Текст книги "Ночные кошмары и фантастические видения (повести и рассказы)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Шеридана тряхнули, будто тряпичную куклу. Он вскрикнул, и его снова тряхнули. Он услышал, как Деда заботливо спрашивает у мальчика, охота ли тому еще пить; услышал, как мальчик сказал, что да. очень, плохой дядька напугал его так, что в горле совсем пересохло. Затем Шеридан увидел у себя перед носом коготь, за долю секунды до того, как тот исчез под подбородком и вонзился гвоздем в шею – толстым, беспощадным, жестоким. Этот гвоздь разорвал глотку быстрее, чем Шеридан. сообразил, что произошло, и последнее, что он увидел прежде чем провалиться в черноту, были мальчик, сложивший ладошки лодочкой и подставивший их под теплую струю – точь-в-точь как, будучи ребенком, делал это сам Шеридан, подставляя сложенные лодочкой руки под кран, чтобы напиться в знойный летний день, – и Деда, нежно, с величайшей любовью ерошивший мальчонкины волосенки.

Дом на повороте

Новая Англия ждет снега, который выпадет не раньше, чем через четыре недели. Сквозь заросли травянистой амброзии и золотарника местами проглядывает осенняя почва. Кюветы, протянувшиеся вдоль дорог, полны опавших листьев, небо постоянно серое, и стебли кукурузы стоят рядами, склонившись друг к другу, подобно солдатам, сумевшим найти фантастический способ умереть стоя. Горы тыкв, подгнивших с нижней стороны, навалены у сумрачных сараев, и их запах похож на дыхание старух. В это время года не жарко и не холодно. Ветер беспрестанно проносится по голым полям под белесыми небесами, где птицы стаями, похожими на уголки сержантских нашивок, летят к югу. Ветер сдувает пыль с мягких обочин проселочных дорог, образуя танцующие вихри, разделяет жнивье, словно расческа пробор в волосах, и проникает в старые автомобили, стоящие на задних дворах без колес, на срубленных пеньках.

Дом Ньюаллов на городском шоссе № 3 навис над той частью Касл-Рока, которая зовется Бендом. Непонятно почему, но представить себе, что с этим домом может быть связано что-то хорошее, невозможно. У него умирающий вид, что только отчасти можно объяснить облупившейся краской на стенах. Лужайка перед ним покрыта глыбами высохшей земли, которым надвигающийся мороз придаст еще более гротескные формы.

Тонкая струйка дыма поднимается из трубы над лавкой Брауни, что у подножия холма. Когда-то Бенд был довольно важной частью Касл-Рока, но это время кануло в небытие одновременно с окончанием корейской войны. В старой открытой раковине для оркестра двое малышей Брауни гоняют между собой красную пожарную машинку. Их лица, алые и бледные, почти стариковские, руки, кажется, Раздают воздух, когда они толкают друг другу автомобиль, останавливаясь порой лишь для того, чтобы вытереть сопливые носы.

В лавке председательствует Харли Макиссик, круглый и краснолицый, а старый Джон Клаттербак и Ленни Партридж сидят у печи, положив на нее ноги. Пол Корлисс стоит, опершись о стойку. В лавке извечный запах – пахнет салями и липкой бумагой от мух, кофе и табаком, потом и темно-коричневой кока-колой, перцем, гвоздикой и тонизирующим средством для волос «О'Делл», с виду похожим на семенную жидкость и превращающим волосы в произведения скульптуры. Засиженный мухами плакат 1986 года, рекламирующий ужин из вареных бобов, все еще приклеен углом к окну рядом с еще одним плакатом, объявляющим о приезде Кена Корривью на ярмарку графства Касл 1984 года. Свет и жара почти десять лет трудились над ним, и теперь Кен Корривью (ушедший из музыкального мира кантри по крайней мере половину этого срока назад и ныне торгующий «фордами» в Чемберлене) выглядит одновременно выцветшим и прожаренным. В задней части лавки стоит огромная мороженица, привезенная из Нью-Йорка в 1933 году, и повсюду ощущается неопределенный, но характерный запах кофейных зерен.

