Текст книги "Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра"

Автор книги: Стефан Грабинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

За окнами не видно ни зги. Только огни поезда летучим дозором скользили по склонам насыпи, высвечивая пространство прорезями окон; поезд мчался пустынными лугами и пастбищами…

К профессору подошел с просьбой прикурить сосед по купе. Рышпанс стряхнул с сигары пепел и вежливо протянул незнакомцу.

– Благодарю. Инженер Знеславский.

Завязался разговор.

– Вы не обратили внимания, как неожиданно опустели вагоны? – спросил инженер, осмотревшись вокруг. – В коридоре вообще никого нет. Я заглянул в два отделения: к вящему моему удовольствию, много свободных мест.

– Интересно, – подхватил Рышпанс, – а как в других классах?

– Можно проверить.

И они прошли через несколько вагонов к хвосту поезда. Пассажиров и в самом деле осталось значительно меньше.

– Странно, – заметил профессор, – еще полчаса назад и яблоку негде было упасть, а поезд останавливался всего один раз.

– Да, очевидно, на этой станции все и вышли. Сразу все, да еще на маленькой станции, – скорее даже на полустанке… Странно, – согласился Знеславский.

Профессор и Знеславский сели на лавке во втором классе. У окна вполголоса разговаривали двое мужчин.

– Знаете, сударь, – беспокоился чиновник чопорного вида, – я просто не могу не сойти с поезда, не понимаю, в чем дело…

– И со мной то же самое! – ответил второй пассажир. – Мне тоже хочется выйти. Хотя и глупо как-то. Я сегодня обязательно должен быть в Зашумье, и билет туда, а все-таки сойду на ближайшей станции, дождусь утреннего поезда. Вот ведь нелепость, да и времени жаль!

– Высадимся вместе, хотя мне тоже не с руки. Опоздаю в присутствие на несколько часов. Да ничего не поделаешь. Этим поездом не поеду.

– Извините, – вмешался инженер. – А что, собственно, господа, вынуждает вас прервать поездку?

– Трудно сказать, – ответил чиновник. – Вряд ли определишь – какое-то беспокойство…

– Пожалуй, нечто вроде приказа, – попытался объяснить его спутник.

– Возможно, вы чего-то боитесь? – насмешливо заметил Рышпанс.

– Вполне возможно, – спокойно согласился первый. – Но я вовсе не стыжусь. Чувство, вынуждающее меня сойти, столь своеобразно, столь sui generis, что ничего общего не имеет с обычным страхом.

Знеславский многозначительно взглянул на профессора.

– Не пройти ли нам дальше?

Через минуту они оказались в почти свободном отделении третьего класса. Сигарный дым клубился у потолка. На скамьях сидели трое мужчин и две женщины. Одна – молодая, пригожая горожанка – говорила соседке:

– Странная эта госпожа Зетульская! Ехала со мной в Жупник, а вышла раньше, не доехав четыре мили до места.

– И не сказала почему? – спросила вторая.

– Да говорила, только сдается мне, дело вовсе не в том. Плохо, мол, себя чувствует. Бог знает, с чего ей так приспичило?

– А вы обратили внимание, как эти господа – они еще в Гроне назавтра утром развлекаться собирались – вдруг поспешили выйти уже в Пытоме? После Туроня притихли, забеспокоились, по вагону туда-сюда забегали, а чуть поезд остановился, их словно вымело. Знаете, сударыня, честно говоря, и мне как-то не по себе…

В соседнем вагоне инженер и профессор застали явно обеспокоенных и взволнованных пассажиров, поспешно достававших из сеток свертки и вещи. Люди с нетерпением выглядывали в окна, толпились у выхода.

– Черт возьми, что происходит? – пробормотал Рышпанс. – Сплошь интеллигентная публика – дамы и господа… Почему спешат выйти на ближайшей станции? Насколько помню, здесь глухое захолустье.

– Мягко говоря, – уточнил инженер. – Дрогичин просто полустанок в чистом поле – настоящий медвежий угол. Станция, почта, полицейский участок. Н-да, интересно! И что они собираются ночью там делать?

