Текст книги "Змея"

Автор книги: Стиг Дагерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

9

Сумерки падают на землю застенчивым пепельным дождем. Гасят фонари яблонь и белые верхушки заборов, заставляют замолчать траву и зеленых кузнечиков. Она стоит у бочки с водой – бочка треснула от жары и с открытым ртом жадно смотрит на водосточную трубу. В безмолвии травы, засыпанной пеплом сумерек, она видит камень. Дневной свет иссяк, поэтому, когда она наклоняется над бочкой, ей кажется, что камень похож на собаку, которая весь день неподвижно пролежала в траве, а теперь, с наступлением сумерек, медленно просыпается и потягивается всем телом.

Ей нестерпимо хочется погладить собачку, и, когда приступ тошноты отпускает, она отходит от треснувшей бочки, делает несколько шагов по траве, ласково щекочущей щиколотки. Собачка встает и исчезает, призывно помахивая хвостом, и она приказывает ногам бежать за ней, но одна слушается, а другая – нет, и девушка падает ничком на траву. Лежит и не пытается встать, даже в шутку – просто с трудом переворачивается на спину, и на нее резко обрушивается весь невыносимо близкий купол неба с болезненными булавочными уколами звезд. Она смотрит на звезду с кроваво-красным ртом, ей в глаз лезет какая-то травинка, и тут она думает: ах вот что значит напиться.

По-летнему легкая мысль вылетает из нее, словно воздушный шарик, вскоре шариков оказывается целая связка, и она отпускает их в небо, один за другим, и ей начинает казаться, что ее саму наполняет веселящий газ, она становится такой легкой, что парит в космосе, сидя на той самой собачке. Но самое удивительное, что все это время она с холодным и ясным отвращением осознает, что лежит на траве, что ноги ее не слушаются, что лицо горит, что взгляд туманится, как запотевшее зеркало.

Чувствуя, как грудь наполняется веселящим газом, она до ужаса отчетливо слышит визгливые голоса, доносящиеся со стороны дома, и такую же визгливую музыку из стоящего на подоконнике граммофона. Sweetheart, кричит чей-то надтреснутый голос, потом какая-то девушка безумно и громко смеется, хлопает дверь, и смех затихает. Потом музыка смолкает – не резко, а постепенно замедляясь, как сигнал воздушной тревоги, и она слышит шарканье ног, продолжающих на автомате двигаться под музыку, хотя та уже закончилась.

Вашу мать, заведите граммофон, раздраженно произносит чей-то голос, и она понимает, что это Эрик – Эрик, которого хлебом не корми – дай подраться уже после третьей рюмки. Она медленно поворачивает голову, касаясь прохладной травы пылающей щекой. Ей кажется, что у нее горит все лицо, да таким ярким пламенем, что должно быть даже из дома видно. Но они ничего не замечают. Иначе, наверное, пришли бы и угостили девушку выпивкой и бутербродом, думает она, продолжая парить где-то высоко над землей.

В оконном проеме возникают две головы, а веселящий газ бурлит в ее горле и ставшей невесомой голове, которая будто оторвалась от тела, и, когда она пытается напрячься и посмотреть в сторону дома, происходящее там напоминает ей картину. Резкий свет из комнаты создает нимб вокруг одной головы и подсвечивает кроваво-красным ухо у другой. Люсия и Андерс де Валь, вполголоса произносит она, зевает и пытается сбить звезду с неба правой ногой, но дядюшка бог притягивает звезду к себе, словно раскидайчик, и она замечает, что все звезды на небе прыгают вверх-вниз, и ей приходится зажмуриться, чтобы какая-нибудь глупая звезда не попала ей по лбу. А потом раскидайчик вдруг оказывается у нее в горле, она поворачивает голову набок, и ее беззвучно рвет прямо на траву.