Старики следят за детьми и переговариваются тихими прерывистыми голосами. Джон Клаттербак, чей внук Энди этой осенью находится в немыслимом запое, говорит об участке города, засыпаемом привозной землей. По его мнению, привозной грунт пахнет как бродяга жарким летом. Никто с ним не спорит – это правда, но особого интереса к этой теме не проявляется – сейчас не лето, а осень, и тепло от огромной печи на мазуте расслабляет Термометр Уинстона за стойкой показывает почти двадцать восемь градусов по Цельсию. На лбу Клаттербака, над левой бровью, видна огромная вмятина – след автокатастрофы, случившейся в 1963 году. Детишки иногда просят разрешения прикоснуться к ней. Старый Клат выиграл немало денег у «летних людей», тех, что приезжают сюда летом на отдых, – они не верили, что во вмятину в его голове входит столько жидкости, сколько и в стакан средних размеров.

– Полсон, – тихо говорит Харли Макиссик.

Старый «шевроле» останавливается за развалюхой Ленин Партриджа. Сбоку на машине картонный плакат, приклеенный плотной маскировочной лентой, гласит:

ГЭРИ ПОЛСОН

ПЕРЕТЯЖКА КРЕСЕЛ

АНТИКВАРИАТ ПОКУПАЕТСЯ И ПРОДАЕТСЯ

а ниже номер телефона, по которому звонить. Гэри Полсон медленно выбирается из своей машины – старый человек в выцветших зеленых штанах с огромным мешкообразным задом. За собой он вытаскивает сучковатую трость. Крепко держится за автомобиль и не отпускает его до тех пор, пока трость не поставлена именно так, как он хочет. На конец трости натянута белая пластиковая ручка от детского велосипеда, напоминающая презерватив. Трость оставляет маленькие ямки в безжизненной пыли, когда Полсон начинает свое осторожное путешествие от машины к дверям лавки Брауни.

Дети на оркестровой площадке смотрят на него, а затем следом переводят взгляд (похоже, не без страха) к покосившемуся и потрескивающему зданию Ньюалла на холме над ними. Потом снова принимаются за пожарную машину.

Джо Ньюалл поселился здесь, в Касл-Роке, в 1904 году и оставался владельцем до 1929 года. Он составил себе состояние на ближайшей фабрике в Гейтс-Фоллзе. Это был тощий, вечно раздраженный мужчина с беспокойным лицом и желтыми глазами. Он купил огромный участок незастроенной земли на Бенде – в то время это была цветущая деревня с весьма прибыльной фабрикой по обработке дерева и изготовлению мебели – у Первого Национального оксфордского банка. Сам банк получил этот участок от Фила Бадроу за неуплату задолженности не без помощи шерифа графства Никерсона Кэмпбелла. Фил Бадроу – славный парень, он пользовался общей любовью, но, по мнению соседей, был несколько глуповат. Позже Фил переехал в Киттери, где провел следующие двенадцать лет, занимаясь автомобилями и мотоциклами. Затем он отправился во Францию воевать против немцев. Во время разведывательного полета вывалился из самолета (по крайней мере ходили такие слухи) и разбился насмерть.

Участок Бадроу оставался незанятым и необработанным в течение всех этих лет, а Джо Ньюалл жил в арендованном доме в Гейтс-Фоллзе и занимался сколачиванием состояния. Он был больше известен увольнением своих рабочих, чем умелым управлением фабрикой, которая была близка к банкротству, когда он купил ее в 1902 году. Рабочие фабрики прозвали его Джо-Увольнитель, потому что, пропусти человек одну смену, его тут же выбрасывали за ворота, не слушая и не принимая никаких оправданий.

В 1914 году он женился на Коре Леонард, племяннице Карла Стоува. Это был весьма выгодный брак – с точки зрения Джо Ньюалла, конечно, – потому что Кора была единственной родственницей Карла. Она, вне сомнения, должна была унаследовать немалое состояние после его смерти (разумеется, если Джо сохранит с ним хорошие отношения, а он и не собирался их менять: старик Стоув был в прошлом чертовски хитер, однако с годами стал немного глуповат). В этом районе были и другие фабрики, которые можно было купить по дешевке, а затем модернизировать и получать прибыль… если, конечно, у покупателя имелись деньги для необходимых перемен. Джо скоро получил эти деньги: не прошло и года после свадьбы, как богатый дядя его жены умер.

