Текст книги "Случай на Женевском озере"
Автор книги: Стефан Цвейг
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Цвейг Стефан
Случай на Женевском озере
Стефан Цвейг
Случай на Женевском озере
Перевод П. С. Бернштейн
В летнюю ночь 1918 года, неподалеку от маленького швейцарского городка Вилльнев, рыбак, плывший в лодке по Женевскому озеру, заметил на воде какой-то странный предмет. Приблизившись, он различил кое-как сколоченный из бревен плот; находившийся на на нем голый человек пытался продвинуться вперед при помощи доски, заменявшей ему весло. Удивленный рыбак подъехал к плоту, помог несчастному перебраться в лодку, кое-как прикрыл его наготу сетями и попытался вступить в разговор с забившимся в угол лодки, дрожавшим от холода человеком. Тот, однако, отвечал на непонятном языке, ни одно слово которого не походило на местное наречие. Рыбак, не пытаясь более разговаривать, собрал свои сети и широкими взмахами весел стал грести к берегу.
По мере того как в лучах зари вырисовывались очертания берега, просветлялось и лицо голого человека. Детская улыбка пробилась сквозь спутанную бороду, прикрывавшую его широкий рот; рука протянулась вперед; полувопросительно, полууверенно лепетал он какое-то слово в роде "Россия". По мере приближения лодки к берегу голос его звучал радостнее и увереннее.
Лодка врезалась в берег, где жена и дочери рыбака ждали уже привезенного им улова; при виде завернутого в сети голого человека они разбежались с визгом, как некогда прислужницы Навзикаи. Лишь постепенно, привлеченные странной вестью, собрались на берегу и мужчины из деревни, во главе с преисполненным величия блюстителем порядка. Богатый опыт военного времени и бесчисленные инструкции побудили последнего не сомневаться в том, что он имеет дело с дезертиром, приплывшим с французского берега. Однако, его следовательское рвение по отношению к голому человеку ( которого снабдили, между тем, курткой и тиковыми брюками) значительно умерилось, – он не мог добиться ничего, кроме повторявшегося все неувереннее и боязливее вопроса "Россия, Россия?". Несколько раздраженный неудачей, блюститель порядка жестом, не оставлявшим сомнения, пригласил незнакомца следовать за ним; окруженный высыпавшей на берег молодежью, мокрый и босой, в болтающейся на нем одежде, человек был отправлен в общинное управление и заперт там. Он не сопротивлялся, не сказал ни слова; только светлые глаза его потемнели от разочарования, и широкие плечи согнулись, как бы в ожидании удара.
Между тем весть о пойманном в сети человеке дошла до ближайших отелей, и обрадованные неожиданным развлечением дамы и мужчины пришли посмотреть на дикаря. Одна дама поднесла ему конфеты, которые он с недоверчивостью обезьяны отложил в сторону; кто-то сделал фотографический снимок, – все шумно и весело болтали вокруг. Управляющий одной из гостиниц, долго живший за границей и владевший многими языками, обратился к окончательно растерявшемуся незнакомцу на немецком, итальянском, английском и, наконец на русском языке. Едва только было произнесено первое русское слово, незнакомец вздрогнул, и его добродушное лицо озарилось широчайшей улыбкой; неожиданно он начал рассказывать свою историю уверенно и откровенно. Она была очень длинна и сбивчива; не все в ней было понятно случайному переводчику. Вот какова, в общих чертах, была судьба этого человека.
Он сражался в России; в один прекрасный день погружен был вместе с тысячами других в поезд, в котором везли его куда-то далеко; затем пересел на пароход, на котором плыл еще дальше... и было так жарко, что кости, как он выразился, варились в теле. Где-то, наконец, их высадили и отправили дальше, опять в вагонах; затем они атаковали какой-то холм; что было дальше, он не помнит, так как в самом начале пуля угодила ему в ногу. Слушателям, которым управляющий перевел речь беглеца, стало ясно, что он был в составе одной из русских дивизий, посланных через Сибирь и Владивосток на французский фронт и проехавших полмира, чтоб попасть туда. Вместе с сожалением пробудилось у них любопытство. Что заставило несчастного предпринять это необыкновенное бегство? С добродушной и вместе с тем лукавой улыбкой русский охотно поведал о том, как, едва-едва выздоровев, он справился у санитаров, где Россия; они указали ему направление, и он запомнил путь по солнцу и звездам; потом сбежал и, прячась днем от патрулей в сараях, по ночам продолжал свое путешествие.
