Текст книги "Днепровцы"

Автор книги: Степан Ракша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

РАЗГОВОР О БУДУЩЕМ

1

Ровные степи тянулись вдоль берега Буга и в сторону от него до далекого горизонта – хлебородные нивы немцев колонистов и богатых хуторян. Населенные пункты тут были редки, и только после захода солнца впереди показалось второе за день селение, кажется, колония Карле-Руэ. Опасаясь, как бы колонисты не открыли стрельбы в спину, Таран велел пройти это селение до наступления темноты.

Еще днем разведчики встретили двух мужиков.

– Откуда? Куда?

– Со своих баштанов. Случилась завируха у нас – вот мы и ушли на баштаны.

– А что за завируха?

– Да какой-то штаб красных был у нас с мачтой на зеленой машине. На рассвете уехал. Осталось несколько повозок и начальник в автомобиле. Тоже собирался уехать, а тут, откуда ни возьмись, казаки налетели, чи махновцы, чи петлюровцы, кто их знае. Сотни две, со свистом, с гиком, шашки сверкают. Ну мы и побегли…

Потом выяснилось, что в автомобиле был начальник артиллерии нашей дивизии Дьяконов. Бандиты зарубили его и всех, кто с ним оставался. Так начался наш поход на север.

В густом облаке пыли, простиравшемся лентой на несколько километров, проходил полк через Карле-Руэ: кавдивизион, штаб на тачанках, а дальше обоз – биндюги, мажары, брички, стада фальц-фейновских овец, батарея, санчасть на двуколках и чумазая от пыли пехота, шагавшая гуськом справа и слева от обоза.

Вдоль колонны носились верхом дежурные рот и батальонов.

– Разберись по взводам! Не отставай! Подтянись!..

Бойцов томила жажда, но командиры не велели выходить из строя. Жителей не видно было, – казалось, что селение покинуто людьми. Только иногда кто-нибудь высунется из-за высокого каменного забора, кинет взгляд на запряженных в мажары верблюдов – они тоже были взяты в фальц-фейновских имениях – и исчезнет, как неприятель за стеной своей крепости.

– Дальше на север бедноты будет больше. Там уж насладимся, попьем вволю, – успокаивал, приунывших бойцов командир взвода Гриша Мендус, пружинисто шагавший босиком обочь дороги.

– Попьем! – мрачно сказал кто-то. – Белые встретят, а если не белые, так какие-нибудь зеленые – попоят нас свинцовым дождем!

– Ну чего ноешь? Известное дело – война! – сердито отозвался другой.

– Да, товарищи, война! Война бедноты с богатеями за власть и землю, за счастье всех трудящихся, – мечтательно говорил Гриша Мендус. – Завтра пройдем колонию Шпеер, потом будет колония Ватерлоу, а там и город Новая Одесса на Буге.

– А ты откуда все знаешь – был, что ли, тут?

– У комроты Самарца на военной карте видел. На ней все дороги обозначены и даже колодцы. А населенные пункты как на ладони видны. Все там есть. Замечательная карта.

– Неужто до самого Киева дорога видна?

– Нет, только до Новой Одессы. Но в штабе есть, наверное, и до Киева.

– А какая там местность, на севере?

– Говорят, что там холмы, леса, в общем, местность пересеченная.

– Вот то-то и есть – для бандитов самая удобная.

– Да что они нам, эти бандиты! Сил у нас мало, что ли? Погляди, полк растянулся на сколько верст. А в дивизии еще сколько полков! Да там, слева, где-то еще одесская дивизия идет, тоже, говорят, большая сила. Пробьемся! И в разведке теперь за начальника не Алехин, а Кулик. Он маленький, но глазастый, все высмотрит и проверит, за ним смело можно идти…

Враждебно притаившаяся колония Карле-Руэ осталась позади. Уже стемнело. Кухни, готовившие пищу на ходу, начали съезжать с дороги на сторону. Дежурные передали долгожданную команду на привал.

В свете белой круглой луны видна была степь, заросшая бурьяном с копнами скошенного хлеба вдалеке. Но в какую бы сторону ни глядели истомленные жаждой люди, нигде не видели никаких признаков воды.

