Текст книги "Змея"

Автор книги: Стиг Дагерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

7

Вот она и осталась одна. Только что вышла из автобуса на пустынном перекрестке двух дорог и ступила на пыльно-серый плавящийся асфальт. Посреди перекрестка – круг, обложенный плиткой, а в нем стоит указатель. Высокий и строгий, словно маяк или огромный крест с четырьмя руками, он возвышается над плоской равниной, а вертикальные черные дороги напоминают разрезы на праздничном торте. На мгновение она замирает и видит в заднем окне автобуса бледное лицо с неестественно большими глазами, которые смотрят прямо на нее. Автобус трясется дальше по равнине, становится все меньше и меньше, и, наконец, весело подпрыгивая на ухабах, исчезает за низкими, почти незаметными холмами, которых так много на востоке.

Но глаза становятся все больше и больше. Как будто бы их сняли с бледного лица, подвесили на невидимых нитях к одному из мертвых фонарей, качающихся над дорогой, и надули как воздушные шары. Влажной рукой она протирает глаза – но крест стоит, где стоял, угрожающе расставив четыре руки, и эта картина клеймом выжигается на ее сетчатке. Ей кажется, как будто она одна-одинешенька посреди этой отвратительной равнины, где нет ничего, кроме черных дорог и серых плоских сараев, как будто боящихся, что их увидят чужие глаза. До смерти испугавшись, она отводит глаза от креста и замечает маленькую клумбу, где когда-то росла трава, теперь ее выкосило палящим солнцем и знойным ветром.

Выжженная трава, в отчаянии думает она, где-то я это видела. Вспомнить оказывается довольно просто: резкий склон обочины, покрытый жалкими клочками выгоревшей травы, мелькает у нее перед глазами, хотя она зажмуривается и не хочет ни на что смотреть.

Там, в ужасе думает она. Тогда. В панике она бежит по одной из черных дорог, уходящей вдаль жирной изолентой, которую кто-то в шутку растянул по земле. Она бежит справа по краю дорожного полотна, где асфальт соприкасается с гравием обочины, в туфли набиваются мелкие камешки, натирают пятки, но она продолжает бежать, словно пытаясь замотать всю эту черную изоленту обратно.

Но вскоре силы покидают ее, она чуть не падает ничком от усталости и садится на обочине передохнуть. Склон крутой, кювет выкопали недавно, там еще ничего не растет, кроме белой мари. Тихонько присев на камень, она снимает туфли и вытряхивает гравий. Делает это с чувством и основательно, как будто важнее этого нет ничего в мире. Солнце светит ей прямо в лицо, и она вдруг чихает.

Апчхи, громко и бодро произносит она, нарушая висящую над равниной тяжелую тишину. Смотрит прямо перед собой, взгляд скользит над плоской землей, и теперь, когда Ирен сидит на обочине, эта местность не кажется ей такой пугающей. Она спокойно надевает туфли, перелезает через кювет, проползает под свисающей колючей проволокой и оказывается на широкой равнине, поросшей коричневой щетиной травы, отливающей рыжиной. Застенчивые зеленые травинки, привлеченные утренней росой, торчат среди выжженных клочков старой травы. Она склоняется над землей как над ребенком, срывает такую травинку у самого корня, рядом с растрескавшейся землей, засовывает травинку в рот и продолжает идти вдоль рва.

Сено еще не убирали, хотя оно могло бы высохнуть прямо на сенокосилке, – оно накидано плоскими, осевшими стогами, которые выглядят будто не поднявшиеся на дрожжах булочки. На расстоянии стога кажутся нарывами на теле земли. Она медленно опускается в сено, оно очень сухое и ломкое, как валежник. Она лежит на спине и, щурясь, смотрит, как по небу плывут летние облака. Между облаками сияет беспощадно голубое небо, такое бесконечно далекое, что у нее начинает кружиться голова и возникает такое ощущение свободы, что кажется, будто в небе можно просто взять и исчезнуть и даже боли не почувствовать.

