (он все собирался починить этот кран и все забывал), вода потекла в раковину, и Вай начала мыть руки.

Никакого визга.

А откуда быть визгу, если никакого пальца нет?

– Воздух в трубах, – более уверенно произнес Говард и пошел вешать пальто жены.

Она вышла, оправляя юбку.

– Я принесла мороженное, – сказала она, – вишневое с ванилью, как ты хотел. Но для начала давай попробуем пиво, Гови. Новый сорт. Называется «Американское зерно». Я о таком никогда не слышала, но оно было на дешевой распродаже, и я взяла шесть банок. Не рискнешь – не выиграешь, так ведь?

– Точно, – сказал он, морща нос. Когда Вай принесла ему из кухни стакан со своим новым приобретением, он понял, что страх прошел. Он решил, что лучше страдать галлюцинациями, чем наблюдать, как настоящий палец высовывается из слива раковины – живой, указующий во все стороны.

Говард опять уселся на стул. Когда Алекс Требек объявил тему последней суперигры – шестидесятые годы, он задумался над тем, что ему было известно из различных телепередач: галлюцинации бывают у людей, страдающих либо а) эпилепсией, либо б) опухолью мозга. И таких передач он помнил немало.

– Знаешь, – сказала Вай, возвращаясь в комнату с двумя стаканами пива, – не нравятся мне вьетнамцы, которые держат этот магазин. И, наверное, никогда не понравятся. По-моему, они подлые.

– Ты видела, чтобы они делали что-нибудь подле? – спросил Говард. Он и сам считал, что супруги Ла какие-то не такие… но сегодня это его мало волновало.

– Нет, – ответила Вай, – не видела. Тем более они подозрительные. И еще они все время улыбаются. Отец меня всегда учил: «Нельзя доверять улыбающемуся мужчине. И еще он говорил… Говард, с тобой все в порядке?

– Что он говорил? – спросил Говард, делая слабую попытку вернуться на землю.

– Очень мило, дорогой, ты бледный, как молоко. Что с тобой? Тебе плохо?

«Нет, – хотелось сказать ему, – мне не плохо – это слишком мягко сказано. Я думаю, нет ли у меня эпилепсии или опухоли в мозгу, Вай, – может от этого стать плохо?»

– Наверное, заработался, – сказал он. – Я тебе рассказывал про эту новую налоговую декларацию. Больница Светой Анны.

– А что там?

– Клубок змей, – произнес он, что тут же вызвало ассоциации с ванной – с раковинным сливом. – Нельзя доверять монахиням вести бухгалтерские книги. Это надо записать в Библии для полной надежности.

– Ты позволяешь мистеру Латропу садиться себе на шею, – отрезала Вай. – Так и будет, пока не научишься стоять за себя. Хочешь иметь инфаркт?

– Нет.

«И эпилепсии, и опухоли в мозгу тоже не хочу. Прошу тебя, Господи, сделай это одноразовым явлением. Ладно? Однажды привиделось – и чтобы больше не повторялось. Ладно? Пожалуйста. И чтоб с сахарком, ладно?»

– Да уж, конечно, – печально заметила она. – Арлан Кац на днях говорила, что если мужчинами моложе пятидесяти случается инфаркт, им очень редко удается выкарабкаться. А тебе только сорок один. Ты должен уметь постоять за себя, Говард. Не быть таким размазней.

– Видимо, да, – задумчиво произнес он.

Алекс Требек задал финальный вопрос суперигры: «Группа хиппи, которые проехала на автобусе из конца в конец Соединенных Штатов с писателем Кеном Кизи?» Заиграли музыкальную заставку финала. Двое мужчин-участников сосредоточенно писали. Милдред, женщина с микроволновой печью в ухе, выглядела растерянной. Наконец и она принялась что-то царапать. Энтузиазма у нее явно не наблюдалось.

Вай отхлебнула большой глоток.

– Э-э! – воскликнула она. – Неплохо! И всего два шестьдесят семь за шесть банок!

Говард тоже отпил. Ничего особенного, но пиво все же было влажное и к тому же холодное. Уже утешительно.

Оба мужчины даже и близко не попали. Милдред тоже ошиблась, но по крайней мере хоть что-то знала. – «Веселые ребята?» – написала она.

– «Веселые проказники», жопа: – буркнул Говард.