Конники рассыпались по степи на поиски какого-либо озерца, чтобы хоть лошадей попоить. А на кухнях ротные повара уже разливали по котелкам, бачкам и ведрам суп, расчетливо кладя по одному куску жирной баранины на каждого.

2

После трехчасового привала, во время которого люди, свободные от караула, успели немного подремать, полк продолжал свой путь. До рассвета бойцы шли молча. А если где и возникал разговор, то только о воде. Ругали разведчиков за то, что будто бы по их вине командиры не дали напиться в Карле-Руэ: пугали, мол, стрельбой в затылок и прочее, а ничего такого не было.

С восходом солнца все приободрились, словно почувствовали, что до колодцев уже недалеко. Скоро и впрямь раздался чей-то восторженный возглас:

– Смотрите, смотрите – там какое-то селение!

Это была колония Шпеер. На ее широкой улице наши кавалеристы уже осаждали колодцы.

Напившись, попоив лошадей и забрав сколько можно воды с собой, люди, не задерживаясь, двигались дальше.

Фурсенко, проверивший наличие боевого состава рот и команд, установил, что за ночь исчезло четверо бойцов. У Тарана это не вызвало никакого беспокойства. Наоборот, он воспринял доклад Фурсенко с удовлетворением: не так уж много в полку оказалось трусов и маловеров – думалось, что их будет побольше.

Покачиваясь на тачанке, Прокофий Иванович дремал, лишь время от времени подымая голову, чтобы взглянуть назад, но в облаке пыли, сопровождавшем колонну, в трех шагах ничего не было видно. И все ехавшие на повозках тоже дремали, кто сидя, кто лежа. Некоторые успели даже соорудить на своих возках шатры из брезента или шалашики из стеблей подсолнуха и кукурузы.

Прошли колонию Ватерлоу. Недалеко была и Новая Одесса, где намечался большой привал. Но вдруг штаб дивизии неожиданно изменил маршрут – Новая Одесса осталась справа. Вознесенск тоже оказался в стороне, а полк все шел и шел извилистыми проселками – день и ночь!

В степных просторах не видно было ничего, что могло бы насторожить, и бойцы, шагавшие гуськом по обе стороны обоза, притомившись, стали класть на повозки оружие.

На маршруте полка опять оказался Буг. Предстояла вторая переправа через него. Специалистом по переправам считался у нас Петро Биленко, старый збурьевский моряк, плававший за шкипера на грузовой шхуне. Его послали на Буг с командой бойцов из роты Шатохина. Возглавил команду сам ротный. Двадцать два человека ехало на двух подводах. Лошади взмокли. От усталости у них даже уши повисли, и Шатохин приказал всем спешиться. А тут как раз поле поспевавших уже подсолнухов. Пока каждый сорвал себе по шляпке, выбирая почернее да побольше, подводы, а с ними и оружие удалились на полверсты.

Дорога круто спускалась к Бугу и проходила под большой нависавшей над берегом скалой. Едва подводы миновали скалу, как из-за нее выскочили какие-то вооруженные люди, сбились в толпу и преградили путь бойцам.

Оплошавшие разведчики топтались в нерешительности. Шатохин пытался вступить в переговоры с бандитами, но из этого ничего не получалось. Выручил Биленко, оказавшийся позади всей команды. Увидав с бугра, что происходит в низине, и быстро оценив сложившуюся обстановку, он со свирепым видом накинулся на Шатохина:

– Ты чего тут рассусоливаешь, мать твою так! Красные идут на переправу. Живо разбирайте оружие и занимайте позицию у плотины. Господин полковник приказал перекрыть большевикам путь на тот берег и держаться до подхода полка.

– А хиба ж вы не бильшовики? – удивился один из бандитов.

– Ах ты сволочь! – заорал на него Биленко. – Вы что – до большевиков собрались? Вот сейчас их высокоблагородие подъедет – всех вас, сукиных детей, перевешают.

– Да мы не к бильшевикам… Мы за пана Петлюру, – загалдели бандиты.

– А если петлюровцы, так чего держитесь за бабьи юбки, вместо того чтобы воевать с большевиками?