Таким образом, брак имел свои достоинства – о да, в этом не было сомнений. Однако сама Кора была лишена каких-либо достоинств. Она походила скорее на мешок с зерном, чем на женщину, – невероятно широкие бедра и почти мальчишеская грудь. На абсурдно тонкой шее была насажена уродливо большая голова, словно странный бледный подсолнух. Ее щеки словно тесто свисали вниз, губы походили на полоски ливерной колбасы, а лицо всегда казалось неподвижным и бесстрастным, словно полная луна зимней ночью. Даже в феврале под мышками ее платьев расплывались огромные темные пятна, и от нее исходил неприятный влажный запах пота.

Джо начал строить дом для своей жены на участке Бадроу в 1915-м, и год спустя он казался законченным. Дом был окрашен в белый цвет, имел двенадцать комнат, соединявшихся друг с другом под странными углами. Джо Ньюалла не слишком любили в Касл-Роке отчасти потому, что он заработал свои деньги в этом городе, отчасти из-за Бадроу, его предшественника, который был во всех отношениях хорошим парнем (хотя и дурак, всегда напоминали в разговоре между собой горожане, словно глупость и достоинства дополняли друг друга, и потому было бы абсурдно забывать это). Но главным образом Ньюалла не любили потому, что этот идиотский дом был выстроен рабочими, которых он привлек со стороны. Вскоре после того как на доме были установлены желоба e дождевые трубы, непристойный рисунок, нанесенный мягким желтым мелом и сопровождаемый односложным англосаксонским словом, появился на передней двери с веерообразным окном над ней.

К 1920 году Джо Ньюалл разбогател. Все три его фабрики в Гейтс-Фоллзе приносили немалый доход. На волне только что закончившейся мировой войны и огромном портфеле заказов от недавно возникшего (или возникающего) среднего класса Джо начал пристраивать новое крыло к своему дому. Большинство жителей деревни считали это лишним – в конце концов, в доме жили только двое. Все высказывали точку зрения, что новое крыло делает и без того безобразный дом еще ужасней. Это новое крыло возвышалось на один этаж над основным домом и слепо глядело на холм, покрытый в то время невысокими соснами.

Новость о том, что двое жителей этого дома скоро ждут прибавления третьего, просочились из Гейтс-Фоллза, и ее источником была скорее всего Дорис Джинджеркрофт, работавшая тогда медицинской сестрой у доктора Робертсона. Таким образом, новое крыло строилось как бы в честь этого знаменательного события и его главной виновницы. Это случилось после шести лет брачного блаженства, из которых четыре Кора прожила на Повороте, когда ее видели только издалека идущей по двору или иногда в поле за строениями собирающей цветы – крокусы, дикие розы, венерины башмачки. И вот после столького времени Джо сумел наконец-то расшуровать Кору Леонард Ньюалл.

Кора никогда не делала покупок в лавке Брауни. Все необходимое она закупала у Китти Корнер в Гейтс-центре – каждый вторник после обеда.

В январе 1921 года у Коры родилось чудовище без рук и, по слухам, с крошечными пальцами, высовывающимися из одной глазницы. Оно умерло меньше чем через шесть часов после того, как высунуло на свет дня свое красное личико. Семнадцать месяцев спустя, поздней весной 1922 года (в Западном Мэне не бывает ранней весны – только поздняя весна, а до нее – зима), Джо Ньюалл пристроил к новому крылу купол. Покупки он продолжал делать за пределами города, по-прежнему не желая иметь ничего общего с лавкой Брауни. Он также ни разу не зашел в методистскую церковь. Изуродованный ребенок, который выскользнул из матки его жены, был похоронен на семейном участке Ньюаллов в Гейтс-Фоллзе, а не в городе, где жила семья. Надпись на крошечном надгробии гласила:

Сара Тэмсон Табита Фрэнсин

Ньюалл 14 января 1921 года

Упокой Господь ее душу

В лавке посетители говорили о Джо Ньюалле и его жене, о доме Джо, а сын Брауни, Харли, все еще слишком молодой, чтобы бриться, но достаточно взрослый для того, чтобы вываливать груды овощей вдоль обочины дороги и при надобности подтаскивать мешки картошки к придорожному ларьку, стоял и слушал. (Он уже вошел в пору зрелости, скрытой внутри, несмотря на все это, бездействующей, выжидающей, может быть, мечтающей.) Говорили главным образом о доме; он выглядел безобразно и своим видом оскорблял чувства жителей города.

