Текст книги "Случай Ковальского (Сборник научно-фантастических рассказов)"

Автор книги: Стефан Вайнфельд

Соавторы: Конрад Фиалковский,Януш Зайдель,Кшиштоф Борунь,Анджей Чеховский,Чеслав Хрущевский,Мачей Кучиньский,Януш Бялецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Человекообразный

Я шел по коридору в поисках купе номер 14, в котором было свободное место. Вот и оно. Открыл дверь: одно кресло, действительно, свободно, на другом сидит высокий смуглый брюнет. Он внимательно посмотрел на меня и, поднявшись, протянул руку.

– Попутчик?

– Да, – ответил я и сел, глубоко погрузившись в мягкое, даже слишком мягкое, на мой взгляд, кресло. Инстинктивно я потянулся включить телевизор, но, наткнувшись на гладкую стену, вспомнил, что нахожусь в купе второго класса.

Вагон тронулся. Двигатель вибрировал, пол и стены дрожали. Избыток мощности – на меня это всегда действует! Ускорение росло, и кресло прогибалось, продавливалось, спрессовывалось, наконец, просто стало твердой подушкой из стеклянной ваты.

Я смотрел на своего спутника – его вдавило еще глубже: он был выше и тяжелее. Скривившиеся губы, отсутствующий взгляд.

Когда двигатель умолк и ускорение уменьшилось, мой спутник спросил:

– Вы не знаете, когда мы пройдем над каналом?

– Как обычно. Через пятнадцать минут.

– И долго мы над ним будем?

– Пять минут.

Над нами что-то щелкнуло. Видимо, мы миновали стык Брюнет нахмурился.

– Водолеты из Кале ходят по этой же трассе?

– Нет, восточнее.

Мне показалось, что он чем-то озабочен. Верхняя лампа вдруг потемнела, стала голубой, потом снова разгорелась.

– Впрочем, все равно ночь. А жаль…

Я был удивлен.

– Вы никогда не видели водолета?

– Почему же. – Он улыбнулся, как бы сконфузившись. – Я же не негр из племени балуба. Видел в кино, по телевидению, а вот на море – никогда.

– Ну, что ж, – сказал я, – водолеты точно как на картинках, только немного побольше.

Он поморщился.

– Шутите… Для меня это последний случай их увидеть. Я улетаю. А там водолет не встретишь.

– Вы американец? – спросил я. Он замялся.

– Нет. Англичанин из Оксфорда.

Название своего родного города он произнес с гордостью, достойной истинного британца.

– И не видели водолетов?

– Речные видел. На Темзе.

Я встал и подошел к окну. Стекла были закрыты. Я нажал кнопку – жалюзи медленно раздвинулись. Внизу в темноте блестела вода канала.

– Сейчас войдем в туннель, – я снова задвинул жалюзи.

Теперь мы сидели молча. Я ждал передачи «Би-Би-Си». Их транслировали по всем каютам. В репродукторе щелкнуло и раздался голос диктора:

– Передаем новости радио «Би-Би-Си». – Букву «Си» диктор смешно смягчал. Впрочем, может быть, виноват был динамик.

– Принц Уэльский, – начал диктор, – наградил ректора Оксфордского университета доктора Иверсона и профессора Зальцбургского университета доктора Юговича орденами за их заслуги в разработке теории Дейвиса – Германна.

– Иверсона? – вдруг, словно очнувшись от дремоты, спросил мой спутник.

– Да. Вы его знаете? Впрочем, вы же из Оксфорда, – вспомнил я. – А что, собственно, этот Иверсон сделал?

– Помогал Дейвису.

Он минуту помолчал.

– Как вы думаете, сколько мне лет? – он встал, ожидая ответа. Сжал губы, словно не хотел улыбаться раньше времени.

Я взглянул на его густые черные волосы. Они напоминали искусственное волокно: блестящие, эластичные, пружинистые.

– Самое большое… ну… двадцать пять, – сказал я.

Он как будто хотел улыбнуться и не смог.

– Пятнадцать. Ровно на десять меньше, – только теперь он улыбнулся, показав зубы Они тоже казались какими-то необычными, как нейлоновые.

Я вопросительно смотрел на этого странного человека.

