Текст книги "Цикл «Историк». Рассказ IV. Под ударами мрака (СИ)"
Автор книги: Стас Северский
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Цикл-Историк
РассказIV
Подударамимрака
Глупость–беспросветныймрак, новсердценезнанияещебьетсясвет.
ХансХирш
Проснулся, съел крысу и опять заснул – кошмарная схема жизни для высокоинтеллектуального кота. Но я нашел выход из этой схемы – это моя работа, мое призвание. Я теперь делаю очень интересные дела и приношу пользу – даже крысам. Я очень всем нужен. И я очень занят. Я теперь даже выходных не беру. Мне нужно провести реконструкцию здания, реорганизацию рабочего процесса. Я должен заняться миротворчеством и подготовкой к войне. Это обязательно нужно делать одновременно – люди же всегда это одновременно делали. А я не хуже них – я тоже так могу… Это просто – как разрушать и создавать в одно и то же время. Из разрушенного обязательно что-то да создашь. Например, разобью я этот стакан и создам – осколки. Хотя нет, я не буду этот стакан бить. Он ведь принадлежал высшему офицеру службы безопасности. Это же его кабинет. Здесь я стараюсь ничего не трогать. А вдруг он вернется и… Людей, конечно, уже нет, но вдруг… Кто их знает? Я их знаю – я же историк, специализирующийся на людях. Точно. Но я о них еще недостаточно знаю. А я хочу знать… Хочу знать о них все! Обо всех них! Ведь они – создатели нашего разума! Узнав их, я узнаю себя!
Нет, чтобы узнать себя, недостаточно знать тех, кто тебя сделал. Да и вообще – у нас с людьми все не так просто. Они, конечно, приложили к нам руку – да не только они. Мы их создания – да не целиком и не до конца. Мы же – народ древний, пусть и вымерший в незапамятные времена и воссозданный людьми заново. Люди нас не из головы взяли и сделали – они сохранили в памяти наш старый биологический код и только собрали его снова, применяя схемы его изначального строения, оставляя нас в неизменном виде. Так что мы не совсем их творения. Они, правда, после этого наш код поправили – на нас просто эксперименты ставили, стараясь усовершенствовать наше сознание. И, не поспоришь, эти поправки у них, в отличие от остальных, получилось неплохо. Но мы обладали редкими задатками разумности – мы бы и без людей со временем стали разумными. Так что люди и к усложнению нашего сознания не так уж причастны. Они разве что ускорили процесс роста нашей сообразительности, заложенной в нашем биологическом коде, – коде гордых и одиноких хищников, охотников на крыс. Так же они поступили и с крысами. Это они с крысами сделали, думаю, для того, чтобы мы, такие умные охотники, не съели глупых крыс без остатка и не умерли с голода. Похоже, люди просто не решились поверить нам и подстраховали нас – и нас, и крыс… несмотря на то, что мы, коты, были так умны, что могли бы учесть обстоятельства и ограничиться строго необходимым нам расходом крыс без участия крыс… Да, точно – могли бы… Правда, крысы располагают другими сведениями. Они со мной не согласны и считают, что и с нами, и с ними это сделали, скорей всего, – случайно, а не специально. Не знаю, специально или нет, но, полагаю, – страховка никогда не повредит. Это мое предположение подкреплено опытом: мы с крысами получили такую страховку, как разум, – и остались жить на этой планете.
Я, в общем, не знаю, думали о нас люди или нет. А вообще, люди редко думали о других – даже с позиции, что им же лучше иногда и о других задуматься. Из этого вышло, что все творения людей, вытянутые только из головы, просто – кошмарны… Мы не такие. И крысы – не такие. А вот – скингеры… Я стараюсь не думать о том, что мы делим с ними эту потрепанную людьми планету. Мне лично они вреда не делали, но… Нет, конечно, какому-то скингеру меня не напугать, но… Жуткие они вообще твари – эти снежные звери… Люди сделали их на генетической основе крыс, но явно помянули при их создании медведей – зверей, покинувших этот покореженный мир и не вернувшихся, несмотря на все старания людей. Они пробовали вернуть всех вымерших тварей, чьи коды не потеряли с течением этого их вечно военного времени… Но не вышло – не приспособились эти твари к этому миру… Тогда люди попробовали поправить коды этих тварей… Но и это не вышло – твари получались неприспособленными или к миру, или к – людям. Наделали люди черт знает что – и испугались. Тогда они наделали… и черт не знает, что они тогда наделали. Они попробовали сотворить подобия тварей, чьи коды потеряли… Получилось еще страшнее. А когда они сделали придуманных тварей… Хоть я и историк – мне становится страшно изучать людей, когда я думаю, какие чудовища вышли из их головы… Крысы к этому, конечно, спокойнее относятся – скингеры же им не чужие… И еще крысы настаивают на изучении одного наравне с другим, считая, что наши исследования не должны обходить стороной даже страшные события со страшными созданиями… И порой мне приходится им уступать.