Когда Ирен просыпается, уже совсем темно, и ей кажется, что она у себя в бараке, просто одеяло во сне упало на пол, и теперь ей холодно. Она безуспешно шарит руками в поисках одеяла, потом решает посмотреть в потолок, а там – звезды, и тогда память начинает по ложечке скармливать ей воспоминания о том, где она находится. Хочется сесть, но голова такая тяжелая и неподъемная, что Ирен, совершенно обессилев, остается лежать, где лежит. В отчаянии глядя на небо, она видит луну – как будто фонарик под простыней. Медленно поворачивает голову, все воздушные шарики полопались, оставив после себя сверлящую виски головную боль. В темноте светится лишь безжалостно желтый, четко очерченный прямоугольник окна. Выглядит он угрожающе, в доме полная тишина, как будто он внезапно онемел.

Что происходит, думает она, пытаясь подняться, и тут до нее доносятся приглушенные голоса, звон стаканов и хихиканье. Потом кто-то резко срывает простыню с луны, и Ирен чудится, будто она лежит на дне зеленой бутылки. Со стороны дома слышится какой-то скрип – сначала ей кажется, что это ночная птица, но тут она видит, что дверь настежь открыта, кто-то долго и звонко хикикает, а потом выходит на лунный свет. Людей двое: парень в брюках для гольфа – Эрик, стало быть, – а вплотную к нему, словно приклеившись, стоит и хихикает девушка. Неуверенной походкой, как будто только что научились ходить, они ходят по двору, гравий шуршит под их ногами, а из девушки все время извергается хихиканье, как будто оно ей так же необходимо, как воздух.

Ирен все еще лежит на дне зеленой бутылки, и, когда пара подходит поближе, она видит, что Эрик крепко прижимает девушку к себе, потому что та едва держится на ногах. Она выше его и такая тощая, что похожа на стебель подсолнуха, который едва выдерживает тяжесть соцветия. Но сама Ирен все еще лежит на дне зеленой бутылки, и поэтому Эрик замечает ее, они с подсолнухом останавливаются, и он заплетающимся языком говорит спутнице, хотя та не слышит ничего, кроме собственного хихиканья: смотри-ка, вон та девчонка, которую Билл сюда притащил! И зачем ему две бабы? Одной мало ему, что ли? Вот ведь кобель, ха-ха. Быстро ж она убралась, цыпочка-то его.

Подсолнух то пронзительно хихикает, то пытается неуклюже убрать волосы, все время падающие на лицо. Хи-хи, хи-хи-хи, хихикает она, разевает рот, будто вот-вот что-то скажет, но вместо этого икает. Эрик вдруг выходит из себя, хватает ее за локоть и тащит к дому, а Ирен лежит на дне зеленой бутылки и видит, что волосы, шея, спина и ноги девушки белые как у привидения – она вся в стружках.

Две бабы, стучит молоточек в ее голове, а глаза видят, как подсолнух спотыкается и падает на лестнице. Вставай, мать твою, Инг-Лиз, грубо орет мужской голос, избавляя Ирен от стука молоточка. Почему я не могу, как она, думает Ирен и вспоминает, что говорил Эрик, когда парни, да и не только они, начали взрослеть: эти сестренки, Инг-Лиз и Инга, с этими девками все ясно, они побывали во всех местных кустах от танцплощадки до вокзала.

И тогда все засмеялись, и всем было очень весело, а громче всех смеялись сами Инг-Лиз и Инга, да, Инг-Лиз смеялась так, что выпивкой поперхнулась, и все принялись хлопать ее по спине, чтобы она не задохнулась. А вот Ирен покраснела и не знала, куда глаза деть, а Маттсон это заметил и крикнул: гляньте на малышку Ирен, как засмущалась-то, зайка! А потом противно так погладил ее по щеке, и она разозлилась и решила, что обязательно станет, как все.