– Вы не слышали об ускоренном развитии? Инкубатор, ящик, обогреватели, контролирующие автоматы… И все это в лаборатории. Потом колясочка, знаете, как в больницах: этакая кровать на колесах, четыре высоких ножки и колеса. Внутри выложено пористой резиной, потом пластиковая фольга, марля, фольга, марля… Стерильность… – он усмехнулся. – Вы что-нибудь поняли? Ничего, конечно же, ничего!

Я наклонился, внимательно рассматривая носки своих ботинок. Окна вагона открылись, и желтый свет ламп из туннеля залил купе.

– Значит, на вас проделывали опыты? – спросил я спустя минуту. Вагон вибрировал все сильней, набирая скорость. Мы выезжали из туннеля, рядом мелькали длинные черточки неоновых фонарей. Внизу бежали светлые точки барьеров автострады.

– Опыты… На мне… – он на мгновение замялся. – А, да, опыты, – он скривился в улыбке. – И еще какие! Вы знаете химию? Ну, хоть немного?

Я кивнул.

– Так вот: реакция в пробирке, и из этой стекляшки вылезает живой человек. Это, кажется, называется анализ… нет синтез. Конечно, синтез.

– Большая же должна быть пробирка, – пошутил я.

Он как-то грустно взглянул на меня.

– Да нет. Маленькая. Маленькая пробирка-инкубатор. Ее совсем не видно в стойках аппаратуры. С ней обращаются, как с яйцом. Стерильные перчатки. А то, что внутри, должно пролежать там целый год. Должно, знаете, постареть, как вино… Нет, не знаю, как это называется. Пожалуй, все-таки не как вино, а как виноград. Вот – дозреть. Пробирку ежедневно рассматривают под микроскопом. Есть у них такой микроскоп – не микроскоп, все это под стеклом, под большим увеличительным стеклом, а над ним зеркальце и окуляр. Смотришь в окуляр и видишь… Да, а потом подъезжают с обогреваемой коляской, внизу электрические подушки, открывают клапан и раз – два – готово: по стерильному желобку в стерильную коляску съезжает стерильный новорожденный.

Я улыбнулся.

– А потом… Знаете, что дальше? – он явно оживился. – Потом ребенка опускают в бассейн с питательной жидкостью, под колпак с кислородом, колют какими-то иголками. Делают искусственное молоко в лабораторных стаканах. Ребенок растет. Через год такой жизни он выглядит, как шестилетний. Да, только разум-то, как у шестилетней… ну… улитки. И ходить не умеет. Так знаете, что они делают?

Он замолчал. Окна бесшумно закрылись. Вагон тормозил. Шипели пневматики. Репродуктор несмело произнес:

– Станция Бирмингем. Ноль часов, четырнадцать минут.

– Бирмингем? – пятнадцатилетний чудак задумался. – Еще далеко до конечной станции?

– До Дублина? Три часа. Вы летите дальше? – спросил я. – В Америку?

– Да. До Ванденберга… Знаете, где это?

– Ах, до Ванденберга… А из Ванденберга?

– А вам не известно, куда ведет дорога из Ванденберга? На Луну. Знаете, я еще не был на Луне. Вы это понимаете? Пожалуй, да, потому что и вы не были. А вот в Ванденберге не понимают. Не могут себе этого представить, – усмехнулся он. – Когда я подал заявление, они дали мне только пробный полет – до Спутника и обратно. Пришлось лететь Тором. «А почему бы нет?» – сказал я и сел. Я два года обучался в имитаторах. Встал на пламени, а потом… фю-ю! В космос! Забыл только об одном: что надо застегнуть ремни. Я еще удивлялся: в имитаторах мне всегда что-то мешало наклоняться. В голову не приходило, что это ремни. Перед выходом на орбиту я тормознул, ну и треснулся головой о щит. Разбил нос и лоб. На орбиту вышел слишком низко. В Ванденберге сказали, что в этом нет ничего особенного. Я пытался объяснить… – он осекся.

Вагон тронулся.

– Made in Oxford. Здорово звучит? Я made in Oxford. Даже фамилия. Моя фамилия Фоксор, это тоже переделано из «Оксфорд». Университет, колледж… А если ребенок не умеет ходить… Да, этого я вам еще не рассказал… Есть у них такая машина. Ассистенты засовывают в нее подопечного. На ногах застегивают захваты. Потом включают двигатель. Раз, два… раз, два… физические упражнения. Для укрепления мускулов… Потом коляска – перевернутый конус – охватывает объект в поясе и заставляет двигаться. Перевернуться невозможно. Это предусмотрено.

