Текст книги "11/22/63"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

К черту, подумал я и развернул батончик. Такой прекрасный на вкус – сладкий, пикантный, сочно жующийся. Два укуса – и от батончика осталась самая малость. Я уже собирался отправить в рот и ее (думая при этом, а почему, скажите на милость, я не прихватил с собой сандвич и бутылку колы), когда краем глаза уловил движение слева. Начал поворачиваться, одновременно сунув руку в пакет за револьвером, но опоздал. Что-то холодное и острое уперлось во впадину левого виска.

– Вынь руку из пакета.

Голос я узнал сразу. Охота целоваться со свиньей? – произнес его обладатель, когда я спросил, не знает ли он или кто-то из его друзей человека по фамилии Даннинг. Он еще сказал, что в Дерри полным-полно Даннингов, и я нашел тому подтверждение, но по нашему разговору он сразу понял, какой именно Даннинг меня интересовал. Других доказательств теперь и не требовалось.

Острие ножа вдавилось сильнее, я почувствовал струйку крови, побежавшую по щеке. Теплую на застывшей от холода коже. Почти горячую.

– Немедленно вытащи руку, приятель. Думаю, я знаю, что у тебя там, и если рука не будет пустой, твоей сладостью на Хэллоуин станут восемнадцать дюймов японской стали. Эта штуковина острая. Выйдет с другой стороны твоей головы.

Я вытащил руку – пустую – и повернулся к Бесподтяжечнику. Его волосы грязными патлами падали на уши и лоб. Черные глаза плавали по бледному, заросшему щетиной лицу. Меня охватил страх, едва не перешедший в отчаяние. Едва... но и только.

Даже если ради этого мне придется умереть,вновь подумал я . Даже если.

– В пакете нет ничего, кроме шоколадных батончиков, – ровным голосом ответил я. – Если хотите один, мистер Теркотт, вам надо только попросить. Я дам.

Он схватил пакет, прежде чем я успел потянуться к нему. Воспользовался свободной рукой. В другой Теркотт сжимал штык, я не знал, японский или нет, но, судя по блеску в сгущающихся сумерках, выглядело оружие очень острым.

Теркотт порылся в пакете и нашел мой «Полис спешл».

– Ничего, кроме шоколадных батончиков, да? По-моему, это не шоколадный батончик, мистерАмберсон.

– Мне он нужен.

– Да, а людям в аду нужна холодная вода, но они ее не получают.

– Говорите тише.

Он засунул мой револьвер за пояс, точно так же, как собирался засунуть я, проломившись сквозь зеленую изгородь во двор Даннингов, затем ткнул штыком мне чуть ли не в глаз. Волевым усилием я заставил себя не отпрянуть.

– Не указывай мне, что делать... – Пошатываясь, он поднялся на ноги. Потер живот, грудь, потом поросшую жестким волосом шею, словно там что-то застряло. Я услышал, как в горле щелкнуло, когда он сглотнул.

– Мистер Теркотт? Вы в порядке?

– Откуда ты знаешь мою фамилию? – И тут же добавил, не дожидаясь ответа: – Пит, да? Бармен в «Долларе». Он тебе сказал?

– Да. А теперь у меня к вам вопрос. Как давно вы следите за мной? И почему?

Он невесело улыбнулся, продемонстрировав парочку недостающих зубов.

– Это два вопроса.

– Просто ответьте на них.

– Ты ведешь себя... – он поморщился, сглотнул, привалился к задней стене гаража, – словно ты тут начальник.

Бледность и общее недомогание Теркотта бросались в глаза. В этом ублюдке, мистере Кине, определенно чувствовалась садистская жилка, но я полагал, что диагност он неплохой. Да и кто мог больше знать о донимающих город инфекциях, как не здешний фармацевт?

Я практически не сомневался, что мне каопектат больше не потребуется, а вот Биллу Теркотту он бы не помешал. Не говоря уже о резиновых трусах, если желудочный грипп принялся за дело.

Тогда все будет или очень хорошо, или очень плохо, подумал я. Но сам понимал, что это не так. Ничего хорошего быть не могло.

Не важно. Займу его разговорами. И как только его начнет рвать – при условии, что начнет до того, как он перережет мне горло или застрелит меня из моего же револьвера, – прыгну на него.

– Скажите мне, – настаивал я. – Думаю, я имею право знать, раз уж не сделал вам ничего плохого.