Десять дней, пока шел он до этого озера, он питался милостыней – хлебом и фруктами. Его объяснения стали сбивчивее. Так как он родился у Байкальского озера, то думал, повидимому, что на другом берегу, очертания которого он заметил вчера вечером, должна быть Россия. Он утащил из какой-то хижины два бревна и, лежа на животе, с помощью заменявшей весло доски, выплыл далеко в озеро, где и нашел его рыбак.
Неуверенный вопрос, будет ли он завтра уже дома, закончил его повествование; едва слова эти были переведены, раздался громкий хохот, быстро сменившийся самым жарким сочувствием. Каждый из окружавших сунул беглецу, боязливо и жалостно озиравшемуся, несколько монет или ассигнаций.
Между тем пришло телефонное сообщение из полицейского управления в Монтре, где с немалым трудом составили протокол о происшествии. Дело было не только в недостаточных познаниях случайного переводчика; жители запада столкнулись с невероятным невежеством этого человека, который знал только имя свое – Борис и мог дать лишь смутные сведения о своей родной деревне. Он назвался крепостным князя Мещерского ( он именно так выразился, хотя крепостное право отменено уже целое поколение тому назад) и мог сказать лишь, что живет с женой и тремя детьми за пятьдесят верст от большого озера. Пока решалась его судьба, он стоял среди спорящих, тупо уставившись в землю. Одни советовали отправить его в посольство в Берн, другие боялись, что в этом случае его вернут во Францию; полицейский не мог решить, следует ли рассматривать его как дезертира, или просто как иностранца без документов; писарь заранее высказался против того, что община должна приютить и содержать его. Француз возмущался, почему так возятся с этим жалким дезертиром; надо заставить его работать или отправить обратно. Две дамы взволнованно возражали ему, уверяя, что он не виноват в своем несчастии, что это преступление – отправлять человека на чужбину. Уже готов был возгореться политический спор, когда неожиданно один старый датчанин, энергично вмешавшийся в разговор, предложил заплатить за недельное содержание этого человека, с тем, чтобы полиция пришла тем временем к какому-либо соглашению с посольством. Неожиданное решение вопроса удовлетворило и должностных лиц и частных спорщиков.
Во время спора, становившегося все горячее и горячее, беглец поднял глаза и, не отрываясь, смотрел на губы управляющего, единственного человека, от которого мог он узнать о своей дальнейшей судьбе. Он смутно сознавал волнение, вызванное его присутствием, и, когда разговор смолк, он, в наступившей тишине, с умоляющим видом обратился к управляющему, сложив руки, как женщина перед образом. Выразительность этого движения тронула всех. Управляющий ласково успокоил русского, сказав, что ему нечего бояться. что он здесь в безопасности, и что на ближайшее время ему обеспечен приют на постоялом дворе. Русский хотел было поцеловать ему руку, но тот быстро отдернул ее. Потом он указал ему на соседний дом – небольшой постоялый двор, где он может получить приют и пищу, и, еще раз успокоив его, приветливо простился с ним и направился к своему отелю.
Не отрываясь, глядел беглец вслед управляющему, и чем дальше тот отходил, тем сумрачнее становилось его просветлевшее было лицо. Пристальным взором следил он за ним, пока тот не скрылся в расположенном на холме отеле; он не замечал окружающих, удивленных его видом и посмеивавшихся над ним. Когда кто-то, жалостливо дотронувшись до него, показал ему на постоялый двор, он, сгорбившись и опустив голову, вошел туда. Ему открыли дверь в столовую. Он сел за стол, на который девушка поставила стакан водки, и неподвижно просидел там все утро с омраченным взглядом. Деревенские детишки беспрестанно подбегали к окошку, смеялись и что-то кричали, но он не поднимал головы. Входившие с любопытством поглядывали на него, но он оставался сидеть, уставив глаза в стол, сгорбившись, смущенный и испуганный. Когда к обеду рой людей со смехом наполнил комнату, и сотни слов, непонятных ему, залетали в воздухе, – он с таким ужасом ощутил свою отчужденность, глухой и немой среди всего этого скопления, – что с трудом мог дрожащей рукой поднести ложку с супом ко рту. Неожиданно тяжелая слеза скатилась по его щеке и упала на стол. Он испуганно оглянулся. Другие заметили ее, и разговор оборвался. Ему стало стыдно: все ниже к черному дереву опускалась его тяжелая, растрепанная голова.
