Текст книги "Тайные грехи"
Автор книги: Стефани Блэйк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Мы проскочили, – сказала Мара дрожащим голосом.
Вся палуба была покрыта обломками льда, дождем посыпавшимися на корабль в момент столкновения, как ни коротко оно было. Но все же корабль остался цел и невредим, или так показалось всем, за исключением одного человека, строителя, проектировавшего «Титаник», – Томаса Эндрюса. При первом же сигнале опасности он бросился на мостик, а когда послышался скрежет, он закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, уже зная, что построенный им корабль, его радость и гордость, обречен.
Его худшие опасения подтвердились сразу же, когда Мёрдок и корабельный плотник бросились вниз, в трюм, чтобы оценить серьезность повреждения. При столкновении с лайнером острая подводная часть айсберга, скрывавшаяся под водой значительно ниже ватерлинии, врезалась в стальной корпус судна и, как консервный нож в банке, сделала неровную пробоину в правом борту длиной более 250 футов. Хотя водонепроницаемые переборки сохранились и сомкнулись, как только произошло роковое столкновение, повреждение было слишком велико, чтобы стабильное состояние судна сохранялось долго. Катастрофа была неизбежна.
– Десять секций быстро наполняются водой, – сообщил плотник капитану Смиту, присоединившемуся к ним. Капитан был мрачен и бледен. – Уровень воды уже на пятнадцать футов выше киля. Воспрепятствовать этому нельзя, вода доберется до котлов, и…
Он не закончил фразы, но даже Мара и Гордон, стоявшие чуть поодаль, не привлекая к себе внимания, поняли мрачное значение его слов.
Капитан Смит, пребывавший в состоянии шока, стал отдавать приказания:
– Мёрдок, прикажите всем палубным матросам подготовить спасательные шлюпки к спуску на воду. Офицеры и матросы, работающие в машинном отделении, должны оставаться на своих местах. Во всяком случае, пока.
Вышколенные стюарды с застывшими на лицах улыбками обходили каюты, произнося стандартную фразу:
– Пожалуйста, отправляйтесь к спасательным шлюпкам, находящимся к вам ближе всего. Захватите спасательные пояса. Это всего лишь предосторожность, пока не устранят мелкие повреждения. Это продлится не более часа или двух. После этого мы двинемся дальше.
Пассажиры не слишком встревожились, когда началась посадка в спасательные шлюпки на палубах. Атмосфера праздника еще не покинула их, тем более что из рук в руки переходили бутылки и фляжки со спиртным. Это была причудливая толпа: дамы в меховых шубках, накинутых поверх ночных рубашек, на голове – папильотки, на лицах – кольд-крем; мужчины либо в вечерних костюмах, либо в толстых свитерах под горло и в лыжных шапочках. Одна дама в длинном норковом манто не успела ничего под него надеть.
Мара с мужем держались поодаль от своих легкомысленных спутников. Она не сводила глаз со спасательных шлюпок, которые матросы готовили к спуску на воду.
– Все точно, как описано в романе «Титан», – сказала она. – Всего двадцать шлюпок. Когда они будут заполнены, на борту «Титаника» останется еще тысяча пятьсот человек.
Гордон обнял ее и притянул к себе.
– Спокойно, старушка. В нашей жизни было много тяжелых испытаний. Переживем и это.
Он поцеловал ее в волосы и закрыл глаза, чтобы она не увидела, что они полны слез.
В радиорубке капитан Смит отчаянно торопил телеграфиста:
– Скорее, Филлипс, скорее! Не теряйте ни секунды!
Пальцы оператора работали с удивительной быстротой. Сливаясь с клавиатурой, они образовывали туманное пятно. Он отстукивал один сигнал SOS за другим:
ТИТАНИК НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОСИТ НЕМЕДЛЕННОЙ ПОМОЩИ МЫ СТОЛКНУЛИСЬ С АЙСБЕРГОМ В ПОЗИЦИИ 41 46N 5014 W
В эту спокойную ночь Атлантика кишела кораблями, но немногие подтвердили потом, что получили сообщение о бедственном положении «Титаника». Это была эпоха, когда весь мир был буквально заражен благодушием, следствием которого стали беспечность и равнодушие. На борту многих кораблей, находившихся достаточно близко от «Титаника», чтобы оказать помощь, офицеры просто закрыли радиорубки на ночь. Один из таких операторов стоял на мостике «Калифорнии» рядом с капитаном и наблюдал красочное зрелище не более чем в шести милях от них – в небо взвивались ракета за ракетой, и моряки любовались чудесами пиротехники, белыми и красными ракетами, – сигналами бедствия, посылаемыми с «Титаника».