Он взглянул на часы:

– Второй час…

– Н-да, н-да… – покачал головой профессор. – Я вдруг вспомнил любопытные выкладки одного психолога, изучавшего статистику потерь в железнодорожных катастрофах.

– И к каким же выводам он пришел?

– По его подсчетам, людей погибает намного меньше, чем можно было бы ожидать. Статистика доказывает – в поездах, попавших в катастрофу, всегда оказывается значительно меньше, чем обычно, пассажиров. По всей видимости, люди выходили заранее или вообще отказывались от поездки в роковом поезде. Одних перед самым отъездом задерживали непредвиденные дела, другие внезапно заболевали, порой даже надолго.

– Понятно, – задумался Знеславский, – похоже, все зависит от того, насколько развит инстинкт самосохранения, выражающийся в разных формах; у одних беспокойство проявляется сильнее, у других меньше. Вы полагаете, здесь происходит нечто подобное?

– Вряд ли. Просто мне вдруг припомнились эти соображения. Впрочем, если и так, буду рад случаю понаблюдать такой феномен. Вообще-то мне следовало выйти на предыдущей станции, у меня там дела. И вот, видите, еду дальше из чистого любопытства.

– Похвально, – одобрительно откликнулся инженер, – я тоже не собираюсь покидать, так сказать, свой пост. Хотя, говоря откровенно, меня тоже беспокоит какое-то напряженное ожидание. А вы не испытываете ничего подобного?

– Ну… пожалуй, нет, – медленно протянул профессор. – Хотя вы правы. Как бы сказать… что-то такое в воздухе: мы все чувствуем себя здесь не вполне естественно. Но у меня это выражается в обостренном интересе к тому, что произойдет далее и произойдет ли что-нибудь вообще.

– В таком случае мы с вами заодно. И сдается, мы не одиноки. Влияние Вюра, по-моему, очевидно.

В лице профессора что-то дрогнуло:

– Значит, и вы знаете этого человека?

– Разумеется. Я сразу понял, что вы его сторонник. Да здравствует б р а т с т в о т у п и к о в о – г о п у т и!

Восклицание инженера прервал скрежет тормозов: поезд остановился у вокзала. Из вагонов высыпали толпы пассажиров. В свете станционных ламп виднелись удивленные лица дежурного и единственного на полустанке стрелочника, наблюдавших столь необычный в Дрогичине наплыв приезжих.

– Пан начальник, – смиренно заискивал элегантный господин в цилиндре, – не найдется ли где переночевать?

– Разве что на блокировочном посту, прямо на полу, если вам угодно, – отвечал вместо начальника стрелочник.

– С ночлегом худо, уважаемая госпожа, – объяснял начальник даме в горностаях. – До ближайшей деревни два часа пути.

– Господи Иисусе! Куда же мы попали? – жаловался в толпе высокий женский голосок.

– Поезд отправляется! – нетерпеливо скомандовал дежурный.

– Отправляется! Отправляется! – неуверенно повторили в темноте два-три голоса.

Поезд медленно набирал скорость. Станция уже проплывала мимо и таяла в ночном мраке, когда Знеславский, стоявший у окна, указал профессору на кучку людей неподалеку от перрона:

– Видите – вон те, налево, у стены?

– Разумеется, это кондуктора из нашего поезда!

– Ха-ха-ха!… – засмеялся инженер. – Господин профессор, periculum in mora! Крысы бегут с корабля. Плохой знак!

– Ха-ха-ха! – вторил ему профессор. – Поезд без кондукторов! Эх, погуляем же мы по вагонам!

– Ну, не так уж плохо все обстоит, – уточнил Знеславский. – Двое кондукторов остались с нами. Вон один закрывает купе, а второго я видел в момент отправления – вскочил на подножку.

– Это адепты Вюра, – засмеялся Рышпанс. – Хорошо бы убедиться, сколько пассажиров осталось в поезде.

