Текст книги "Париж на тарелке"

Автор книги: Стивен Доунс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Я принимаюсь за паэлью и тут же прихожу к выводу, что в ней, на мой вкус, слишком много соли. Слишком-слишком много. Тонкий вкус кальмаров загублен на корню. В блюдо добавили помидоры и морковь, но их вкус тоже не ощущается. Рис слегка твердоват, а вот с шафраном явно переборщили. Как трюфели, как бальзамический уксус, так и шафран – все это кулинарные «забияки». Их надо уметь держать в узде, а этим талантом повара «Фогона» не обладают. Мне не нравится цвет паэльи. Он темноватый, коричневый – это значит, что блюдо передержали на огне. Из вежливости без всякого удовольствия съедаю треть. «Тебя никто не заставляет», – говорю сам себе и все равно ем. Съев напоследок кусочек сыра и айвовую пастилу, выхожу из «Фогона», заплатив сорок семь евро.

В эту стоимость входит херес и бокал самого что ни на есть заурядного белого вина. Ну как, правы были те, кто советовал мне «Фогон»? «И да, и нет», – понимаю я. Неплохо, но не восторг. И мне опять не удалось отведать хорошей паэльи.

* * *

В метро до «Лидо» (чем вам не название песни?) у меня начинается отрыжка: рыгаю чуть ли не каждую минуту. Я забираю в кассе пригласительный билет и сажусь за столик в заднем ряду. Моя форма далека от той, чтобы сполна насладиться выступлением. Я с благодарностью принимаю бокал шампанского. Надо сказать, что с «Лидо» у меня связано одно из самых ярких воспоминаний, которое мне очень дорого. Впервые я сюда пришел со своей невестой. И сейчас, стоит мне прикрыть веки, вижу перед собой те пестрые краски, яркие костюмы, слышу музыку оркестра. А бесстыже обнаженные груди! Я не мог поверить своим глазам. Меня, австралийского юношу, воспитанного по строгим методистским правилам, увиденное зрелище потрясло до глубины души. Я даже и вообразить себе не мог, что такой мир существует – он был для меня чужд и дик, словно топография Венеры или инопланетная цивилизация.

Мою француженку-невесту забавляло происходящее. Меня же оно беспокоило. Вы не имеете ни малейшего представления о том, как и чем живут другие люди, если вам с детства внушают, что на свете существуют только истово верующие христиане, скрупулезно соблюдающие все заповеди. Я был индейцем из племени инков, взирающим на отряд под предводительством Писсаро. Доминика мне объяснила, сколь ошибочно считать, что «Лидо» провоцирует зрителей, соблазняет их. Здесь нет ничего порочного и дурного. Под ее неусыпным руководством я довольно быстро изменил свое мнение. Все дело в разнице культур. Единственным минусом того вечера был заурядный обед. Бифштекс, который я заказал, оказался тонким и жестким. В этот раз меня пригласили в «Лидо» на новое представление под названием «Бонёр», то есть «Счастье», выразив искреннюю надежду, что оно мне понравится ничуть не меньше, чем то шоу, которое я увидел, впервые наведавшись сюда.