– Патронов у нас нет.

– Патронов мы вам дадим, – пообещал Биленко и крикнул своим разведчикам:

– А ну, ребята, поделитесь с господами петлюровцами. Они, хоть и домоседы, но все же вроде как бы наши союзники.

Растолкав опешивших бандитов, разведчики кинулись к своим подводам, вмиг разобрали винтовки и и стали окружать банду. Она не оказала сопротивления. Двое, пытавшихся убежать, были убиты, остальные обезоружены и отпущены домой.

Так бывало не раз – столкнутся наши разведчики с бандитами, и начинается пытливый разговор:

– Кто такие?

– А вы кто такие?

По одежде не различишь: и те и другие мужики.

3

Двигаясь в первом эшелоне дивизии, полк перебрался по гребню ветхой плотины на северный берег Буга и опять, окутавшись облаком хрустевшей на зубах пыли, устремился дальше по заданному маршруту. От наседавшего сзади противника дивизия оторвалась. Теперь надо было, раскидывая и уничтожая бродившие на нашем пути мелкие банды, опередить деникинцев и петлюровцев, рвавшихся тоже на Киев – наперерез нам – одни с востока, другие с запада.

Для ускорения марша пришлось всю пехоту посадить на подводы, а это потребовало мобилизации крестьянского тягла и частой смены полковых лошадей.

Обычно ездовые просили селян указать кулаков, у которых хорошие кони, но случалось, что они меняли своих уставших или раненых лошадей и у небогатых мужиков. Подымался шум:

– Грабители!

Не обходилось без шума и при мобилизации подвод. Мужики орали:

– Нас махновцы и всякие банды совсем загоняли, хлеб в поле неубранный стоит, а тут еще и вы!

Бойцы объясняли:

– Поймите же, с нами едут подводы из-под Николаева. Нельзя не отпустить их.

Если объяснения не действовали, шли на крайнюю меру: сами запрягали коней и выезжали со двора. Тогда хозяин поневоле тоже садился на подводу, а хозяйка, провожая его, голосила, как по покойнику.

Сердце болело от таких сцен, но избежать их было невозможно. Между собой в походе мы часто вели грустные разговоры о том, что вот уже август кончается, а в поле много еще неубранного хлеба и все потому, что коней загоняли, покалечили, поубивали. Если война затянется, мужики вовсе останутся без лошадей, пахать не на чем будет, и какой тогда толк от того, что поделили помещичью землю.

Запоздалая уборка хлебов наводила бойцов на размышления о своих родных краях: неужели там тоже так?

Увидев в поле коров, запряженных в лобогрейку, кто-то подумал вслух:

– Не может того быть, чтобы и у нас так же вот коров запрягали!

А другой – в ответ ему:

– Напрасно надеешься, что в наших селах лошадей больше сохранилось. Белые, будь уверен, всех забрали. Им ведь казаков не на кол сажать, да и для обозов тоже кони нужны. Антанта им лошадей не даст – она сама английские орудия на мулах таскает.

Много велось таких разговоров и на марше, и на привалах в степи, у костров. Придя как-то в санчасть навестить своего друга Алексея Гончарова, заговорил о том же и Феодосий Харченко:

– Как после войны будем крестьянское хозяйство подымать, если за войну всех лошадей изничтожим?

Вокруг двуколки, на которой лежал Алексей Гончаров, на привалах часто собирался народ. Какие только тут вопросы не возникали, и все больше о будущем. Томясь от бездействия, Алексей неустанно думал о нем. Даже когда он стонал от боли, его затуманенные глаза смотрели куда-то ввысь, точно он видел там, в небе, то, о чем думал. Порой боль становилась невмоготу, и тогда он звал лекарей. Они не знали, чем ему помочь, и он, нервничая, говорил им:

– Ну что вы стоите? Помогите, прошу вас. Мне думать надо, а я не могу – голова сильно болит.

Наши полковые лекари – все они были деревенскими фельдшерами – страдали от своей беспомощности, а он не спускал с них острого, пронизывающего взгляда. Брови у него были насуплены – тугая повязка на лбу прижимала их книзу, отчего Алексей выглядел не по возрасту пожилым и суровым.