Вай восхищенно посмотрела на него:

– Ты все на свете знаешь, Говард, правда?

– Если бы, – вздохнул тот.

Говард не был особым любителем пива, но в этот вечер осилил три банки из приобретения Вай. Он надеялся, что пиво поможет ему быстрее уснуть. Он боялся, что всю ночь будет ворочаться, думая о том, что привиделось ему в раковине. Но, как часто объясняла ему Вай, в пиве полно витамина Р, и около восьми тридцати она отправилась в спальню переодеться в ночную рубашку. Говард с явной неохотой проследовал в ванную облегчиться.

Прежде всего он подошел к раковине и заставил себя заглянуть туда.

Ничего.

Уже облегчение (в конце концов, лучше галлюцинация, чем настоящий палец, отметил он про себя, несмотря на вероятность опухоли в мозгу), но изучать слив глубже все равно не хотелось. Медная крестовина внутри, предназначенная для того, чтобы улавливать клочья волос или, допустим, булавки, исчезла много лет назад, так что слив представлял собой просто темную дыру, окруженную кольцом из нержавеющей стали. Она смотрела на тебя, как пустая глазница.

Говард взял резиновую пробку и заткнул отверстие. Так лучше.

Он отошел от раковины, приподняв крышку унитаза (Вай всегда ругала его за то, что он забывает опускать ее после себя, но почему-то не испытывала острой необходимости делать это за собой) и наклонился над ним. Он был их тех мужчин, которые способны начать мочиться немедленно только при крайней необходимости (а в переполненных общественных туалетах не мог вообще – мыль о том, что позади стоит очередь, мгновенно блокировала ему сфинктер), и сейчас делал то, что и всегда, в течение нескольких секунд промежутка между тем, как он настроит инструмент, и моментом, когда он начнет действовать: считал про себя простые числа.

Он дошел до тринадцати и вот уже было начал, как вдруг сзади донесся резкий звук: тук-тук! Мочевой пузырь, опознав еще раньше, чем мозг, звук с силой выталкиваемой из дыры резиновой пробки, мгновенно закрылся (с режущей болью).

Спустя мгновение этот звук – звук ногтя, легонько постукивающего по фарфору при вращении любопытного пальца, – раздался снова. Кожа у Говарда похолодела и, казалось, съежилась так, что уже не закрывала плоть под ней. Вырвалась единственная капля мочи, плюхнувшись в унитаз, и пенис сжался у него в руке, как черепаха, ищущая спасения под панцирем.

Говард, пошатываясь, отошел к раковине. Он заглянул туда.

Палец вернулся. Он был очень длинный, но во всем остальном выглядел нормальным. Говард видел ноготь, не обкусанный и не чрезмерно длинный, и первые две фаланги. На его глазах палец отстукивал и исследовал путь вокруг отверстия.

Говард нагнулся и заглянул в раковину. Труба, восходящая от пола, была диаметром никак не больше восьми сантиметров. Рука там поместиться не могла. Кроме того, труба резко изгибалась там, где был сифон. На чем же держится палец? На чем он может держаться?

Говард выпрямился, и какое-то время казалось, что голова у него просто оторвется от тела и улетит. Перед глазами у него поплыли черные пятна.

«Я сейчас упаду в обморок!» – подумал он. Он вцепился в мочку правого уха и дернул изо всех сил, как пассажир поезда в минуту опасности хватается за стоп-кран. Головокружение прошло… но палец оставался на месте.

Это не галлюцинация, как это может быть? Он видел поверх ногтя крохотную капельку воды, а под ним – белую полоску – мыло, скорее всего – мыло. Вай мыла руки после туалета.

«Все равно это может быть галлюцинация. Может. Если ты видишь на нем воду и мыло, это ведь не значит, что тебе это не привиделось. И послушай, Говард, – если это не приведение, то что он там делает? Как он туда попал, прежде всего? И почему Вай его не видела?»

«Тогда позови ее, позови! – приказывал ему разум, а в следующую микросекунду отменял собственный приказ: – Нет! Не зови! Потому что если ты по-прежнему видишь его, а она нет…»

Говард зажмурил глаза и какое-то время находился в мире, где существовали только красные вспышки света и бешено колотящееся сердце. Когда он открыл глаза, палец оставался на месте.

– Что ты? – прошептал он сквозь плотно сжатые губы. – Что ты есть и что тут делаешь?