– Здорово, – сказал я.

– Ага, здорово, – повторил он апатично. – Но это не все. Есть у них этакие кабины. Экранчики, электроды. Метод Леви – Костара. Электрошоки. Вы обратили внимание, что, как правило, мы помним момент, предшествующий событию?

– Ну и что?

– Ну, это и есть метод Леви – Костара. Проецируют картинку, проигрывают пластинку и… шок. Подопытный корчится и воет. Но запоминает картинку и слова: «дом», «кукла», «автомобиль», «синхрофазотрон» и так далее. Подопытный помнит. Ага, вы не знаете, что у подопытного нет зеркальца. Он видит каких-то странных существ и не знает, что является одним из них. Думает, что он что-то другое, ну, этакая обезьянка, подопытный кролик, а не человек. Обезьянка вся исколотая, питаемая вливаниями. Завтрак, обед, ужин. Только позже его учат есть. Научно. Показывают кино: толстенький блондинчик перед тарелочкой кашки. Какой-то остряк назвал этот фильм «Приятного аппетита»… Бла-го-да-рю! – проскандировал он и замолчал.

– Вы говорите, что в лаборатории смогли создать… Я думал, проводятся только предварительные исследования, опыты, – сказал я.

Он иронически улыбнулся.

– Вы слышали о Гастрови? Двадцать пять лет назад он выступил со своей видоизмененной теорией эволюции. Вы знаете о ней?

– Это уже история.

– Не скажите… Так вот, он утверждал и весьма остроумно, что сможет создать искусственного человека. «Искусственного»! Идиот! Он рассуждал примерно так: люди – это более высокая ступень развития, чем обезьяны. Следовательно, обезьяна, если ее поместить где-нибудь на леднике, спустя некоторое время превратилась бы в человека. Ну, разумеется, не та самая обезьяна. Ее потомок. К тому же потомок не каждой обезьяны, а, скажем, той, у которой по счастливой случайности оказался теплый шерстяной покров. Благодаря этому она спасет свою жизнь.

– А ее потомок может быть лысым, – сказал я.

– Теоретически, – снова улыбнулся он. – Так вот Гастрови утверждает, что нет. Он говорит, что потомок сохранит полезные признаки. Что-то вроде управляемых мутаций генов. Сложно, правда?

Я что-то пробурчал.

– А у этого потомка может быть в свою очередь брат тоже с каким-нибудь полезным свойством, скажем, более коротким хвостом. Я, конечно, шучу. Так, к примеру. И у потомка этого потомка опять будет короткий хвост. И так далее, до самого человека. Но это длится изрядно долго. Постоянное влияние условий окружающей среды на гены. Понимаете? Все более короткий хвост, все больший объем черепа… Но Гастрови сказал: «А что, если сразу?» Одним словом, осчастливить обезьяну человеческим потомком путем усиления восприимчивости генов к внешним условиям, но только к некоторым условиям. Написаны толстенные тома: «Теория эволюции Дарвина и теория Гастрови». Потом еще «Основы управления эволюцией» или «Ускорение жизненных процессов». Это написал Дейвис. Именно он, англичанин, взялся за это. Он руководил кафедрой в Оксфорде.

Юноша на минуту замолчал и как-то странно взглянул на меня.

– И начались опыты. Но тут в Оксфорд приехал Югович и начался ад. Югович сказал, что предпосылки ошибочны, создал специальную комиссию, которая должна была курировать эксперимент. Говорил об ответственности. Все-таки речь шла о человеке. Но это было ни к чему. Вы, наверно, знаете, что мы происходим не от шимпанзе. Правда, у нас общие предки. А если развить шимпанзе, из него мог бы вырасти не человек, а кто знает, какой уродец. Ведь это было бы развитие боковой ветви. Что-то вроде эволюции крокодилов. Значит, сначала надо было отбросить шимпанзе назад, а только потом создавать человека. А как отбросить шимпанзе? Что из него сделать? Ведь общий предок – это пресловутое «промежуточное звено» – точно не известен.

Он глубже погрузился в кресло и склонил голову набок.