А что такое случилось, думает она прямо в синеву, но там ответить некому. Там нет ничего, кроме пустоты. Успокоившись, она закрывает глаза и понимает, что если позволит небу поглотить себя, то с ней уже ничего не случится. Но в глубине души она и сама знает, что надежда тщетна. Надежда похожа на трусливого плясуна на канате, который думает, что спасется от головокружительной высоты, если зажмурится покрепче. Ведь теперь у нее внутри живет зверек с острыми зубками и сгрызает все на своем пути, она спрятала его в коробочку, но на хрупких стенках уже видны следы укусов. Тогда она второпях засовывает коробочку в другую, побольше, но зверек все грызет и грызет, и тогда она берет еще одну коробку, а потом еще одну, и еще, и каждый раз радуется, как ребенок, и ощущает, как разверзается бездна, когда ужас касается ее.

В конце концов ей приходится встать со стога сена, потому что запас коробок заканчивается с пугающей скоростью. Она стряхивает с костюма прилипшие соломинки и достает из сумочки зеркальце, но зверек вот-вот вырвется, и она убирает зеркальце обратно, так и не решившись взглянуть на свое отражение. Вместо этого она запрокидывает голову и вглядывается в плывущие в сторону солнца облака, у которых появились черные рваные края. Одно из них, самое темное и грозное, внезапно ударяет кулаком солнцу в лицо, становится темно, и Ирен кажется, что пошел дождь.

Она идет к дороге, почти переходя на бег, ноги проваливаются в мягкую, податливую землю. В голове мелькает мысль – нужно где-то спрятаться, она мгновенно принимает решение и испытывает огромное облегчение. Не успев пробежать и нескольких метров, она понимает, что снова себя обманывает. Зверек на месте, продолжает грызть ее изнутри. Он уже пробился через целый слой шкатулок, картонок и коробок и победоносно бьет хвостом в освободившемся жизненном пространстве. Да и дождь так и не начинается.

Она почти добегает до колючей проволоки, и тут на дороге появляется велосипедист. Он движется в ее направлении, виляя по всей дороге широкими восьмерками, то ли как человек, у которого слишком много свободного времени, то ли как не вполне трезвый. Отчаянная надежда придает ей сил, она падает на колени, быстро проползает под проволокой, спускается в кювет и видит, что велосипедист – мальчишка-посыльный. Худощавый, долговязый, в переднике в голубую полоску. Он что-то насвистывает себе под нос, то и дело отбрасывая со лба светлую челку, которая все равно упрямо лезет в глаза. Парнишка заметил девушку и теперь не сводит с нее глаз, а велосипед продолжает выписывать восьмерки по дорожному полотну, иногда кажется, что им с велосипедом надо в разные стороны. Прицепленный к багажнику ящик совершает опасные пируэты на резких поворотах, но велосипедист ловко подправляет его ногой, и тот не переворачивается. Мальчишка – просто воплощение дисциплинированной беззаботности.

Она вылезает из кювета и привычным движением накрывает острозубого зверька коробкой попрочнее. Посыльный еще не поравнялся с ней, и она становится у обочины спиной к кювету и замирает, будто ждет автобуса на остановке. Он обрывает веселый свист на полуфразе, и тот стихает, словно подстреленная посреди песни птица. Мальчишка элегантно притормаживает ногой и останавливается прямо около нее. Разворачивает руль в ее сторону, и велосипед внимательно смотрит на нее, словно опустивший рога бык.

Когда Ирен решается взглянуть ему в лицо, оказывается, что он совсем не такой, как она ожидала, и девушка совсем теряется. Может быть, я даже краснею, проносится у нее в голове. Мальчишка еще совсем юный, просто издали казался высоким, потому что на велосипеде до упора поднято седло. Да он вообще намного младше меня, лихорадочно думает она.