– Недурное зрелище, а, капитан? Веселятся напропалую! – сказал офицер.
– Клянусь Юпитером, веселья там хоть отбавляй, – ответил капитан.
Действительно, веселье было в полном разгаре. По щекам Филлипса текли слезы, а он все продолжал свое бесполезное бдение у телеграфа.
SOS SOS ТИТАНИК ТОНЕТ ОПУСКАЕТСЯ НОСОМ В ВОДУ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ САЖАЮТ В СПАСАТЕЛЬНЫЕ ШЛЮПКИ РАДИ БОГА ПРИШЛИТЕ ПОМОЩЬ
Нашелся только один корабль, чей совестливый радиооператор никогда не покидал своего поста, если его кто-нибудь не сменял там. На борту океанского лайнера «Карпатия», принадлежащего старому судовладельцу Кьюнарду, офицер решительно разбудил своего капитана Артура Рострона посреди ночи. Тот сел на постели, еще не понимая, что происходит, и протирая глаза.
– В чем дело, Спаркс?
– Это «Титаник», сэр. Он тонет.
– Боже милостивый!
Сон мгновенно отлетел, капитан Рострон быстро вскочил с койки и оделся.
– Как далеко он от нас?
Телеграфист описал местонахождение «Титаника».
– Если мы запустим машины на полную скорость, сможем добраться до них за час.
Он бросился на мостик и отдал приказ старшему машинисту:
– Полный вперед!
Через несколько минут «Карпатия» развила скорость в двадцать пять узлов, большую, чем Рострон или любой из прежних капитанов «Карпатии» когда-либо позволял себе. По мере приближения к погибающему суперлайнеру «Карпатия» входила в полосу плавучих льдин, ставших гибельными для непотопляемого короля всех морей. Вызывая восхищение офицеров, а позже историков, описавших это удивительное плавание, капитан Рострон обнаруживал несравненное искусство маневра среди лабиринта льдин, ни на узел не снижая скорости.
В два часа ночи Филлипс послал свою последнюю радиограмму:
SOS SOS ВСЕМ КОРАБЛЯМ С «ТИТАНИКА» МАШИННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ЗАТОПЛЕНО ДО САМЫХ КОТЛОВ МЫ ПОГИБАЕМ
На всех палубах корабля разыгрывались в это время десятки и сотни душераздирающих сцен. На кормовой палубе оркестр все еще исполнял попурри из вдохновенных и вызывающих печаль и ностальгию песен «Ближе, Господь мой, к тебе» и «Пересекая границу».
Майор Арчибальд Батт патрулировал палубы, срывая голос в крике и держа наготове револьвер. Не все мужчины проявляли подобную отвагу. Были и трусы, переодевшиеся в женское платье и пытавшиеся пробиться в спасательные шлюпки с женщинами и детьми. Батт преградил путь по крайней мере десятку таких. Грубо отталкивая их обратно на палубу, он совал им под нос свой револьвер:
– Попробуй еще раз, и я вышибу мозги из твоей мерзкой башки!
Одним из джентльменов, кого он пропустил и кто сумел прыгнуть в спасательную шлюпку, спущенную с нижней палубы, был Брюс Измэй, генеральный директор «Уайт стар».
– Прости меня, Господи! – крикнул он. – Я не хочу умирать!
Позже он будет жалеть, что не погиб как мужчина, потому что, как оказалось, ему предстояло до конца дней своих жить в позоре и презрении равных ему по положению.
Отец со слезами, струящимися по щекам, передавал двух своих младенцев-сыновей женщине в одной из шлюпок вместе с запиской: «Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы сообщить моей жене. Она в Париже, а здесь ее адрес».
Миссис Астор одной из последних села в спасательную шлюпку.
– И вы тоже, сэр, – сказал шепотом офицер, рассаживавший пассажиров в шлюпки. – Здесь есть еще место для одного.