Они прошли несколько вагонов. В одном застали аскетического склада монаха, погруженного в молитву, в другом – двоих тщательно выбритых мужчин, похожих на актеров; остальные вагоны зияли пустотой. В коридоре около отделения второго класса вертелось несколько человек с чемоданами: беспокойные глаза, нервные движения – крайняя степень возбуждения.

– Намеревались, по-видимому, выйти в Дрогичине, – предположил инженер, – да в последнюю минуту раздумали.

– А теперь жалеют, – досказал Рышпанс.

В этот момент в вагоне появился горбатый страж тупика. Его лицо светилось зловещей дьявольской улыбкой. За ним гуськом вошло еще несколько пассажиров. Проходя мимо профессора и его собеседника, Вюр приветствовал их как добрый знакомый.

– Смотр закончен. Прошу за мной.

В конце коридора раздался женский крик. Все оглянулись: какой-то пассажир выскочил в открытую дверь.

– Он упал или сам выскочил?

Словно в ответ в черную пропасть прыгнул еще один человек, за ним – третий, и в бегущую черноту на полном ходу бросились все панически настроенные.

– С ума они посходили? – спросил кто-то. – Прыгать с поезда на полном ходу! Ну и ну…

– Очень уж на землю приспичило, – иронизировал инженер.

И, не думая больше о случившемся, все вернулись в отделение, где уже находился страж тупиковых путей. Кроме Вюра, профессор и инженер застали десять человек, среди них двух кондукторов и трех женщин. Все уселись на лавках, не спуская глаз с горбатого железнодорожника, который стоял перед ними.

– Дамы и господа! – начал он, окинув присутствующих пламенным взором. – Нас, вместе со мной, тринадцать человек. Роковое число! Нет, ошибка, вместе с машинистом нас четырнадцать, он тоже мой человек. Да, нас всего-то… но мне и этого хватит…

Последние слова он пробормотал вполголоса, для одного себя, и замолчал. Лишь гудели рельсы да перестукивались колеса.

– Дамы и господа! – продолжил Вюр. – Наступила торжественная минута: неутолимая жажда жизни, движения наконец-то будет утолена. Поезд принадлежит только нам – и безраздельно нам; организм поезда целиком очищен от чуждых, инертных или враждебных стихий. С нами лишь одна жестокая стихия тупикового пути и его мощь. Эта мощь незамедлительно явит себя. Кто не готов, пусть вовремя отступит; через несколько минут будет поздно. За вашу жизнь и безопасность я ручаюсь. Дверь открыта, пространство манит… Итак? – Он окинул всех пытливым взглядом. – Итак, слабонервных нет?

Ему ответило молчание – глубокое молчание, пульсирующее учащенным дыханием двенадцати человек.

Вюр торжествующе усмехнулся:

– Прекрасно. Все остаются по доброй воле, каждый сам отвечает за свой шаг.

Пассажиры молчали. Беспокойные, лихорадочные глаза впились в стража тупиков. Одна из женщин вдруг начала истерически смеяться, Вюр взглянул строго и холодно – она умолкла. Вюр извлек из-за пазухи четырехугольный картон с картой.

– Вот наш путь до сих пор, – он показал на карте черную двойную линию. – Здесь справа точка – это Дрогичин, мы только что его миновали; вторая точка вверху, побольше, – Гронь, конечная станция на этом отрезке железной дороги. Но мы туда не доедем – нам Гронь не нужен.

Он прервал объяснения, внимательно рассматривая карту. Слушателям сделалось не по себе. Слова Вюра свинцовой тяжестью ложились на душу.

– Здесь, налево, – продолжал он объяснения, передвинув указательный палец, – цветет пунцовая линия. Видите, этот путь удаляется от главной железной дороги? Это – л и н и я т у п и к а. Сюда мы и свернем…

Он снова замолк, изучая кровавую ленту.

Гулко стучали колеса, освобожденные от земных пут: поезд удвоил скорость и с неистовой яростью пожирал пространство.