Мальчик говорит «привет» и смотрит на нее с прищуром, хотя стоит в тени. Потом быстро шарит по карманам в поисках спичек и сигарет, чтобы скрыть замешательство, и худое лицо заливается краской, будто на льняной скатерти расплывается пятно малинового сока. Сначала он проверяет все несуществующие карманы на фартуке, потом в пиджаке, чтобы хоть как-то выиграть время. Господи, какой он милый, когда краснеет, думает Ирен, замечая, что у нее руки чешутся убрать ему со лба челку, которая снова упала на один глаз. Она присоединяется к его растерянности, как все понимающая мамочка, и спокойным голосом произносит: просто хотела спросить, где находится улица Майвэген.

Наконец он все-таки находит в левом кармане штанов видавшую виды сигарету. Поиски заняли какое-то время, потому что он точно знал, где она лежит, и специально полез в этот карман в последнюю очередь. Наконец он вынимает из другого кармана помятый коробок спичек, пытается злобно ухмыльнуться и прикуривает, прикрывая спичку рукой.

Майвэген, задумчиво повторяет он, дымя прямо в сторону солнца, и теребит свободной рукой ржавый звонок. Майвэген куда-то в ту сторону, кивает он головой на дорогу, по которой Ирен пришла сюда. Она смотрит на асфальтовую дорогу, которая будто бы лежит и загорает на солнышке, а солнце тем временем снова поднялось на ноги после нокаута и жарит, как прежде. Она видит, что указатель рассеянно показывает на островок в море асфальта. Какой островок все-таки маленький, думает она, и ей кажется, что все происходит во сне между тогда и сейчас.

Мне, кстати, и самому туда надо, говорит мальчишка, набрав полный рот дыма и медленно выпуская его сквозь зубы, можем вместе пойти. Он запрыгивает на седло и привычным движением натягивает фартук на коленки. Она замечает, что фартук испещрен темными, почти черными пятнами крови, расположенными равномерным узором. Мы можем вместе пойти до Майвэген, упрямо повторяет он, и она слышит, что он так говорит, просто чтобы произнести вслух слово «мы». Он пробует слово на вкус, растягивая его как можно дольше. Она думает, как же это трогательно, по-матерински так думает, и, чтобы сделать ему приятно, говорит: ну тогда пойдемте.

Ей приходится почти бежать бегом, чтобы не отстать от него. Сев на велосипед, он словно берет на себя ответственность: делает важное мрачное лицо, приподнимает верхнюю губу, передние зубы блестят, как у лошади, и видно, как он крепко сжимает ими сигарету. Она обращает на это внимание, вприпрыжку идя рядом с ним, и ее до слез трогает его удивительная неуклюжесть.

Он поглядывает на нее, но очень неуверенно и как бы украдкой. Вынимает сигарету изо рта, тушит большим и указательным пальцем, запихивает окурок в карман фартука. И говорит куда-то в воздух, будто в микрофон, мрачно и сухо, даже немного раздраженно: работа у меня отвратная. Приходится гонять через весь Эншеде с этим ящиком. А иногда крутить педали до самого Эрставика. Вчера какая-то старуха в Стювста позвонила, что, мол, отбивных ей надо – будто в Стювста свиней нет! Но когда дорога такая длинная, можно ехать не спеша, искупаться да прокатиться с ветерком. Так вот и езжу туда-сюда целыми днями. Но скоро небось и станнер дадут.

Дорога превращается в марш-бросок, велосипед катится веселее, и теперь ей и правда приходится бежать рядом. Он разговаривает наперебой с самим собой, как трубач, которому приходится дуть в трубу, пока не кончится воздух, но последнюю фразу он произносит с таким напором, что она понимает, как ему хочется похвастаться.

Главное, пусть продолжает говорить, думает она, задыхаясь, и тогда мне не будет одиноко, а зверек спрятан за такими мощными стенами, что упрямый скрежет его зубок почти не слышен. Ах, значит, станнер, говорит она, сделав многозначительную паузу.

Он широко улыбается, как команда гимнастов при звуке стартового свистка, даже притормаживает, чтобы она успевала за ним и хорошо слышала все, что он говорит. Ну пистолет такой, которым пристреливают свиней, ну и, кстати говоря, быков и коров тоже, говорит он натянуто, но слегка возбужденно. Свободной рукой исполняет небольшую пантомиму: приставляет указательный палец ко лбу, как дуло револьвера, и резко склоняет голову, как увядший цветок, чтобы показать, что происходит при выстреле.