Полковник Астор огляделся и заметил толстую женщину, ломавшую руки и причитавшую.
– А как насчет этой леди? – спросил он.
– Она только балласт, не заслуживает внимания, – с усмешкой ответил офицер. – Спешите же, сэр, торопитесь!
Астор подозвал своего старого друга Арчибальда Батта.
– Майор, держите на мушке этого мерзавца и не спускайте шлюпку, пока я не усажу эту бедную женщину.
Он сделал все, что намеревался, поцеловал жену в последний раз и отступил, когда шлюпка была спущена на воду с уже кренившегося набок корабля, став одним из тысячи пятисот семнадцати пассажиров, в основном мужчин, оставшихся на корабле и пытавшихся залатать пробоины, в то время как их жены и дети удалялись от «Титаника» по океану, усеянному льдинами.
Когда наступила очередь Мары сесть в последнюю спасательную шлюпку, она отступила и властно взяла мужа за руку.
– Нет, благодарю вас, мое место – рядом с мужем.
– Ради Бога, – умолял он ее. – Я и слышать не могу об этом! Садитесь в шлюпку, это приказ, мадам!
Откинув голову, Мара рассмеялась:
– Тебе бы уже следовало знать, Гордон, что приказывать мне бесполезно. – Она глянула лихорадочно блестевшими глазами прямо в его глаза. – И не воображай, что тебе удастся отделаться от меня так легко. Мы с тобой будем вместе до самого конца.
Полковник Астор откашлялся, прочищая горло:
– Что вы скажете, если я предложу вам пройти в салон, вам и миссис Юинг, и выпить со мной на прощание?
Мара взяла его под руку и пошла между двумя мужчинами по палубе.
– Замечательная мысль, полковник Астор.
По дороге она напевала «Правь, Британия, морями…» в унисон с оркестром, игравшим эту мелодию.
В салоне миллионеры и стюарды звенели стаканами и держались за руки, демонстрируя отвагу и дух товарищества, и от этого зрелища Мара почувствовала, что в горле у нее образовался комок. Все трое подошли к стойке бара и сами налили себе шампанского из одной из бесчисленных бутылок, отбрасывавших веселые блики на зеркально отполированную стойку красного дерева. Когда они подняли свои хрустальные бокалы, гигантский лайнер вздрогнул, будто его потрясло сразу несколько мощных взрывов по всей длине.
– Предсмертный хрип корабля, – сказал Астор. – За отважного моряка! Не стыдно умирать вместе с королем кораблей!
Они быстро осушили свои бокалы. Гордон обнял жену и нежно поцеловал ее.
– Моя дорогая, в эту минуту я люблю тебя больше, чем когда-либо прежде, если только такое возможно.
– Я люблю тебя так же, как ты меня, моя единственная любовь.
Они целовались, когда «Титаник» поднялся вверх кормой, став почти перпендикулярно поверхности моря, и со страшным грохотом и ревом, как скорый поезд, потерявший управление, нырнул носом в глубины Атлантики.
– Будто гигантский кит, – пробормотал кто-то из сидящих в шлюпках.
И вскоре после этого из семисот глоток людей, сидевших в шлюпках, вырвался одновременно крик радости, потому что выжившие увидели идущую к ним навстречу сквозь льдины «Карпатию», выпускавшую в небо ракеты и таким образом освещавшую себе путь и оповещавшую о своем прибытии. Чудовищному испытанию пришел конец.
Глава 3
Она словно онемела, голова ее безвольно склонилась набок, глаза были закрыты. Ясное и спокойное лицо выражало умиротворенность и спокойствие смерти. Ее красные влажные губы слегка приоткрылись. Фидлер был восхищен ее красотой.
Не в силах сопротивляться внезапному побуждению, он поднялся с места, склонился над ней. Его губы были так близко, всего в нескольких дюймах от ее губ, он мог уловить слабый, чуть пряный аромат ее дыхания, будто, прежде чем прийти к нему, она ела яблоки с корицей. Он поцеловал ее. Нежный поцелуй, в нем не было страсти, но, осознав, что он сделал, Фидлер тут же спохватился, испытывая чувство глубокого отвращения к себе. В шоке отпрянув от нее, он опрокинул табуретку, стоявшую у него за спиной.