– Но к нему постепенно привыкаешь, – иногда замечал Клейтон Клаттербак (отец Джона). Ответа на это обычно не следовало. Это было заявление, лишенное всякого смысла, и в то же время оно отражало очевидный факт. Если вы стоите во дворе лавки Брауни, выбирая, допустим, в ягодный сезон себе из ящика плоды покрупнее, рано или поздно замечаете, что ваш взгляд невольно поворачивается к дому на холме подобно тому, как флюгер поворачивается на северо-восток под напором мартовской вьюги. Раньше или позже вам приходится посмотреть на него, со временем большинство людей делает это мельком. Наверное потому, что, как сказал Клеит Клаттербак, к дому Ньюалла начинаешь привыкать.

В 1924 году Кора упала с лестницы, что вела в купол нового крыла, и сломала шею и позвоночник. По городу пошел слух (он возник скорее всего на женском благотворительном собрании), что при этом она была совершенно обнаженной. Ее похоронили рядом с недолго прожившей дочерью-уродом.

Джо Ньюалл – по мнению большинства, в нем, несомненно, текла еврейская кровь – продолжал богатеть. Он построил два сарая и хлев на холме и соединил их новым крылом с главным домом. Строительство хлева завершись в 1927 году, и его назначение сразу стало ясным – он решил, по-видимому, стать фермером. Он купил шестнадцать коров у фермера в Меканик-Фоллзе и приобрел o того же парня новенькую доильную машину. Те, кто сумел заглянуть в кузов грузовика, доставившего ее Ньюаллу, и потом осмотрел, когда шофер, прежде чем подняться на вершину холма, остановился у Брауни выпить бутылку холодного эля, утверждали, что доилка походит на металлического осьминога.

Разместив коров в стойлах и установив доильную машину, Джо нанял полоумного дурачка из Моттона, чтобы тот ухаживал за его новым капиталовложением. Почему этот прижимистый и деловой хозяин фабрик пошел на такой шаг, озадачило всех. Разве что Ньюалл начал терять деловую хватку. Тем не менее он поступил именно так, и все коровы погибли. Санитарный врач графства приехал, чтобы взглянуть на коров, и Джо предъявил ему заверенное свидетельство ветеринара (причем ветеринара из Гейтс-Фоллза – говоря это, жители многозначительно поднимали брови), в котором говорилось, что коровы сдохли от бычьего менингита.

– По-английски это означает.невезение, – сказал Джо.

– Вы что, шутите?

– Думайте как хотите, – сказал Джо. – Я не возражаю.

– Заставьте этого дурачка заткнуться, пожалуйста, – попросил санитарный врач. Он смотрел на полоумного парня, который стоял на подъездной дороге, опершись плечом на деревенский почтовый ящик, и дико выл. Слезы стекали по его пухлым грязным щекам. Порой он с размаху сильно ударял себя по лицу, словно все это – его вина.

– С ним все в порядке.

– Никакого здесь не вижу порядка, – заметил санитарный врач, – и меньше всего с этими шестнадцатью коровами, что лежат на спинах вверх копытами, будто изгородь. Я вижу это отсюда.

– Хорошо, что видите, – сказал Джо Ньюалл, – ближе вам подойти не удастся.

Санитарный врач бросил сертификат из Гейтс-Фоллза на землю и растоптал его ногами. Он посмотрел на Джо Ньюалла, и лицо его так покраснело, что извилины вен по сторонам носа стали пурпурными.

– Я должен осмотреть этих коров. Пусть вытащат сюда одну из них, если вы не пускаете меня на свою ферму.

– Нет.

– Вы что, считаете себя хозяином всего мира, Ньюалл? Я привезу постановление суда!

– Попробуйте.