Запись№1
Метель прекратилась, и я снял маску. Ветер перестал жалить меня в лицо и рвать с моих плеч шкуру снежного зверя. Только стужа не спит в затишье. Мороз весело трещит сухим снегом у меня под сапогами. Но мне жарко от скорой ходьбы и летучей радости. Проглянуло холодное солнце короткого зимнего дня. Оно светит не слишком ярко, но отражается снегами, и – светло. Очень светло – так, что глаза слепит. Кажется, что оно почти не греет, только бдительность терять нельзя – под его лучами легко обгореть. Даже тяжелый ожог получить просто – забудешься и не заметишь, как кожа облезет. Его лучи оставляют глубокие ожоги, как излучение скингера, – снежного зверя. Оно суровое – наше солнце. Но я открыл лицо его лучам и улыбнулся ему. Ведь Олаф уверен, что скоро настанет конец всему свету, что страшный волк Фенрир сорвется с цепи бога войны, сдерживающего его сокрушительные силы, и начнет разрушать все вокруг. Олаф утверждает, что наша война скоро кончится, что старый волк-разрушитель уже натянул цепь. А главное, – кошмарное каменное чудовище уже впилось острыми клыками в наше светило, готовясь его растерзать. Прежде я думал, что каменных троллей нет. Я не верил Олафу, пока Олаф не показал мне его – каменного тролля. Теперь я знаю, что тролль, пришедший из космического мрака и стоящий на высокой вершине, – охотник на звезды. Но сейчас мой путь искрится и сияет в солнечных лучах, как воздух, как небо. И мне так радостно. Просто, я вообразил, как обрадуется Олаф, и на душе стало так светло. Он столько для меня сделал. Я так хочу его отблагодарить. Наконец, появилась такая возможность! Но идущий чуть впереди офицер моего веселья совсем не разделяет… Когда я скрутил ему за спиной руки, на его лице отпечаталось настоящее страдание… Я этого вовсе не ожидал – я был уверен, что он разозлится… Мне грустно смотреть на него такого печального… Мне же совсем не хотелось ему грубить, но пришлось его на аркане протащить…
– Вы уж извините, что я так… Я же не хотел… Просто, я только так смог…
Офицер обернулся ко мне через плечо, посмотрел горящими глазами, сжал зубы и отвернулся…
– Молчи, солдат.
– Но я, правда, не хотел так…
Офицер остановился, разворачиваясь…
– Ты у меня всю дорогу прощения просишь. Ты что, не понимаешь, что ты сделал? Не понимаешь, что делаешь?
– Я понимаю… Поэтому и прошу прощения…
– Я прощу тебя, когда ты отключишь “шнур” и развяжешь мне руки.
– Тогда вы уйдете… Убьете меня и уйдете…
– Я уйду. Но тебя не трону.
– Не надо мне лгать…
– Я тебе не лгу. Я тебя мог убить уже трижды.
Холодок страха проскользнул мне под ребра, резко сдергивая мою улыбку, но его вытеснило недоумение…
– Что же тогда не убили?
Офицер раздраженно вскинул голову…
– Как тебя такого убить? Отпусти меня.
– Я не могу, вы мне нужны – крайне необходимы… Вы же умный, вы же знаете, что мы не всегда можем поступать правильно… Вернее, случается так, что мы можем или поступить неправильно, или умереть… Я не хочу так поступать, но и умирать не хочу. Поэтому я стараюсь выбирать, что страшнее, – поступить плохо или погибнуть. Сейчас я с вами не так плохо поступаю – с этим поступком я смогу жить.