Но послушайте, говорит она, глядя невиннейшими глазами на его напряженное, серьезное лицо, разве не ужасно убивать животных. Да ну, говорит он, замедляясь и приближаясь к ней, они ж ничего не чувствуют. Просто приставляешь эту штуку им ко лбу, и дело с концом. Он свешивает голову, дергает плечами и притворяется, что у него дырка во лбу. Он как плохой актер – повторяет эффектную сцену, за которую сорвал аплодисменты.

Ничего эти чертовы свиньи не чувствуют, все так быстро происходит, они и глазом моргнуть не успевают, говорит он звонким и ломающимся от идеализма юности голосом. На самом-то деле забойщику хуже, его-то эти чертовы свиньи еще и покусать могут, не приведи господи. Он спрыгивает с велосипеда, чтобы развить эту тему дальше и посвятить ее во все подробности, идет рядом с Ирен, весь раскрасневшийся и возбужденный, челка лезет в глаза. Ростом он чуть поменьше ее, а пылающие алым уши слегка просвечивают, а еще он немножко лопоухий, и она снова чувствует прилив нежности.

Ну и самый ужасный момент, конечно, сразу перед тем, как их забивают. Берут, значит, нож, – он поворачивается к ней с серьезным и взволнованным выражением лица, приставляет указательный палец к задранному вверх подбородку, она видит, что пушок на его подбородке трепещет на легком летнем ветерке, и испытывает почти непреодолимое желание повыдергать все волоски до единого, – и втыкают в свинью, – он проводит указательным пальцем сверху вниз по натянутой коже горла, по груди и животу и до самого паха, – и делают разрез вот так. Это мне, кстати, разрешают делать, говорит он с деланой небрежностью и плюет через раму.

Она идет рядом с ним и чувствует себя взрослой, благодушной тетенькой, которая выслушивает рассказ маленького мальчика о том, как у него прошел день в школе, и тогда она с теплым интересом, причем довольно искренним, поскольку речь идет о животных, спрашивает: вы, значит, теперь забойщиком станете?

Они уже дошли до перекрестка, и она с рассеянным интересом посматривает на указатель. На стрелках написано: Даларё, Стокгольм, Эльвшё и Нюнесхамн, одна из стрелок уныло свисает вниз, как будто устала стоять по стойке смирно. Указатель совсем небольшой, даже хиленький, если учесть, что до города совсем недалеко, мстительно думает она.

Но какое-то время придется побыть на побегушках, говорит он, запрыгивая на велосипед, будто внезапно вспомнив о своих обязанностях. Дорога идет с небольшим уклоном, ей снова приходится бежать вприпрыжку, чтобы поспевать за ним, но тут он встает на педали и прибавляет скорость. Плоская равнина, окруженная злаковыми полями и валами, постепенно переходит в узкий пояс лугов и чуть более широкую полосу густого лиственного леса, настоящего северного леса. Там притаилось хорошо спрятанное садоводство, которое при приближении к границе с хвойным лесом постепенно превращается в небольшой поселок.

С дороги на самом деле признаки обитания заметны только по неуклюже возведенным деревянным мосткам, переброшенным через канавы и посыпанным песком, да редким помойным бакам, лениво прислонившимся к стволам деревьев. Поднявшись на вершину холма, Ирен запыхалась и вспотела. Парнишка едет слегка впереди, лицо насупленное и напряженное, как перед забоем скота.

Он вдруг привстает на педалях, дает по тормозам так, что они злобно скрипят, и спрыгивает с велосипеда, хрустнув суставами. Вот Майвэген, с деланым равнодушием дорожного указателя произносит он и машет рукой в сторону узкой, заросшей корнями каменистой тропинки, которая идет вглубь густого соснового леса.

