Текст книги "Бесплодные земли (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Часть вторая. Ключ и роза

1

На протяжении трех недель Джон «Джейк» Чэмберс храбро сражался с разгоравшимся в нем безумием. Все это время он чувствовал себя последним уцелевшим на борту идущего ко дну океанского лайнера – человеком, который что есть мочи работает трюмной помпой в отчаянной попытке продержать корабль на плаву до тех пор, пока не утихнет шторм, не очистится небо и откуда-нибудь – откуда угодно – не подоспеет помощь. Двадцать девятого мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец взглянул фактам в лицо: помощь не придет. Пришло время сдаться, предаться на милость бури.

Соломинкой, переломившей спину верблюда, стал годовой экзамен по литературной композиции: сочинение, «итоговое эссе».

Джон Чэмберс – Джейк для тех трех-четырех мальчиков, с которыми его связывала почти что дружба (стань этот маленький фактоид известен его отцу, тот, несомненно, пришел бы в неописуемую ярость), – заканчивал свой первый год обучения в школе «Пайпер». Хотя Джейку уже исполнилось одиннадцать и учился он в шестом классе, для своих лет мальчик был мелковат, и тот, кто видел его впервые, нередко решал, что он намного моложе. Честно говоря, бывало, что Джейка принимали за девочку, пока примерно с год назад, добиваясь позволения сделать короткую стрижку, он не закатил такой скандал, что мать наконец смягчилась – и разрешила. Конечно, с отцом проблем из-за стрижки не возникало. Отец только усмехнулся своей жесткой, нержавеющей стали улыбкой и сказал: «Лори, парень хочет быть похожим на морского пехотинца. Молодец».

Для отца он никогда не бывал Джейком и редко – Джоном. Отец обычно называл его просто «парень».

Школа «Пайпер», объяснил отец Джейку прошлым летом (это было лето двухсотой годовщины [9]

[Закрыть] – море флагов и знамен, а Нью-Йоркская гавань запружена величественными Кораблями), – Лучшая В Стране Школа Для Мальчика Твоих Лет, Черт Ее Дери. То, что Джейка приняли в нее, никак не было связано с денежным вопросом, не уставал разъяснять (если не сказать настойчиво твердил) Элмер Чэмберс. Он яростно гордился этим фактом, хотя и в десять лет Джейк уже подозревал, что по правде это, возможно, никакой не факт; что по правде это, возможно, самое натуральное вранье, превращенное отцом в факт, чтобы за ленчем или на коктейле можно было небрежно ввернуть в разговор: «Что, мой парень? О-о, он ходит в «Пайпер». Лучшая В Стране Школа Для Мальчишки Его Лет, Черт Ее Дери. Там место ни за какие деньги не купишь, знаете ли, – для школы «Пайпер» главное мозги и только мозги!»

Джейк прекрасно сознавал, что в раскаленной топке отцовского ума грубый уголь суждений и желаний, материя низменная, зачастую преображается в твердые алмазы, именуемые Элмером Чэмберсом фактами или, в менее официальной обстановке, «фактоидами». «Факт тот, что…» было излюбленным выражением этого человека и произносилось с благоговением, часто, при каждом удобном случае.

– Факт тот, что за деньги место в школе «Пайпер» не купишь, – внушал отец Джейку тем летом – летом двухсотой годовщины, летом синих небес, праздничных флагов и величественных больших Кораблей, золотым летом… ибо золотым воскресало оно в памяти мальчика, ведь в ту пору Джейк еще не начал терять рассудок и причина для беспокойства у него была только одна: придется он к пайперовскому двору или нет, по всем ли статьям подойдет для этого инкубатора юных гениев. – В заведение вроде «Пайпера» попасть может только тот, у кого имеется кое-что вот здесь. – Элмер Чэмберс потянулся через письменный стол и жестким, желтым от никотина пальцем постукал сына по лбу. – Понял?

Джейк кивнул. Вступать в разговор не было необходимости, поскольку со всеми, в том числе и с женой, отец обращался так же, как с подчиненными на работе (он отвечал за составление программы одного из каналов телевидения и слыл признанным мастером ставить подножки конкурентам – мастером рубки). Элмера Чэмберса следовало слушать, в нужных местах кивать, и немного погодя он вас отпускал.