Но, когда вокруг него собирались земляки и друзья и речь заходила о будущем, он забывал о боли, взгляд его становился светлым и добрым.

– Ты, Феодосий Степанович, о лошадях не беспокойся, – заговорил Гончаров, отвечая на недоуменный вопрос нашего уважаемого комбата. – Разобьем врагов, и все пойдет по-другому, не так, как было до сих пор. Тяжелый труд людей заменят машины, и в плуги вместо коней будем запрягать машины. Уже выдуманы такие. Командир наш видел их в Америке на выставке. Поговори с ним – он тебе расскажет… Вот я и думаю…

– И не думай об этом, Алексей. То в Америке! На выставке! Прокофий мени усе это уже рассказувал. А я ему на то оказал, что мужик в жизнь не променяет коня на машину. Несбыточная это фантазия. Машины нужны – это правильно, я не возражаю, но тольки кони тоже нужны, без лошадей в крестьянстве невозможно. Пустая это балачка.

– О лошадях спору не может быть. Нельзя их изничтожать, нужные в хозяйстве животные, – поддержал Феодосия Харченко старик Савенков и тут же свернул на свое: – А буржуев надо изничтожить всех до одного, иначе опять голову подымут.

– Попробуем заставить их работать на себя, – заметил, вступая в разговор, Гавриил Соценко. – Мы же теперь хозяева государства. На самые тяжелые работы буржуев пошлем. Пусть таскают кирпич и бревна на рештовку, чтобы нам больше не надрываться.

– Будут они тебе таскать тяжести! Это же тунеядцы, люди бесполезные для тяжелого труда.

– Эх вы, старики! – снова заговорил Алексей Гончаров. – Слушаю я вас и думаю: по ужасам эксплуатации вы большие знатоки и природу тунеядцев хорошо знаете, а в коммунизме пока мало что смыслите. Будьте спокойны – никаких тяжестей при коммунизме никому таскать не придется. Как у нас во флоте на боевых кораблях грузят уголь, снаряды и другие тяжести? Подъемные краны для этого существуют. Люди только подвязывают. Так скоро всюду будет, лишь бы власть была в руках трудового народа, а не у буржуев. Буржуям незачем расходоваться для облегчения труда – не они же таскают груз, а грузчики. А когда хозяином станет народ, он сделает все для облегчения своего труда, ничего не пожалеет. Так что не волнуйтесь, товарищи грузчики и каменщики, – не придется никому надрываться, и на местах работы, как сейчас на боевых кораблях, будут поставлены разные подъемные машины, которые подадут любой груз на любую высоту.

Много народу собралось возле двуколки раненого моряка, а все подходили и подходили любители поговорить о будущем. Подошел и Степан, брат командира, спросил:

– О чем толкуешь, Алексей?

– Да вот Соценко говорит, что при коммунизме буржуи будут на нас работать, а я ему толкую, что не буржуи, а машины.

– Правильно толкуешь, – подтвердил Степан. – Мироедам, кровопийцам, разным паразитам и лодырям при коммунизме места не будет. Будут одни свободные труженики, владеющие всем богатством.

– Значит, все богатые будут? А ведь мы сейчас ведем борьбу с богатыми. Как же так? – спросил кто-то с недоумением.

– Вопрос ясный, – сказал Степан. – Мы против богачей, которые грабят бедных, издеваются над ними и не дают им никаких прав, но мы за богатство для всех, чтобы у тебя и твоей семьи было все, что нужно и сколько нужно. А что для этого должно быть? Государство наше должно быть богатым, иметь много заводов, фабрик, уйму одежды, обуви и всяких продуктов.

Степану будущее было ясно. Когда речь шла о будущем, он мог по любому вопросу, не задумываясь, дать разъяснение. И если его спрашивали, откуда он это знает, отвечал:

– Мне Прокофий, брат, говорил, а он Ленина и Маркса читал.

Алексей же Гончаров в таких случаях чаще всего ссылался на флотскую жизнь.

Зашел как-то разговор о равноправии женщин. Дотошный Харченко стал допытываться:

– А кто же по дому будет работать? Штаны-то кто-то должен зашить, обед кто-то должен сготовить, да и детишек надо обмыть. Если все это опять будет делать женщина, то где же тут равноправие?