– Но гипотеза уже была. Ее надо было только реализовать. Пять лет в Оксфорде Дейвис и Германн, опубликовавший в это время «Проблемы современной биологии», проводили исследования и писали свою работу. Как раз тогда Германн защитил диссертацию. Они начали изучать условия, в которых наш общий предок бегал где-то в Африке. Но это им не помогло. Тогда они подошли к вопросу иначе: стали исследовать эволюционное древо гиббона. Гиббон, как известно, не самая разумная из обезьян, поэтому они решили, что она ближе к тому пресловутому предку.

Юноша замолчал и снова взглянул на меня.

– Я вижу, вы не понимаете, почему взяли именно гиббона? Дейвис исходил из того, что шимпанзе стоит, можно, пожалуй, сказать, на вершине человекообразных. Горилла и орангутанг – немного ниже, следовательно, путь их развития короче. А еще короче развивался гиббон. С трудом удалось воспроизвести его предполагаемого предка. Было решено проверить эволюцию методом Германна, так называемым «методом коррекции зародыша». Вот и начали развивать эмбрион, взятый у того прагиббона. Так дошли до шимпанзе. Эксперимент удался. Германн торжествовал. Теперь оставалось только создать человека. Надо было соответственно изменить условия, а одновременно ввести бедному прагиббону определенные гормоны. Впрочем, я в этом никогда не разбирался… Они хотели увеличить восприимчивость к изменению наследственных признаков и искусственно изменить эти свойства. Ну, и не получилось.

Я вопросительно посмотрел на потомка гиббона.

– Вот так. Не удалось. Просто прагиббон не был прачеловеком. Пути эволюции разошлись еще раньше, и надо было найти прапрагиббона. Но Дейвис и Германн не сразу пришли к этому выводу. Они подумали, что, быть может, мы происходим от прагориллы и что гиббон не прагорилла, а путь эволюции был иным, и мы отделились от обезьян еще раньше. Проблема усложнилась, потому что все обстояло как раз наоборот.

– И?

– И ничего. Позже они напали на верный путь. Но когда они были уже в одном шаге от решения, вмешалась комиссия Юговича. Югович сказал – что он мог еще сказать? – ответственность! Преступление! Что даже во имя науки нельзя!

– А вы как считаете? – спросил я. – На ваш взгляд, он был прав?

– Как посмотреть, – улыбнулся он. – Я думаю, что да. Но Дейвис… Целью Дейвиса было создание искусственного человека. Так он это назвал, но это ересь. «Искусственный». Скотина и только. Он замолчал и глубоко вздохнул.

– Впрочем, Дейвис мог уже почивать на лаврах, – сказал он немного погодя. – Но Германн, молодой, не очень сильный в психологии и слабый в философии, решил идти дальше, хотя бы по трупам лаборантов, помощников и подопытных. Опыты продолжились Оксфорд не протестовал. Юговича называли «императорским гуманистом». Югович ничего не добился. Впрочем, не это было самым скверным…

– А что? – спросил я.

Он вздохнул и наклонился в кресле.

– Что было наихудшее? Бэрнин. Доктор Бэрнин. Он тогда закончил «Теорию воспитания». По Леви – Костару. Вы уже знаете, что получилось из его «теории»… Все эти машинки делали Бэрнин с Германном. Названия у них, как у орудий пыток, – «растягиватель Германна», например. Дейвис таким не был.

Я поднял голову.

– Дейвис таким не был, – повторил он. – Тот собирался отдать созданного ребенка на воспитание. Нашлись даже воспитатели. Ну и что? Дейвис умер семнадцать лет назад, не закончив работу. А Германн и Бэрнин взяли дело в свои лапы. Решили воспитывать ребенка методом Бэрнина. Для лучшего контроля. Пускали пыль в глаза, что мол хотят получить не человека, а неандертальца. Только не зная Германна, в это можно было поверить.

Он выпрямился и улыбнулся.

– Пятнадцать лет назад наступил исторический момент. «Запустили» первого человека – потомка гиббона. Месяцем позже Германн погиб над Атлантикой, когда летел в Сан-Франциско. Остался Бэрнин. Практичный Бэрнин начал «воспитывать». По методу Леви – Коста-ра. В пять лет экземпляр достиг зрелости. Его назвали Фоксор. Точнее – Чарльз Фоксор. Бэрнин хотел назвать иначе, но Оксфорд… Ну, вы же знаете, англичане – патриоты. Ректор Иверсон тоже. Бэрнин получил кафедру в Оксфорде, а Чарльз Фоксор начал учиться. Нет, не медицине. Физике. Позже я стал пилотом.