– Хорошо, – сказал отец, закуривая одну из своих восьмидесяти ежедневных сигарет «Кэмел». – Значит, мы понимаем друг друга. Пахать тебе придется как проклятому, но ты потянешь. Иначе нам не прислали бы вот это. – Он взял со стола письмо, извещавшее о том, что Джейк принят в «Пайпер», и шумно потряс им. В этом жесте сквозило некое свирепое торжество, словно письмо было зверем, которого он убил в джунглях и теперь освежует и съест. – Так что работай, трудись в поте лица. Добейся успеха. Чтоб мы с матерью гордились тобой. Закончишь год на «отлично», будет тебе поездка в «Мир Диснея». Стоящая цель, а, малыш?

И Джейк добился успеха. Весь год (то есть, до последних трех недель) он носил из школы одни пятерки, чем, вероятно, дал родителям все основания гордиться им, хотя утверждать с уверенностью было трудно – уж очень мало времени проводили дома отец и мать. Обычно, вернувшись с занятий, мальчик заставал только Грету Шоу, экономку, а потому в конце концов показывал свои пятерочные работы ей, после чего тетрадки перекочевывали в темный угол его комнаты. Порой Джейк перелистывал их и недоумевал – да значат ли эти «отлично» хоть что-то? Хотелось бы, чтобы значили… но он питал на этот счет серьезные сомнения.

Джейк полагал, что, выйдет у него в году «отлично» по всем предметам или не выйдет, ни в какой «Мир Диснея» он летом не поедет.

Отдых в сумасшедшем доме казался ему более вероятным.

Двадцать девятого мая в восемь часов сорок пять минут утра Джейка, входившего в двойные двери Пайперовской школы, посетило страшное видение. Джейк увидел отца в его офисе на Рокфеллер-плаза, 70. Подавшись вперед из-за письменного стола, отец беседовал с одним из своих сотрудников. В углу рта у мистера Чэмберса торчала сигарета, у лица клубился голубоватый дым. За спиной и далеко внизу, безмолвный благодаря двойным стеклам «Термопейн», расстилался Нью-Йорк с его шумом, грохотом и толчеей.

«Факт тот, что за деньги место в лечебнице «Солнечная долина» не купишь, – тоном мрачного удовлетворения говорил отец подчиненному. – В такое заведение попасть может только тот, у кого капитально разладился чердак. – Он протянул руку и постукал своего собеседника пальцем по лбу. – Что, собственно, и случилось с парнем. Но работает он, как вол. Говорят, лучше всех плетет корзинки, пропади они пропадом. А когда его выпустят – если выпустят – его ждет небольшое путешествие. Путешествие…»

– …на постоялый двор, – пробормотал Джейк и рукой, которая так и норовила задрожать, коснулся лба. Голоса возвращались. Орущие, пререкающиеся голоса, которые сводили его с ума.

«Ты мертв, Джейк. Тебя переехала машина, и ты мертв».

«Не валяй дурака! Посмотри – видишь объявление? Там написано: НЕ ЗАБУДЬ! ПЕРВЫЙ КЛАСС – НА ПИКНИК! По-твоему, на том свете ходят всем классом на пикники?»

«Не знаю. Зато знаю, что тебя задавила машина».

«Нет!»

«Да. Седьмого мая, утром, в восемь двадцать пять. И минуты не прошло, как ты умер».

«Нет! Нет! Нет!»

– Джон?

Испуганно вздрогнув, он огляделся. Неподалеку стоял мистер Биссетт, учитель французского. Казалось, он чем-то слегка обеспокоен. За спиной мистера Биссетта в двери рекреационного зала вливался поток учеников, спешащих на утреннее собрание. Дурачились и резвились считанные единицы, и – ни единого громкого выкрика или радостного вопля. Вероятно, не только Джейку, но и остальным родители объяснили, какое счастье ходить в «Пайпер», где деньги – ничто (хотя плата за обучение составляла двадцать две тысячи долларов в год), главное – мозги. Вероятно, и поездку в награду за приличные отметки обещали тоже не одному только Джейку. Вероятно, кое-кому из заслуживших эту поездку счастливчиков даже предстояло отправиться в путешествие вместе с родителями. Вероятно…

– Джон, с тобой все в порядке? – спросил мистер Биссетт.