Париж, разумеется, полон соблазнов – соблазны вообще его неотъемлемая часть. Когда-то я обзавелся тоненькой книжицей под названием «Ночной Париж». Книжица в матерчатой обложке фиолетового цвета, название оттиснуто золотом, а над ним переливаются три звезды. Опубликована она в 1959 году. В ней рассказывается о парижских кабаре и ночных клубах. Немало места отведено под черно-белые фотографии, на которых изображены обнаженные танцовщицы. Книга бесстыдно сообщает, что представляет собой путеводитель по наслаждениям, которые готова подарить столица. Насколько я понимаю, «Ночной Париж» написал француз, Жак Робер, а вот кто занимался переводом – большой вопрос. Их имена с равным успехом можно прочитать и как «Стефани и Ричард Саттон», и как «Стефани и Ришар Суттон». Таким образом, мне неизвестно, был ли английский язык для них родным или же нет. Одним словом, книга написана слогом, который почитался модным за несколько лет до того, как в молодых женщинах начали видеть людей, а не только источник плотских утех. Вот вам выдержка номер раз: «Ночного охотника отличает терпение, и в Париже, быть может, ему придется бродить по улицам вплоть до того момента, когда небо озарят первые лучи восхода, ожидая тот миг райской сладости, который будет ему вспоминаться тридцать лет спустя». Выдержка номер два: «В подобные ночи охотника снедает неутолимая жажда. Он становится львом, людоедом, а, как всем известно, львы и даже людоеды из сказок неизменно жаждут свежую, молодую плоть, предпочитая, чтобы их жертва была поупитанней». Подписи к фотографиям не менее вдохновляющие. Маргарита «полна очарования и многообещающа», Моник Жерар, запечатленная верхом на балюстраде, «впервые сорвала белье на ограждениях базилики Сакре-Кёр». Под следующей фотографией, на которой изображена сцена и нагие женские бедра, пояснительная надпись: «Колокольчики прекрасны, как на них ты ни гляди». Сидони Патен «всего восемнадцать», а Линда Ромео, в отличие от большинства девушек, «еще и умеет управлять самолетом».

«Лидо» путеводитель называет «королевой королев, венецианским дворцом Елисейских Полей». «Лидо» основано в 1929 году Леоном Вольтерра, который изначально собирался устроить там турецкие бани. К 1945 году «Лидо» стал лучшим кабаре в мире. Один из компаньонов Вольтерра по имени Пьер-Луи Герен поведал автору моего путеводителя о том, что его «снедает необоримое желание потрясать Париж». В один вечер на сцене «Лидо» он устраивал венецианский карнавал, в другой «обрушивал искусственный ливень на толпу обнаженных женщин». Посреди лета ставил ледовые представления. Вся эта феерия происходила под музыку трех, а то и более оркестров. Нельзя не упомянуть о «Девушках-колокольчиках» – «самой известной женской труппе в мире». В 1959 году из всей труппы наибольший интерес вызывала Антуанетта, которая «носила очки». Насколько я могу судить, на уровне руководства «живо обсуждался вопрос: следует ли Антуанетте выходить полностью обнаженной или оставаться все-таки в очках». Жак Робер от себя советовал «Лидо» позволить Антуанетте носить на сцене очки. «Такого никогда прежде не было, – пишет он, – и, как оказалось, это очень сексуально».

* * *

Что ж, проходят годы… Спросите, отчего я сейчас такой капризный и придирчивый? Во-первых, тридцать лет назад у меня не было несварения желудка. Во-вторых, в зале находится несколько сотен человек. Здесь буквально яблоку некуда упасть. Снаружи идет ледяной дождь, а внутри тесно и дымно. В «Лидо» преобладает потертая местами бархатная обивка красного и черного цветов. Создается легкое ощущение обшарпанности. Ряды столов выгибаются дугой. За столами, что ближе к сцене, как раз заканчивают ужинать. В зале темно, единственные источники света – настольные лампы, напоминающие миниатюрные небоскребы. На сцене для разогрева играет оркестр из шести человек, перед которым стоит певица в черном платье с разрезом до бедер. Ребята на трубе, саксофоне, гитаре и барабанах – в смокингах и галстуках-бабочках. Им скучно. Певица исполняет знаменитые хиты, типа «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Я начинаю считать, сколько зрителей курит, дохожу до шестидесяти трех и бросаю это занятие. Остальным волей-неволей приходится дышать этим дымом. Один из главных уроков, который Новый Свет преподал Старому, – введение запрета на курение в общественных местах. Пока с этим Франция несколько отстает от других европейских стран. Впрочем, все не так уж и плохо – в некоторых сопредельных ей державах условия для курильщиков еще более вольготные.

Зрители, доедающие ужин, заплатили за билет от ста сорока до двухсот евро с человека (в эту стоимость входит и еда с шампанским). За сумму от восьмидесяти до ста евро (в зависимости от дня недели) вы также сможете насладиться выступлением и выпить полбутылки игристого вина. Перед оркестром на танцполе кружатся две-три пары. Все то же самое, только гораздо дешевле, есть и у нас в Австралии.