Я очень хочу ему все объяснить, но у меня не получается… Мысли сбились, и я перешел на обычную речь, но и голос дрогнул… Я чувствую, что жар треплет уши… Просто, мне очень стыдно перед этим офицером… И краснеть от стыда перед ним – стыдно… Ну вот, у меня совсем дыхание пресеклось… И я совсем замолк… Я всегда жутко робею перед офицерами, а сейчас – особенно… перед этим благородным человеком – особенно…
– Нет, на тебя у меня рука не поднимется.
– Вы не один такой… На меня и у других рука не поднялась… Даже у – Олафа…
– Успокоил…
– Вот и хорошо. Пойдемте теперь.
Запись№2
Я, с трудом сдерживая улыбку, легонько – для вида – толкнул, вставшего у входа, офицера тяжелым прикладом штурмового излучателя под лопатки. И он не влетел, а вошел в занесенные метелями открытые врата, встав перед Олафом, вторые сутки сидящим в чаду костра и угрюмо точащим о камень зубастую железку. Это для капкана на крыс. Олаф же еще не знает, что теперь нам крысы не нужны, – теперь мы спокойно сможем ходить на снежных зверей!
– Олаф, ты только посмотри на моего пленного!
Пленный офицер глянул на меня с растущим раздражением, а Олаф… Он совсем не обрадовался. Он, молча положил железку на пол, молча отер тыльной стороной ладони копоть с бледного лица…
– Олаф… Ты что молчишь?.. Мы же теперь получили все, что нужно! У нас и мощное оружие, и крылатые “стрелы”, и умный офицер! Он не только рассчитает нам схемы, но и на охоту с нами пойдет, и нашу технику починит! А еще он нам наверняка кучу интересных историй расскажет!
Но Олаф все равно не обрадовался. Он, все еще молча, поднялся на ноги, запустил руку в разметанные по плечам волосы и устремил грозовой взгляд на офицера, уже готового вспыхнуть негодованием.
– Олаф, не смотри на него так – он же вспылит… Он же офицер – к грубому обращению не привык… А мне пришлось ему нагрубить – я же ему руки скрутил и…
Олаф опустил нагнетающий бурю взгляд в пол, постоял на месте и собрал шнуром волосы. Это плохой знак – он собирает распущенные для вольного ветра волосы только перед сражением. Улыбка сошла с моего лица – я снова сделал что-то не так… Но я не могу понять, что именно, и на меня находит, тяжелеющая с каждой секундой молчания Олафа, растерянность…
– Скажи хоть что-нибудь, Олаф…
Я обернулся ему вслед, когда он прошел мимо и вышел на затихший в безветрии мороз…
Осторожно взял под локти кипящего досадой офицера – так, чтоб не причинить ему вреда, ведь его руки связаны за спиной “шнуром”, слабо светящимся в полумраке и пропускающим искрой блеклые огоньки…
– Идите вперед. Мне надо ему объяснить, что вы не такой, как прежний офицер. Тогда он не поступит с вами, как с ним, – с прошлым офицером. С вами же не надо так поступать…
Офицер в ответ весь вздернулся и завелся. Что-то они все нервные такие… Но я терпеливо сдержал дерганного офицера и отвел его к Олафу, и поставил его перед Олафом, замершим с крепко сжатыми на груди руками посреди сияющих на солнце снегов…
– Олаф…
Он стал еще бледней, будя силу зверя и борясь со злым духом, приходящим к нему с этой силой перед сражением по зову или просто, повинуясь привычке. Он теперь старается не отпускать этого духа на волю. И сейчас, оттесняя его холодным рассудком обратно, в буйные глубины инстинктов, он сжимает зубы и молчит. Только, кажется, у него что-то не получается с контролем над этим злом. Когда он посмотрел на меня и на моего пленного, ему пришлось сжать и кулаки. Но я не понимаю, что заставило его дух разразиться грозой. Я понял, что это как-то связано с офицером, но… Этот офицер никак не напросился на что-то такое – ни словом, ни делом… Не знаю, чем он плох, чем Олафу не угодил… Наверное, для Олафа он слишком чистый и блистающий… Но я же его не из зоны боевых действий взял, а из светлых чертогов Хантэрхайма. По мне, он очень даже неплохой – даже очень хороший… Только огнеопасный чуть.