Санитарный врач уехал. Джо смотрел ему вслед. У конца дороги, ведущей к амбару, стоял полоумный идиот в измазанном навозом комбинезоне, заказанном по каталогу фирмы «Сиэрс и Робак», все так же опершись на почтовый ящик, и не переставая выл. Он простоял весь жаркий августовский день, подняв свое идиотское лицо монголоида к желтому небу и воя во весь голос.

– Выл, как теленок на луну, – заметил молодой Гэри Полсон.

Санитарного врача графства звали Клем Апшоу, он был родом из Сиройс-Хилла. Немного поостыв, он, наверное, отказался бы от ссоры, но Брауни Макиссик, выдвинувший его на эту должность (и разрешивший ему пить в долг немало пива), отговорил его. Отец Харли Макиссика обычно не любил загребать жар чужими руками – да ему это и не требовалось, – но ему хотелось продемонстрировать Джо Ньюаллу, какие обязанности накладывает на владельца частная собственность. Он хотел, чтобы Джо понял, что частная собственность – это великая вещь, да, великое американское завоевание, но частная собственность все-таки является составляющей города, его частью. Население Касл-Рока считает, что мнением общественности не вправе поступиться и богачи, даже если они могут позволить себе пристроить еще одно крыло к своему дому, приди им в голову такая фантазия. Поэтому Клем Апшоу поехал в Лэкери, который в то время был центром графства, и получил постановление суда.

Пока санитарный врач ездил в суд, мимо воющего идиота проехал большой фургон, который остановился у амбара. Когда Клем Апшоу вернулся, с постановлением суда, во дворе лежала всего одна корова, которая глядела мимо него черными глазами, потускневшими и устремленными куда-то вдаль. Клем определил, что по крайней мере эта корова погибла от бычьего менингита, и уехал. После этого фургон вернулся и забрал оставшуюся корову.

В 1928 году Джо начал строить еще одно крыло. Именно тогда завсегдатаи, собиравшиеся у Брауни, пришли к выводу, что он спятил. Умный, с деловой хваткой, но чокнутый. Бенни Эллис утверждал, что Джо вырвал глаз у своей дочери и хранил его вместе с ампутированными пальцами, торчавшими ec другого глаза, в банке с составом, который Бенни называл «фаббледехидом», на кухонном столе. Бенни был страстным любителем журналов ужасов, на обложках которых были нарисованы голые женщины в лапах гигантских муравьев и всякие другие кошмары. Его рассказ о банке Джо Ньюалла был явно вдохновлен ими. В результате вскоре во всем Касл-Роке – не только в Бенде – оказалось полно людей, которые утверждали, что все это абсолютно верно. Некоторые говорили, что в своей банке Джо хранил даже те части тела, о которых не принято говорить вслух.

Второе крыло было построено в августе 1929 года. Спустя две ночи мимо дома промчалась старая машина с огромными натриевыми фарами, похожими на сверкающие глаза, свернула на подъездную дорогу к самому дому, и кто-то бросил вонючий полуразложившийся труп большого скунса на стену нового крыла. Мертвое животное забрызгало одно из окон, оставив на нем веер крови, напоминавший своими очертаниями китайскую идеограмму.

В сентябре этого же года случился пожар в цеху лучшей фабрики Джо Ньюалла, где стояли чесальные машины. Убыток составил пятьдесят тысяч долларов. В октябре произошел крах фондовой биржи. В ноябре Джо Ньюалл повесился на балке в одной из незаконченных комнат нового крыла – скорее всего в спальне. Свежий запах дерева все еще стоял в этом крыле. Его нашел Кливленд Торбатт, заместитель менеджера фабрики в Гейтс-Фоллзе и партнер Джо (по крайней мере ходили такие слухи) в ряде спекуляций на Уолл-стрит, которые стоили теперь меньше блевотины коккер-спаниеля, больного туберкулезом. Тело было вынуто из петли следователем графства, должность которого тогда занимал брат Клема Апшоу, Нобл.