Я потягиваю шампанское, надеясь, что оно снимет отрыжку и растущее напряжение у меня в животе. Не скажу, что прекрасно себя чувствую. Отнюдь. Заставляю взять себя в руки. Зубная боль у меня прошла, справлюсь и с этой – если повезет. Рано или поздно одолею и ее. В брошюре сказано, что мне предстоит лицезреть двадцать шестую постановку «Лидо». В ней рассказывается о женщине, ищущей счастья. (Знакомо звучит, не находите?) Зрителю обещано отправиться «в путешествие, полное чувственных открытий и переживаний, чьи образы поразят воображение и заставят плакать». В постановке принимают участие коллективы «Девушки-колокольчики» и «Мужская танцевальная труппа „Лидо“».

По большому счету шоу довольно скучное, а с животом становится все хуже. Костюмы экстравагантны и ярки, но все будто из другой эпохи. Выглядят крайне глупо. В постановке тоже ничего выдающегося. Юноши и девушки, обладатели и обладательницы роскошных фигур, то маршируют, выстроившись в линию, то встают в круг, то поворачиваются на каблуках. На их головах смешные, дурацкие головные уборы и не менее дурацкая одежда, столь нелепая, что в ней даже на «Кубке Мельбурна» им бы ничего не светило. Головные уборы самые разные: есть и цилиндры, и пятнистые шлемы на манер тайских. И куча, куча перьев. Перьев столько, что кажется: еще чуть-чуть, и девушки взлетят. В одной сцене действие разворачивается на улице, потому что юноши и девушки в уличной одежде. Кроме одной детали: у девушек в стратегических местах костюмов рваные отверстия, обнажающие груди. Если бы не идиотские улыбки на их лицах, я бы подумал, что передо мной несчастные, пережившие ядерную бомбардировку. Тьму пронизывает масса разноцветных лазерных лучей.

У звезды шоу неплохая фигура, но она ни разу не сняла шлема. Я подозреваю, что она несколько старше «Девушек-колокольчиков». На ее лице, словно отлитом из металла, застыла улыбка. Иногда солистка фальшивит. Да и вообще невозможно понять, что она делает: поет или играет роль в пантомиме. Звучит роскошная музыка, но оркестра нигде не видно. Да и сюжета особого не наблюдается. Его просто нет. Одна бессмысленная, бессодержательная сцена сменяет другую – и все. Если они будут продолжать в таком духе, «Девушкам-колокольчикам» не устоять в конкурентной борьбе против «Мужской танцевальной труппы „Лидо“». Их номера поставлены настолько из рук вон плохо, что они бы кисло смотрелись даже на фоне какого-нибудь заштатного американского хореографического кружка. Но фигуры у них шикарные. С этим спорить не буду.

Отдельные, сольные номера худо-бедно вытягивают представление. Меня до глубины души потрясает пара фигуристов, которая с дикой скоростью и невероятной красотой рассекает по катку размером с шесть обеденных столов. Миниатюрная акробатка устраивает нечто невообразимое на трапеции. Вот это – здорово. Вот это – зрелище. Вот это – спектакль!

Может, все дело в животе, который не дает мне покоя, но я ухожу разочарованным. Хорошо, что у меня было приглашение. Если б я за это заплатил, то очень сильно бы расстроился. Второй бокал шампанского так и остался нетронутым. Неожиданно до меня доходит, что у меня болит спина. Кресла в «Лидо» стоят под прямым углом к сцене, поэтому приходится кривиться и приспосабливаться.

Всю дорогу до дома меня мучила отрыжка. Стоило мне переступить порог, как я тут же полез за лекарствами. Противовоспалительное для спины, вторая таблетка омепразола (она снижает кислотность – в день я обычно обхожусь одной) и полтаблетки валиума, чтобы нормально спать. В голове крутится до конца не оформившаяся мысль, что мне гораздо хуже, чем кажется.