Ведь ей и правда хотелось быть, как все. Хотелось всем нравиться. Не хотелось, чтобы ее считали хуже других, чтобы считали занудой, а еще ей очень хотелось нравиться Биллу, и она чуть не разревелась, когда увидела, что он притащил с собой Веру. И чтобы все ее полюбили и не считали занудой, она взяла себя в руки и стала пить больше остальных девушек. Даже запела застольную песню – подслушала у офицеров, когда обслуживала их в столовой на праздники. Воодушевленная успехом, она вышла в другую комнату завести граммофон и решила, что теперь парни подерутся, кто первый будет с ней танцевать, но, когда музыка заиграла и она вернулась в комнату, три пары уже кружились в танце, а до нее никому и дела не было! Тогда она тихонько выскользнула на веранду, налила водку в самый большой стакан, какой нашла, и пила, пока хватало сил.

Потом вышла во двор, увидела собаку, воздушные шарики, была счастливая, пьяная и витала в облаках, а теперь вот: лежит в траве, внутри все подернулось пеплом, мертвые глаза смотрят на дом, который снова обрел дар речи и дрожит от криков и радостного смеха. Да что со мной не так, думает она, почему со мной никто не танцует, почему никто не ведет меня за сарай? И тогда память шепчет ей на ухо слова из газетной рекламы «Колгейт» про девушку, с которой никто не танцует, потому что у нее пахнет изо рта.

И тогда она начинает икать от смеха и, только когда уже слишком поздно, замечает, что память обманула ее, чтобы заставить плакать, и тогда, всхлипывая и дрожа, она переворачивается на живот и стучит ногами по траве. Сейчас уже, наверное, можно встать, думает она, пойти к остальным и сказать: вот она я, а кто хочет со мной потанцевать? Но какой смысл? Поэтому она остается лежать, где лежит, проваливаясь еще глубже в траву, до самой сухой земли.

Посреди рыданий снова появляется молоточек и стучит, и стучит. Две бабы, думает она, вспоминая слова Эрика. Зачем он ее сюда притащил? Без нее все было бы хорошо. Я не была бы лишней. Она рвет траву и царапает землю, словно залезающая на дерево кошка. Всхлипывания извергаются из нее беспрерывным каскадом, и она ничего не может с этим поделать.

Внезапно раздается скрип двери на веранде, кто-то выходит на крыльцо и топает, словно пытаясь стряхнуть снег с ботинок. Потом раздаются шаги вниз по лестнице, Ирен слышит, что идут двое. Ей будто зажали рот, и она совершенно беззвучно переворачивается на спину. Уже стемнело, луна скрыта плотными облаками, и теперь ей кажется, что она лежит в синей бутылке ночи. Кто-то из девушек поет в той комнате, где граммофон, и «Белый зайка»[1]1
  «Liden vid kanin» («Белый зайка») – популярный в военные годы джазовый стандарт Эдварда Перссона.


[Закрыть], бедный избитый зайка, выпрыгивает из тишины и неуклюже скачет по комнате, пока кто-то, громко и от души выругавшись, не роняет на него бутылку.

Двое у лестницы тоже замерли в синей бутылке ночи и не произносят ни слова – переговариваются огоньками сигарет, которые покачиваются в темноте, иногда приближаясь друг к другу, иногда – резко отпрыгивая. Ирен и так знает, кто такие эти двое. Знает так же ясно, как будто все еще лежит в зеленой бутылке. Теперь огоньки сигарет светлячками летят через темноту и падают в траву рядом с ней, а легкий ночной ветерок задувает ей в нос легкий аромат табачного дыма.

Те двое спускаются с лестницы и идут по траве. Трава едва слышно шуршит от их шагов, они идут прямо к Ирен, и она пытается вжаться в землю, чтобы ее не заметили. Но те двое так заняты друг другом, что не замечают ее, хотя проходят всего в нескольких шагах от ее ног. Коленки Веры такие белые, что почти светятся в темноте. Билл обнимает ее за плечи, и той, что лежит на траве, кажется, что в грудь вонзился огромный рыболовный крючок.