И тогда ей вдруг становится очень страшно, до безумия страшно от тишины, которая наступает после его слов, слова падают на нее, как мешок на голову, веревка затягивается на шее. Она ощущает ужас и ей страшно, что не хватит воздуха хоть что-то сказать, прежде чем он уйдет. Елки упадут на нее и погребут под своими лапами, если она останется одна. Зверек вот-вот вырвется на свободу, она слышит, как его зубы вгрызаются в последний бастион. Парнишка уже запрыгнул на велосипед и стоит, широко расставив ноги, однако уезжать, похоже, не собирается и нервно роется в карманах в поисках сигарет и спичек. Внезапно ее охватывает дикая радость, потому что она понимает, что мальчик ждет ее слов. И эти слова неловко вываливаются из нее, толкаясь, как люди в очереди: понимаете, вы, может, их знаете… мне надо к Боргам… в дом Боргов… он вроде как здесь, на Майвэген… может, вы знаете, где это… может, вы…

К Боргам, значит, говорит он и радостно засовывает в рот очередную сигарету. Да, их по субботам не бывает. Приятный дядька, я с его сыном играю в бадминтон у них во дворе. Сегодня их нет, значит.

Нет, отвечает она, радуясь возможности поговорить, не особо задумываясь, у нас там, понимаете, посиделки сегодня, с друзьями, вот я вперед и поехала, чтобы прибрать все да приготовить.

А-а-а, там у них, там в доме-то, значит, никого, говорит он и дрожащей рукой подносит спичку к сигарете. Но она сама слишком разволновалась, чтобы заметить его волнение, и быстро, не раздумывая, произносит: а не хотите ли со мной, дорогу покажете. Да, тут у нас такая кутерьма, с первого раза-то и не разберешься, куда идти, быстро отвечает он, снова слезает с велосипеда и перекатывает его за руль на другую сторону дороги, все время оказываясь на пару шагов впереди новой знакомой. Теперь этого засранца через весь Эншеде тащить, с нежностью говорит он, кивая на подпрыгивающий на щебенке велосипед.

Ирен идет следом, глядя на его худощавую спину и тонкую шею под копной вьющихся волос. Фартук завязан большим, небрежным узлом и дергается при ходьбе, словно хвостик, бьет парнишку по попе, туго обтянутой выцветшими, залатанными синими штанами, из которых он явно вырос. Сам, наверное, фартук завязывал, думает она с улыбкой и снова с удивлением замечает, что растрогана.

Они проходят через ельник – там тихо и темно, под деревьями валяются пустые консервные банки, яичная скорлупа и рваные пакеты. Но вот ельник заканчивается, тропинка резко становится шире, с обеих сторон появляются заборы, и вскоре они идут уже по настоящей дороге, засыпанной гравием и изрезанной корнями давно срубленных деревьев. За заборами виднеются домишки и недостроенные коттеджи, отделенные друг от друга нарядными, выкрашенными в веселые цвета заборами. Со стороны, выходящей к лесу, участки не огорожены – наверное, чтобы не надо было выходить за калитку, когда срочно понадобится справить нужду. Ибо позади домиков ровной шеренгой, как солдаты на параде, выстроились с любовью и выдумкой украшенные резьбой кабинеты уединения – ровнехонько на границе, где заканчивается участок и начинается лес. Складывалось впечатление, что домовладельцы всю свою душу вложили в то, чтобы сделать как можно более нарядными и достойными именно эти жизненно необходимые постройки.

Ирен идет рядом с мальчишкой, он везет велосипед за руль, она время от времени поглядывает на его напряженное и мрачноватое лицо. От конца сигареты поднимается тонкая струйка синего дыма. Губы напряженно сжимают фильтр и крайне неохотно выпускают дым. Ей кажется, что мальчишка снова напрягся и помрачнел, как тогда, на проселочной дороге, и, чтобы разрядить обстановку, она вдруг говорит: а знаете, у меня дедушка тоже как-то работал на скотобойне – но не выдержал. Папа рассказывал, что его начинало тошнить, если на обед мясо подавали.