День четвертый

Я жив. Едва-едва. Если на часах пять утра и я не сплю, значит, все-таки жив. Вроде вполне логично. Ночью я спал отвратительно. Соображаю с трудом, голова тяжелая от валиума, в животе постоянные спазмы, а отрыжка так и не прошла. Задница одновременно выводит все четыре концерта Моцарта для валторны с оркестром. Я полностью разбит. С ужасом понимаю, что, быть может, сегодня вообще окажусь не способен на гастрономические эскапады. Но все равно надо попытаться. С трудом встаю с постели. Мне удается проглотить сухую корочку багета, купленного два дня назад. Похоже, начинаю бредить. У меня только одно желание – поскорее лечь. Но надо идти в ближайший супермаркет – прикупить таблетки, снижающие уровень кислотности. Они должны помочь. (Я не знаю, что бывает при передозировке омепразола, и боюсь последствий.) Мне едва удается влить в себя полстакана воды, после чего я, пошатываясь, выхожу на холод, на рю Петит-Экюри.

Мог бы и сразу догадаться. В супермаркете желудочных средств нет. Во Франции всему свое место – Декартова рациональность. Насколько я могу судить, желудочные средства продаются только в аптеках. Это как раз их вотчина. Ветчину и сосиски продает колбасник, а не мясник. Тащиться на Фобур-Сен-Дени, искать лекарство там – нету сил. С чего у меня желудок взбунтовался? Парижская вода ему не нравится? Нет, это было бы странно, я ведь ее уже три дня пью – и ничего. Да и когда я раньше сюда приезжал, у меня не возникало проблем из-за воды. Однако на всякий случай покупаю большую бутылку минералки и возвращаюсь домой.

Я тщательно прислушиваюсь к спазмам в желудке. Как же мне плохо… Сажусь. Встаю. Прикидываю, что мне еще надо сделать. (Не зря же меня воспитывали методисты!) Пытаюсь читать. С тоской смотрю на кровать, отдавая себе полный отчет, что если лягу, значит, признаю себя побежденным, выкину белый флаг. Да, прихватило меня. Ну ничего, прорвемся. Что пока вырывается из моего нутра, я вам уже сказал. В половине первого сдаюсь и ложусь в постель.

Не проходит и пятнадцати секунд, как меня переполняет необоримое желание. Я уже рад приступу. Пробегаю пять метров, бухаюсь на линолеум, имитирующий дубовый паркет, и обеими руками вцепляюсь в края унитаза. И окрашиваю его. Резко. Вам доводилось видеть работы Джексона Поллока? Скорость и условность. Я слышал об одном художнике, который кидался краской в холст. Сейчас я занимаюсь примерно тем же самым, но вместо холста у меня стенки унитаза. Кубики морковки выходят в том виде, в каком их нарезали на кухне «Фогона». Помидоры и, пожалуй, перец успели превратиться в кашу. Из меня вылетают сотни зернышек риса, нет, тысячи, но на них – никаких следов воздействия желудочного сока. Даже цвет съеденной мной паэльи – и тот сохранился. Меня рвет около минуты. Я размышляю над результатами. Вполне сойдет как эскиз узора на обеденный фаянсовый сервиз. Невредимые рисовые зернышки вызывают недоумение. Я потрясен. Я не верю своим глазам. По моим прикидкам, они находились внутри меня шестнадцать часов. Их что, на кухне в «Фогоне» покрыли специальным защитным раствором? Да нет, конечно. Просто паэлья меня не любит. Как я к ней отношусь, так и она ко мне. Платит той же монетой.

Я совершенно вымотан, но чувствую себя значительно лучше: ведь мне удалось избавиться от источника дискомфорта. Возвращаюсь в постель и в час дня погружаюсь в крепкий сон, слыша, как за окном все громче и громче шумит Париж.