Палец немедленно прекратил метаться вслепую. Он распрямился и указал на Говарда. Тот отшатнулся, прикрывая рот руками, чтобы не заорать. Он хотел оторвать взгляд от этой злой, отвратительной штуки, хотел опрометью выскочить из ванной (и пусть Вай говорит, что хочет)… но на какое-то время оказался парализованным, не способным оторваться от этого розоватого чудовища, напоминавшего перископ из плоти.

Потом палец согнулся во втором суставе. Кончик его опустился, коснулся фарфора, и постукивание по кругу возобновилось.

– Гови? – позвала Вай. – Ты что там, уснул?

– Сейчас! – откликнулся он неестественно веселым тоном.

Он смыл ту единственную каплю мочи, которая попала в унитаз, и направился к выходу, обходя раковину кругом. Однако заметил свое отражение в зеркале: огромные глаза, неестественно бледная кожа. Он пощипал себя за обе щеки, выходя из ванной, которая всего за какой-то час сделалась самым страшным и необъяснимым местом в мире.

Когда Вай зашла в кухню посмотреть, что он так долго делает, Говард заглядывал в холодильник.

– Что ты хочешь? – спросила она.

– Пепси. Пойду, наверно, к Ла и куплю баночку.

– После трех банок пива и вишнево-ванильного мороженного? Ты же лопнешь, Говард.

– Не лопну, – пробормотал он. – Но это произойдет, если я не отолью то, что скопилось в почках, – уточнил он про себя.

– Ты уверен, что все в порядке? – Вай критически осмотрела его, но тон ее стал мягче – с оттенком подлинного сочувствия: – Потому что выглядишь ты ужасно. Правда.

– Слушай, – выдавил он, – у нас в конторе грипп. Я полагаю…

– Я тебе дам соды, если действительно нужно, – предложила она.

– Не надо, – поспешно вмешался Говард. – Ты в ночной рубашке. Смотри, я уже надеваю пальто.

– Когда ты в последний раз попробовал диету из супа и орехов, Говард? Это было так давно, что я уже забыла.

– Поищу ее завтра, – неопределенно ответил он, выходя в маленькую прихожую, где висели пальто. – Она, наверное, где-то среди страховых полисов.

– Это было бы лучше. А если уж ты спятил и собрался выходить, то надень мой шарф!

– Ладно. Это правильно. – Он надел пальто и застегивал его, стоя к ней спиной, чтобы она не заметила, как у него дрожат руки. Когда он повернулся, Вай уже скрылась в ванной. Он молча постоял в предвкушении того, что теперь уж она завизжит, но тут вода полилась в раковину. Затем он услышал, как Вай чистит зубы в своей обычной манере – с напором.

Он постоял еще и вдруг мысленно вынес себе приговор тремя простыми словами: «Я схожу с ума».

Возможно… но это не меняет того факта, что, если он в ближайший момент не провернет кое-что, его ждут крайне неприятные последствия. По крайней мере, эту проблему он способен решить, и Говард испытал некоторое утешение. Он открыл дверь, уже было вышел, потом вернулся, чтобы взять шарф Вай.

«Когда ты намерен рассказать ей о последний удивительных событиях в жизни Говарда Митла? – вдруг решил он осведомиться у самого себя.

Говард тут же отогнал эту мысль и сосредоточился на том, чтобы затолкать концы шарфа за отвороты пальто.

Квартира Митла была на пятом этаже десятиэтажного здания на Хокинг-стрит. За полквартала, на углу Хокинг и Куинс-бульвара, находился работавший круглосуточно магазин «Деликатесы и удобства Ла». Говард повернул налево и дошел до конца здания. Здесь была узкая тропинка, которая вела к мусоропроводу. По обе ее стороны стояли контейнеры для мусора. Здесь бездомные, далеко не все из которых были пропащими алкоголиками, устраивали себе неуютным ночлег из газет. В этот вечер, кажется, никто не собирался поселиться на тропе, за что Говард был им очень благодарен.

Он зашел в укромный промежуток между двумя контейнерами, расстегнул джинсы и обильно помочился. Сначала он испытал такое облегчение, что почти забыл недавние удары судьбы, но по мере того как напор ослабевал, опять начал обдумывать свое положение, и отчаяние опять овладело им.

Положение его было, прямо скажем, безвыходным.