– А ты, Феодосий, считай, что твоя семья стала большой, как экипаж на корабле, – сказал Алексей. – В такой семье каждый будет знать свои обязанности: ты за машиной ходишь, один сын кочегарит, другой вахту несет за штурвалом, ну а жена – кок, в камбузе у плиты орудует, и дочки там же – помощники кока. Вот тебе и равноправие в обязанностях и распределение труда.

– Погоди, погоди! Как же это так? – не уразумел Харченко. – Это хорошо, когда семья большая, а если маленькая?

– Я думал об этом, Феодосий. На заводе или на фабрике и сейчас все равно как на корабле. А вот в селе пока нет еще организованности. Но она должна быть. В селах тоже надо создавать сообща большое хозяйство – коммуну, как у нас в Духнино. Иначе нельзя…

– Допреж всего плодородие почвы треба подымать, чтобы народ сыто жил, – упрямо сказал Харченко. – Солончаковые и песчаные земли плохо у нас родят, а мы обязаны заставить их родить хорошо.

– Научные опыты надо делать, – живо подхватил Алеша Часнык. – Реки надо использовать в сельском хозяйстве для орошения. Можно даже искусственные дожди устраивать. А в кучугурах заводы построим, будем стекло варить из белых песков, чтобы они зря не пропадали.

Алеше было всего семнадцать лет. Но он слыл у нас ученым человеком. Его больше всего интересовала техника будущего. Когда в Скадовске появился первый в нашем крае автомобиль – им обзавелся тамошний помещик, любитель всяких новшеств, – Алеша за десятки верст ходил поглядеть, как эта машина соревновалась с лихой тройкой, запряженной в тачанку. Его старший брат, служа в армии, выучился на шофера, и Алеша тоже намеревался стать автомобилистом.

Все в будущем он связывал с автомобилями, аэропланами, электричеством и считал, что главная двигательная сила будущего – ветер: ветряные станции будут вырабатывать электричество.

– Наслушаешься ваших фантазий, а потом сны одолевают, – засмеялся наш пулеметный начальник Вася Коваленко.

В походе его убаюкивало на мягких рессорах тачанки, и он иногда сидя засыпал и чему-то улыбался во сне. Однажды, проснувшись, схватился за пулемет. Его спросили:

– Ты чего это, Вася, встревожился?

– Приснилось, – говорит, – будто я с какой-то девушкой на автомобиле еду. Подъезжаем мы к большому красивому дому, он весь в зелени утопает. Я даже подумал – вот это и есть тот самый рай, о котором нам долбили в священных писаниях.

– А что же в том доме на самом деле было? – заинтересовались пулеметчики.

– Этого я не доглядел. Только мы хотели войти в дом, как мне почудилось, что стрельба началась. «Банды Тютюника», – подумал я и проснулся.

А другой раз ему привиделось в походном сне, что все наши враги уже разбиты. Ленин выступает на каком-то огромном митинге и говорит: «Победу мы, товарищи, завоевали, теперь будем жить по-новому». И тут же отдает распоряжение пошить по сто миллионов мужских костюмов, женских платьев и сапог, чтобы одеть и обуть пообносившийся за войну народ.

ПРОРЫВ

1

Степные просторы, напоминавшие наш родной край, остались позади. Началась холмистая местность, которой многие из нас, днепровцев, в жизни еще не видели: подъем, спуск и снова подъем. Все чаще на пути попадались рощи, речки и села. Это была уже Киевщина, живописная и густо населенная.

То рысью, то шагом на подводах одолевали путь колонны полка. На каждой подводе – пятнадцать, а то и больше бойцов. Иные полулежат в привалку к друг другу, иные сидят, свесив ноги. Там хлопцы, только что разжившиеся в селе самосадом, закуривают компанией. Там шумят и сбрасывает кто-то кого-то с повозки, курица кудахчет – это куролова учат, чтобы не шарил по дворам.

– Стой! – передают дежурные по колонне.

Бойцы обрадованно соскакивают с повозок – не привал ли? Мокрые лошади оглядываются назад – не несут ли им сена?