Этот неожиданный переход к первому лицу заставил его покраснеть. Теперь он уже не был холодным, ироническим наблюдателем.

– Итак, вы воспитаны в институте? – спросил я.

– В институте? В университете, в Оксфорде, кафедра биологии, – сказал он гордо. – Воспитан? Не то слово. Я выведен. Вот так, как морские свинки.

Я молчал. Он взглянул на меня и улыбнулся.

– Не хотите признать во мне ближнего? – спросил он, – Я происхожу от гиббона и, не стесняясь, говорю об этом. Это только я происхожу от обезьяны. Вы-то ведь нет. Я просто похож на вас? Да?

Он наклонился.

– Не знаю, – начал я.

Но он перебил:

– Ладно, ладно. Я много раз слышал это. Во мне пытались отыскать отрицательные черты, дошло до того, что мои глаза, веки, руки были признаны типично обезьяньими. Вы, наверно, тоже обнаружили что-нибудь подобное. Иначе говоря, меня надо запереть в клетку? Показывать?

– Но вы…

– Да, да!! – кричал он. – Я рассуждаю, как человек. Так же, как человек. Я – этакая очень умная обезьяна, не правда ли? А вы человек от дедов и прадедов? Может, вы ведете свой род от римлян? Может, от Вильгельма Завоевателя? А я твердо знаю, что происхожу от обезьяны. И вы это знаете. Все в Оксфорде знают – по крайней мере доктора и профессора. И Бэрнин… и Иверсон… И от кого? От гиббона, от прагиббона, млекопитающего, жившего еще вчера.

– Вы напрасно нервничаете, – сказал я, не зная, что можно сказать еще.

Я боялся, что он начнет смеяться. Но он вдруг успокоился.

– Все в порядке. Я только хотел вам объяснить. Ах, впрочем, ничего…

Он удобнее устроился в кресле.

– И что стало с Бэрнином? – спросил я.

– Что? Ничего. Умер пять лет назад. Югович опечатал материалы. Работы были прерваны. Взамен я согласился на Ванденберг. На Марс, Юпитер, тау Кита. Буду астронавтом, пилотом. Через сто лет вернусь на Землю. Буду я – Чарльз Фоксор, made in Oxford, а Оксфорда, может, уже не будет? Тогда я сменил бы имя на Фоксор оф Оксфорд.

Он говорил это уже спокойно, очень спокойно и с легкой усмешкой.

– Вы входите в экипаж «Бонье»? – я был заинтригован.

Пассажир английского межзвездного корабля! Это было интересней, чем обезьяньи воспоминания.

– До конечной станции Дублин пятнадцать минут, – заскрежетал динамик. – Начинаем торможение. Внимание!

Загудели тормозные турбины.

– В экипаж «Бонье»? Да. Мне был предложен Марс, а я выбрал «Бонье». Вернусь через сто лет и не застану Иверсона. А, может быть, и Оксфорда. Может, будет война и Оксфорд сровняют с землей. А то сейчас он возвышается над ней. Впрочем, я бы не хотел, чтобы весь Оксфорд… Дейвис – он был ничего. Только Бэрнин и Германн. Ну, и Иверсон. Разве я знаю, что делается там, на физическом?.. Кажется, создают искусственные мозги. Этакие настоящие мозги, не арифмометры. Беседуют с ними. Монтируют контуры с инстинктом самосохранения. Исследуют предсмертные реакции. Видимо, биологи им завидуют… Иверсон как-то признался мне (о, я был с ним на «ты»), что будет работать с осьминогами. Хочет создать марсиан, тех, уэллсовских, а потом напустить на Лондон. Вроде той телепостановки, как пятьдесят лет назад в Штатах, только на самом деле. Этот старый Иверсон… Он не лишен фантазии. Однажды он пытался вмонтировать своему ассистенту электроды и управлять его мозгом. В связи с этим у него были какие-то неприятности…

Мы остановились. Двери раскрылись. Горели голубые лампы вокзала. Я вышел. Вслед за мной вышел и он, астронавт Чарльз Фоксор оф Оксфорд оф гиббон.