– Да-да, – ответил Джейк. – Все отлично. Просто я сегодня немножко проспал. И, наверное, еще не проснулся.

Лицо мистера Биссетта разгладилось, и он улыбнулся.

– С кем не бывает.

«С моим отцом. Мастер рубки никогда не просыпает».

– Как поживает французский язык? Ты готов сдавать? – полюбопытствовал мистер Биссетт. – Voulez-vous examiner à moi cette midi? [10]

[Закрыть]

– Пожалуй, – протянул Джейк. По правде говоря, он не знал, готов сдавать или нет. Он даже не мог припомнить, готовился ли к экзамену. Вот уже три недели важным и существенным казалось только одно – голоса у него в голове.

– Еще раз хочу сказать: заниматься с тобой было одно удовольствие. Очень рад, что ты попал в число моих учеников. Я хотел сказать это твоим родителям, но они пропустили родительское собрание…

– Они жутко занятые люди, – сказал Джейк.

Мистер Биссетт кивнул.

– В общем, ты мне очень понравился. Вот все, что я хотел сказать… да, и еще: жду тебя на будущий год.

– Спасибо, – поблагодарил Джейк и подумал: интересно, что сказал бы мистер Биссетт, если бы он добавил: «Только мне кажется, что в будущем году заниматься французским мне не придется – вот разве что можно будет достать заочный курс, чтобы задания присылали в добрую старую «Солнечную долину» по почте».

В дверях рекреационного зала появилась Джоанна Фрэнкс, школьный секретарь. В руке она держала маленький посеребренный колокольчик. В школе «Пайпер» все звонки давались вручную. Джейк полагал, что отчасти «Пайпер» прельщает родителей именно этим, воскрешая в памяти «маленькое красное школьное здание» и прочая, и прочая, и прочая. Сам Джейк ненавидел колокольчик – казалось, тот дребезжит прямо у него в голове…

«Ну, это – то ненадолго, – безнадежно подумал мальчик. – Голову я теряю и скоро потеряю совсем. В самом прямом смысле».

Заметив мисс Фрэнкс, мистер Биссетт повернул было прочь и снова обернулся к мальчику:

– Да точно ли все в порядке, Джон? Последние три недели ты, кажется, полностью погружен в свои мысли. Озабочен. Тебя что-нибудь тревожит?

Благожелательность в голосе мистера Биссетта едва не побудила Джейка открыться, но мальчик тут же представил себе, как посмотрит на него мистер Биссетт, если он скажет: «Да. Меня кое-что тревожит. Один пренеприятнейший маленький фактоид. Видите ли, я умер и попал в другой мир. А потом снова умер. Вы скажете, так не бывает, и, конечно, будете правы; и какая-то крупица моего рассудка понимает, что вы правы, но душа знает другое. Это произошло на самом деле. Я действительно умер».

Скажи он нечто подобное, мистер Биссетт незамедлительно связался бы по телефону с Элмером Чэмберсом… и после всей той ерунды, какую отец нагородил бы о детях, у которых перед экзаменационной неделей возникают безумные фантазии – о детях, чьи поступки нельзя обсудить за ленчем или на коктейле – о детях, которые подводят своих родных, – психиатрическая лечебница «Солнечная долина», как подозревал Джейк, показалась бы курортом.

Он заставил себя улыбнуться мистеру Биссетту.

– Немножко боюсь экзаменов, вот и все.

Мистер Биссетт подмигнул.

– Ты отлично сдашь.

Мисс Фрэнкс принялась вызванивать Общий Сбор. Каждая трель впивалась Джейку в барабанные перепонки, после чего маленькой ракетой проносилась в голове.

– Идем, – позвал мистер Биссетт. – Не то опоздаем. Нельзя же начинать экзаменационную неделю с опоздания, верно?