Напрасная надежда – новая команда:

– Тронулись!

И снова подъем, спуск, подъем. Даже если с лошадью что случилось или колесо сломалось – движение не останавливается: подводу выводят с дороги на обочину, а бойцы, ехавшие на ней, торопливо размещаются на других возках.

Неподалеку от дороги видно сено в копнах. Все бросаются к ним, набирают полные охапки – надо запастись, лошади голодные.

Где-то далеко впереди раздаются выстрелы. Все хватаются за винтовки, настороженно глядят вперед, но с повозок не сходят, ждут команды. Стрельба впереди усиливается. Дежурные подают команду:

– Приготовиться!

Бойцы соскакивают с повозок и идут по обеим сторонам дороги гуськом. Ездовые забирают в руки вожжи покрепче, чтобы лошади, испугавшись, не помчали.

Вдруг стрельба поднимается где-то рядом. Один выстрел слева, другой справа. Кто, откуда стреляет, не поймешь: пыль столбом, ничего не видно. Кое-кто из мужиков-подводчиков бросает вожжи, поднимает руки – еще не зная, кому он сдается в плен, у кого просит пощады. Другие изо всей мочи хлещут коней. Подводы налетают одна на другую. Слышны команды:

– Рота за мной!

Роты уходят с дороги вправо и влево, чтобы прочесать местность или отбросить появившуюся на пути движения полка банду.

Медработники надевают свои сумки с красными крестами и бегут за ротами.

Через час стрельба затихает, роты возвращаются, бойцы шумно рассаживаются по подводам, и полк снова продолжает путь.

Вчера была стычка – можно назвать ее и боем – с бандой Тютюника. Сегодня схватились с бандой Ангела. Что ждет нас завтра, какие еще банды встретятся нам на пути?

Миновали Врадневку, впереди на расстоянии двух – трех переходов – Гайворон.

На одном привале возле какого-то небольшого села местные крестьяне говорили нам:

– Там, у Гайворона, на речке Синюхе, большие леса, опушки все в зарослях кустарника. Будьте осторожнее. В тех местах бандитов пропасть.

Эти же крестьяне жаловались:

– Вот уж сколько живем безо всякой власти. Двух председателей Совета бандиты убили. Теперь больше не выбираем – никто не хочет идти в Совет. Все бродим, как тени, всего и всех боимся. Уже не знаем, куда и прятаться. Раньше были здесь григорьевцы. Говорят, что их батьку убил другой батька – Махно, и они куда-то перекочевали. Теперь тут какой-то батько Зеленый появился и орудует со своими. Эти зеленые не люди, а звери. Все забирают – и лошадей, и поросят, и птицу. А если кто вздумает перечить, бьют прикладами, раздевают и куда-то уводят. Девки бедные днем и ночью прячутся от них… Недавно прошли тут и махновцы. Тоже зверствовали – убивали, хаты жгли. Вы уж нас извините, видим – идете, думаем – опять бандиты. Попрятались кто куда. А вы мимо прошли, в поле остановились – значит, не бандиты. Слух был, что деникинцы идут, а пришли, оказывается, красные.

2

Приближаясь к гнездовью бандитов, полк изменил порядок передвижения. Таран отдал команду перегруппироваться; головным стал первый батальон, конники пошли следом за ним, второй батальон был оттянут в прикрытие артиллерии, третий выдвинут вправо, четвертый – влево. Обозы со всем хозяйством под охраной кавэскадрона и двух пулеметных тачанок пошли другой дорогой вслед за полком Лунева.

Впереди вырастала, закрывая горизонт, темная, пугавшая наших степняков гряда леса с селом перед ним. Не доходя опушки, передовые роты развернулись в цепь, и, как только левофланговая вступила в кустарниковые заросли, затрещал бандитский пулемет, беспорядочно захлопали ружейные выстрелы. Наша артиллерия, уже успевшая развернуться, открыла ответный огонь. Через несколько минут все стихло: банда зеленых скрылась в лесной чаще.