Тут у парнишки загораются глаза, но она неверно истолковывает этот огонек, и он тут же говорит, чуть не срываясь на крик: да, поначалу бывает тяжко, но потом привыкаешь. А уж как привыкнешь, так можно разделывать разрезанную свинью и не чувствовать вообще ничего, ни капельки. Как по мне, так хуже всего, что эти заразы еще и кусаются, они ж злобные черти.

Удерживая велосипед одной рукой, другой он неожиданно задевает ее ладонь. Впервые прикасается к ней. Она чувствует, как его потная рука прижимается к тыльной стороне ее ладони, и даже на всякий случай бросает взгляд вниз, чтобы убедиться, что это пот, а не кровь. Вот, к примеру, на днях, говорит он, и от возбуждения у него даже голос срывается, одного парня у нас вот тут боров хватил зубищами. Он дотрагивается до ее пальцев, чтобы показать, куда именно пришелся укус, и у него костяшки треснули как фарфор, продолжает он, сжимая сильнее, чтобы она почувствовала, как кусается боров.

Потом он отпускает ее, и она незаметно вытирает руку о рукав костюма. Парнишка переходит дорогу и прислоняет велосипед к забору из зеленых досок с белой полоской сверху. Вот тут Борги живут, говорит он, кивая головой в сторону дома так резко, что челка снова падает на лоб. Это последний дом по Майвэген, а потом улочка заканчивается так же внезапно, как и началась, сжимается и снова исчезает между елей.

Дом, судя по всему, изначально задумывался как коттедж, но потом из-за недопонимания с прорабом или нехватки денег стройка остановилась, и вышел только один этаж, с застекленной пристройкой – роскошная веранда, которая подходит такой хибаре как корове седло.

Она собирается пригласить его зайти – это ведь логично, он такой крюк ради нее сделал, да и зверьку внутри нее нужно все больше и больше ящиков. Но мальчишка и сам, без приглашения, первым заходит на участок. Смотрите-ка, дурила сетку забыл бадминтонную снять, кричит он на весь поселок, но это нестрашно – за всю прогулку по Майвэген им не встретилось ни единой живой души.

Она долго роется в сумочке в поисках ключа, находит нужный, отпирает дверь веранды, и они вместе заходят в дом. Воздух внутри спертый, пропахший табачным дымом – здесь так давно не проветривали, что запах пропитал стены. Дверь не будем закрывать, говорит она. Стол заставлен пустыми пивными бутылками, среди них гордо возвышается полулитровая бутылка из-под водки. Дверь справа ведет на кухню, там в углу стоит маленькая плита. Дальше – большая комната с разложенным диваном, патефоном, высоким угловым шкафом, хлипким столом и стульями. На стенах кнопками прикреплены старые обложки иллюстрированных журналов. В другой комнате стоит ржавый камин, комод и пара стульев, у противоположной стены – двухъярусная кровать. На нижней кровати пухнут свернутые матрасы, а верхняя зияет проволочной сеткой.

После дежурного обхода она возвращается на веранду. Парнишка сидит на скамейке, чинно сложив руки на коленях. В доме он кажется еще моложе, думает она, и ей становится ужасно жаль его – сидит и смущенно смотрит на лес пивных бутылок. Здесь, кажется, морской бой был, весело говорит она, но он молчит. Тогда она начинает убирать бутылки со стола в надежде, что он предложит помочь ей, но он сидит, где сидел, и нервно теребит фартук.

Интересно, где у них тут в этом сарае погреб, вполголоса произносит она. На самом деле она отлично знает, где подвал, потому что у нее в инструкции все подробно описано, но мальчик заглатывает наживку, тут же падает на колени и открывает люк. Вон там, мрачно говорит он. Она стоит и смотрит на его детский затылок и красные уши, которые сверху кажутся совсем оттопыренными. Он ложится на пол и по пояс залезает в погреб, роется там среди бутылок и банок, и ей едва хватает сил устоять перед искушением и не потянуть за узел, который смешно подпрыгивает чуть ниже его спины. Да здесь на целый полк хватит, говорит он и начинает доставать бутылки, консервные банки и пакеты со всякой всячиной. Сколько ж народу надо было, чтобы все это сюда дотащить, говорит он, не вылезая из погреба, и его слова отражаются от стен эхом, будто в церкви.