День пятый

Я просыпаюсь рано, чувствуя, как исхудал, сделавшись тоньше фуфайки, что носят рикши. Спазмы прекратились. Отрыжка тоже. Я знаю, что слабость пройдет и к обеду уже буду в норме. Очень на это надеюсь. Сегодня у меня праздник – меня пригласили на дегустацию блюд, приготовленных одной из ярчайших звезд парижской кулинарии. Паскаль Барбо, пять лет назад устроившись шеф-поваром в ресторан «Астранс», в первый же год добыл для него первую звезду «Мишлен» (за внешний вид французы зовут эти звезды «макарон», что значит «миндальное печенье»). Вторую звезду он получил всего лишь несколько месяцев назад. Кроме того, Барбо успел два года проработать в Австралии, став первым французским шеф-поваром, с почтением отнесшимся к австралийскому вкладу в мировую гастрономию (в данном случае имеется в виду правильное сочетание различных ингредиентов). Две недели назад без всяких намеков с моей стороны он мне признался по телефону, что годы, прожитые в Австралии, определенно повлияли на его манеру приготовления блюд, которыми теперь он потчует клиентов.

Таким образом, в моих же интересах быстрее прийти в себя. В желудке пусто. До «Астранс» я не собираюсь наедаться. Предыдущие постояльцы месье Монтебелло оставили пару пакетиков с супами быстрого приготовления. Один из них я пускаю в ход. Пакетик – итальянского производства. На нем изображены разнообразные пестрые овощи. У супа сложный богатый вкусовой букет. Он соленый, но не слишком. Вместе с супом я доел и хлеб. К настоящему моменту багетом уже можно забивать гвозди, поэтому мне приходится хорошенько поработать челюстями, прежде чем его проглотить. (Зубная боль полностью прошла.)

Анализируя события предыдущего вечера и ночи, прихожу к выводу, что в моей профессии чувствительный желудок является явным преимуществом. За воспаление пищевода и образование язвы (все это у меня обнаружили четыре месяца назад и уже успели вылечить) мне, по всей видимости, надо благодарить гены. Отец умер в относительно молодом возрасте от рака пищевода, всего через девять месяцев после первой гастроскопии. Однако в обладании чувствительным желудком есть и свои плюсы – всякий раз, когда я съем что-нибудь не то, звучит тревожный звоночек. И так случается всегда, когда еда мне не нравится. Возможно, эта особенность организма вызвана тем, что мое питание весьма разнообразно.

Я отправляюсь той же дорогой, что шел к «Тайевану». Правда, на этот раз выхожу из метро на станции «Пасси», названной так в честь роскошного района и расположенной сразу же за мостом Бир-Хакейм. Я обращаю внимание на то, что теперь в метро гораздо больше полиции, чем в предыдущий раз. Не сомневаюсь, из-за волнений. Полицейские ходят по двое – по трое в ботинках с высокими берцами и темных комбинезонах, поблескивая пистолетами и значками. Они останавливают чернокожих и североафриканцев и проверяют у них документы. Документы спрашивают только у мужчин. Их спутницы с безопасного расстояния сетуют на произвол. Краем уха я слышу, как полицейский с детским лицом спрашивает молодого араба, сколько тот уже прожил во Франции. «Шесть лет», – отвечает он.

На этот раз на Монпарнасе Макс Зебальд мне не попадается. Дорожка, которая должна двигаться со скоростью девять километров в час, по-прежнему не работает. Вскоре я уже на виадуке. Проезжаю дом, в котором когда-то жил. Ничего не могу с собой поделать – смотрю на него, покуда он не исчезает из виду. Окна квартиры, в которой я провел столько времени, закрыты. Минуем мост, и вот уже и Пасси, район на правом берегу Сены, расположенный на высоте нескольких метров над уровнем реки. Чтобы попасть на Елисейские Поля из Пасси, вам надо пройти по пешеходному переходу. Это шестнадцатый округ, построенный на холме. Улицы здесь шире, иммигрантов меньше, а семи– и восьмиэтажные жилые дома, в отличие от подобных зданий в более скромных районах города, выделяются элегантным, величественным видом. Водосточные трубы сделаны из тяжелого рифленого железа с витиевато украшенными кронштейнами. Выступы, поддерживающие балконы, также нередко декорированы резьбой. В Пасси и прилегающих районах внешний вид зданий сохраняется в безупречном виде.