«Боже мой, ну что ты за дерьмо! Ты покусился на свою пациентку, пока она лежит тут в трансе, без сознания. За то, что ты сделал, тебя вполне можно лишить лицензии! И ты, негодяй, заслуживаешь этого!»
Он вытащил носовой платок и отер потный лоб. Руки у него дрожали, дрожал и голос, когда он обратился к Маре:
– Мара… пора вернуться к настоящему. Вы меня слышите, Мара?
Ее лицо снова затуманилось, а голос, когда она ему наконец ответила, был безжизненным и вялым:
– Я вас слышу… Кто вы? Я уже в загробном мире?
– Нет, вы живехонькая.
– Но я думала… мне казалось, что я утонула.
– Нет, это Мара Юинг погибла на борту «Титаника». Или, если вы предпочитаете называть ее так, Мара Юинг Тэйт.
Она нахмурилась:
– А кто же я? Я Мара, Мара Роджерс?
– Да, но не Мара Вторая. Вы – Мара Третья… А теперь делайте, что я вам скажу. Вы отправитесь вперед от 1912 к 1930 году, затем к 1940-му… 1950-му. Считайте вместе со мной – 1951, 1952, 1953…
Она подчинилась его команде —1958, 1959, 1960…
– На этом остановитесь. Вы лежите на койке в моей смотровой в 1960 году. Вы знаете, кто я, Мара?
Ее веки затрепетали.
– Думаю, знаю. Вы, вы… да… Макс. Макс Фидлер!
Она отвечала как довольный собой ребенок, правильно написавший трудное слово на контрольной по орфографии и получивший поощрение.
– Правильно, Мара. А скоро вы проснетесь и почувствуете себя обновленной и свежей, полной оптимизма и предчувствия Рождества, несущего радость, как и полагается этому празднику. Сегодня двадцать первое декабря 1960 года. Теперь я буду считать от одного до пяти, и, когда произнесу цифру «пять», вы откроете глаза и проснетесь. Итак, поехали! Один… два… три… четыре… пять!
Она открыла глаза, улыбнулась и протянула ему руку:
– Макс, милый Макс! Почему я чувствую себя хорошо, если мне приснился такой ужасный сон? Я не должна была чувствовать себя хорошо.
– Конечно, должны! Знаете, сны, даже кошмарные сны, служат некой благой цели, жизненно важной цели – катарсису. Они, как бы это понятнее выразиться, они как бы выкачивают из вас всю желчь, всю горечь, так сказать, морскую воду с самого дна.
Она содрогнулась.
– Морскую воду? Это как раз и было в моем сне. Вода поднималась в корпусе корабля слишком быстро, и насосы не успевали ее откачивать.
– Да, но ведь это был только сон, а теперь вы проснулись, вы в безопасности и чувствуете себя очень хорошо. Вы чувствуете себя здоровой и беззаботной.
Ей потребовалось некоторое время, чтобы переварить то, что он сказал. Потом очень медленно она покачала головой:
– Нет, Макс, это было больше чем сон – это случилось на самом деле.
– Но не с вами, Мара, это случилось с вашей бабушкой, Марой Первой. Это она погибла во время крушения «Титаника».
– В таком случае как же может быть, что я знаю каждую деталь и такие интимные вещи, которые должны были умереть с ней?
– Но разве они умерли? Многие женщины, пережившие это несчастье, были подругами вашей бабушки, включая миссис Джон Джекоб Астор. В вашей фамильной библиотеке есть книга, а в ней десятки отчетов о том, что происходило в последние часы и минуты до того, как «Титаник» пошел ко дну. Там есть мемуары, с дотошностью, напоминающей одержимость, описывающие детали, запомнившиеся выжившим, то, что они видели, чувствовали и думали. Для них это как лекарство от стресса. Что же касается того, что произошло, когда последняя шлюпка была спущена на воду, тут иное. Ваша тонкая и чувствительная натура, ваша фантазия, при глубокой личной привязанности к бабушке и дедушке, естественно, могли спроецироваться на ваше воображение и дали картину того, что, вероятно, происходило в те трагические минуты.
Фидлер понимал, что в ней бушуют противоречивые чувства. Ей отчаянно хотелось принять его рациональные логические доводы, но в то же время другое ее «я», глубоко запрятанное и потайное, страстно желало верить в то, что она была перевоплощением любимой бабушки, ее предшественницы в этой жизни.