– Вы летите отсюда? – спросил я.

Он кивнул. Чемоданов при нем не было, видимо, он отправил их багажом, это было гораздо дешевле.

– Я лечу специальной ракетой, – сказал он. – Я здесь впервые. Не имею понятия…

Неожиданно рявкнул динамик:

– Мистер Чарльз Фоксор, вас приглашают в ракетную часть, четвертый павильон. Повторяю: мистер Чарльз Фоксор, ракетная часть, четвертый павильон.

– Да, но где это? – сказал он, поморщившись, и оглянулся.

Голубой свет ламп местами был слабее, и куполообразный потолок горел полосками синевы.

– Я вас провожу, – предложил я.

– Пожалуйста.

Он благодарно взглянул на меня и пошел следом. Мы встали на подвижный ходок, двигавшийся между изгибающимися полукругом оранжевыми стенами. Я потянул спутника за рукав – пора было сходить. Мы прошли по просторной остекленной галерее и вышли наружу. Было темно и холодно.

– Какой номер павильона? – спросил я. – Кажется, четыре?

– Да.

Мы остановились перед шлагбаумом. Зеленый автомат, стоявший сбоку, осветил нас прожектором. Шлагбаум поднялся. Мой спутник перешагнул белую фосфоресцирующую линию и направился в сторону неоновой четверки на низком здании.

ЧЕСЛАВ ХРУЩЕВСКИЙ

Фиолетовое озеро Оах

– Я ждал тебя в зоне возвращения, ты опоздал на пять дней, Орт ждет нас у фиолетового озера Оах – это прекраснейшее из озер, изумительный оазис, окруженный кольцом Розовых гор, которые защищают долину от северных бурь и горячего дыхания Великой пустыни, воздух – истинный бальзам. Орт говорит, что такой воздух воскрешает даже мертвых. На берегах фиолетового озера построены сотни павильонов для отдыха, регуляры всех рангов восстанавливают здесь свои силы. Я беспрерывно говорю и говорю, а ты не произнес ни слова. Ты выполнил задание?

– Я выполнил свое задание и задания моих товарищей.

– Ты один уцелел?

– Я один смог вернуться.

– Ты привез плохие вести?

– Я привез очень плохие, чрезвычайно тревожные вести.

– Внимание! Садимся на Второй террасе. Прошу место для возвратившегося Ди.

Орт усадил гостя в самое удобное кресло. Регуляры главных кантонов заняли места вдоль балюстрады. Несколько минут все молча смотрели на озеро, на горы. Над берегами вспыхнули фонари, на вершинах гор замигали огни предупреждения.

– Наконец ты вернулся, Ди, – сказал Орт.

– Погибли шесть моих товарищей, это очень усложнило задачу.

– Как они погибли?

– По-разному. Одного распяли, второго сожгли на костре, третьего линчевали, четвертый умер в тюрьме, пятого застрелили на поле битвы, а последний погиб при взрыве атомной бомбы.

– Продолжай.

– Я пересек всю нашу систему, но подобного не встретил нигде. Это самая странная из всех известных нам планет. Странная и грозная.

– Грозная для кого?

– Для нас. Жители Земли многие годы наблюдают за небом, за звездами, галактиками, туманностями, за соседними планетами, они обнаружили и наши каналы.

– Маши каналы? А выводы, какие они сделали выводы?

– Что каналы могли построить разумные существа, что их создала природа, что это оптический обман и каналов нет вообще, что они обводняют пустынные области, а, может, и не обводняют, так как каналы это не каналы, а цепь небольших пятен и штрихов, которые человеческий глаз соединяет в прямые линии…

– Прошу тебя, продолжай.

– В конце концов они решили создать космический корабль, выслать его в сторону нашей планеты и сфотографировать ее поверхность. Разумеется, они натолкнулись на ряд трудностей, которые не сразу сумели преодолеть, однако многое указывает на то, что последняя попытка увенчается успехом. На будущей неделе ракета «Маринер-4» начнет фотографировать поверхность Марса – так земляне называют нашу планету. Марс – это мифический бог войны.

– Почему войны?