Теперь в мире не осталось никаких звуков, кроме их шагов, Ирен пытается открыть рот и закричать, чтобы втиснуться между ними, но не может. Вера говорит тихо и возбужденно, но Ирен все прекрасно слышит, потому что других звуков в мире не осталось: так что, куда пойдем? А Билл отвечает ей, тоже довольно тихо, но той, что лежит на траве, кажется, будто он кричит в громкоговоритель: погоди, скоро узнаешь.

Вера воркует и смеется, и рыболовный крючок проворачивается в той, что лежит на земле. Приподнявшись на локте, она видит, что дверь в сарай открыта и словно приглашает зайти. Только не это, хочется закричать ей, как будто она лишь сейчас понимает, что происходит, только не это! Но она не кричит, потому что мир не создан для ее криков, да и в сарай те двое не идут. Они останавливаются у колодца, напоминающего круглую дырку в земле, прикрытую крышкой. На крышке стоит ведро с привязанной веревкой, чтобы можно было при необходимости зачерпнуть воды.

Может, на травку пойдем, а, спрашивает Вера хриплым, тихим и возбужденным голосом, и в этот момент на всем белом свете больше никто ничего не говорит. Но Билл на этот раз не отвечает. Вера садится в высокую траву у колодца, в темноте видно только ее сияющие белизной ноги. Билл снимает с колодца крышку, зажигает спичку. Заглядывает вниз, а потом бросает спичку, и та падает, словно звезда с неба, и тонет где-то на дне.

Что же будет дальше, думает Ирен и садится в своей синей бутылке. Билл озирается по сторонам, и девушка бесшумно прижимается к земле, сливаясь с травой. Когда она снова решается высунуться из травы, Билл стоит рядом с Верой и говорит ей голосом, кроме которого в мире не существует ровным счетом ничего: давай сюда, знаю одно местечко. Слова звучат резко и жестко, как приказ. А что, прямо тут никак, ласково мурлычет Вера и пытается притянуть его к себе, прямо на длинные ноги.

Тогда он берет ее за плечи и поднимает, она постанывает и пытается вывернуться. Иди сюда, красотуля, говорит он, держа ее мертвой хваткой. Она смеется, нежно и с готовностью, и в той, что лежит на земле, снова проворачивается рыболовный крючок. Обнимаясь, они делают несколько шагов назад, как будто это игра, но внутри нее вдруг раздается пронзительный крик, ей хочется закричать этим двоим: осторожней, колодец-то не закрыт, но в этом мире у нее нет голоса.

А дальше все происходит именно так. Вера вдруг пропадает, из колодца раздается глухой стук, а потом колодец взрывается криком, как будто обрел дар речи. Можно, конечно, подождать, пока Веру вытащат, думает она, внезапно протрезвев, но крик обрывается, словно его обрезали ножницами. Она не успевает понять, что произошло, но потом видит, как он стоит там, в этой синей бутылке, закрывает колодец крышкой и широкими шагами уходит в сторону дома, натыкается на сетку для бадминтона, ругаясь, выпутывается из нее и убегает в синеву.

Он закрыл крышку, думает Ирен, скинул Веру в колодец и закрыл ее там. Сначала ей становится невероятно радостно, потому что до нее еще не совсем дошло, что он сделал, но тут из колодца начинают тонкими струйками просачиваться крики, и тогда ей становится страшно. Кто-то раздевает луну, бутылка становится зеленой, и Ирен в панике бежит по траве к колодцу. А вдруг она умрет, мелькает у нее в голове, когда она отбрасывает в сторону крышку, вынимая затычку из бочки с криком. Тихо, кричит она в колодец, тихо, а то он тебя услышит. Крики прекращаются, остаются всхлипывания и поскуливания, из колодца на Ирен смотрит лицо, зеленое, как лягушка в лунном свете.

Вера стоит по колено в воде, подняв руки, как будто ей скомандовали «руки вверх!», но Ирен до нее не дотянуться, даже когда она ложится на живот и перегибается через край колодца. Попробуй забраться по стенке, решительно говорит она, и эхо повторяет ее слова очень четко и по-деловому, потому что ей повезло. Стенки колодца выложены подгнившими, наполовину развалившимися досками. Между ними есть зазоры, поэтому вылезти можно.