Она смотрела на него так пронзительно, что ему стало не по себе. Он рассмеялся каким-то чужим сухим смехом и принялся теребить узел на галстуке.
– В чем дело? Я что, пролил кетчуп на галстук или, может, забыл застегнуть ширинку?
– Макс, идите сюда и сядьте рядом со мной. – Она похлопала рукой по кожаной подушке.
– С большим удовольствием.
Он сел и взял ее руку в свои ладони.
– Давайте-ка оставим пока все эти разговоры и пойдем покупать рождественские подарки. Сегодня двадцать первое, а я не купил еще ни единого подарка.
– Вы с Рут празднуете Рождество?
– Изволите шутить? Мой старшенький поет в рождественском хоре каждый год.
Ее глаза притягивали его взгляд как магнит. Он сидел неподвижно, почти не дыша, а она естественным движением положила руки ему на плечи, а затем они медленно обвились вокруг его шеи.
– Макс, мой дорогой Макс, что бы я делала без вас? Вы стали просто необходимы мне.
– Да, на время лечения. Так всегда случается, если лечение проходит успешно. Подумайте только, я вам в отцы гожусь, во всяком случае, внешне. – Он нарочито похлопал себя по брюшку. – Видите, у меня приятная полнота, седые виски, правда, все говорят, что лицо доброе. Это уже положительный момент.
– И вовсе я не вижу в вас отца. Вы очень привлекательный мужчина… Да, Макс, дорогой, скажу даже, что меня тянет к вам, как тянет женщину к мужчине… к желанному мужчине.
«Боже милосердный! Иисус сладчайший! Сестра, умоляю вас, приходите и выручите меня!»
Мара села на своей койке. Ее лицо, так близко оказавшееся от него, он видел теперь как неясное, расплывчатое пятно. И на нем играла дразнящая, игривая улыбка. Глаза же слились в один глаз циклопа.
– А знаете, что еще я видела во сне, Макс?
Он с трудом сглотнул слюну.
– Нет.
– Я видела, что вы поцеловали меня.
Его физические и умственные способности будто парализовало это заявление. Язык его прилип к гортани.
– Это было как в сказке, Макс. Я была спящей красавицей, обреченной злой волшебницей проспать целую вечность, если однажды принц, единственный на свете принц, которому суждено стать моей настоящей любовью, не появится и не поцелует меня в губы.
Она склонила голову так, чтобы их носы не столкнулись, и поцеловала его – сначала целомудренно, потом с нарастающим жаром. Ее руки крепко обвились вокруг него, притягивая к себе.
Фидлер мучительно и остро чувствовал ее груди, упругие и крепкие, упиравшиеся в его грудную клетку, но он оставался неподвижным и не отвечал на ее ласки, собрав в кулак всю свою волю. Но она его не выпускала, затягивая поцелуй до бесконечности, и его кровь и плоть преодолели сопротивление рассудка и совести.
«Черт возьми! Я чувствую, что она меня заводит. Я возбуждаюсь».
На мгновение она прервала поцелуй и отодвинулась от него.
– Я хочу, чтобы вы прикасались ко мне, Макс. Здесь, вот так.
Она взяла его руку и положила ее себе на колено. Он посмотрел вниз и увидел, что ее юбка поднята до бедер. К его удивлению, оказалось, что она носит чулки и пояс.
Глупое замечание сорвалось с его уст, не подумав, он ляпнул:
– А я считал, что теперь все женщины рождаются в колготках.
– Я презираю колготки, – возразила она. – В них женщина выглядит как тряпичная кукла, набитая ватой… Я старомодна и женственна. Люблю шелковые чулки, не ношу никаких нейлоновых, зато у меня красивые пояса и трусики с оборочками.
– Аминь! – сказал он, чувствуя, что восторг его приближается к эйфории. – Вы женщина моей мечты.
– Это как раз то, что я пытаюсь втолковать вам.
Она провела его рукой по своему бедру. Он почувствовал теплую обнаженную плоть над чулком, и у него возникло пьянящее ощущение, что сейчас он растает и от него останется только лужица расплавленного масла, как это было с тигром в детской сказке про Сэмбо.