– Олаф, ты же сказал, что нам офицер нужен, – для сложного расчета и для схем…
Поджав побледневшие, искусанные в кровь, губы, Олаф не сводит напряженного взгляда с офицера, стоящего перед ним со связанными за спиной руками с таким достоинством, что мне за эти крепкие путы стыдно становится…
– Не такой офицер, Ханс.
Рука Олафа легла на ножны, сделанные из облезлой вытертой шкуры… Я заволновался пуще прежнего…
– Не будь таким придирчивым… Он не плохой. Не хуже других.
– Ты на его погоны смотрел?
– Он капитан… Прямо, то, что надо.
– Он рабочий, Ханс, а не боец. Он офицер – S4, а не – S7.
– Рабочие хорошо сражаются, когда нужно…
– Не так хорошо, как нужно, Ханс. Он не рассчитает требующихся нам схем – он не для этого сделан.
– Просто, ты сказал, что нам нужен офицер…
– Да, нам нужен офицер. Но нужен – воин, нужен – охотник. Этот офицер нам не нужен, Ханс.
– Олаф, оставь его – он нам пригодится…
– Нет. У него нет сил, которые он способен обменять на наши силы. Он только отнимет силы у нас.
Олаф вдруг весь взвился вместе с холодным ветром… Он, едва сдерживаясь, грубо схватил офицера, толкая в занесенные метелями открытые врата, в высокий темный коридор, дающий пристанище зубастому ветру, в просторный зал, отгороженный тяжелыми бункерными дверями… Я иду за ним, теряясь от страха, что Олаф не справится, что с силой зверя он отпустит на свободу и это зло – этого Зверя… Меня до отупения пугает его злой дух… Я сжал зубы, чтоб не стучали от внезапно напавшей на меня стужи… Как плохо все получилось… А я так хотел, чтоб все вышло хорошо… Но теперь мне осталось только стараться вырвать у Олафа офицера, полыхающего яростью жарче прежнего. Я должен успокоить их обоих. Если Олаф разозлит этого офицера, офицер разорвет поле “шнура”, искрящего и гудящего от нехватки мощности на его крепко сжатых в кулаки руках… А если спящие силы офицера проснутся, Олафу придется призвать на противостояние все свои силы – пробудить все свои немереные и неуправляемые силы… А тогда… тогда…
– Олаф! С ним же так нельзя! Он же офицер!
– Хоть каменный тролль, Ханс. Не суйся мне под руку. Ступай во двор.
– Нет, ты же убьешь его…
– Ханс, ступай.
Олаф рвется вперед штормовым ветром и срывается на этом офицере… Но он еще не разрешает себе срываться на мне…
– Олаф, брось клинок… Я не дам тебе его убить.
Олаф не позволял себе злиться на меня с тех пор, когда ожоги связали мою грудь рубцами, как веревками… Олаф никогда не злится на меня, но я знаю, как ему это тяжело дается… Я всегда думаю со страхом, а вдруг настанет такое время, что он не совладает со злом… Кажется, это время не за горами… Вот я и стою перед ним, еще не решив, что делать… Если я не заступлюсь… Олаф убьет этого офицера, который неповинен во всем этом… А если заступлюсь… Я не знаю, что Олаф сделает со мной… И я не знаю, что я… Я же не подниму на него руку – на Олафа…
– Подожди, не трогай его…
– Ханс, я не могу ждать. Его будут искать охранники системы.
– Нам нужно уйти…
– Нам придется уйти. Но его мы с собой не возьмем. Мы и без него с трудом от “воронья” уходим. А с ним – не уйдем.
– Ты же сказал, что с офицером мы скроемся, что “черные вороны” не найдут нас…
– Не с таким офицером. С таким только хуже будет. Ступай во двор, Ханс. “Черные вороны” найдут его мертвым – без памяти, без отчетных данных, без работающей техники. Они вернутся в Хантэрхайм – оставят нас в покое.