Они прошли мимо мисс Фрэнкс с ее лязгающим колокольчиком. Мистер Биссетт направился к ряду сидений, предназначавшихся для преподавателей, «педагогическому президиуму», на школьном языке. Таких претенциозных, отдающих жеманством названий в школе «Пайпер» бытовало великое множество: актовый зал назывался «рекреационным», обеденный перерыв – «рекреацией», семи– и восьмиклассники – «абитуриентами», а складные стулья у пианино (на котором мисс Фрэнкс вскоре примется барабанить так же нещадно, как трезвонила в серебряный колокольчик), разумеется, «педагогическим президиумом». Джейк полагал, что все это составляет некую традицию. Родитель, которому известно, что в полдень его чадо отправляется на рекреацию в рекреационный зал вместо того, чтобы, чавкая, умять бутерброд с тунцом в кафешке, расслабляется в приятной уверенности, что министерство просвещения работает на пять с плюсом.

Пропуская мимо ушей утренние объявления, Джейк проскользнул на «камчатку» и сел. Ужас не отпускал, и мальчик невольно чувствовал себя белкой в колесе, откуда нет выхода. А когда он пытался заглянуть вперед, в некие лучшие, более светлые времена, видел лишь тьму.

Корабль – здравый рассудок Джейка – шел ко дну.

К подиуму приблизился мистер Харли, директор. Он произнес короткое вступительное слово, в котором говорилось о том, сколь важна экзаменационная неделя, и о том, что полученные на экзаменах оценки станут еще одним шагом пайперовцев по Великой Дороге Жизни. Мистер Харли объяснил своим подопечным, что на них рассчитывает школа, лично он и родители. О том, что на них рассчитывает весь свободный мир, мистер Харли не сказал, однако усиленно намекал на такую возможность. Закончил он сообщением о том, что на время экзаменационной недели звонки отменяются (первая и единственная хорошая новость, какую Джейк узнал за утро).

Мисс Фрэнкс, уже успевшая занять свое место за пианино, ударила по клавишам, взяв призывный аккорд. Ученики – семьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, одетые одинаково опрятно и благопристойно, что говорило о вкусе и прочном финансовом положении их родителей, – дружно встали и затянули школьный гимн. Беззвучно шевеля губами, Джейк погрузился в мысли о том месте, где очнулся после смерти. Решив поначалу, что попал в ад, он окончательно уверился в этом с появлением человека в черном одеянии с клобуком.

Потом, конечно, пришел тот, другой. Со временем почти полюбившийся Джейку.

«Но он позволил мне сорваться в пропасть. Он убил меня».

Лопатки и шею защекотал выступивший пот.

 
Славься, славься, школа «Пайпер»,
Стяг твой высоко несем.
Славься, наша alma mater!
На щите иль со щитом!
 

«Господи, ну и дерьмо же песня», – подумал Джейк, и ему внезапно пришло в голову, что отцу она бы очень понравилась.

2

Первым уроком шла литературная композиция – единственный предмет, по курсу которого не сдавали устный экзамен. Вместо этого класс получил задание на дом: написать «итоговое эссе». «Итоговое эссе» должно было представлять собой отпечатанный на машинке текст объемом от полутора до четырех тысяч слов на заданную мисс Эйвери тему – «Мое понимание истины». Эссе засчитывалось как двадцать пять процентов оценки за семестр.

Джейк вошел и сел в третьем ряду. Класс насчитывал всего одиннадцать учеников. Джейку вспомнился прошлый сентябрь, день знакомства со школой – мистер Харли тогда сказал, что в школе «Пайпер» «самое высокое соотношение педагогов и учащихся по сравнению с любой хорошей частной средней школой на востоке страны». Дабы подчеркнуть свою мысль, мистер Харли раз за разом с треском опускал кулак на кафедру, помещавшуюся в передней части рекреационного зала. Джейка полученная информация не потрясла, однако он довел ее до сведения отца, полагая, что уж на отца-то она непременно должна произвести впечатление, и не ошибся.

Расстегнув молнию на сумке с книгами, Джейк бережно достал синюю папку, в которой лежало его «Итоговое эссе». Он положил папку на стол, собираясь в последний раз просмотреть сочинение, как вдруг ему на глаза попалась дверь в стене слева. Джейк знал, что дверь эта ведет в раздевалку и сегодня закрыта, поскольку в Нью-Йорке около двадцати двух градусов тепла и все пришли налегке. Там, за дверью, не было ничего, кроме длинного ряда латунных вешалок-крючков на стене и длинного резинового коврика для обуви на полу. Дальний угол занимали коробки и ящики с запасом расходных материалов – мела, тетрадей и проч.