Но Вера стоит на дне колодца, остолбенев и всхлипывая, стуча зубами от ужаса. Господи, неужели у меня такое же зеленое лицо, как у нее, думает Ирен, слегка улыбаясь, но не теряя делового настроя. Ладно, тогда хватайся за ведро. Я тебе сейчас его опущу.

Ведро опускается в колодец, шлепая по воде, Вера подходит к стенке, упирается ногами, Ирен начинает тянуть за веревку. Она отклоняется всем телом, но веревка с треском рвется, и девушка падает на спину, снова оказываясь в зеленой бутылке. Ведро гремит где-то на дне, но Вера молчит. Только бы не начала снова орать, по-деловому думает Ирен и наклоняется в колодец. Придется тебе все-таки самой вылезать. Хоть немножко поднимись, и я попробую тебя вытащить.

Вера выглядывает из теней – лицо у нее синее с черными полосками. Белки глаз сверкают, как фонарики, и она начинает карабкаться наверх. Но на первом подъеме туфля застревает между досками, и ей не вынуть ногу. Снимай туфли и бросай мне, говорит Ирен, Вера послушно снимает с себя одну туфлю, потом вытаскивает из щели между досками вторую и со всей силы бросает вверх. Туфли приземляются на траву где-то рядом с колодцем. Потом она вцепляется в стенку колодца и упрямо ползет наверх.

Ей удается забраться повыше, Ирен хватает ее за руки и начинает тащить, упираясь ногами в край колодца. Вера тяжелее нее и иногда девушке кажется, что сейчас и ее засосет в эту черную дыру, но она полна сил и оптимизма, потому что на месте Веры могла бы оказаться она, но этого не произошло, поэтому она упорно, сантиметр за сантиметром, вытаскивает Веру наверх. В морщинках на зеленоватом лице спасенной просвечивает смертельный ужас, глаза широко распахнуты. Ну не может быть, чтоб и я была такая зеленая, думает Ирен. Медленно над краем колодца появляется зеленая шея, белая блузка, испачканная в земле и плесени, ободранные и кровоточащие ноги в порванных и насквозь промокших шелковых чулках.

Она едва держится на ногах, Ирен поспешно закрывает колодец, чтобы Вера не упала обратно, а та, молча и дрожа, стоит посреди зеленой бутылки. Ирен бежит, приносит упавшие в траву туфли и помогает надеть. Тебе надо уходить отсюда, говорит она тихо, быстро и решительно, пока он тебя не поймал. Ирен понятия не имеет, что будет, если он поймает Веру, поэтому она старается делать вид, что заботится исключительно о ее благополучии. Пытается не думать, что Билл может обрадоваться, если увидит, что Веру спасли и ему не пришлось делать это самому.

Поэтому она угрожающе шепчет Вере, наклонившись к зеленому уху: кто знает, что ему взбредет в голову, если он тебя увидит после всего этого. Пошли, покажу тебе, как выбраться. Она быстро идет по траве к опушке леса и не оборачивается, зная, что Вера идет следом. Ее мокрые туфли хлюпают на ходу, и лицо Ирен расплывается в улыбке. Она идет вдоль домиков, а Вера следует за ней, как преданный пес. Да, тут даже сахарок не потребуется, думает Ирен и не оборачивается, пока они не выходят на проселок. Спустишься тут, говорит она, показывая на сонно уходящую вниз, залитую лунным светом дорогу. Они стоят друг напротив друга, луна светит Вере прямо в лицо, колдуя над белками ее глаз, и тут Ирен замечает, что выше ее ростом. Без тени враждебности она смотрит Вере в лицо, которое не выражает ровным счетом ничего, кроме слабого отблеска удивления, которое вполне понятно, когда тебя неожиданно сталкивают в колодец.