– Ты собираешься что-то сделать ему, вот что я думаю. Недвижимость, которую ты ищешь по всему городу, – туфта. Ты приехал сюда, чтобы найти его. – Он мотнул головой в сторону дома, от которого нас отделяла изгородь. – Я это понял, как только ты произнес его фамилию.

– Как так? В городе полным-полно Даннингов, вы сами это сказали.

– Да, но для меня важен только один. – Он поднял руку со штыком и рукавом вытер со лба пот. Думаю, в тот момент я мог бы обезоружить его, но побоялся, что шум борьбы привлечет внимание. А если бы револьвер выстрелил, пуля скорее всего досталась бы мне.

Опять же, во мне проснулось любопытство.

– Он, должно быть, сделал для вас что-то очень хорошее, раз вы превратились в его ангела-хранителя.

Он невесело рассмеялся.

– Хорошо сказал, парень, и в каком-то смысле это правда. Я ему вроде ангела-хранителя. Во всяком случае, пока.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что он мой, Амберсон. Этот сукин сын убил мою маленькую сестренку, и если кто-нибудь пустит в него пулю... или вонзит нож... – он поднял штык к бледному, мрачному лицу, – так только я.

9

Я уставился на него, разинув рот. Откуда-то издалека долетели хлопки: какой-то хэллоуиновский злодей запустил петарды. На Уитчем-стрит со всех сторон закричали дети. Но мы были одни. Кристи и ее приятели-алкоголики называли себя друзьями Билла [67]67
  Член АА, завязавший с алкоголем. Билл – Уильям Гриффит Уилсон (1895-1971), один из основателей общества АА, бросивший пить в 1934 г.


[Закрыть]. Мы могли бы назваться врагами Фрэнка. Идеальная команда... да только Билл Теркотт по прозвищу Бесподтяжечник никак не тянул на командного игрока.

– Вы... – Я замолчал и покачал головой. – Объясните мне.

– Будь ты хотя бы наполовину таким умником, каким себя мнишь, сам бы сумел сложить два и два. Или Чеззи тебе не все рассказал?

Поначалу я не въехал. Потом сообразил. Коротышка с русалкой на руке и веселым лицом бурундука. Только веселость разом исчезла, когда Фрэнк Даннинг хлопнул мужчину по спине и посоветовал держать нос чистым, потому что он очень уж длинный и отмывать его придется долго. А до этого, когда Фрэнк еще рассказывал анекдоты за столом братьев Трекеров в глубине «Фонарщика», Чез Фрати сообщил мне о вспыльчивости Даннинга... хотя, спасибо сочинению уборщика, его слова не стали для меня новостью. Он обрюхатил одну девушку, и ему пришлось жениться. Через год или два она забрала ребенка и сбежала.

– Улавливаете радиосигнал, Коммандо Коди [68]68
  Герой научно-фантастических сериалов «Люди-радары с Луны» (1952) и «Коммандо Коди – небесный маршал Вселенной» (1953).


[Закрыть]? Чувствую, что улавливаете.

– Первая жена Фрэнка Даннинга – ваша сестра?

– Логично. Человек говорит заветное слово и выигрывает сто долларов.

– Мистер Фрати сказал, что она взяла ребенка и убежала. Потому что натерпелась от него.

– Да, так он сказал, и в это верит большинство людей в городе – Чеззи в том числе, насколько мне известно, – но я знаю правду. Мы с Кларой были очень близки. Я мог бы отдать за нее жизнь, а она – за меня. Ты, вероятно, не понимаешь, как такое может быть, по чувствительности ты мне напоминаешь рыбу, – но так бывает.

Я подумал о нашем с Кристи лучшем годе – шесть месяцев до свадьбы и шесть после.

– Не такая уж я рыба. И знаю, о чем вы говорите.

Он вновь потирал себя, хотя я сомневался, что сознательно: от живота к груди, от груди к шее, потом обратно к груди. Лицо побледнело еще сильнее. Я задался вопросом, а что он съел на ленч, но подумал, что долго гадать не придется: скоро все увижу.