Вот он стоит и мочится на стену дома, в котором имеет теплую, уютную квартиру, оглядываясь через плечо, не заметил ли его кто-нибудь.

Появись здесь бандит или грабитель, пока он находится в таком беззащитном состоянии, ничего хорошего не будет, но гораздо ужаснее, если его увидит кто-то из знакомых – Фенстеры, например, из 23-й или Дэттлбаумы из 35-й. И что скажет Вай эта языкастая Алисия Фенстер?

Он застегнул штаны и вернулся к началу тропинки. Тщательно осмотревшись по сторонам, он зашел в магазин и купил банку пепси-колы у улыбающейся бронзовокожей миссис Ла.

– Что-то вы сегодня бледный, мистер Митра, – произнесла она со своей неизменной улыбкой. – Все в порядке?

«О да, – подумал он. – Я действительно брежу, спасибо, миссис Ла. Просто замечательно».

– Поймал таракана в раковине, – пояснил он ей. Она нахмурилась, не переставая улыбаться, и он сообразил, что ляпнул что-то не то. – В конторе, я имею в виду.

– Лучше одевайтесь теплей, – сказала она. Складка на ее почти идеально гладком лбу разошлась. – Радио говорит, будет холодно.

– Спасибо, – поблагодарил он и вышел. По пути домой он открыл банку и вылил ее в канаву. Учитывая, что ванная теперь стала вражеской территорией, ему менее всего хотелось пить на ночь.

Когда он вошел, Вай похрапывала в спальне. Три банки пива хорошо на нее подействовали. Он поставил пустую банка на столик кухне, затем постоял за дверью ванной. Потом прижался уход к дереву.

Царап-царап. Царап-царап-царап.

– Вонючий сукин сын, – прошептал он.

Он отправился спать не почистив зубы – впервые с тех пор, как мать забыла положить ему, двенадцатилетнему зубную щетку, когда отправляла в летний лагерь. *** Он лежал в постели рядом с Вай и не спал.

Слышно было, как палец продолжает свой бесконечный поиски в ванной, постукивая ногтем. На самом деле он не мог слышать сквозь закрытые двери и знал это, но представлял, как он это слышит, что было ничуть не лучше. «Нет, – говорил он себе, – по крайней мере ты знаешь, что это лишь воображение. Насчет самого пальца ты не уверен».

Впрочем, это мало утешало. Он все еще не мог уснуть и не приблизился к решению проблемы. Он знал, что не сможет до бесконечности выдумывать предлоги, чтобы выйти помочиться возле мусорных ящиков. Он сомневался, получится ли это даже на протяжении двух суток, а что будет, когда приспичит большая нужда, леди и джентльмены? Вот вопрос, который никогда не задавали в суперигре, и он не имел ни малейшего представления, как на него ответить. Не под ящиками же – тут он был совершенно уверен.

«Может быть, – осторожно предположил внутренний голос, – со временем ты привыкнешь в этой штуке».

Нет. Немыслимо. Он двадцать один год жил с Вай и все еще не в силах был зайти в ванную, когда она была там. Эти цепи просто замыкало от перенапряжения. Она могла весело сидеть на унитазе и болтать с ним о том, что делала на работе у доктора Стоуна, пока он брился, но он на это был не способен. Не то воспитание.

«Если этот палец не уйдет сам по себе, значит, тебе придется пересмотреть свое воспитание, – настаивал голос, – потому что кое-что, по-видимому, нуждается в коренной перестройке».

Он повернул голову и взглянул на будильник. Четверть третьего… и, меланхолично сообразил он, что необходимо помочиться.

Он осторожно поднялся с кровати, миновал ванную, из-за закрытой двери которой доносилось все то же непрекращающееся царапанье и постукиванье, и направился в кухню. Он придвинул табуретку к кухонной раковине, влез на нее и тщательно прицелился в сливное отверстие, настороженно прислушиваясь, не проснулась ли Вай.

Наконец получилось… лишь когда он перебрал все простые числа вплоть до трехсот сорока семи. Рекорд всей жизни. Он поставил табуретку на место и побрел обратно в постель, размышляя про себя: «Я так не смогу. Долго не протяну. Просто не смогу».

Проходя мимо двери ванной, он оскалился.

Когда в шесть тридцать зазвонил будильник, он вскочил с постели, прошаркал в ванную и пошел внутрь.