Вюр продолжал:

– Мы приблизились к апогею. Пусть каждый поудобнее сядет или лучше ляжет. Так… хорошо. – Он внимательно оглядел пассажиров, безропотно исполнивших его распоряжения. – Можно начинать. Внимание!…

Раздался адский грохот сокрушаемых вагонов, бешеный лязг кореженного железа, визг и скрежет болтов, буферов, звяканье цепей и разогнавшихся колес. С оглушительным треском в щепу крошились скамейки, выворачивались и рушились потолки, полы и стены, лопались трубы, резервуары, звенели провода, застонал отчаянный гудок локомотива…

Внезапно все смолкло, словно поглощенное самой землею, и зазвучал величественный, могучий, беспредельный гул…

И весь мир на долгое, долгое время погрузился в это гулкое извечное бытие, и, казалось, грозную песнь играют все земные водопады, и беспредельностью листвы шелестят все земные дерева… Потом все утихло, и над миром воцарилась великая тишина мрака. В пространствах немых и мертвых простерлись чьи-то невидимые ласковые руки и успокаивали, и утишали вечную печаль… И под нежной их лаской набежали мягким руном легкие волны, убаюкали, навеяли сон… Сладостный, тихий сон…

…

Профессор очнулся, недоуменно осмотрелся и обнаружил, что находится один в купе. Все вокруг сделалось неизъяснимо чуждым – необычным, неведомым, с чем еще только предстояло освоиться. К чуждому, однако, не так-то просто оказалось приспособиться – приходилось привыкать, что называется, ощупью. Похоже, оставался один выход – сменить «точку и угол зрения» на вещи. Рышпанс испытывал ощущение человека, выходящего к дневному свету после длительного путешествия по туннелю не менее мили длиной. Он протирал ослепленные темнотой глаза, как бы снимая мрак, заслонивший виденное ранее. Возвращалась память…

В мыслях одна за другой сменялись картины воспоминаний, предварившие… самое последнее: страшный гром, грохот, внезапный, заглушивший все впечатления удар…

– Значит, катастрофа! – мелькнуло неопределенно.

Профессор внимательно осмотрел себя, провел рукой по лицу, по голове – все в порядке! Никаких следов крови, никакой боли.

– Cogito – ergo sum! – заключил он.

Захотелось встать и походить по купе. Профессор опустил ноги и… повис в нескольких дюймах над полом.

– В чем дело? – пробормотал он удивленно. – Откуда невесомость? Чувствую себя легким, как перышко.

И он поднялся вверх под самый потолок.

– А где же остальные? – вспомнил он и опустился около входа в соседнее отделение.

И тут же натолкнулся на инженера, тоже парящего в нескольких сантиметрах над полом. Инженер от всего сердца пожал ему руку.

– Приветствую вас, сударь! Я вижу, вы тоже в разладе с законом тяготения?

– Ничего не поделаешь… – покорно вздохнул Рышпанс. – Вы не ранены?

– Боже сохрани! – заверил Знеславский. – Жив и здоров. Только что п р о с н у л с я.

– Ничего себе – п р о б у ж д е н и е. Хотелось бы сориентироваться, где мы, собственно, находимся?

– Я бы тоже не прочь кое-что выяснить. Мчимся, по-моему, с головокружительной скоростью.

Они выглянули в окно. Ничего не видно. Пустота. Лишь мощный холодный поток овевал вагон – поезд неистово мчался в пространстве.

– Странно, – заметил Рышпанс. – Ничего не видно. Повсюду пустота – вверху, внизу, впереди…

– Вот так феномен! Вроде сейчас день – светло, а нет ни солнца, ни тумана…

– Мы словно плывем… Который теперь час?

Оба взглянули на часы. Инженер поднял глаза на профессора и встретил такой же недоуменный взгляд.

– Не понимаю… Цифры слились в сплошную черную волнистую линию…

– И безумные стрелки плывут по ней, ничего не означая…

– Волны вечного бытия набегают одна за другой, без начала и конца…

– Нет больше времени…

– Посмотрите! – воскликнул Знеславский, показывая на противоположную стену вагона. – Через стену виден монах-аскет, помните, из наших единомышленников?