– Да? Тогда, возможно, тебе покажется несколько странным, что она не написала мне после того, как обосновалась с Майки на новом месте. Не прислала открытку. Я нахожу это более чем странным, потому что она бы так не поступила. Она знала мое отношение к ней. И знала, как я любил малыша. Ей было двадцать, а Майки – год и четыре месяца, когда этот сыплющий анекдотами говнюк сообщил об их исчезновении. Случилось это летом тридцать восьмого. Теперь бы ей исполнилось сорок, а моему племяннику – двадцать один. Он бы уже мог ходить на гребаные выборы. И ты хочешь сказать, что она не написала ни единой строчки своему брату, который не позволил Проныре Ройсу вставить ей, когда мы были детьми? И не попросила у меня немного денег, чтобы устроиться в Бостоне, Нью-Хейвене или где-то еще? Мистер, я бы...

Он поморщился, издал очень знакомый мне звук: Урк-улп, – и опять привалился к гаражной стене.

– Вам нужно сесть, – предложил я. – Вы больны.

– Я никогда не болел. Не простужался с шестого класса.

Если и так, то болезнь наступала на него с той же скоростью, с какой нацисты катили к Варшаве.

– Это желудочный грипп, Теркотт. Я всю ночь с ним промучился. Мистер Кин из аптечного магазина говорит, что в городе эпидемия.

– Этот узкозадый старикан ничего не знает. Я в порядке. – Он мотнул головой, откинув со лба грязные патлы, чтобы показать, что все у него тип-топ. Но лицо побледнело еще больше. И рука, державшая японский штык, тряслась, как и моя до полудня. – Хочешь дослушать или нет?

– Конечно. – Я украдкой бросил взгляд на часы. Десять минут седьмого. Время, которое недавно тянулось так медленно, теперь летело. И где сейчас Фрэнк Даннинг? Все еще в супермаркете? Я так не думал. Предполагал, что с работы он отпросился пораньше, возможно, сказал, что собирается взять детей на охоту за сладостями. Только планировал он совсем другое. Сидел сейчас в баре, и отнюдь не в «Фонарщике». Туда он приходил за кружкой пива, может, двумя. После такой дозы он еще мог держать себя в руках, хотя – если моя жена могла служить наглядным примером – всегда уходил из «Фонарщика» с пересохшим ртом, а душа криком кричала, требуя добавить.

Нет, если уж он действительно хотел набраться, то проделывал это в одном из баров для рабочих: в «Стойке», «Долларе», «Ведре». Может, шел в одну из распоследних тошниловок, выстроившихся вдоль вонючего Кендускига, – в «Уоллис» или непристойный «Высший балл», где древние шлюхи с наштукатуренными лицами занимают большинство стульев у стойки. Рассказывал ли он там анекдоты, от которых все заведение покатывалось со смеху? Подходили ли к нему люди, когда он заливал виски или бурбоном угли ненависти в своем мозгу? Нет, если не хотели прямиком направиться к дантисту.

– Прежде чем мои сестра и племянник исчезли, они с Даннингом снимали небольшой дом у самой границы с Кэшменом. Даннинг крепко пил, а напившись, всегда пускал в ход гребаные кулаки. Я часто видел ее в синяках, а однажды ручка Майки стала черно-синей от запястья до локтя. Я говорю: «Сестра, он бьет тебя и ребенка? Если да, я изобью его». Она отвечает «нет», но не смотрит на меня. И говорит: «Держись от него подальше, Билли. Он сильный. Ты тоже, я знаю, но ты слишком худой. Тебя ветром сдувает. От него тебе достанется». Не прошло и шести месяцев после нашего разговора, как она исчезла. Сбежала, по его словам. Но в той стороне города много лесов. На территории Кэшмена сплошь леса. Леса и болота. Ты понимаешь, что в действительности произошло?

Я понимал. Другие могли не верить, потому что видели в Даннинге уважаемого горожанина, давно уже взявшего под контроль склонность к алкоголю. Не забудьте и про его обаяние. Но я располагал секретными сведениями.

– Я думаю, у него поехала крыша. Я думаю, он пришел домой пьяным, и она сказала что-то не то, возможно, что-то самое безобиднейшее...

Безоб... что?

Я всмотрелся сквозь изгородь во двор. В кухонном окне мелькнула женщина и исчезла. В casa [69]69
  Дом ( исп.).


[Закрыть]Даннингов подавали ужин. И что было на десерт? Желе со взбитыми сливками? Слоеный пирог? Вряд ли. Кому нужен десерт в вечер Хэллоуина?

– Я хочу сказать, он их убил. Вы ведь так думаете?