– Какое приятное ощущение, Макс! Какая у вас нежная рука! В вашем прикосновении нет грубой требовательности.
Она заставила его руку подняться выше.
Фидлер вздрогнул и издал приглушенный звук, вероятно, означавший протест, когда его пальцы прикоснулись к обтянутой шелком развилке, к теплому, нежному, идиллическому гнездышку ее женственности.
– Иисус, Иосиф и Мария! Этому надо положить конец!
– И кто это говорит? Мы оба достигли брачного возраста. Мы взрослые люди.
Фидлер издал вопль, когда она бесстыдно протянула руку и убедилась в его не поддающейся контролю эрекции. Мара усмехнулась:
– Я бы сказала, милый Макс, что ваше состояние далеко, далеко вышло за пределы обычного согласия. Вы так же хотите меня, как я вас. Признайте же это.
– Хочу – не хочу, дело не в этом. Вспомните свои собственные слова. Разве вы не говорили, что женатые мужчины для вас – под запретом? И уж поверьте мне, я очень женатый мужчина. Можете спросить у моей жены.
В ее улыбке промелькнуло что-то недоброе.
– Но ведь я женщина и как женщина имею право менять свое мнение и, представьте, уже изменила его.
Она снова заставила его руку двинуться вдоль своего бедра.
– Вы слишком меня возбудили, дорогой. Я могу кончить тем, что изнасилую вас прямо на этой вашей кушетке, предназначенной для выпрямления мозгов.
У Фидлера вырвался глубокий вздох облегчения:
– Право же, здесь не место и не время для всяких штучек-дрючек.
– Но сегодня это место принадлежит мне.
Она вытянула ноги до самого конца кушетки.
– Нет!
– Почему нет?
– Моя жена!
Она пожала плечами:
– Вы большой ребенок, Макс. Вам не грозит комендантский час. Вы не должны возвращаться домой в определенное время. Ведь вы мне говорили, что вас частенько вызывают к пациентам ночью. В любое время, если требуется срочная помощь в опасных случаях.
Она снова улыбнулась обольстительной и мучительной для него улыбкой.
– Я одна из самых отчаянных пациенток, Макс. – Она положила ладонь на его все еще возбужденную плоть.
– Впрочем, и вы тоже.
– Но это абсурд!
– Что абсурдного в том, что мужчина и женщина вместе ложатся в постель? Это случается каждую ночь, каждое утро и каждый день. Это общепринятое времяпрепровождение, любовь моя. Неужели все психиатры так же наивны, как вы? Во всяком случае, я нахожу это привлекательным.
Она встала и оправила юбку.
– Ладно. Увидимся сегодня вечером в моей квартире. Что бы вы хотели на обед?
– Я бы хотел полной свободы, – произнес он, не сознавая, что тем самым уже дал свое согласие на свидание.
В пять тридцать ушел последний пациент, и Фидлер позвонил жене:
– Рут, сегодня я не приду домой ужинать. У меня консультация в Беллвью.
– Ты лгун, Макс, и весьма неискусный. На самом деле у тебя свидание с твоей богатой девочкой – этой сума– сбродкой.
– Это самое нелепое предположение, какое ты только могла высказать, Рут. Такого мне не приходилось когда-либо слышать.
– Ну вот, теперь ты заговорил напыщенно, а это верный признак, что лжешь. Ты ведь всегда так говоришь, когда лжешь. Спокойной ночи и передай ей мои самые худшие пожелания.
Она повесила трубку.
Фидлер остался сидеть, ошарашенный, с открытым ртом, уставившись на умолкнувший телефонный аппарат, продолжая держать трубку в руке – из трубки доносилось равномерное гудение, будто жужжание пчелы.
«Неужели это правда? Неужели я говорю выспренним, напыщенным тоном, когда лгу? Может быть, это ей следует быть мозгоправом?»
Качая головой, он повесил трубку. Ладно, он не будет лгать. И что же он сделает? Он пойдет на квартиру к Маре и объяснит ей, что вся эта ситуация абсурдна. Он женатый человек. У него семья, которую он любит, и он не станет рисковать своими отношениями с женой ни при каких обстоятельствах.
«Ах, Макс, ты снова говоришь напыщенно».
Он отпустил своих помощников, запер дверь офиса и принял душ в ванной комнате. Он всегда держал в ванной свежую пару белья и чистые носки, а также синий саржевый костюм на крайний случай, как этот.