– Да, брат Юзеф, кармелит. Я с ним разговаривал. Вот и он нас заметил, улыбается и делает нам знаки. Что за парадоксальное явление! Стена прозрачна, словно стекло.

– Непрозрачности тел больше не существует, – сделал вывод инженер.

– Кажется, с непроницаемостью дело обстоит не лучше, – ответил Рышпанс, свободно проходя сквозь стену в другое отделение.

– В самом деле, – подтвердил Знеславский, следуя за ним.

Так они миновали несколько перегородок и в третьем вагоне приветствовали брата Юзефа.

Кармелит только что закончил «утреннюю» молитву и, укрепив душу, всем сердцем радовался встрече.

– Неисповедимы пути Господни! – говорил он, вознеся горе глубокие, задумчивые глаза. – Мы переживаем удивительные минуты: чудесное пробуждение. Хвала Предвечному! Где же остальные братья?

– Мы здесь, – раздалось со всех сторон, и через стены вагонов проникли десять человек. Люди самых разных профессий и общественного положения, среди них машинист и три женщины. Все невольно оглядывались в поисках Вюра.

– Нас тринадцать человек, – начал худой, с острыми чертами лица юноша. – Я не вижу мастера Вюра.

– Мастера Вюра здесь нет, – торжественно и сосредоточенно произнес брат Юзеф. – Здесь путевого сторожа Вюра не ищите. Загляните, братья, глубже в души свои. И, быть может, обнаружите его.

Все молчали. И лица осветились дивным спокойствием, и они читали друг у друга в душах и проницали друг друга чудесным ясновидением.

– Братья, – начал монах, – телесная оболочка дана нам снова лишь на краткое мгновение, вскоре мы расстанемся с ней навсегда. И тогда каждый из нас направится по пути, предначертанному ему судьбой и записанному от правеков в книге судеб; каждый устремится своим путем, за свою черту, обозначенную им самим еще на том берегу. Повсюду с любовью ожидают нас многочисленные наши братья. Но прежде чем разойтись, послушайте голос того мира, где еще столь недавно пребывали и мы. Я прочитаю вам нечто, написанное десять дней назад по земному времени.

Брат Юзеф с тихим шелестом раскрыл газету и прочитал глубоким, взволнованным голосом:

– «В., 15 ноября 1950 года.

З а г а д о ч н а я к а т а с т р о ф а

На железнодорожной линии Залесная-Гронь вчера, в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ноября сего года, произошла загадочная катастрофа, обстоятельств коей до сих пор не удалось выяснить. Речь идет о судьбе пассажирского поезда номер двадцать, потерпевшего аварию между двумя и тремя часами ночи. Катастрофе предшествовали странные явления. Пассажиры, будто предчувствуя опасность, почти все покинули поезд на станциях и полустанках еще до места рокового происшествия, хотя все намеревались ехать значительно дальше; железнодорожные власти на станциях пытались расспросить о причинах столь неожиданной поспешности, однако, пассажиры отвечали неохотно, явно избегая как-либо интерпретировать свои странные поступки. Совсем уж необъясним факт, что в Дрогичине поезд покинули почти все кондуктора – эти люди предпочли понести суровое наказание и лишиться работы, лишь бы не оставаться в поезде; только трое из всего обслуживающего персонала выполнили свой долг до конца. Из Дрогичина поезд ушел почти пустой. Несколько человек из нерешительных, в последнюю минуту замешкавшихся, пятнадцать минут спустя выскочили из вагона на полном ходу и чудом избежали гибели. Около четырех часов утра они добрались до Дрогичина пешком. Они – свидетели последних мгновений перед роковой катастрофой, разразившейся несколькими минутами позже…

Около пяти утра из железнодорожной будки обходчика Золы, в пяти километрах за Дрогичином, поступил первый сигнал тревоги. Начальник станции сел на дрезину и через полчаса добрался до места происшествия, где уже собралась комиссия из Раквы.