Я поднимаюсь по склону холма, добираюсь до площади Коста-Рика и оттуда сворачиваю прямо на дышащий изяществом бульвар Делессер. В этот ясный холодный день на тротуарах мало прохожих. Пройдя половину бульвара, я начинаю спускаться по широкой лестнице, ведущей к улице Бетховена, где и расположен «Астранс». Впрочем, еще слишком рано. Пока можно погулять. Иду дальше к парку Трокадеро и авеню Президента Кеннеди. Из-за деревьев, с которых еще не успели опасть все листья, фотографирую взмывающую вверх Эйфелеву башню.

Как правило, таких крошечных ресторанов с двумя звездами «Мишлен» не бывает. Квадратный, маленький и при этом очень элегантный зал производит удивительно приятное впечатление. Я явился на обед первым. Официант в сером костюме и длинном галстуке приводит меня к угловому столику. Насколько можно судить, моему сопровождающему под тридцать. По аккуратной прическе видно, что он недавно подстригся. Примерно через полминуты к нему подходят еще два молодых человека, и они втроем за стойкой маленького бара начинают просматривать какие-то бумаги. Вероятно, это списки приглашенных. Двум молодым людям на вид едва за тридцать, впрочем, они могут оказаться и старше (французы и француженки всегда выглядят моложе своих лет). Тот, что повыше, одет в элегантный серый костюм. Другой – пониже, черноволосый, с короткой стрижкой – в белом поварском жакете и переднике баклажанного цвета.

Я встаю из-за стола и спрашиваю их, можно ли мне сделать несколько фотографий до прибытия остальных гостей. Ни на секунду не задумываясь, они тут же соглашаются. Пока я снимаю серые, штрихованные стены, скамейки и кресла, обитые кожей ярко-желтого цвета, скатерти из дорогой ткани, салфетки, маленький мезонин за балюстрадой… Нет, не может быть. Этот парень слишком молод для того, чтобы оказаться Паскалем Барбо, шеф-поваром и владельцем «Астранса». Я кидаю на него взгляд, и мужчина улыбается. Его щеки горят румянцем, как у студента-первокурсника.

– Здравствуйте, месье Доунз, – произносит он. – Я и есть Паскаль Барбо.

Я скорей спешу пожать его руку. Он тут же знакомит меня со своим деловым партнером, вторым из оставшихся молодых людей (тем, который постарше).

– Позвольте представить вам Кристофа Роа – нашего метрдотеля.

Мы, как водится в таких случаях, несем веселую чепуху, а потом я начинаю рассказывать Паскалю, сколь сильно меня удивили размеры его ресторана. На это он отвечает, что «Астранс» рассчитан на двадцать пять человек. Это именно то, что изначально хотелось Паскалю с Кристофом. Качество для них – превыше всего. Лучше обслужить двадцать пять человек, но по высшему разряду, чем сто, но плохо. Мы беседуем о сиднейских поварах и австралийских ресторанах, в которых ему доводилось работать. «Как вам кажется, повлиял ли ваш опыт работы в Австралии на блюда, что вы готовите здесь?» – интересуюсь я. «Надеюсь, вы сами мне об этом расскажете после обеда», – почтительно отвечает Паскаль. Мы оба смеемся, после чего он возвращается на кухню, а я остаюсь на попечении месье Роа.

Передо мной стеклянное блюдо ручной работы. Рядом с ним – приземистая стеклянная ваза с желтой розой и двумя орхидеями, одна из которых густого пурпурного цвета. Пол, на котором я стою, вымощен широкой плиткой, украшенной узором в древнегреческом стиле. На стенах – зеркала, а их рамы сверкают золотом. В покрытом серебром алькове – стеклянные полки, на которых темнеют проштампованные и пронумерованные бутылки коньяка со сломанными восковыми печатями. Бутылки датируются шестидесятыми-семидесятыми годами.

Потом начинают приносить блюда. Вина к ним подбирал сам месье Роа. На простом стеклянном подносе – ложечка с идеальным холмиком пармезана, украшенным парочкой крошечных листиков тимьяна. Слева тоненьким овалом – подрумяненный хлебец, пропитанный розмариновым маслом. Эти простые и неброские закуски – отличная разминка для вкусовых рецепторов. Особенно это касается пармезана. Слева на белом блюдце стоит нечто, напоминающее маленький бокал очень пенистого пива. На самом деле пена – мусс из клементинов (разновидности мандаринов), а «пиво» – йогурт с ароматом моркови. Все это очень холодное, вкусовые букеты яркие, однако идеально дополняют друг друга. Мне всё явно по вкусу. Здесь чувствуется остроумие, скромность, смех над самим собой, и поэтому эти лакомства так не похожи на большинство лучших блюд изысканной французской кухни.