– Их ученые заметили, что красный цвет – доминирующий цвет поверхности нашей Акк, черпающей жизненную энергию от Солнца. Когда его наклонные лучи падают на Медные равнины, районы, прилегающие к Центральному поясу, приобретают пурпурную окраску, и этот цвет они связали с цветом крови.

– Что ты знаешь о конструкторах ракеты «Мари-нер-4»?

– В радиорапортах я передавал информацию о делении жителей Земли на сотни народов, на тысячи племен.

– Да, да, помню. Зная твою склонность к юмору, мы вначале считали, что ты просто хотел нас позабавить.

– Я не шутил.

– Значит, правда, что они дерутся за крохотные клочки земли и в то же время не используют огромных свободных районов?

– Правда.

– Когда ты передал нам поразительное сообщение о трехмесячной осаде ацтекского города Теночтитлан и гибели двухсот тысяч индейцев, самые быстродействующие электронные машины анализировали твое сообщение, напрасно пытаясь понять, почему люди, которые были дружелюбно приняты, убивали хозяев, уничтожали и грабили их прекрасные города. Из твоих рапортов, переданных позже, мы узнали, что человек по имени Наполеон Бонапарт погубил 775 тысяч человек ради удовлетворения собственного тщеславия. Ему было поставлено множество памятников, даже враги прославляли его имя. Ты не знаешь почему?

– Догадываюсь, – ответил Ди. – Наполеон побеждающий был чудовищем, Наполеон побежденный – гениальным феноменом. Превознося его, противники славили самих себя.

– Позже мы получили от тебя, – продолжал Орт, – информацию о ходе так называемой первой мировой войны. За четыре земных года было убито десять миллионов человек, ранено – двадцать. Если я ошибаюсь, поправь меня.

– Ты не ошибаешься.

– В период второй мировой войны погибло пятьдесят миллионов человек, количества раненых не помню.

– Тридцать пять миллионов.

– Эту войну начали фашисты; предлогом, кажется, был «коридор».

– Кто же построил космический корабль «Маринер-4»? – спросил регуляр Первого кантона. – Ацтеки, испанцы, Наполеон? Я никак не могу во всем этом разобраться.

– Американцы, – без улыбки ответил Ди, – граждане Соединенных Штатов…

– Что они собой представляют? – нетерпеливо перебил регуляр Восьмого кантона.

– Они любят во все вмешиваться.

– А еще?

– Я опять вынужден напомнить вам о рапортах из Северной и Южной Америки, из Европы, Азии и Африки.

– Разве американцы ведут кочевой образ жизни?

– Нет, они постоянно живут в Америке, но воюют за ее пределами.

– Любопытно, – сказал – Орт, подходя к балюстраде. – На озере показались плоты с музыкантами. Сейчас начнется вечерний концерт. В программе произведения земных композиторов. Предлагаю продолжить беседу завтра при восхождении на Указательный Палец.

Предложение было принято. Концерт продолжался часа два. Регуляры прослушали «Valce triste» Сибелиуса, фрагмент из второй симфонии Рахманинова, интродукцию и аллегро для флейты, кларнета, арфы, смычковый квартет Равеля, отрывок из балета «Спартак» Хачатуряна, «Концерт д-дур» Стравинского, а также несколько мазурок Шопена.

– Эта музыка, – сказал Фо, регуляр Четвертого кантона, – самым лучшим образом свидетельствует о людях. Они не только разумны, но и обладают тонким вкусом, если могут создавать мелодии, которые являются наиболее благородными звуками космоса.

– Они избирательны, – добавил Орг, – они отлично воспринимают электромагнитные волны и преобразуют их с талантом, обещающим многое. Рано или поздно они откроют источники своего вдохновения, познают структуру мелодий, монады музыки. Ведь они – вогнутые зеркала окружающего их мира. День за днем, ночь за ночью они поглощают изображения, передаваемые из разных точек Великого Круга, многие годы они тоскуют о контакте с иными системами, с Разумом, пытаются расшифровать радиоволны галактик. А ведь они носят в себе ответы на самые трудные вопросы, и они связаны с Землей, с нашей солнечной системой, с нашей галактикой, с нашей метагалактикой нитями-излучениями, от которых зависит цвет глаз, кожи, темперамент, аппетит, способности, чувство юмора. Умеют ли они смеяться от всей души?

– Да, – ответил Ди, – они знают цену смеху и любят веселиться.