– Да... – Он выглядел удивленным и подозрительным. Пожалуй, человек, одержимый навязчивой идеей, всегда так выглядит, когда слышит, как другой соглашается с тем, что не давало ему спать долгими ночами. Это какой-то подвох, мне готовят гадость. Только это не гадость. И определенно не сладость.

– И сколько тогда было Даннингу? – спросил я. – Двадцать два? Перед ним лежала вся жизнь. Возможно, он сказал себе: «Я совершил ужасное, но смогу это скрыть. Мы живем в лесу, до ближайшего соседа – целая миля...» Соседи ведь жили в миле, Теркотт?

– Как минимум, – пробурчал он, одной рукой массируя грудину. Штык он опустил. Выхватить его не составляло труда, и скорее всего мне удалось бы вытащить револьвер из-за пояса, но я этого не хотел. Рассчитывал, что болезнь сама разберется с мистером Биллом Теркоттом. Я действительно считал, что проблем не возникнет. Видите, как легко забыть об упрямстве прошлого?

– Поэтому он увез тела в лес, похоронил и объявил, что они сбежали. Серьезного расследования, конечно, не проводилось.

Теркотт отвернулся и сплюнул.

– Он происходил из уважаемой в Дерри семьи. Мои родители приехали из долины Сент-Джона в старом, ржавом пикапе, когда мне было десять, а Кларе – восемь. Французская шваль. Как думаешь?

Я думал, что Дерри в очередной раз показал себя – вот что я думал. И пусть я понимал любовь Теркотта и сочувствовал его утрате, он говорил о давнем преступлении. А меня больше заботило другое, до которого оставалось менее двух часов.

– Вы подсунули мне Фрати, да? – Я и так знал ответ, но испытывал разочарование, потому что принял Фрати за дружелюбного горожанина, решившего поделиться местными сплетнями за пивом и жареными ломтиками лобстера. Ошибся. – Ваш приятель?

Теркотт улыбнулся – точнее, скорчил гримасу.

– Чтобы я дружил с богатым жидовским ростовщиком? Смех да и только. Хочешь послушать маленькую историю?

Я глянул на часы и понял, что время еще есть. А пока Теркотт говорит, вирус работает. Я намеревался прыгнуть на Теркотта, едва он первый раз согнется, чтобы блевануть.

– Почему нет?

– Я, Даннинг и Чез Фрати одного возраста – нам по сорок два. Ты в это веришь?

– Конечно. – Но Теркотт, которому жилось тяжело (и который заболевал, пусть и не хотел этого признавать), выглядел лет на десять старше и Даннинга, и Чеззи.

– Когда мы все учились в выпускном классе старой Объединенной школы, я был помощником тренера футбольной команды. Тигр Билл – так они меня звали. Круто, правда? Я пытался попасть в команду и в девятом классе, и в десятом, но оба раза пролетел. Слишком худой для нападающего, слишком медлительный для защиты. История моей гребаной жизни, мистер. Однако я любил игру и не мог позволить себе дайм на покупку билета – в моей семье денег не водилось, – поэтому стал помощником тренера. Звучит солидно, но ты знаешь, что означала эта должность?

Разумеется, я знал. В жизни Джейка Эппинга я был не мистером Риелтором, а мистером Старшие Классы, и кое-что оставалось неизменным.

– Подай-принеси.

– Да, я приносил им воду. И держал ведро, если кто-то блевал после пробежек в жаркий день, и относил шлем в ремонт. Опять же, оставался на поле, чтобы собрать оставленную ими амуницию, и в душевой подбирал с пола их грязные носки.

Он поморщился. Я представил, как его желудок превращается в яхту в бушующем море. Вверх она идет, други мои... а потом штопором ввинчивается вниз.

– И вот однажды, в сентябре или октябре тридцать четвертого, после тренировки, я в одиночестве брожу по полю, собираю накладки, и эластичные бандажи, и все прочее, что обычно остается после них, складываю в тележку на колесиках – и вдруг вижу Чеза Фрати, бегущего через поле, роняя учебники, а за ним гонятся мальчишки... Господи, что это?

Он повернулся, его глаза выпучились на бледном лице. Вновь я мог попытаться отнять у него револьвер – штык точно бы отнял, – но не сделал этого. Его рука опять потирала грудь. Не живот, а грудь. Мне бы сделать из этого определенные выводы, но я думал о многом другом. В том числе и о его истории. Это проклятие читающих людей. Нас можно соблазнить хорошей историей в самый неподходящий момент.