Позвольте мне хотя бы на некоторое время оставить сласти, отведанные мной в «Астрансе» и безусловно являющиеся шедеврами кулинарного искусства, и вкратце рассказать о том, что подали дальше. Надеюсь, не обсчитался, но, мне кажется, я попробовал шесть коронных блюд. Мускулы двух гребешков, отвечающие за открытие и закрытие раковин, – упругие, сладкие, – их положили сверху небольшой горки шпината, украсив пенкой со вкусом карри. В соседней маленькой мисочке в поблескивающем грибном бульоне плавают сырые личинки гребешков. Две пухлые, как подушки, устрицы нежатся в сладкой винной подливке. Они украшены кусочками имбиря, испанского перца и крошками орехов. В этом блюде явно ощущается влияние австралийской кухни, но у нас винная подливка была бы покрепче (особенно если речь идет о южных областях страны). Имбиря бы тоже добавили побольше. Нам подают филе судака, выловленного в Луаре. Жалко, что гурманы со всего мира не видят, каких оно цветов. В самой середине филе сиреневое, но чуть дальше, точно в радуге, сиреневый сменяется на темно-синий, потом на голубовато-розовый, затем – бледно-розовый и, наконец, у самого края – на сливочно-белый. Мясо у судака нежное и поблескивает от масла. Вкус не кричащий и тем не менее отчетливый. К судаку приносят тоненько-тоненько нарезанные жареные грибы, цилиндрик печеного яблока и два пюре – одно из трав, другое из орехов и чеснока.

Рядом со мной веселая пара преклонных лет – муж и жена. Они местные. Я восхищаюсь ими – ведь, будучи французами, они решили попробовать блюда, чей вкус значительно отличается от того, к какому они привыкли. Мне хочется сказать, что в этих блюдах все перевернуто с ног на голову, но, к счастью для них, сдерживаюсь и не комментирую. Мужчина роскошно одет – рубаха из египетского хлопка в желто-розовую полоску плотно облегает тучное тело. Облик довершают подтяжки, шелковый галстук шафранового цвета, темный пиджак и очки в дорогой оправе. Быть может, он занимается дизайном нижнего белья для богатых женщин.

Жена выглядит безукоризненно, как, собственно, и все француженки, достигшие определенного возраста. На это приходится тратить определенные усилия.

Мужчина говорит, что в этом ресторане готовит настоящий мастер, вкладывающий в свои творения сердце и душу. Он замечает, что блюда, поданные на стол, составляют определенный ассоциативный ряд. «Вы совершенно правы! – чуть ли не кричу я ему в лицо. – Теперь вы понимаете суть замысла месье Барбо?»

Австралийские шеф-повара считают, что ингредиенты блюд отнюдь не обязательно крошить и смешивать до неузнаваемости. Если их правильно готовить, то в результате они будут дополнять и подчеркивать достоинства друг друга. Именно так и поступают на кухне «Астранса». Я принимаюсь за налима, приправленного мандариновой эмульсией и прозрачными кружочками тыквы, репы и белой редьки. Приносят тончайшие ломтики белых трюфелей с мясным соусом, утиную грудку с жареными кусочками овощей ярких цветов, истертые в крошку черные оливки и резаный лук-порей, баклажаны со сладкой пастой «мисо» и утиную печень на гренках. На десерт подают мороженое из чили и лемонграсса – его вкус не столь вызывающ, как у нас, в Австралии. Но настоящим коронным номером становится айвовое желе, словно одеялом накрытое винной подливкой и горьким миндалем. Месье Барбо демонстрирует недюжинное кулинарное мастерство – впрочем, на таком уровне ничего другого и не ждешь. Муссы и желе его приготовления – невероятно высокого качества, а соусы не обладают столь ярко выраженным вкусом, как в более традиционной французской изысканной кухне. Однако, наслаждаясь текстурой и вкусовыми букетами его блюд, понимаешь, что месье Барбо куда интереснее и смелее многих шеф-поваров, работающих сейчас в Париже.