– Это хорошо, – обрадовался регуляр Первого кантона. – Наши ученые давно обнаружили, что юмор распахивает самые тяжелые ворота, закрывающие доступ к спокойной мудрости.

На следующий день с утра девять регуляров предприняли восхождение по пологому склону Указательного Пальца. Беседу начал Орт.

– Так ты говоришь, Ди, нам угрожает опасность быть открытыми?

– К нашей планете приближается межпланетный корабль без экипажа, управляемый на расстоянии, корабль-глаз. Телевизионная аппаратура передаст на Землю снимки поверхности нашей планеты, сделанные во время максимального сближения.

– Не вижу повода для паники, – проговорил Фо. – Я считаю, что не следует им мешать. Если уж им так хочется нас открыть, милости просим. Много лет назад во время одной из первых экспедиций на Землю мне довелось познакомиться с несколькими весьма рассудительными и спокойными людьми.

– Что, однако, не решает проблемы сосуществования с тремя миллиардами, – Орт присел на камень. – Они могут превратить нашу планету в военную базу.

– Акк – военная база! – Фо не скрывал веселья. – Да ты шутишь! В нашей атмосфере не прозвучит ни одного выстрела.

– Они могут вовлечь нас в свои распри.

– Откровенно говоря, я порой охотно поругался бы с кем-нибудь.

– Распри ведут к дракам.

– Наши мускулы дряхлеют, немного размяться – не помешает.

– Значит, ты голосуешь за драку?

– Нет. Но я думаю, что пословица «око за око» – одна из самых мудрых, и считаю, что драки приводят к боям, а бои к войнам.

– Иногда можно немного и повоевать, – заметил Фо.

– Фо спятил, – воскликнул Ди, – сколько раз я говорил, что на Землю нельзя посылать представителей Четвёртого кантона. Они опасно похожи на землян. Подозреваю, что несколько тысяч лет назад на нашей планете побывала экспедиция землян, представлявших тогдашнюю цивилизацию. Авария помешала им возвратиться. Земные космонавты остались на Акке, жители Четвертого кантона – их потомки, а следовательно, и в жилах Фо течет земная кровь. Нельзя было посылать его на Землю, которая стремится втянуть Акк в свои земные дела.

– Абсурд. В твоих словах, Ди, слишком много сердца и чересчур мало разума. И я люблю планету Акк, но считаю, что пришла пора покончить с нашей изоляцией. Мы не одиноки во Вселенной.

– Земляне выбрали плохой путь.

– Им следует помочь. Позволим открыть себя, я ручаюсь, что это открытие потрясет жителей Земли и они, забыв о склоках, станут на верный путь.

– Мы – самая древняя цивилизация нашей солнечной системы.

– Поэтому нам пойдет на пользу молодая и свежая кровь.

– Молодая – да, а вот свежая ли и достаточно ли чистая?!

– Немного грязи наверняка не помешает. Мы так чисты, почти стерильны…

– Повод для гордости…

– Скорее для скуки.

– С каких это пор совершенство стало скучным?

– Совершенство эгоистично. Совершенство, недоступное другим, совершенство ради совершенства – это совершенство антиобщественное. Мы говорим: земляне много хуже нас, примитивнее, глупее. Мы с состраданием смотрим на их существование, однако мы до сих пор и пальцем не повели, чтобы сделать их похожими на нас.

– Мы ежегодно посылаем на Землю наших представителей.

– Которые терпят поражение за поражением. Жители Земли провозглашают их истинными или мнимыми пророками, мучают, убивают, возводят им памятники, молятся на них, используя в корыстных целях и защищая свои низменные интересы. Подобная помощь – это самообман, это скверный метод заглушить собственную совесть.

– Но речь идет о более серьезном, чем приглашение на обед.

– На обед, на завтрак, на ужин, в столовую, в гостиную, в спальню. Гуляйте по нашим террасам, плавайте по нашим каналам!

– Вот именно. Политика широко открытых дверей.

– Широко откройте двери в рай! Пусть прибывают толпами, пусть сожрут нас! Ты недооцениваешь аппетита землян.

– Я учитываю их потребности – потребность в мире, потребность в общении с лучшими, чем они, потребность материализации рая. Они не достигнут этого до тех пор, пока не установят непосредственного контакта с более мудрыми, нежели они сами.