– Расслабьтесь, Теркотт. Дети запускают шутихи. Хэллоуин, помните?

– Что-то мне нехорошо. Может, с вирусом ты прав.

Пойми он, что болезнь способна вывести его из строя, мог бы совершить что-то поспешное.

– Забудьте про вирус. Расскажите о Фрати.

Он ухмыльнулся. На его бледном, потном, заросшем щетиной лице ухмылка выглядела пугающе.

– Старина Чеззи бежал как дьявол, но они догоняли его. В двадцати ярдах за стойками ворот на южной стороне поля находился овраг, и они столкнули его туда. Ты удивишься, узнав, что среди них был Фрэнки Даннинг?

Я покачал головой.

– Затем они спустились в овраг, начали толкать его, пинать, отвешивать оплеухи. Я закричал, требуя, чтобы они это прекратили, и один поднял голову и крикнул мне: «Спускайся сюда и заставь нас, гондон. Получишь двойную порцию». Я побежал в раздевалку, сказал футболистам, что банда подонков избивает мальчишку и, может, они это остановят. Плевать они хотели на то, что кого-то избивают, но подраться любили. Выбежали из раздевалки, некоторые в одном нижнем белье. Хочешь узнать самое забавное, Амберсон?

– Конечно. – Я вновь глянул на часы. Без четверти семь. В доме Даннингов Дорис, наверное, мыла посуду и смотрела по телевизору «Хантли-Бринкли».

– Куда-то опаздываешь? – спросил Теркотт. – Уходит гребаный поезд?

– Вы хотели рассказать что-то забавное.

– Ах да. Они пели школьный марш! Как тебе это нравится?

Перед моим мысленным взором возник десяток полуодетых здоровенных парней, бегущих через поле в надежде помахать кулаками и поющих: Вперед, «Тигры Дерри», наш флаг впереди. Действительно, выглядело забавно.

Теркотт увидел мою улыбку и ответил своей. Натянутой, но искренней.

– Футболисты врезали паре ублюдков от души. Не Фрэнки Даннингу. Этот бздун увидел, что их слишком много, и дал деру в лес. Чеззи лежал на земле, держась за руку. Сломанную. Все могло закончиться гораздо хуже. Если б не футболисты, он бы наверняка оказался в больнице. Один из них смотрит на него, а потом легонько пинает, как иной раз пинаешь коровью лепешку, в которую чуть не вляпался, и говорит: «И мы бежали сюда, чтобы спасти сало жиденка?» Они заржали. Потому что это вроде шутки, понимаешь? Еврейский мальчик? Сало? – Теркотт уставился на меня сквозь патлы поблескивающих «Брилкримом» волос.

– Понимаю, – кивнул я.

– «Да что с того, – говорит другой. – Я надрал пару задниц, и это меня устраивает». Они вернулись в раздевалку, а я помог Чезу выбраться из оврага. Отвел его домой, тревожился, что он лишится чувств или что-то в этом роде. Я боялся, что Фрэнки с друзьями вернутся, но не бросил его. Даже не знаю почему. Тебе бы увидеть дом, в котором он жил, – гребаный дворец. Ломбарды, выходит, приносят прибыль. Когда мы пришли туда, он меня поблагодарил. От всего сердца. Чуть не плакал. «Да ладно, – говорю я. – Терпеть не могу, когда вшестером на одного». И это правда. Но ты знаешь, что говорят про евреев: они не забывают ни долга, ни услуги.

– И вы попросили его выяснить, что я тут делаю.

– Я и так знал, что ты делаешь, дружище. Просто хотел убедиться. Чез посоветовал мне оставить тебя в покое. По его мнению, ты хороший парень. Но когда дело касается Фрэнки Даннинга, я никого не оставлю в покое. Никто не связывается с Фрэнки Даннингом, кроме меня. Он мой.

Теркотт скривился, снова потер грудь. И на этот раз до меня дошло.

– Теркотт... крутит живот?

– Нет, грудь. Зажимает.

Мне это не понравилось, тут же пришла мысль: Он тоже в нейлоновом чулке.

– Сядьте, а не то упадете. – Я шагнул к нему.