Лес из бутылок и банок вокруг люка растет: много пива, пара бутылок водки, бутылка заграничного вида с надписью «Whisky», лимонад и консервы с разными этикетками. Но вскоре запасы заканчиваются, он закрывает люк и начинает выставлять все на стол, предварительно протерев его фартуком. Еще обнаруживается мешок картошки, и Ирен говорит с неподдельной женской хитрецой, как будто бы себе под нос: интересно, а где у них тут колодец? Тогда он без разговоров достает из-за буфета ведро и идет за водой.

Она тем временем находит в угловом шкафчике чистую скатерть, расстилает и открывает консервные банки, расставляя на тарелки. Парень возвращается с ведром воды и недовольным видом, она моет картошку в раковине, вываливает ее в кастрюлю и зажигает примус. Все эти действия совершаются в определенном темпе, получается какой-то равномерный ритм, который становится основательной преградой для зверька, которому теперь приходится прогрызаться еще и через эти новые стенки.

Закончив, она выходит на веранду. Парень так и сидит на скамейке и усердно вскрывает оставшиеся консервные банки. Вот эти – нашей фирмы, говорит он и светится от профессиональной гордости, их черта с два откроешь. Вообще-то, он тут больше не нужен, по-деловому думает она, заперев зверька подальше, но нужно как-то выразить благодарность за то, что он ее проводил до самого дома, поэтому она говорит: не желаете ли угоститься? (ей не хочется показаться скрягой, особенно когда бутылками весь стол заставлен). Вы, скотобои, пьете как сапожники небось, говорит она, чтобы не ставить его в неловкое положение.

А то ж, отзывается он и улыбается от души, вы б поглядели, что на бойне творится в субботу вечером. У парней пиво да пузыри припрятаны в свиных тушах или ваннах с солью. Как-то в субботу одну тушу по ошибке увезли раньше времени, а у нас один товарищ в ней пол-литра припрятал. У него чуть удар не случился, когда он увидел, что свинью увезли. Что ж это такое творится-то, кому-то из городских мой пузырь в гороховый суп пойдет, всю неделю стонал.

Оба смеются. У мальчишки блестят глаза, но она и это понимает неправильно – думает, что он так увлекся собственным рассказом, уходит в комнату, достает из шкафа шесть рюмок, приносит шесть тарелок и расставляет на столе. Берет поллитровку, зажимает коленями и отворачивает пробку. Водка приятно булькает, когда она наливает парнишке рюмку. Себе тоже наливает, половинку.

Ну будем, говорит она, поднимая рюмку. Едва пригубив, чувствует, как напиток обжигает ее изнутри будто огнем, а вот парнишка выпивает все почти залпом и морщится изо всех сил, а когда снова смотрит на нее, глаза у него блестящие и на удивление застывшие. Как желе, думает она и решает, что это все от водки.

Уходит на кухню, за ножами, вилками и ложками из буфета и стаканами из сушилки, а вернувшись, обнаруживает, что и ее рюмка пуста. Притворяется, что ничего не заметила, раскладывает приборы и расставляет стаканы. Может, еще одну, спрашивает она, наливая ему рюмку – себе тоже, но сама не пьет.

Снова уходит на кухню, проверяет вилкой, сварилась ли картошка, и выключает примус. Накрывает кастрюлю полотенцем, чтобы картошка не остыла до прихода гостей. Берет с собой на веранду несколько блюдец, чтобы было куда чистить. Обе рюмки пусты. Она закрывает водку, лишние бутылки убирает под скамейку.

Глаза у парня блестят еще сильнее, и она уверена, что это от водки, челка падает ему на лоб и закрывает один глаз. Она чувствует непреодолимое желание убрать челку со лба, и на этот раз так и поступает. Парнишка замирает и багровеет, как помидор. Наверное, все от выпивки, думает она снова и по-матерински волнуется, что сбила его с пути истинного. Но так-то он симпатичный, думает она и тут же прощает его. Идет в комнату, выносит на веранду несколько стульев и аккуратно расставляет вокруг стола.