Село, в которое вступил первый батальон, встретило нас ревом бродившего по улицам скота: при нашем приближении зеленые пытались угнать все стадо в лес, но не успели. Во многих хатах были выбиты оконные стекла. Откуда-то робко появлялись поодиночке мужики. Странный они имели вид: все с головы до ног осыпаны соломой или сеном. Оказалось, что во время бандитского налета люди прятались в скирдах и копнах.

Зеленый со своей бандой часто посещал это село. Невмоготу стало мужикам, и они, не успев очистить себя от соломенной и сенной трухи, обратились к командирам с просьбой о зачислении их в полк добровольцами. Прибывший в село комиссар полка велел организовать на площади у церкви митинг. Расположившийся тут же полковой оркестр заиграл марш, и со всех сторон ожившею села на площадь потянулся народ.

Добровольцы подымались на бричку, служившую трибуной, и клялись своим землякам отомстить и белым и зеленым. В это время бойцы третьего батальона привели на площадь несколько пойманных в лесу бандитов. Толпа с ревом надвинулась на них. Одна минута – и они были бы растерзаны, но комиссар успел предотвратить самосуд. Вскочив на бричку, он закричал:

– Граждане селяне, не волнуйтесь! До окончания митинга трибунал объявит приговор, и он тут же будет приведен в исполнение.

Так это и было. Под конец митинга на бричку поднялся комендант штаба Клевцов с листком бумаги в руке и прочел приговор «именем Советов». Бандиты были расстреляны.

На следующий день полк двигался лесной дорогой. Наконец-то мы избавились от порошившей глаза и скрипевшей на зубах степной пыли. И зной уже не мучил, не одолевала жажда. Лес был смешанный – хвойный и лиственный. И вид и запах его казались нам необыкновенными. Но всех настораживало самое легкое потрескивание сухих веток на обочине дороги: так и жди выстрела из-за любого куста.

В одном селе нас встретили бородатые старики с хлебом и солью, а на выходе из села полк подкарауливала банда. Завязавшийся с ней бой продолжался часа два. В другое село мы пришли после того, как тут побывали – в этот же день – махновцы и следом за ними еще какие-то бандиты. На улицах лежали трупы, до того изуродованные, что только по одежде можно было отличить мужчин от женщин. Дворы и палисадники – завалены разной домашней утварью, усыпаны пухом и пером из распоротых подушек.

Очень ожесточало это наших бойцов. И не случайно бывало переловят в лесу всю банду, а в штаб приведут для допроса только одного или двух бандитов. Таран спрашивает:

– А где остальные?

– Там, в лесу остались. Свалили всех в кучу.

Боролись с этим – и на собраниях говорилось, и строгие предупреждения давались, а самочинные расправы с бандитами все же случались.

…Миновали Ульяновку, прибыли в Грушку, и тут пришлось немного задержаться, потому что за Грушкой разъезжали какие-то верховые. Наша разведка сначала приняла их за банду, а потом выяснилось, что это конные разведчики из полка Лунева. Они крутились перед Грушкой, полагая, что там укрылись бандиты.

– А может быть, и укрылись, – сказал Таран. – Бандиты в здешних местах, как ужи, заползают и в хаты. Надо проверить.

Разведчики Лунева остались в Грушке проверять, а мы двинулись дальше на Гайворон. На речке Синюхе нас дважды обстреляли из пулеметов. Роты прочесывали лес. Он тут оказался особенно темным и жутким. А может быть, это только казалось нам?

В тот день стало известно, что Киев занят деникинцами и петлюровцами.

Куда отошли части Красной Армии из Киева? Удастся ли нам сомкнуться с ними или наш путь на север окончательно прегражден? А если так, значит, прав был Алехин – погибнем мы все тут, в чужом краю.

Притих весь двигавшийся на подводах полк: у многих в те дни уныние боролось с надеждой, и казалось, вот-вот уныние возьмет верх. Ведь деникинцы тогда захватывали один город за другим, наступление их продолжалось всюду, а на московском направлении они были уже под Орлом.

3

От Гайворона полк двигался на Умань. Уставшие до изнеможения люди только и мечтали о привале. И вот, наконец, прозвучала долгожданная команда. Батальоны расположились на обширном пшеничном поле среди копен только что убранного хлеба.