Ничего особенного.

Тем не менее Джейк поднялся с места и, оставив папку нераскрытой на парте, пошел к этой двери. Он слышал, как негромко переговариваются одноклассники и шуршат страницы «Итоговых эссе», просматриваемых в поисках того неверно согласованного определения, той неясной, расплывчатой фразы, что способны свести на нет все труды, – но эти звуки доносились словно бы откуда-то издалека.

Вниманием Джейка полностью завладела дверь.

Вот уже дней десять, как голоса у него в голове раздавались все громче и громче, а самого его все сильнее и сильнее притягивали двери – всевозможные двери. Дверь из своей спальни в коридор Джейк за последнюю неделю открывал, должно быть, раз пятьсот, а ту, что вела из спальни в ванную, – и всю тысячу. И всякий раз грудь ему теснило радостное предвкушение, надежда, будто где-то за одной из этих дверей крылось решение всех его проблем, ответ на все вопросы, который он непременно найдет… с течением времени. Но за дверью всякий раз оказывался только коридор, или ванная, или дорожка перед домом, или что-нибудь еще.

В прошлый четверг, возвратясь из школы, Джейк бросился на кровать и уснул; сон, кажется, оставался для него единственным прибежищем. Однако, проснувшись сорок пять минут спустя, мальчик обнаружил, что стоит рядом с книжным шкафом, у стены, и рисует на обоях дверь. По счастью, карандашом, так что самые скверные следы удалось стереть.

Сейчас, приближаясь к дверям раздевалки, Джейк почувствовал, как в нем вспыхивает прежняя дурманящая надежда, расцветает кружащая голову уверенность, что дверь откроется не в полутемный чулан, хранящий лишь стойкие запахи зимы – сукна, резины, мокрого меха, – а в какой-то иной мир, где он сможет выздороветь. Что на пол класса ляжет ширящийся клин горячего слепящего света, и в блекло-голубом

как его глаза

как старые джинсы небе закружат птицы. Ветер пустыни дохнет ему в лицо, взъерошит волосы, осушит нервную испарину на лбу.

Он шагнет в эту дверь и исцелится.

Джейк повернул ручку и открыл дверь. За ней царила тьма, поблескивал ряд латунных крючков. В углу, возле аккуратных стопок чистых тетрадей, лежала давным-давно забытая кем-то лыжная перчатка.

Больше ничего.

Сердце у Джейка упало. Ему внезапно захотелось попросту забиться в эту темную каморку, хранящую горьковатый запах зимы и меловой пыли. Можно было бы отодвинуть перчатку и усесться в углу под вешалкой. На резиновый коврик, куда в зимнее время полагалось ставить сапоги. Сесть там, сунуть большой палец в рот, плотно подтянуть колени к груди, закрыть глаза и… и…

И сдаться.

Идея эта, сулившая избавление, казалась неимоверно привлекательной. Конец ужасу, смятению, неразберихе… От неразберихи Джейк почему-то страдал сильнее всего; мальчику чудилось, что вся его жизнь превратилась в зеркальные дебри комнаты смеха.

И все же в тайниках души Джейка Чэмберса пряталась сталь – он, бесспорно, был одного поля ягода с Эдди и Сюзанной. Сейчас эта потаенная сталь блеснула во мраке угрюмым синеватым огнем маяка. Никакой сдачи не будет. Пусть внутренний разлад в конце концов начисто лишит Джейка способности мыслить здраво, но пока никакой потачки ему не будет. Провалиться Джейку на этом самом месте.

«Никогда! – с жаром подумал мальчик. – Никогда! Ни…»

– Когда закончишь инвентаризацию школьного имущества в раздевалке, Джон, потрудись, пожалуйста, присоединиться к нам, – раздался у него за спиной суховатый интеллигентный голос мисс Эйвери.

Джейк обернулся. По классу прокатилась волна сдавленного хихиканья. Мисс Эйвери смотрела на него, стоя за своим столом: умное спокойное лицо; кончики длинных пальцев касаются промокашки; синий костюм (сегодня); волосы заколоты в узел на затылке (как обычно). Через плечо мисс Эйвери на Джейка, хмурясь, глядел Натаниель Готорн [11]

[Закрыть].