– Крайний случай! – сказал он вслух. – Это самый настоящий эвфемизм, какой я только слышал, в самом чистом виде, Макс.
Было уже семь тридцать, когда он прибыл в пентхаус Мары, чувствуя себя подростком, переживающим свою первую большую любовь. Он пригладил и отвел назад со лба волосы, поправил галстук, попытался втянуть живот и наконец решился нажать на кнопку звонка.
Франсина Уоткинс открыла дверь. На ней был сшитый на заказ голубой костюм и темно-синяя блузка. Она улыбалась.
– Привет, доктор Фидлер. Как вы себя сегодня чувствуете?
– Здравствуйте, Франсина. Я преисполнен рождественским настроением. А как вы?
– Я чувствую себя замечательно. Входите, снимайте пальто и выпейте бокал сухого мартини.
– Думаю, сегодня я могу позволить себе и большее. Как это называют? Храбрость во хмелю?
Из холла он спустился по ступенькам в гостиную и тут испытал неожиданный шок – на диване рядом с Марой сидел главный бухгалтер «Тэйт индастриз» Льюис О’Тул.
Она поднялась – олицетворенная приветливость и улыбка – и подошла к нему.
– Макс, я думала, вы будете сопротивляться и не придете.
Она поцеловала его влажными губами в губы.
– О, да вы замерзли, как сосулька. Франсина, сделай доктору хороший крепкий напиток.
– Мартини уже готов, – послышался голос Франсины от бара, где она смешивала коктейль.
– Мартини?
Тонкие брови Мары поднялись, образовав странную ломаную линию.
– Бережете силы, да, док? – спросила она, понизив голос.
Он промычал нечто неразборчивое, чувствуя себя ослом и моля Бога, чтобы О’Тул не расслышал его слов. Она властно взяла его за руку и повлекла к дивану.
С лица О’Тула не сходило презрительно-высокомерное выражение, поэтому было трудно понять, что он думает. Он встал и протянул руку:
– Добрый вечер, доктор!
Фидлер обменялся с ним рукопожатием, нервно переводя взгляд с Мары на Льюиса.
– Привет, мистер О’Тул… Возможно, я прервал важную беседу. Я пойду в библиотеку и почитаю что-нибудь.
– Вовсе нет, Макс, – сказала она. – Льюис – моя последняя связь с компанией, можно сказать, мой лазутчик, мой шпион. Он рассказывает все, что там происходит.
– Надеюсь, ничего плохого?
– Нет, по правде говоря, похоже, что компания прекрасно без меня обходится, – сказала Мара печально.
– Это, любовь моя, главная цель каждого служащего высшего звена, тем более управляющего, или по крайней мере так должно быть, – сказал О’Тул. – Создать хорошо смазанный и бесперебойно действующий механизм. Эффективный, который может функционировать и без постоянного контроля.
Франсина принесла мартини Фидлеру. На ней уже были пальто и шляпа.
– Мара, шампанское в ведерке со льдом. Хильда ушла и велела сказать тебе, что жаркое в микроволновой печи не остывает, а салат в холодильнике. А мне пора бежать. Всем доброй ночи!
О’Тул посмотрел на часы:
– О, мне тоже пора бежать. Уже почти восемь.
– Я провожу тебя до двери.
О’Тул снова обменялся рукопожатием с Фидлером:
– Счастливо отдохнуть, доктор Фидлер.
Фидлеру показалось, что в его тоне прозвучало нечто снобистское и высокомерное.
– Желаю и вам хорошо провести время, мистер О’Тул, – сказал он, стараясь произносить слова с еврейским акцентом.
Он смотрел, как они двигаются через просторную гостиную, с плотоядной улыбкой. Мара выглядела сногсшибательно в ярко-малиновом домашнем платье. Оно было широким и длинным, и складки его мягко облегали ее фигуру, а кайма волочилась за ней по полу. Платье было мастерски сшито: плотно охватывая грудь и талию и чуть расширяясь внизу, оно демонстрировало красоту ее ягодиц и бедер при каждом шаге. Волосы ее были завязаны сзади красной лентой и спускались конским хвостом почти до поясницы.