Он вытащил револьвер. Кожа между сосками – в том месте, куда могла войти пуля, – безумно зачесалась. Я мог разоружить его, подумал я. Конечно же, мог. Но нет, хотел дослушать историю. Хотел узнать.

– Это ты сядь, братан. Угомонись, как пишут в комиксах.

– Если у вас сердечный приступ...

– Нет у меня никакого гребаного сердечного приступа. А теперь сядь.

Я сел и смотрел снизу вверх, как он приваливается к гаражу. Его губы стали синюшными, а это никак не сочеталось с хорошим здоровьем.

– Чего ты от него хочешь? – спросил Теркотт. – Вот что я хочу знать. И это я должен узнать, прежде чем решу, что с тобой делать.

Я тщательно продумал ответ. Словно от него зависела моя жизнь. Может, и зависела. Я не думал, что Теркотт способен на хладнокровное убийство, что бы он там ни говорил, иначе Фрэнк Даннинг давно уже покоился бы рядом со своими родителями. Но в руке Теркотт держал мой пистолет и крайне неважно себя чувствовал. Мог нажать спусковой крючок случайно. А та сила, которая хотела оставить все как есть, могла ему в этом посодействовать.

Если бы я рассказал все правильно, другими словами, опустил невероятное, он мог мне поверить. Потому что уже верил. Знал сердцем.

– Он собирается снова это сделать.

Теркотт хотел было спросить, о чем я, потом его глаза округлились.

– Ты хочешь сказать... ее? – Он посмотрел в сторону изгороди. До этого момента я не мог утверждать, что он знает, чей там дом.

– Не только ее.

– Одного из детей?

– Не одного – всех. Сейчас он пьет, Теркотт. Загоняет себя в слепую ярость. Ты знаешь об этих его приступах, верно? Только на этот раз он не собирается заметать следы. Ему наплевать. Ярость копилась с того последнего раза, когда Дорис решила, что с нее хватит, и выставила его за дверь. Ты это знаешь?

– Все знают. Он живет в пансионе на авеню Любви.

– Он пытался добиться ее расположения, но его обаяние больше не работает. Она хочет с ним развестись, и теперь, понимая, что ее не отговорить, он собирается развестись с ней при помощи молотка. А потом точно так же развестись с детьми.

Он, нахмурившись, смотрел на меня. С пистолетом в одной руке и штыком в другой. Тебя ветром сдувает, много лет тому назад сказала ему сестра, а сегодня, подумал я, хватило бы самого легкого дуновения.

– Откуда ты знаешь?

– У меня нет времени объяснять, но я знаю, будьте уверены. Я здесь, чтобы остановить его. Так что отдайте мой револьвер и позвольте мне это сделать. За вашу сестру. За вашего племянника. И потому, что глубоко внутри вы, я в этом не сомневаюсь, хороший парень. – Последнее, возможно, говорить и не следовало, но, как полагал мой отец, если уж тебе хочется польстить человеку, лучше переборщить. – Иначе вы бы не остановили Даннинга и его друзей, когда они хотели забить Чеза Фрати до полусмерти.

Он думал. Я буквально слышал, как поворачиваются и щелкают шестеренки в его мозгу. Потом глаза Теркотта сверкнули. Возможно, в последних закатных лучах, но у меня создалось впечатление, будто в голове у него зажглись свечи, совсем как в тыквенных фонарях по всему городу. Он заулыбался. А то, что я от него услышал, мог сказать только психически больной человек... или коренной житель Дерри... или тот, в ком сочеталось и первое, и второе.

– Он хочет их убить? Ладно, позволим ему.

– Что?

Он направил на меня револьвер тридцать восьмого калибра.

– Сядь, Амберсон. Не дергайся.

Я с неохотой сел. Пошел уже восьмой час, и Теркотт превращался в человека-тень.

– Мистер Теркотт... Билл... я знаю, вам нездоровится, поэтому, возможно, вы не можете полностью оценить ситуацию. В доме женщина и четверо маленьких детей. Господи, девочке всего семь лет.

– Мой племянник был гораздо младше, – ответил он, чеканя каждое слово, словно изрекал великую истину, которая все объясняла. И оправдывала. – Я слишком болен, чтобы убить его, а тебе не хватит духа. Я это вижу.

Я подумал, что в этом он ошибался. Возможно, Джейку Эппингу из Лисбон-Фоллс и не хватило бы, но тот парень сильно изменился за последние недели.