– Простите, – пробормотал Джейк и закрыл дверь. Едва он сделал это, его охватило сильнейшее желание открыть ее снова и перепроверить – вдруг на этот раз за ней окажется тот, другой, мир, где над бескрайней пустыней нещадно палит солнце.

Вместо этого он прошел на свое место. Поглядев на него веселыми глазами, в которых прыгали чертики, Петра Джессерлинг шепнула:

– В следующий раз возьми меня с собой. Вот тогда тебе будет, на что посмотреть!

Джейк рассеянно улыбнулся и втиснулся за парту.

– Спасибо, Джон, – бесконечно спокойным голосом сказала мисс Эйвери. – А сейчас, прежде чем вы сдадите мне свои «Итоговые эссе», которые, без сомнения, все написаны прекрасно, очень тонко, очень по теме и очень самобытно, я хочу раздать «Краткий список литературы для летнего чтения», рекомендованный кафедрой английского языка. Книги великолепные. О некоторых мне придется кое-что сказать…

С этими словами она подала Дэвиду Суррею маленькую стопку размноженных на ксероксе листков. Дэвид принялся раздавать их, а Джейк раскрыл свою папку, чтобы напоследок взглянуть, что же написал о своем понимании истины. Его неподдельный интерес объяснялся тем, что он совершенно не помнил, чтобы писал сочинение, – так же, как не помнил, готовился ли к французскому.

Недоумевая, с нарастающим беспокойством он посмотрел на титульный лист. В центре красовалось аккуратно напечатанное «Джон Чэмберс. МОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТИНЫ». Ничего странного или необычного в этом не было, но под заголовком он для чего-то наклеил две фотографии. На одной – дверь (возможно, дверь дома номер десять по Даунинг-стрит [12]

[Закрыть], мелькнуло у Джейка в голове), на второй – поезд компании «Амтрак». Снимки были цветные, явно вырезанные из какого-то журнала.

«Зачем я это сделал? И когда?»

Джейк перевернул страницу и уставился на собственно «Итоговое эссе», не в силах ни поверить своим глазам, ни понять, что видит. Потом в тумане шока робко забрезжило прозрение: все-таки случилось. Он все-таки свихнулся до такой степени, что окружающие сумеют это понять.

3

…

Джон Чэмберс

МОЕ ПОНИМАНИЕ ИСТИНЫ

«Я покажу тебе ужас в пригоршне праха».

Т.С. «Буч» Элиот

«Сперва я счел – он каждым словом лжет».

Роберт «Санданс» Браунинг

Стрелок – истина.

Роланд – истина.

Невольник – истина.

Владычица Теней – истина.

Невольник и Владычица Теней поженились. Это истина.

Постоялый двор – истина.

Говорящий Демон – истина.

Мы сошли под горы, и это истина.

Под горами были чудовища. Это истина.

Один из них просовывал между ног наконечник от бензонасоса «Амоко» и притворялся, будто это его член. Это истина.

Роланд позволил мне погибнуть. Это истина.

Я по-прежнему люблю его.

Вот истина.

– …и чрезвычайно важно, чтобы все вы прочли «Повелителя мух» [13]

[Закрыть], – внятным, но каким-то бесцветным голосом говорила мисс Эйвери. – И, прочитав, задались определенными вопросами. Хороший роман нередко бывает схож с чередой загадок, где каждая отгадка представляет собой новую загадку… а «Повелитель мух» не просто хорошая, а очень хорошая книга, одна из лучших, написанных во второй половине двадцатого столетия. Поэтому в первую очередь спросите себя, каково символическое значение витой раковины. Далее…

Далеко. В далеком далеке. Джейк дрожащей рукой перелистнул первую страницу своего «Итогового эссе», оставив на бумаге темное пятнышко пота, и обратился ко второй.

…

Что растворяется, но не исчезает? Дверь, и это истина.

Блейн – истина.

Блейн – истина.

Что сказала сыну тень отца Гамлета? В здоровом замке – здоровый дух, и это истина.

Блейн – истина.

За Блейном нужен глаз да глаз. Блейн – мучитель, и это истина.

Я совершенно уверен, что Блейн опасен, и это истина.

Когда часы опасны? Когда они бьют, и это истина.

Блейн – истина.

Я хочу вернуться, и это – истина.