Вера ничего не говорит, гротескно распухшие губы с размазанной помадой не шевелятся. Раздается еще один хлюп, и она уходит в сторону перекрестка, пошатываясь словно канатоходец. Ирен возвращается в лес, находит тропинку, по которой ее вел мальчишка-посыльный, бросается бежать, и бежит, и бежит, охваченная безумной дикой радостью.

Дом молчит, желтый прямоугольник света слегка подрагивает. Она заходит на веранду, там темно, но она сразу видит его – он сидит на скамейке в углу, обхватив голову руками. Тебе необязательно так сидеть, хочется закричать ей, можешь радоваться, как я. Но она не кричит, хотя теперь у нее снова есть голос в этом мире. Молча включает свет, отодвигает стол, чтобы подсесть к нему, но замечает, что он спит, и немножко расстраивается, но все равно обнимает его за шею и немного дует в лицо.

Билл резко просыпается – сначала вздрагивает тело, потом открываются глаза. Он недовольно щурится на свет, видит Ирен и бормочет: где ты, мать твою, проболталась весь вечер? Я тут все оббегал, пока тебя искал. Ей кажется, что в его голосе слышится подозрение – совсем чуть-чуть! – поэтому она показывает на дорогу, в противоположную сторону от колодца: а я пошла полежать на травке. Ты что там, картошку копала, что ли, смотрит он на ее грязные руки. Да так, отвечает она, перебрала немножко, вот и упала.

Вот тогда он просыпается окончательно, смеется и сажает ее к себе на колени. Может, еще по рюмашке, предлагает он, гладя ее по коленкам. Она кивает и тянется за единственной бутылкой на столе, на дне которой еще что-то осталось. Делай со мной все, что хочешь, лихорадочно думает она, я хочу быть, как все, чтобы нравиться тебе так же сильно, как Инг-Лиз, Инга и Вера.

Делает глоток, горло обжигает, но она отважно улыбается ему сквозь слезы, когда он впивается в ее губы. Он наваливается на нее всем весом прямо на скамейке, но она не пытается вырваться, как сделала бы раньше. В комнате раздаются чьи-то шаги, они вздрагивают и вскакивают со скамейки. Пойдем, говорит он и подмигивает ей, мы с тобой сегодня еще не танцевали. Они заходят в комнату, залитую беспощадным холодным белым светом люстры. На диване у окна, как четвероногое животное, ничком лежит Инг-Лиз и спит. Эрик курит в окно.

Черт, говорит он прямо в ночь, как будто там кто-то есть, черт, мне показалось, что кто-то кричал, вы не слышали. Ирен смотрит на Билла – он бледнеет, лицо вытягивается так, будто кожа сейчас лопнет. Милый, хочется сказать ей, не обращай на него внимания, он же ничего не знает. Эрик поворачивается к ним бледным опухшим лицом и, прищурившись, разглядывает их сквозь сигаретный дым. Да ну, слишком громко произносит Билл, хватая Ирен за плечо так сильно, что та чуть не вскрикивает, не так уж я нажрался. Если б кто кричал, я б услышал. Буди девку свою, повеселимся.

Мы ж сюда не спать приехали, говорит он, резко отпуская Ирен, и та чуть не падает, а потом идет к дивану и со всей силы шлепает подсолнушек по попе – звук похож на хлопающий на ветру парус. Ставит пластинку, заводит граммофон и возвращается к ней еще до первого соло саксофона, разносящегося по комнате. Они скользят по комнате, и она отодвигает колодец далеко-далеко от себя, комната кружится, мир кружится, голова кружится – сначала медленно, как пластинка, а потом все быстрее и быстрее. Как будто у нее внутри что-то развязалось и волной ее откидывает в забытье. Перед ее взглядом проносится окно, и она видит, что там, за окном, – синяя бутылка. Вот теперь я хочу, думает она, прижимается к нему и впивается губами в красное ухо, прыгающее у нее перед глазами.

Музыка резко заканчивается, они останавливаются, ее снова выбрасывает в комнату, и все постепенно оказывается на своих местах: окно, люстра, диван и шкаф. А ты заводная девчонка, как я погляжу, шепчет он ей на ухо. Ну раз он так говорит, думает она, глядя в синюю бутылку, почему мы не уходим?