– А почему не дать мне попробовать? Вам-то чем от этого хуже?

– Потому что этого будет недостаточно, даже если ты убьешь говнюка. Я только что это понял. Мне... – он щелкнул пальцами, – вдруг открылось.

– Это нелогично.

– Просто тебе не пришлось двадцать лет наблюдать, как люди вроде Фила и Тони Трекеров превозносят его, будто Короля Говно. Двадцать лет женщины строят ему глазки, словно он Фрэнк Синатра. Он ездил на «Понтиаке», тогда как я вкалывал на шести фабриках за минимальную плату, вдыхая пыль, и теперь едва поднимаюсь по утрам. – Рука терла и терла грудь. Лицо бледным пятном выделялось в сумраке двора дома 202 по аллее Уаймора. – Убийство слишком хорошо для этого мандолиза. Что ему нужно, так это сорок лет в Шенке, где в душевой боишься наклониться, чтобы поднять с пола кусок мыла. А выпивка там только одна – спермятина. – Теркотт понизил голос: – И знаешь что?

– Что? – Я похолодел.

– Протрезвев, он поймет, как ему их недостает. Он будет сожалеть о содеянном. Ему захочется вернуть все назад. – Теперь он почти шептал, хрипло, с надрывом. Должно быть, так поздней ночью говорят сами с собой неизлечимые безумцы в «Джунипер-Хилл», когда заканчивается действие лекарств. – Может, о жене он особо сожалеть и не будет, а о детях – точно. – Теркотт засмеялся и тут же скривился, будто смех вызвал боль. – Ты, вероятно, наплел чистую хрень, но знаешь что? Я надеюсь, что нет. Мы подождем и увидим.

– Теркотт, эти дети ни в чем не виноваты.

– Как и Клара. Как и маленький Майки. – Очертания его плеч приподнялись и опустились. – Хрен с ними.

– Вы же не хотите...

– Заткнись. Мы подождем.

10

На часах, которые дал мне Эл, стрелки светились, и я с ужасом и в отчаянии наблюдал, как большая движется к нижней точке циферблата, а потом начинает подниматься. До «Новых приключений Эллери Куина» осталось двадцать пять минут. Потом двадцать. Пятнадцать. Я пытался заговаривать с Теркоттом, но слышал от него только: «Заткнись». И он постоянно потирал грудь, остановился лишь затем, чтобы достать сигареты из нагрудного кармана.

– Отличная идея, – кивнул я. – Вашему сердцу только этого и не хватает.

– Закрой пасть.

Он воткнул штык в гравий у гаражной стены и прикурил от обшарпанной зажигалки «Зиппо». Язычок пламени осветил бежавший по его щекам пот, хотя ночь выдалась прохладной. Глаза запали, отчего лицо напоминало череп. Он глубоко затянулся, закашлялся. Тело тряслось, но рука с револьвером – нет. С револьвером, нацеленным мне в грудь. В небе зажглись звезды. До восьми оставалось десять минут. И сколько прошло времени от начала «Приключений» до появления Даннинга? В сочинении Гарри об этом не написал, но я предполагал, что не слишком много. На следующий день занятий в школе не было, однако Дорис Даннинг вряд ли хотела, чтобы семилетняя Эллен кружила по улицам после десяти вечера, даже в сопровождении Тагги и Гарри.

Пять минут до восьми.

И внезапно меня осенило. Не возникло ни малейших сомнений в том, что это правда, и я не стал терять ни секунды.

– Ты же трус.

– Что? – Он выпрямился, словно ему в зад вогнали палец.

– Ты меня слышал, – передразнил я его. – «Никто не связывается с Фрэнки Даннингом, кроме меня. Он мой». Ты твердил это себе двадцать лет, да? И все еще с ним не разобрался?

– Я велел тебе заткнуться.

– Черт, двадцать два года! Ты не стал связываться с ним и когда он гнался за Чезом Фрати. Побежал за футболистами, как маленькая девчонка.

– Их было шестеро!

– Разумеется, но в последующие годы ты не раз и не два мог подстеречь Даннинга одного, однако даже не бросил банановую шкурку на тротуар в надежде, что он поскользнется. Бздун – это ты, Теркотт. Прячешься здесь, как кролик в норе.

– Заткнись!