А как же фирменное блюдо? Оно мне напоминает австралийский слоеный пирожок с безе, вот только в исполнении Барбо оно состоит из двух слоев бежевой фуа-гра, маринованной в вержю (нечто среднее между виноградным соком и уксусом), и трех ломтиков крупных шампиньонов. Сверху блюдо посыпано истертыми в пыль сушеными грибами, напоминающими отчасти порошок какао. Вроде бы очень просто, но при этом невероятно вкусно. Когда я доедаю все до последней крошки, меня охватывает чувство сожаления, а такое случается крайне редко.

После обеда ко мне подходит Паскаль Барбо. Я нахваливаю его блюда, отмечаю, что в них явно ощущается влияние австралийской кухни. Особо сильный восторг у меня вызывает «пирожок» из фуа-гра. Месье Барбо кивает: это блюдо идеально подходит на роль фирменного, поскольку фуа-гра и грибы можно спокойно достать в любое время года. Месье Барбо со всей скромностью отмечает, что он всего-навсего выполняет работу, которая ему нравится. Дела у него идут в гору, чем он очень доволен. Ресторанчик маленький, так что он с работниками может полностью сосредоточиться на качестве. (Ему тридцать три года, а Кристофу Роа – тридцать четыре.) Чтобы поужинать в «Астрансе», надо бронировать столик за два месяца, а чтобы пообедать – за три недели.

Я высказываю мысль, что гребешки не худо бы присыпать нашей австралийской солью «Мюррей Ривер». Месье Барбо приходит в восторг и тут же просит прислать мне телефон и адрес электронный почты человека, с которым можно будет связаться по поводу поставок этой соли.

Паскаль Барбо пять лет проработал в трехзвездочном ресторане «Арпеж» у Алена Пассара. Пассар, полностью переключившийся на овощи в 2001 году и убравший из меню мясо, оказал на Барбо сильнейшее влияние. Впрочем, Паскалю также довелось сотрудничать и с Аленом Сендераном. Два года он прожил в Лондоне и год в Нумеа [9]9
  Нумеа – административный центр Новой Каледонии, Океания.


[Закрыть]. Мы беседуем о его жизни в Сиднее. Он готовил ужины в «Амперсенде» Тони Билсона, ресторане, выходящем на Кокл-бей. Месье Барбо признает, что Сидней расширил его кругозор. Он освободил его «в голове» – «дан ма тет».

Паскаль Барбо считает австралийскую кулинарную школу феноменальной в своей естественности. Австралийские повара не задумываются, что произойдет, если смешать устриц, имбирь, лук-порей и арахис, они просто так делают – и все. Сочетание в блюдах самых разнообразных ингредиентов – это часть австралийского гастрономического наследия, феномен, которому, с точки зрения хозяина «Астранса», всего-навсего двадцать лет (он специально занимался изысканиями по этому вопросу, когда жил в Австралии). Однако в Париже, по его собственному признанию, ему приходится несколько сдерживать полет своей фантазии. «Во Франции можно пустить в ход экзотические ингредиенты, но при этом следует соблюдать негласный кулинарный закон – сливки и масло превыше всего. Кроме того, необходимо учитывать мнение клиентов». По признанию месье Барбо, ему нравится вставлять необычные нотки в кулинарные симфонии собственного сочинения. Он приводит короткий список парижских ресторанов, которые ему нравятся, а я, в свою очередь, обещаю ему помочь с приобретением соли «Мюррей Ривер».

И во сколько же обошелся мой обед? Должен вам напомнить: меня пригласили, и я ни за что не платил, однако, если верить кулинарному путеводителю «Мишлен», за обед в «Астрансе» вам придется отдать от семидесяти до ста пятидесяти евро. Принимая во внимание обстоятельства, не так уж и дорого.