У них за спиной кто-то вскрикивает, словно крыса, на которую наступили. Это Инг-Лиз – Эрик поднял ее и поставил на ноги, но она не хотела просыпаться, и он затушил хабарик ей о коленку. Поспать не дают человеку, недовольно говорит она, надувая губки. Стоит на ногах еще нетвердо, но уже начинает трезветь. Поспать не дают, сердито повторяет она. Тогда и сеструху с ее парнем будите. Она снимает с себя туфлю и колотит ей в дверь. Эй вы там, выходите давайте, кричит она и распахивает дверь.

Почему я никогда ничего такого не делаю, думает Ирен, не снимаю с себя туфли и не колочу ими в дверь? Почему я никогда не делаю ничего безумного, чтобы потом никто не говорил, что я зануда? Она стоит одна в холодном ярком свете и снова чувствует, что ей тут не место. Билл отошел от нее, стоит у окна и заводит граммофон. Из-за дверей спальни раздается шум: это чё тут за дела, кричит чей-то голос, Ирен оборачивается и видит Маттсона. Он стоит в одних кальсонах и держится за дверной косяк. Потом в дверном проеме появляется растрепанная башка, красное лицо и визгливый голос Инги режет ухо словно пилой. Голышом она выбегает в центр комнаты и встает в боксерскую стойку.

Ирен оглядывается по сторонам, смотрит на остальных, но тех происходящее не удивляет и не беспокоит, и у нее совсем опускаются руки, она беспомощно думает: ну почему я не как все. А если бы я вот так выбежала голышом и захотела подраться?

Пила продолжает завывать: кто посмел меня разбудить посреди ночи? Подсолнушек вяло машет рукой в сторону окна: он, если тебе подраться охота. Тут вступает кларнет, Билл подходит к пиле, которая умолкает и замирает в ожидании, и говорит: детка, значится, подраться хочет. Но детка успела передумать и даже не думает сопротивляться, когда он прижимает ее к себе и начинает кружить в танце.

Рыболовный крючок впивается в Ирен с новой силой: он стал еще острее, как будто его наточили. Чья-то привычная рука проворачивает его, загоняя все глубже и глубже в Ирен. Ну почему, думает она, почему на ее месте не я? Почему я не могу раздеться, хихикать, лезть драться и все прочее, чтобы все увидели, что я не промах?

Теперь точно все пропало, думает она, все пропало, потому что теперь нечего больше ждать, все осталось позади, а то, чего она так ждала, одновременно и случилось, и не случилось. Поэтому маленький зверек может снова взяться за дело. Сначала он вгрызается в то, что попроще. Ее накрывает волной кроваво-красного отчаяния, и она знает, что все пропало, что в ее мертвых глазах отражается лежащая на полу голая девушка, которая настолько лучше ее, потому что умеет жить на полную, не прилагая для этого никаких усилий.

Внезапно приходит спасение, по крайней мере – временное. Все еще стоя у косяка, Маттсон вдруг вскрикивает – так бывает с пьяными, когда они вдруг замечают что-то, что не замечают все эти трезвые лицемеры. Может, это Вера кричала, рычит он и нагибается вперед, а потом снова хватается за косяк и тупо ухмыляется, довольный, что смог сказать что-то членораздельное. Да, кстати, куда Вера подевалась, кричит Эрик и топает ногами, пытаясь заглушить музыку.

Тогда Билл отталкивает от себя голую девушку, та падает на пол, он подбегает к граммофону и бьет кулаком по пластинке так, что кларнетист умирает, не доиграв коду. Плевать мне на ваши фантазии, кричит он в синюю бутылку. Сейчас покажу вам кое-что, а потом фантазируйте дальше! Пошли!