Я должен вернуться, и это – истина.

Если я не вернусь, я сойду с ума, и это – истина.

Если я не найду камень розу дверь, домой возврата нет, и это истина.

Чух-чух, и это – истина.

Чух-чух. Чух-чух.

Чух-чух. Чух-чух. Чух-чух.

Чух-чух. Чух-чух. Чух-чух. Чух-чух.

Я боюсь. Это – истина.

Чух-чух.

Джейк медленно оторвал взгляд от листа. Сердце у него колотилось так сильно, что перед глазами плясал яркий свет – каждый отчаянный толчок в груди отзывался коротким слепящим сполохом, словно сетчатка Джейка запечатлела работу фотовспышки.

Воображение нарисовало ему мисс Эйвери, протягивающую его «Итоговое эссе» родителям. Рядом с мисс Эйвери стоял мистер Биссетт, серьезный и мрачный. Джейк услышал бесцветный внятный голос мисс Эйвери: «Ваш сын серьезно болен. Если нужны доказательства, вот его «Итоговое эссе» – взгляните».

«Уже около трех недель Джон сам не свой, – прибавил мистер Биссетт. – По временам он кажется испуганным, и постоянно – как в тумане… где-то витает, если вы понимаете, о чем я. Je pense John est fou… comprenez-vous?» [14]

[Закрыть]

Снова мисс Эйвери: «Вы случайно не держите дома сильнодействующие психотропные средства? Джон не может иметь к ним доступ?»

Насчет психотропных средств Джейк был не в курсе, зато знал, что в нижнем ящике письменного стола у себя в кабинете отец держит несколько граммов кокаина. И непременно решит, что сын запустил туда руку.

– Теперь, с вашего позволения, несколько слов об «Уловке 22» [15]

[Закрыть], – обращаясь к классу, сказала от доски мисс Эйвери. – Для шестого и седьмого классов это очень спорная книга, но раскройте душу ее особому очарованию, и она вас положительно околдует. Если угодно, можете думать об этом романе, как о комедии сюрреалий.

«Еще не хватало про это читать, – подумал Джейк. – Да у меня вся жизнь – сплошные сюрреалии, и ничего смешного в этом нет».

Он вновь обратился к «Итоговому эссе». Последняя страница. Ни единого слова, взамен – еще одна картинка, вклеенная им в сочинение. Фотография пизанской Падающей башни, густо исчерканная черным восковым карандашом: темные, жирные, поблескивающие линии метались и петляли, свиваясь кольцами, выписывая безумные вензеля.

Джейк совершенно ничего не помнил об этом.

Совершенно ничего.

В ушах у него зазвучали слова отца, адресованные мистеру Биссетту: «Fou… [16]

[Закрыть] Да, он определенно fou. Мальчишка, просравший свой шанс в школе «Пайпер», НЕ МОЖЕТ не быть fou, вы согласны? Ну что ж… я сумею решить эту проблему. Решать проблемы моя специальность. Ответ – «Солнечная долина». Ему нужно некоторое время провести в «Солнечной долине». Будет плести корзинки, успокоится, соберется. Вы, ребята, за нашего парня не волнуйтесь; работать он умеет, не то что таиться».

Неужели, если станет известно, что у него не все дома, его действительно упрячут в психушку? Джейк полагал, что ответ на этот вопрос – большое «будьте покойны!» Отец ни под каким видом не потерпит в своем доме сумасшедшего. Возможно, лечебница, куда поместят Джейка, будет называться не «Солнечная долина», а как-нибудь иначе, но от этого не исчезнут ни решетки с окон, ни неслышно рыскающие по коридорам молодые люди в белых халатах и мягких тапочках. Зоркие молодые люди с мощной мускулатурой. Молодые люди, имеющие доступ к шприцам и ампулам, полным искусственного сна.

«Всем расскажут, что я уехал, – подумал Джейк. Поднимающаяся волна паники временно заглушила голоса, спорившие у него в голове. – Скажут, что я проведу год у тетки, в Модесто… или в Швеции, по студенческому обмену… или в открытом космосе, на ремонте спутников… Мама будет против… но мама поплачет и согласится. У нее есть ее хахали, а потом, она всегда с ним соглашается. Она… они… я…»

Джейк почувствовал, что к горлу подступает пронзительный крик, и крепко сжал губы, чтобы сдержаться. Вновь опустив взгляд к неразберихе диких черных каракулей, клубившихся поверх изображения Падающей башни, он подумал: «Надо выбраться отсюда. Надо уйти, сейчас же».