Впереди темнел густой лес, и по опушке его шла дорога в северном направлении, на Христиновку, Монастырище и далее на Жашков. Вдоль дороги на рельсовых опорах высились столбы, на них в несколько рядов тянулись телефонные и телеграфные провода. Недалеко была станция Вапнярка.

Ротные повара роздали обед. Уже несколько дней его варили без соли – запасы ее кончились. И вообще с продовольствием становилось плохо – доедали последнее.

После обеда состоялось партийное собрание. Комиссар созвал его в связи с тем, что от населения стали поступать жалобы на красноармейцев: ловят кур, поросят, берут сметану, яйца, а денег не платят. Одного недавно вступившего в полк бойца товарищи поймали с поличным в крестьянской хате у сундука. По приговору полковой группы трибунала он был публично расстрелян в том же селе.

Когда на собрании зашла речь о расстреле мародера, раздался голос Баржака:

– Об этом сметанникам надо почаще напоминать в назидание.

Сметанниками у нас стали называть кавалерийский отряд в двести пятьдесят сабель под командой Урсулова, присоединившийся к полку под Вознесенском. Лихо ездил командир этого отряда на своем выхоленном коне. Нарядные уздечка и седло, попона с рисунками, кинжал на поясе, княжеская сабля, отделанная серебром, и, конечно, усы придавали всаднику командармский вид.

Баржак, хотя он и сам носил щегольские штаны, сразу невзлюбил Урсулова.

– От его серебряной сбруи и ретивой братвы так и несет анархизмом, – говорил он, приравнивая анархизм к мародерству.

И был прав. Под внешним блеском и лихостью скрывалась гниль. Четырех самых забубенных урсуловцев сразу же пришлось выгнать из полка за пьянство и вымогательство. Однако это мало помогло. Только после расстрела барахольщика урсуловцы стали побаиваться залезать в крестьянские сундуки, но сметану промышлять продолжали.

Из-за сметанников и поднялся спор на собрании. Старик Чуприна, непримиримый к человеческим порокам, призывал железной метлой очищать полк от всякой дряни и скверны и даже обвинял командира и комиссара в попустительстве сметанникам. Многие требовали крутых мер. Было предложение разоружить весь эскадрон Урсулова. Баржак сказал, что он может взять это на себя. И все-таки решили, что нужно обождать, – урсуловцы еще могут исправиться.

– Надо действовать на людей словом и песнями, – сказал под конец комиссар и пояснил: – Приходят в полк новые бойцы, спойте с ними «Слушай, товарищ, война началась…». Объясняя международное значение нашей борьбы, спойте «Вставай, проклятьем заклейменный весь мир голодных и рабов»…

– Да разве проймешь песнями этих барахольщиков? – усомнился кто-то.

– Если у человека есть сердце, не может быть, чтобы наши революционные песни не дошли до него, – ответил комиссар. Он считал песню лучшим средством агитации.

Разойдясь после собрания по своим ротам, коммунисты подсели к бойцам, и разговор, начатый комиссаром, продолжался по всему полку, тюка сон не сморил давно уже не высыпавшихся людей.

А тем временем сам комиссар вместе с командиром полка шагал взад-вперед по столбовой дороге, которая перерезала наш постепенно затихавший бивуак. Командир шел молча, озабоченный только что полученными из штаба дивизии новыми сведениями о продвижении деникинцев и петлюровцев. Мы уже были у них в клещах: справа и позади – деникинцы, слева и впереди – петлюровцы.

А полк крайне нуждался в основательном отдыхе. Комиссар говорил:

– Нужна передышка, хотя бы на сутки, на двое. Уже около месяца в пути, позади осталось более пятисот верст, а если учесть все зигзаги, обходы и погони за бандитами, то будет много больше. Люди не имеют возможности как следует помыться, белье постирать.

– А держатся крепко, духом не падают, – перебил командир и, покосившись на комиссара, сказал: – Ты бы, Вася, сам хотя разок помылся как следует и гриву свою расчесал или, еще лучше, вовсе срезал бы, а то все других агитируешь, а о себе забываешь. Нехорошо, все-таки студент.