Джо похоронили рядом с его женой и ребенком в последний день ноября. Стояла холодная погода, и в похоронах участвовал всего один человек из Касл-Рока – Элвин Кой, шофер похоронной машины фирмы «Хей и Пибоди». Элвин потом рассказал, что единственным посторонним, присутствовавшим на похоронах, была молодая стройная женщина в енотовой шубе и черной остроконечной шляпе. Сидя в лавке Брауни и закусывая огурцом прямо из бочки, Элвин саркастически улыбался и поведал приятелям, что это была, вне всякого сомнения, проститутка. Она ничуть не походила на Кору Леонард Ньюалл или кого-нибудь из ее семьи, а во время молитвы даже не прикрыла глаза.

***

Гэри Полсон входит в лавку с крайней медлительностью, осторожно закрывая за собой дверь.

– Привет, – равнодушно говорит Харли Макиссик – Слышал, ты вчера в Грейндже выиграл индейку, – намечает старый Клат, готовясь раскурить свою трубку.

– Да, – отвечает Гэри. Ему восемьдесят четыре года, и он, подобно остальным старикам, помнит то время, когда Бенд был куда более оживленным местом, чем сейчас. Он потерял двоих сыновей в двух войнах – еще до того как началась эта мерзость во Вьетнаме. Его третий сын, хороший юноша, погиб в 1973 году при столкновении с лесовозом недалеко от Прескью-Айл. Один Бог знает почему, но перенести эту потерю оказалось легче. Теперь временами у Гэри из углов рта текли слюни и он часто шлепал губами, втягивая их.обратно в рот, пока они не утекали слишком далеко и не оказывались на подбородке. За последнее время он многое позабыл, зато знает, что старость – это очень плохой способ провести последние годы своей жизни.

– Налить кофе? – спрашивает Харли.

– Нет, пожалуй.

Ленни Партридж, который, по-видимому, уже никогда не оправится после странного дорожного происшествия две осени назад, в котором у него были сломаны ребра, подтягивает под себя ноги, чтобы старик мог пройти мимо и осторожно опуститься в стоящее в углу кресло (Гэри сам перетянул это кресло в 1982 году). Полсон шлепает губами, втягивает обратно в рот слюни и складывает узловатые кисти рук на ручке своей трости. Он выглядит усталым и изможденным.

– Приближается чертовски дождливая погода, – говорит он наконец. – У меня все болит.

– Да, будет плохая осень, – соглашается Пол Корлисс.

Наступает тишина. Жар от печи наполняет помещение лавки, которая закроется, как только умрет Харли или, может быть, еще до этого, если его младшей дочери удастся добиться своего. Жаром наполняется помещение лавки и согреваются кости сидящих в нем стариков или по крайней мере они пытаются их согреть. Грязное окно с древними плакатами выходит во двор, где до 1977 года стояли заправочные колонки, пока «Мобил» не прибрал их. В лавке сидят старики, дети которых большей частью уехали искать счастья в более многообещающие места. Лавка почти не торгует, если не считать нескольких местных жителей да иногда летом проезжих туристов, которым кажется, что старики, сидящие вокруг печи в теплом белье, даже когда на дворе июльская жара, выглядят весьма эксцентрично. Старый Клат всегда утверждал, что в эту часть Рока приедут новые жители, однако последние два года положение еще ухудшилось – казалось, весь город вымирает.

– Кто строит новое крыло на этом проклятом Богом доме Ньюалла? – спрашивает наконец Гэри.

Они смотрят на него с изумлением. На мгновение кухонная спичка, которой старый Клат только что чиркнул, каким-то мистическом образом повисает над трубкой, прожигая дерево, которое чернеет. Черная головка на ее конце изгибается в сторону. Наконец старый Клат окунает спичку в кувшин с водой.

– Новое крыло? – спрашивает Харли.

– Да.

Голубая дымовая мембрана из трубки старого Клата поднимается над печью и растекается подобно тончайшей рыбачьей сети. Ленни Партридж поднимает вверх подбородок, чешет морщинистую шею, а затем медленно проводит по ней рукой, издавая скрежещущий звук.

– Представления не имею, – говорит Харли, каким-то образом подчеркивая своим тоном, что в числе этих людей не может быть никого сколько-нибудь достойного внимания, по крайней мере в этой части мира.