Он пробегает мимо Ирен, кожа на скулах натянута как на барабане. Если не боитесь, то идите и гляньте! Все столпились в дверном проеме и смотрят, как он мечется по веранде. Собирает пивные бутылки и бутылки из-под самогона, расставляет их на столе, как на плацу. Потом залезает под скамейку и достает оттуда свой ранец. Что, кричит он, боитесь подойти?! Боитесь поближе подойти?! Тогда все пятеро подходят ближе, голая девушка дрожит и зевает, и Ирен замечает, что у той плечо превратилось в один огромный синяк. Девушка смотрит на Ирен и впервые за весь вечер обращается к ней: чё смотришь, папаша меня отходил, когда я в прошлую субботу навеселе домой вернулась. С тех пор мы с Инг-Лиз дома не ночуем. Ирен ежится от холода.

Итак, дамы и господа, провозглашает Билл, как зазывала в парке развлечений, повернитесь к столу, закройте глаза и не открывайте, пока я вам не скажу. Все послушно поворачиваются, потому что слишком устали, чтобы сопротивляться, или слишком пьяны, чтобы думать одну мысль дольше пары секунд. С закрытыми глазами они слышат, как что-то шуршит по столу, как падает стакан, потом еще несколько.

Дамы и господа, произносит он ледяным голосом, все оборачиваются, открывают глаза, и первыми начинают кричать Инга и Инг-Лиз. Спасите, орут они, комично тараща глаза, как будто их голоса – бусины, нанизанные на одну нитку. Твою ж мать, ноги моей здесь больше не будет, орет пила и пятится назад на непослушных ногах, не сводя глаз со стола. Инг-Лиз перестает кричать и не пытается убежать. Окаменев, она стоит с открытым ртом, как будто пытается проглотить рвущийся наружу крик. Парни тоже не кричат, стоят неподвижно и смотрят на стол, внезапно кажутся намного трезвее и бледнее. Ирен стоит у стола. Ей не хочется ни кричать, ни бежать, но она понимает, что с ней что-то происходит, и это похуже любого рыболовного крючка.

Голая девушка исчезает, больше в комнате никто не двигается с места – разве что змея. Все стоят и смотрят, как змея просыпается и оживает. В холодных глазах будто бы загораются фонарики. Она медленно вытягивается в узкую полоску, струится по столу между стаканами и тарелками. Когда хвост касается стаканов, раздается зловещий шелест, всем кажется, что змея приподнимает плоскую голову и разглядывает их сквозь лес пивных бутылок.

Все пятеро стоят вокруг стола. Совсем как в детстве, думает Ирен: стоишь у котелка рядом с речкой, и вдруг из костра вырывается язык пламени, лизнет кого-нибудь горячим, и обожженный вылетает из игры. Все видят, что змея ползет к ней, переворачивая длинным телом стаканы, встречающиеся на пути, и Ирен понимает, что пропала.

В ней бурлит ужас, взбивает в ней пену маленьким венчиком, и она обнажена перед лицом этого ужаса и знает, что это правда. Знает, что это правда и что все, что она делала и говорила, было нужно лишь затем, чтобы отогнать от себя ужас. Ужас – тот самый маленький зверек, и теперь его ничто не удержит. Внезапно она начинает кричать – нет, не она, а зверек – сама она вообще ничего не хочет, крик просто выливается из нее пеной, как лимонад из поспешно открытой бутылки. Крики превращаются в слова, она пугается этих слов и бросается бежать: это правда, слышит она собственный крик, это правда! Она умерла!

И вот она выбегает с веранды и ныряет прямо в синюю бутылку. Спотыкается, растягивается на траве, но тут же вскакивает на ноги, бежит по дороге, мимо спящих домиков, глядящих слепыми глазами в ночь. Еловые ветки хлещут по лицу, как жесткие птичьи крылья, тропинка заканчивается и выплевывает ее на проселок. Она растерянно стоит, не понимая, в какую сторону бежать. Из леса доносятся шаги, ей хочется убежать, но парус неба не выдерживает, рвется, и на небо выпрыгивает луна, Ирен снова оказывается в зеленой бутылке и понимает, что ей не уйти.