Потом вдруг вспоминает про незастеленные кровати в дальней комнате и бросается туда в запале хозяйственной деятельности. По дороге думает о парнишке: лучше бы избавиться от него, пока остальные не пришли. Ох, не стоило его сюда тащить, думает она, но прощает себя за это, когда понимает, что у нее не было выбора. Надо погладить его по головке и отправить домой, думает она, как мать, когда ее дети пригласили в гости чужого мальчика, а за окном уже начинает темнеть.

И поэтому, именно поэтому ее охватывает такое глубокое, неописуемое удивление, когда он вдруг бросается на нее и валит на пол рядом с кроватями, словно табуретку. У него из глаз разлетаются брызгами чудовища, но ей почему-то нестрашно. Довольно долго она пребывает в состоянии шока от того, что произошло, и даже не успевает понять, что все это значит. Сначала она не может сопротивляться, потому что происходящее оказывается за гранью ее понимания, но, когда под тяжестью его тела начинает задыхаться от запаха окровавленного фартука, в ней просыпается способность бороться.

Отвали, свинья, кричит она и, сжав кулаки, бьет его в разгоряченное лицо, где неоновым светом сияют глаза. Потом разжимает кулаки, хватает его за волосы и тянет изо всех сил. Он бешено сопротивляется, чтобы вырваться, наконец ему это удается, он встает на колени, и тогда она выворачивается из его хватки и вскакивает на ноги. Потом они дерутся: он дерется, как щенок, – грубо, неуклюже, не причиняя ей особой боли, но упрямо, и наконец его сила побеждает ее ненависть, царапающиеся ногти и кусающиеся зубы.

Она ударяется лопаткой о твердый пол. Хоть бы на кровать меня положил, думает она на удивление спокойно, на удивление отстраненно от происходящего, и смотрит, как он расстегивает штаны, как будто это происходит за стеклом витрины магазина. Она прекрасно знает, как там все выглядит, но своими глазами видит в первый раз, ее тошнит от ужаса, но она устала сопротивляться, и, когда он склоняется над ней, просто шепчет: ты бы хоть фартук снял.

Он пытается снять фартук, завязки рвутся, и он швыряет его на пол. Она настолько отрезана от всего и настолько готова пойти ко дну, что ему даже не приходится раздвигать ей ноги. Она закрывает глаза, его дыхание касается уголков ее глаз, его разгоряченное юное тело прижимает ее всем весом, а она просто ждет, что сейчас это с ней случится. Что все произойдет быстро и скоро закончится.

Но ничего не происходит. Мужское тело все так же давит на нее, она уже успела отключить все органы чувств и полностью расслабиться, но постепенно приходит в себя, начинает замечать, что происходит, и чувствует, как его влажные руки шарят под ее одеждой, отчаянно пытаясь найти разгадку. Медленно, неохотно открывает глаза и пораженно видит, что юное лицо нервно подергивается, что брутальная расслабленность лицевых мышц снова уступила место судорожному напряжению. Взгляд мельтешит от тревоги, и она в гротескно увеличенном масштабе видит, как капля пота дрожит на его волосах, словно росинка на траве.

Что она чувствует? Сострадание? Нет – и уж точно не разочарование, ведь она изо всех сил боролась, чтобы этого не случилось, но все же: внезапно она видит или, скорее, чувствует, как рука перестает шарить по ней и беспомощно шарит в воздухе, словно внезапно ослепнув. Рука снова будет трогать ее? Нет, она ползет куда-то по полу, и, слегка повернув голову, Ирен видит, что рука тайком хватается за ножку кровати, по диагонали от нее. Слепая рука обнимает ножку кровати, как будто любовницу, и тут девушка вдруг начинает хохотать – она не может удержаться, да и не хочет. Так разочарованная шлюшка обиженно смеется над незадачливым героем-любовником.