– Никто не хотел покупать этот дом самое малое с тысяча девятьсот восемьдесят первого года, – говорит старый Клат. Когда старый Клат говорит «никто», он имеет в виду одновременно «Текстиль Южного Мэна» и «Банк Южного Мэна», но не только. Он имеет в виду в первую очередь итальянцев из Массачусетса. «Текстиль Южного Мэна» стал владельцем всех трех фабрик Джо и его дома на холме примерно через год после того, как Джо покончил жизнь самоубийством. Однако для мужчин, собравшихся в лавке Брауни вокруг печки, это название – всего лишь дымовая завеса. Или же то, что они иногда называют Законом. Это слово звучит для них, например, в такой фразе: «Она под присягой потребовала судебного постановления об их защите, и теперь он не может встречаться со своими собственными детьми из-за юридических тонкостей Закона». Старики ненавидят Закон, потому что он покушается на их жизни и жизни их друзей, но их бесконечно зачаровывает то обстоятельство, что некоторые люди пользуются Законом для осуществления собственных гнусных устремлений, направленных на обогащение.

«Текстиль Южного Мэна», называемый также «Банком Южного Мэна», называемый также «Итальянцами из Массачусетса, долгое время с выгодой для себя управлял фабриками Джо Ньюалла, которые он сумел спасти от разорения. Но больше всего стариков, собирающихся вокруг печки у Брауни, изумляло то, что им не удалось избавиться от дома на холме.

– Он походит на жука, которого вы не можете стряхнуть с кончика пальца, – сказал однажды Ленни Партридж, и все кивнули, соглашаясь с ним. – Даже эти пожиратели спагетти из «Малден и Ревир» не в силах избавиться от этого жернова, что висит у них на шее.

Старый Клат и его внук Энди проходились в настоящее время в ссоре, вызванной спором, кому принадлежит безобразный дом Джо Ньюалла. Свою роль внесли и другие, более личные соображения, скрывающиеся под самой поверхностью, в этом можно не сомневаться, такие проблемы всегда существуют. Вопрос возник однажды вечером, когда дедушка и внук – оба успевшие стать вдовцами – наслаждались превосходными спагетти в городском доме молодого Клата.

Молодой Клат, который еще не был уволен из городской полиции, пытался (несколько самодовольно) объяснить своему деду, что «Текстиль Южного Мэна» уже несколько лет не имеет никакого отношения к бывшей собственности Джо Ньюалла.

Подлинным хозяином дома на холме у Бенда, по его мнению, является «Банк Южного Мэна», и обе эти компании не имеют между собой ничего общего. Старый Джон сказал Энди, что если он действительно верит этому, то просто дурак. Всем известно, объяснил он, что и банк, и текстильная компания являются прикрытием для «массачусетских итальянцев» и единственная разница между ними заключается в паре слов в их названиях. Они просто скрывают очевидные связи между собой кипами бумаг, объяснил старый Клат, – короче говоря, Закон.

Молодой Клат не выдержал и засмеялся в ответ на это. Старый Клат покраснел от ярости, бросил свою салфетку на тарелку и встал. Смейся, сказал он. Смейся и дальше. Почему бы и нет? Единственное, что пьяница умеет делать, – смеяться над тем, чего не понимает, вместо того чтобы плакать над тем, чего он не знает. Энди разозлился и сказал что-то о том, что пьет из-за Мелиссы. Джон спросил его, сколько лет его внук будет обвинять в своем пьянстве мертвую жену. Энди смертельно побледнел, когда старик сказал это, и потребовал, чтобы тот немедленно убирался из его дома. Джон так и поступил и никогда больше не бывал там. И теперь у него нет ни малейшего желания. Не говоря уже о том, что они разругались, старый Клат не может видеть, как Энди со своим пьянством стремительно мчится в ад.

Сколько ни рассуждать об этом, одно было очевидно: дом на холме пустовал теперь уже одиннадцать лет, никто не жил там долгое время. «Банк Южного Мэна» пытался продать его через одну из местных фирм, торгующих недвижимостью.

– Последние, кто хотел купить дом, приезжали из северной части Нью-Йорка, верно? – спрашивает Пол Корлисс. Он говорит так редко, что все поворачиваются к нему. Даже Гэри.