Так сидел он до вечера, Люди приходили и уходили. Он не замечал их, и они на него не обращали внимания. Как тень, сидел он в тени печки, тяжело опустив руки на стол. Все забыли о нем, и никто не заметил, как в сумерках он поднялся вдруг и тупо, как зверь, зашагал к отелю. Час и другой стоял он перед дверьми, почтительно держа в руках шапку, не поднимая глаз ни на кого. Наконец, один из лакеев, заметив эту необыкновенную фигуру, стоявшую точно черный неподвижный пень, вросший в землю перед освещенным подъездом отеля, позвал управляющего. Снова радость промелькнула на омраченном лице беглеца, когда к нему обратились на родном языке.
– Что тебе нужно, Борис? – ласково спросил управляющий.
– Прошу прощения, – пробормотал беглец. – Я только хотел спросить... можно мне домой?
Управляющий рассмеялся:
– Ну, конечно, Борис, можешь отправиться домой.
– Завтра?
Управляющий стал серьезен. Столько мольбы было в тоне беглеца, что улыбка быстро сошла с лица собеседника.
– Нет, Борис... Не сейчас. Когда кончится война.
– А когда? Когда она кончится?
– Одному богу известно. Мы, люди, не знаем этого.
– А раньше? Раньше нельзя уйти?
– Нет, Борис.
– Очень это далеко?
– Да.
– Много дней пути?
– Много дней.
– Я все-таки пойду, господин. Я сильный. Не устану.
– Борис, нельзя пойти. Ведь существует граница!
– Граница? – тупо повторил он. Слово это было ему незнакомо.
Потом он ответил с изумительным упрямством:
– Я переплыву!
Управляющий снова улыбнулся; но ему все же жаль было беднягу. Он ответил ласково:
– Нет, Борис, ничего не выйдет. Граница – это значит чужая страна. Люди не пропустят тебя.
– Да я ведь не буду их убивать! Я бросил свою винтовку. Почему же они не пропустят меня к жене, если я их попрошу, Христа ради?
Управляющий становился все серьезнее. Горечь наполняла его сердце.
– Нет, – сказал он. – Они не пропустят тебя, Борис.
– Так что ж мне делать, господин? Я ведь не могу остаться здесь. Люди меня здесь не понимают, и я не понимаю их.
– Ты выучишься, Борис.
– Нет, господин. – Он низко опустил голову. – Я не могу учиться. Я могу только работать в поле, больше я ничего не умею. Что мне здесь делать? Я хочу домой. Покажите мне дорогу.
– Теперь не существует туда дороги, Борис.
– Да ведь они не могут запретить мне вернуться к жене, к детям! Я ведь не солдат больше.
– Они это могут, Борис.
– А царь? – спросил он неожиданно.
– Царя больше нет, Борис. Люди его свергли.
– Больше нет царя? – Он застыл на месте. – Значит мне не попасть домой? – устало сказал он.
– Теперь – нет. Придется подождать, Борис.
– Долго?
– Не знаю.
Все угрюмее становилось его лицо во мраке.
– Я так долго ждал. Я больше не могу ждать. Покажите дорогу. Я все-таки попробую.
– Дороги нет, Борис. Тебя схватят на границе. Мы найдем тебе работу.
– Люди здесь не понимают меня, и я не понимаю их, – повторил он упрямо. – Я не могу здесь жить. Помоги мне, господин.
– Я не в состоянии, Борис.
– Помоги, ради Христа, господин! Помоги мне, я не могу больше!
– Нет, Борис. Ни один человек теперь не может помочь другому.
Они безмолвно стояли друг против друга. Борис мял шапку в руках.
– Зачем же забрали меня из дому? Они сказали, что я должен защищать царя и отечество. Но Россия далеко, а царь... что они с ним сделали?
– Свергли.
– Свергли, – бессмысленно повторил он. – что ж мне теперь делать, господин? Мне домой нужно. Дети плачут, зовут меня. Я не могу здесь жить! Помоги мне, господин, помоги!
– Не могу, Борис.
– И никто не может помочь?
– Теперь никто.
Русский опускал голову все ниже; вдруг, глухо промолвив: – Спасибо, господин, – повернулся и ушел.
Медленно шел он по дороге. Управляющий долго смотрел ему вслед, удивляясь, что тот пошел не к постоялому двору, а спускается к озеру. Он глубоко вздохнул и вернулся к своей работе в отель. x x x
Случай захотел, чтобы тот же рыбок на следующее утро нашел голое тело утопленника. Русский заботливо сложил на берегу подаренные ему брюки, шапку и куртку и вернулся в озеро так же, как перед тем появился из него.
О происшествии составлен был протокол, и так как фамилии чужестранца не знали, то на могиле его поставили простой деревянный крест, – один из тех скромных памятников безвестной судьбы, которыми покрыта теперь Европа от края до края.