Странную картину застали прибывшие. В поле, в нескольких сотнях метров за будкой обходчика, на рельсах стоял неполный состав: два задних вагона, совершенно не пострадавших, затем разрыв длиной приблизительно в три вагона и снова два не пострадавших вагона, соединенных цепью, далее отсутствовал один вагон, а впереди стоял тендер: самого же локомотива не было. На путях, в вагонах и в других местах следов крови не обнаружено, нет ни раненых, ни убитых. Вагоны абсолютно пусты и безмолвны; оставшиеся в поезде пассажиры исчезли; вагоны, стоявшие на рельсах, не повреждены…

Все подробности зафиксированы на месте происшествия и переданы в дирекцию железных дорог. Дело представляется загадочным, и в управлении железных дорог на быстрое выяснение обстоятельств происшествия не надеются…»

Кармелит отложил газету, помолчал и зачитал другое сообщение:

«В., 25 ноября 1950 года.

С е н с а ц и о н н ы е п о д р о б н о с т и о ж ел е з н о д о р о ж н о й к а т а с т р о ф е, имевшей место 15 ноября сего года.

Загадочные события, разыгравшиеся 15 ноября сего года на линии за станцией Дрогичин, до сих пор не удалось выяснить. Более того, происшедшее вызывает тревожное недоумение, ибо загадочность не рассеивается, напротив, покров таинственности становится непроницаем.

Сегодня мы получили удивительнейшие известия об имевшей место катастрофе, которые окончательно затемняют дело и порождают серьезные, далеко идущие гипотезы. Вот что сообщается в телеграммах, поступивших из компетентных источников.

Сегодня, 25 ноября 1950 года, рано утром на железнодорожном пути, где десять дней назад произошла катастрофа, вдруг появились вагоны пассажирского поезда номер двадцать, отсутствие которых комиссия констатировала в день аварии. Следует отметить, что вагоны появились на пути не сцепленные вместе, а группами в следующем порядке: один, два или три вагона на тех отрезках железнодорожного пути, где 15 ноября было зафиксировано исчезновение именно этих вагонов. Впереди первого вагона, перед тендером, появился локомотив без всяких повреждений.

Испуганные внезапным явлением, железнодорожные рабочие поначалу не смели приблизиться к вагонам, считая их призраками или своеобразным миражем. Однако, убедившись, что вагоны вполне материальны, люди отважились войти.

Здесь их глазам предстала ужасная картина. В одном отделении находились трупы тринадцати человек, лежавших или сидевших на лавках. Причину смерти установить не удалось. Погибшие не ранены, не изувечены, нет следов отравления или удушья. Загадка гибели этих людей, вероятнее всего, навсегда останется тайной.

Из тринадцати погибших пока удалось установить личности шести человек: брата Юзефа Зыгвульского, кармелита, автора нескольких серьезных мистических трактатов; профессора Рышпанса, знаменитого психолога; инженера Знеславского, весьма ценимого изобретателя; машиниста поезда Ствоша и двух кондукторов. Имена остальных пока не известны…

Слух о небывалом таинственном происшествии потряс всю страну. В прессе уже появились многочисленные, порой весьма серьезные интерпретации и комментарии. Многие считают происшествие не „железнодорожной катастрофой“ – такое определение, по их мнению, в корне неверно и наивно.

Общество психологических исследований планирует цикл лекций выдающихся психологов и психиатров.

Итак, случившееся, вероятней всего, на многие годы определит развитие науки, открывая перед нею новые, неведомые горизонты…»

Брат Юзеф закончил и едва слышным голосом обратился к соратникам:

– Братья! Минута расставания наступила. Наша телесная оболочка распадается…

– Мы преступили рубеж жизни и смерти… – далеким эхом отозвался голос профессора. – Дабы войти в действительность высшего порядка…

Стены вагонов рассеивались… Плавно снимались зыбкие чаши крыш, уплывали в пространство эфемерные геометрические формы площадок, тамбуров, буферов, летучие спирали труб, проводов…

Прозрачные смутные силуэты братьев бледнели, меркли, размывались в пространстве…

– Прощайте, братья, прощайте!…

Голоса затихали, замирали, пока не погасли где-то в межпланетных далях…