– Да, совершенно верно, – подтверждает Ленни. – Это была симпатичная пара. Муж собирался покрасить амбар в красный цвет и продавать там старинные предметы, правда?

– Да, – кивнул старый Клат. – А потом их сын нашел ружье, которое у них храни…

– Иногда люди чертовски неосторож… – вмешался Харли.

– Он умер? – спрашивает Ленни. – Мальчик умер?

После вопроса воцарилась тишина. Создается впечатление, что никто не знает ответа. Затем с видимой неохотой звучит голос Гэри.

– Нет, – говорит он. – Но он ослеп. Они переехали в Оберы. Или в Лидс.

– Это были хорошие люди, – сказал Ленни. – Мне в самом деле казалось, что у них может что-то получиться. Им хотелось жить в этом доме. Они считали, все шутят над ними из-за того, что приехали издалека, когда говорят, что дом приносит несчастье. – Он замолкает и погружается в размышления. – Может быть, теперь они лучше понимают все это… где бы ни жили.

Наступает тишина. Старики думают о людях из верхней части Нью-Йорка, а может, о собственных больных телах и ухудшающемся слухе. В темноте позади печи бурлит мазут. Где-то стучит ставня, тяжело ударяя по стене в беспокойном осеннем воздухе.

– Там действительно строят новое крыло, – нарушает молчание Гэри. Он говорит тихо, но выразительно, словно кто-то из присутствующих возражает против его заявления. – Я видел это, когда ехал по Ривер-роуд. Почти весь каркас уже готов. Это чертово крыло, похоже, длиной футов сто и шириной тридцать. Никогда раньше не обращал на него внимания. Сделано из отличного клена. Интересно, где в наше время кому-то удается доставать кленовые доски и бревна?

Никто не отвечает. Никто не знает.

Наконец очень нерешительно Пол Корлисс говорит:

– Ты уверен, что это не какой-нибудь другой дом, Гэри? Может быть, ты…

– Может быть, я дурак, – говорит Гэри еще тише, но с еще большей уверенностью. – Это дом Ньюалла, новое крыло у дома Ньюалла, уже готовый каркас, и его начали обшивать, а если сомневаешься, выйди наружу и посмотри сам.

После этого говорить было уже не о чем – ему поверили. Ни Пол, ни кто другой не вышел из лавки посмотреть на новое крыло, пристреливаемое к дому Ньюалла. Они считали это событие вопросом немалой важности, и потому спешить не следовало – пусть пройдет время. А Харли Макиссик рассуждал про себя: научиться бы превращать время в деловую древесину, все они уже давно бы разбогатели. Пол идет к автомату, где продают газированные напитки, и приносит стакан апельсинового сока. Он передает Харли шестьдесят центов, и тот поворачивает ручку кассового аппарата, заносит в баланс лавки сделанную покупку. Задвигая ящик аппарата, он замечает, что атмосфера как-то изменилась. Приходит очередь обсуждать другие проблемы.

Ленни Партридж кашляет, морщится, прижимает руки к тому месту, где сломанные ребра так и не срослись, и спрашивает Гэри, когда будет проводиться поминальная служба по Дану Рою.

– Завтра, – отвечает Гэри, – в Горэме. Там похоронена его жена.

Люси Рой умерла в 1968-м; Дан, который до 1979-го работал электриком в гипсовой компании в Гейтс-Фоллзе (служащие этой компании обычно называют ее «Ю.С. гип»), умер от рака внутренних органов два дня назад. Он прожил в Касл-Роке всю жизнь и любил говорить, что за все свои восемьдесят уезжал из штата Мэн всего три раза: однажды – проведать тетю в Коннектикуте, другой раз – чтобы посмотреть, как остонские «Ред соке» играли на стадионе в Фенвей-парке (и эти бродяги проиграли, не забывал он прибавить, рассказывая об этом), и третий раз – когда принимал участие о съезде электриков в Портсмуте, штат Нью-Хэмпшир. «Только время напрасно потратил, – отзывался он об этом съезде – В основном пили виски да по бабам ходили. А бабы-то – глядеть не на что, не говоря уже о другом». Он был одногодком этих стариков, и от его смерти все они испытывали странную смесь печали и удовлетворения.