В сливе было пусто.

– Слава Богу, – прошептал он дрожащим голосом. Волна облегчения, почти священное вдохновение, охватила его. – О, слава Б…

Палец высунулся, как ванька-встанька, словно привлеченный звуком его голоса. Он молниеносно крутнулся три раза и застыл, словно сеттер перед прыжком. И указывал прямо на него.

Говард отскочил, издавая бессвязное рычание.

Верхняя фаланга пальца сгибалась и разгибалась, словно приманивала его. Доброе утро, мистер, рад вас видеть.

– Сволочь, – пробормотал Говард. Он повернулся к унитазу. Решительно вознамерился помочиться… и ничего. Вдруг его охватило бешенство… жгучее желание просто наброситься на наглого пришельца в сливе, вытащить его из пещеры, бросить на пол и топтать босыми ногами.

– Говард? – сонно спросила Вай. Она постучала в дверь. – Уже?

– Да, – ответил он настолько мог спокойным тоном. Он спустил воду в унитаз.

Ясно было, что Вай мало интересует его тон и его вид. Она страдала от непредвиденного похмелья.

– Чуть не напустила лужу, но могло бы быть и хуже, – пробормотала она, вихрем пронесшись мимо него, задирая ночную рубашку и усаживаясь на унитаз. Она потрогала свой лоб. – В рот больше не возьму этой дряни, благодарю покорно. «Американское зерно» – это страшное говно. Кто бы подсказал этим типам, что удобрение в хмель следует сыпать до того, как сажаешь, а не после. Три паршивые банки – и голова разваливается. Господи! Ну что ж, какова цена – таков и вкус вина. Особенно если продают такие гады, как эти Ла. будь лапочкой, дай мне аспирин, а, Гови?

– Конечно, – сказал он и осторожно приблизился к раковине. Палец снова исчез. Вай, кажется, и на этот раз его спугнула. Он достал аспирин из аптечки и высыпал две таблетки. Ставя пузырек обратно, он заметил, как кончик пальца на мгновение высунулся из дыры. На полсантиметра, не более, и опять как бы поднял воду, прежде чем скрыться.

Он дал Вай аспирин и сказал:

– Минуточку – налью тебе воды.

– Не надо, – тоскливо пробормотала Вай и принялась крушить таблетки зубами. – Так быстрее действует.

– Да он же тебе все кишки сожжет, – настаивал Говард. Он обнаружил, что не против оставаться в ванной, пока Вай с ним.

– Не беспокойся, – произнесла она еще более мрачным тоном. Она спустила воду в унитазе. – Как ты сейчас?

– Не лучшим образом, – честно признался он.

– У тебя тоже?

– Похмелье? Нет. Скорее грипп, с доктором я говорил. Горло болит, и палец беспокоит.

– Что?

– Пятна, говорю. Пятна какие-то на щеках.

– Знаешь что, лучше оставайся дома. – Она подошла к раковине и стала энергично чистить зубы.

– Может, и тебе лучше остаться, – сказал он. Он, однако, не хотел, чтобы Вай была дома; он хотел, чтобы она помогала доктору Стоуну ставить пломбы и прочищать каналы, но было бы невежливо не сказать что-то.

Она глянула на его отражение в зеркале. У нее уже появлялся легкий румянец, глаза чуть засветились. Приходила в себя Вай тоже энергично.

– В тот день, когда я не выйду на работу из-за похмелья, я брошу пить совсем, – сказала она. – И потом, я нужна доку. Мы сегодня ставим полную верхнюю челюсть. Грязная работа, но кто-то должен ее делать.

Она сплюнула прямо в слив, и Говард восхищенно подумал: «В следующий раз он появится, весь заляпанный зубной пастой. Господи!»

– Сиди дома, укутайся и пей побольше жидкости, – наказывала Вай тоном старшей медсестры, который следовало понимать: «не будешь выполнять предписаний – сам будешь виноват». – Почитай. И дай понять этому вонючке Латропу, что он теряет, когда тебя нет. Пусть дважды подумает.

– Не плохая идея, – поддержал Говард.

Она поцеловала его на бегу и подмигнула:

– Твоя Увядающая Вайолет кое-что в жизни понимает, – похвасталась она. Когда через полчаса она побежала на свой автобус, то беззаботно напевала, забыв о похмелье.