– Убеждаешь себя в какой-то чуши, будто увидеть его в тюрьме – лучшая месть, лишь бы не признавать...

– Заткнись!

– ...того, что ты двадцать лет позволял убийце своей сестры ходить безнаказанным...

– Я предупреждаю тебя! – Он взвел курок револьвера.

Я ударил себя в грудь.

– Давай. Сделай хоть это. Все услышат выстрел, приедет полиция. Даннинг увидит, какая тут суета, и уйдет, а в Шоушенк отправишься ты. Готов спорить, там тоже есть фабрика. И ты сможешь работать на ней за пятак в час, а не за бакс и двадцать центов. Только тебе это понравится, потому что не придется объяснять себе, почему ты все эти годы не ударил палец о палец. Будь твоя сестра жива, она плюнула бы теб...

Он вытянул руку вперед, намереваясь вдавить ствол револьвера мне в грудь, но споткнулся о штык. Я ударил по револьверу ладонью, и грохнул выстрел. Пуля вошла в землю в каком-то дюйме от моей ноги, потому что камешки задели брючину. Я схватил револьвер и наставил на Теркотта, готовый выстрелить, если он потянется за штыком.

Но он просто привалился к стене гаража, прижав к левой половине груди обе руки, у него в горле клокотало.

Где-то неподалеку – на Коссат, не на Уаймор – закричал мужчина:

– Забава забавой, детки, но если кто-нибудь еще раз взорвет «вишневую бомбу», я позвоню копам. И это не шутка!

Я облегченно вздохнул. Теркотт – тоже, прерывисто, с икотой. Продолжая издавать клокочущие звуки, он сползал по стене гаража, пока не распластался на гравии. Я взял штык, подумал о том, чтобы засунуть за пояс, и решил, что только порежу ногу, когда буду ломиться сквозь изгородь: прошлое старалось изо всех сил. Отбросил штык в темноту двора, услышал, как он обо что-то стукнулся. Может, о стенку конуры с гордым названием «ДОМ ВАШЕЙ СОБАКИ».

– «Скорая помощь», – прохрипел Теркотт. Его глаза блестели, возможно, от слез. – Пожалуйста, Амберсон. Очень больно.

«Скорая помощь». Хорошая идея. И повод для смеха. Пробыв в Дерри – в пятьдесят восьмом году – почти два месяца, я все равно сунул руку в правый карман брюк, в котором всегда носил мобильник, если не надевал пиджак. Мои пальцы нащупали мелочь и ключи от «Санлайнера».

– Извини, Теркотт. Ты родился не в ту эпоху. Откуда угодно «скорую» не вызвать.

– Что?

Согласно «Булове», Америка только-только начала смотреть «Новые приключения Эллери Куина».

– Держись, – ответил я и полез сквозь изгородь, выставив перед собой свободную руку, чтобы защитить глаза от колющих ветвей.

11

Посреди двора Даннингов я споткнулся о песочницу и растянулся в полный рост, оказавшись лицом к лицу с пустоглазой куклой, на которой была только диадема. Револьвер вылетел из руки. Стоя на четвереньках, я принялся искать его, думая, что никогда не найду, что упрямое прошлое подложило мне еще одну свинью. Нет, поросенка, в сравнении с желудочным гриппом и Биллом Теркоттом, но очень уж не вовремя. Револьвер я заметил, он лежал на краю трапециевидного светового пятна, отбрасываемого на землю кухонным окном, и в тот же момент услышал шум автомобиля, который ехал по Коссат-стрит. Не ехал – мчался. Ни один водитель в здравом уме не стал бы так гнать на улице, где, несомненно, хватало детей в масках и с пакетами для сладостей. Я знал, кто это, еще до того, как автомобиль остановился, взвизгнув тормозами.

В доме 379 по Коссат-стрит Дорис Даннинг сидела на диване рядом с Троем, тогда как Эллен носилась по комнате в наряде индейской принцессы: ей не терпелось отправиться на охоту. Трой только что сказал, что поможет съесть сладости, которые она, Тагга и Генри принесут домой. Эллен ответила: «Нет, ты не поможешь, надевай хэллоуинский костюм и иди сам собирать сладости». Все, конечно, засмеялись, даже Гарри, ушедший в ванную: от волнения ему очень захотелось отлить. Потому что Эллен, как и настоящая Люсиль Болл, умела смешить людей.