Мара легонько поцеловала О’Тула в щеку и пожелала ему доброй ночи. Заложив руки за спину и сжимая их, как ребенок, она теперь направлялась к Фидлеру легким танцующим шагом. Это было так очаровательно, что он почувствовал, что сейчас любит Мару Тэйт Роджерс больше, чем любое другое живое существо на свете.
– Роджерс Тэйт, – поправил он себя.
– Что вы сказали? – спросила она.
– Ничего. Я просто подумал вслух.
– С тех пор как мы расстались сегодня днем, у меня мысли движутся только в одном направлении, как при одностороннем движении, Макс. Вы хотите поесть до или после?
Лицо его пылало.
– Сказано прямо и безапелляционно, как говорят начальники высокого ранга.
– Мне нравится ваша манера краснеть. Вы мне напоминаете куклу с ярко раскрашенным лицом.
– Это как раз близко к тому, что я собираюсь сказать. Что такой тип, как я, делает здесь? Что за обед при свечах с роскошной богатой светской леди в виде прелюдии к оргии в ее будуаре? Господи Боже мой! И мне это надо? Какого черта?..
Он одним духом опорожнил бокал с мартини.
Мара обвила его шею руками и прижалась губами к пульсирующей артерии у него на шее. При этом она бормотала:
– Перестаньте принижать себя, Макс. Вы блестящий, остроумный, добрый, способный понять и посочувствовать и…
– И тоже чертовски привлекательный. Я и Гэйбл – мы просто как близнецы-братья. Нас всегда путают и принимают друг за друга.
– Вы для меня на особом месте. Вы мне очень дороги.
– Да, я как раз тот самый мистер Славный Малый, верно?
Он не удержался и поддался мелочной ревности и дешевому импульсу:
– Готов пари держать, что вы этого не говорите О’Тулу, стройному, поджарому, с львиной гривой, гибкому, модно одетому О’Тулу. Он на меня всегда смотрит свысока, и кажется, что сейчас протянет мне свой пиджак и скажет: «Укоротите мне рукава, Макс, и как следует отутюжьте».
Мара рассмеялась и обняла его еще крепче.
– Это несправедливо. Вы ходячий предрассудок. А на самом-то деле Льюис полон глубокого уважения к вам.
– Так я вам и поверил.
– Я не хочу говорить о Льюисе или о ком-нибудь еще, имеющем отношение к «Т.И.И.». Идемте со мной, дорогой.
Она взяла его за руку и повела по коридору в свою спальню. Когда она нажала на выключатель, спальня осветилась бледно-зеленым сиянием – свет исходил из встроенных ламп, скрытых в широком бордюре на потолке.
– Какой цвет вам кажется самым сексуальным? – спросила она. – Зеленый, синий, красный, оранжевый? Говорите.
Чтобы показать, что ей подвластны все эти цвета, она повернула выключатель снова, и зеленый свет сменился нежно-голубым, потом темно-синим, пурпурным – цвета переливались, накладываясь друг на друга.
– Я выбираю красный.
Его взгляд блуждал по роскошной комнате, богато обставленной и в то же время хранящей отпечаток своей женственной обитательницы, ее непогрешимого вкуса.
Его заинтриговала приборная доска у изголовья кровати.
– Это что-то из области Бака Роджерса и двадцать пятого века.
– Все в высшей степени функционально – телефон, музыка, телевизор, пища, напитки. Хотите шампанского и икры? Они в холодильнике. Нажмите только на красную кнопку.
– Нет, спасибо. Я предпочел бы хорошую музыку.
Она стояла, прямая как стрела, одну руку положив на бедро, другую прижав к сомкнутым губам.
– Постойте… Какая музыка может пробудить в вас зверя? А, Макс?
– Этюды Шопена.
– Получите их, приятель.
Она нажала на деревянную панель, и та скользнула к противоположной стороне консоли, открыв устройство вроде тех, что установлены на музыкальных автоматах с перечнем записей. Мара нажала на одну из кнопок, и мягкие звуки фортепьяно заполнили комнату, наплывая на них со всех сторон.
Фидлер вздрогнул:
– Нельзя ли сделать потише? У меня такое ощущение, будто я оказался внутри репродуктора.
Она убавила громкость и села на постель.
– Никаких отговорок, Макс. Вы уже взяли на себя обязательство.