Он поднял руку.

– Да, Джон, в чем дело? – мисс Эйвери смотрела с легким раздражением, которое приберегала для учеников, перебивающих ее посреди лекции.

– Мне хотелось бы на минутку отлучиться, если можно, – сказал Джейк.

Очередной образчик «пайперизма». Пайперовцам не полагалось «сливать водичку», «ходить по-маленькому» или, Боже сохрани, «по-большому». По молчаливому соглашению ученики школы «Пайпер» считались слишком совершенными для того, чтобы в процессе своего бесшумного, как того требовал хороший вкус, скольжения по жизни производить шлаки. Изредка кто-нибудь испрашивал разрешения «на минутку отлучиться» – и все.

Мисс Эйвери вздохнула.

– Это обязательно, Джон?

– Да, мэм.

– Хорошо. Возвращайся как можно скорее.

– Да, мисс Эйвери.

Джейк встал, закрыл папку, взял ее в руки, потом неохотно выпустил. Бесполезно. Мисс Эйвери покажется странным, что он берет с собой в туалет «Итоговое эссе». Нужно было сперва изъять из папки компрометирующие страницы и затолкать их в карман, а уж потом просить разрешения на минутку отлучиться. А теперь слишком поздно.

Джейк пошел по проходу к дверям. Папка осталась на парте, сумка с книгами – под партой.

– Успехов, Чэмберс, – прошептал Дэвид Суррей и хихикнул в кулак.

– Дэвид, умолкни, – велела мисс Эйвери уже с нескрываемым раздражением, и весь класс захохотал.

Джейк тем временем добрался до двери в коридор, взялся за ручку, и в ту же секунду в нем возродилась надежда, нахлынула прежняя уверенность. «Вот она, эта дверь – та самая. Я открою ее, и сюда хлынет ослепительное солнце пустыни. В лицо повеет сухой ветер. Я шагну за порог и никогда больше не увижу этого класса».

Он отворил дверь, но за ней был только коридор; тем не менее, в одном мальчик оказался прав: класса мисс Эйвери он больше никогда не видел.

4

Покрываясь легкой испариной, Джейк медленно брел по сумрачному, обшитому деревянными панелями коридору, минуя двери, которые вынужден был бы открывать, если бы не врезанные в них прозрачные стеклянные окошки. Он заглянул в класс к мистеру Биссетту («Французский язык, второй год обучения») и в кабинет мистера Кнопфа («Введение в геометрию»). В обеих комнатах, склонив головы над раскрытыми тетрадями, с карандашами в руках сидели ученики. Заглянув к мистеру Харли («Риторика»), Джейк увидел Стэна Дорфмана (одного из тех мальчиков, с которыми поддерживал знакомство, но нельзя сказать, чтобы дружил). Стэн как раз приступал к своей Заключительной Речи и казался до смерти испуганным, но Джейк мог бы объяснить Стэну, что тот не имеет ни малейшего представления о страхе – о настоящем страхе.

Я умер.

Нет, не умирал.

Нет, умер.

Нет, не умирал.

Умер.

Нет.

Он оказался у двери с надписью «ДЕВОЧКИ» и толкнул ее, ожидая увидеть нестерпимо светлое пустынное небо и голубую дымку гор на горизонте. Вместо этого он увидел Белинду Стивенс, которая стояла возле одного из умывальников и, глядя в зеркало над раковиной, выдавливала прыщик на лбу.

– Господи Иисусе, ты что, озабоченный? – спросила она.

– Извини. Ошибся дверью. Я думал, тут пустыня.

– Что?

Но Джейк уже отпустил дверь, и та, качнувшись на пневматическом колене, захлопнулась. Он миновал фонтанчик с питьевой водой и открыл дверь с надписью «МАЛЬЧИКИ». Ту самую, несомненно, наверняка ту самую дверь, которая снова приведет его в…

Под лампами дневного света сияли девственной чистотой три писсуара. Из крана в раковину угрюмо капала вода. И все.