– Но как же так, Олаф?.. Он же не виноват…
– Перестань жалеть всех подряд. Я тебе объяснял, что мы отдаем смерти чужие жизни, меняя их на жизни наши. Вина здесь не имеет значения. Это жертва, требуемая у нас смертью в обмен за наши жизни.
– Олаф, выходит, что его нужно отдать смерти только из-за того, что я его привел… Я так не хочу…
– Хочешь жить – отдай его смерти. Отдай его мне.
– Я хочу жить, но не так, Олаф… Хоть убей, я его убить не позволю!
– Ханс, ты соображаешь вообще?! Этот офицер приведет к нам наших преследователей! Ты что делаешь?! Ты мне какой выбор оставляешь?! Мне что, встать под тень “ворона”, оставив с нами этого не нужного нам офицера?!
– Он нам пригодится… А ты… Ты способен совладать с “вороном”…
– Я не всесилен, Ханс! Я срежу крылья одному, но бесчисленная стая слетится растерзать меня! Нет, я не сдамся им, но они сокрушат мою силу, задушив северный ветер, затмив грозовое зарево! Тогда они заберут всех! Нас всех!
– Нет, Олаф… Я не хочу этого… Этого не случится… Мы справимся… Мы объединим силы и справимся… Я не сойду с места, пока ты не прекратишь эту грозу!
– Прекращу?! Ханс, ты что?! Ты вообще не соображаешь! Ты не знаешь, что делаешь! Не знаешь, какой опасности он нас подвергает! Нет, я не прекращу! Не заступай мне дорогу! Я взялся отвечать за тебя, за совершенные тобой поступки! Держать ответ, смотря в лицо самой смерти, следующей за нами всегда и везде со своей преданной ратью, следящей за нашими промахами из всех щелей глазами серых крыс! Я обязан исправлять твои промахи столько раз, сколько ты промахнешься! Я обязан сохранять твою шкуру, пока не потеряю свою, Ханс!
– Ты не обязан, Олаф…
– Обязан! Ты свалился мне на голову, как снег! С духом чистым, как снег! Но чист не только твой дух! Чист и твой разум, не хранящий знаний! Ты, как снег, Ханс, слетел с неба! Но не к стылым скалам, не к бескрайним снегам, среди которых ты вмерз бы в вечные льды или был бы стоптан сапогами солдат системы! Ты попал в мои руки! Теперь я держу тебя в холодных руках, как снег, оберегая от тяжести сапог солдат системы! А ты рвешься с ветром, ища свободы! Ты не знаешь, что делаешь, как не доросший звереныш! Мне приходится сжимать руки крепче, прессуя тебя, как снег! Иначе мне не сохранить тебя! Иначе тебе не получить прочности льда, не стать сильным воином и охотником! Пока ты слабый, я за тебя отвечаю! Я за тебя перегрызаю шею опасности!
– Ты не должен отвечать за мои поступки, Олаф…
– Но ты за них ответить не способен!
– Я отвечу…
– Что ты сделаешь?! Смерть требует ответа! Что ты дашь ей в ответ?!
– Я еще не знаю… Но не мертвое тело этого офицера, Олаф… Я не хочу подвергать опасности нас, но и его смерти я не хочу… Я еще не знаю, что делать, но… Я найду решение.
– Ты не спасешь и нас, и его.
– Отпусти его…
– Мне что, отослать его в снежную пустыню?! Отправить скитаться под тенями “воронья” системы?! Нет, я не отпущу его, не передам прямо в их руки – в их цепкие когти, выдирающие ответы на вопросы!
– Отпусти… Я не могу… Не могу этого терпеть… Столько крови, Олаф… Сколько еще крови ты прольешь?..
– Сколько надо.
– Я не вынесу этого кровопролитья… Отпусти его…
– Нет! И не думай его защищать – не выйдет! А не сможешь ты без моей помощи его крови стерпеть, я тебе помогу – руки скручу так, что не вырвешься, пока не опомнишься! Не позволю тебе слабину дать! Не позволю тебе в вечном зове молчания снежной пустыни смерти искать! Уйди с дороги!
Когда клинок Олафа блеснул у него в руке, офицер полыхнул жарким пламенем, опаляя проклятьями и нас, и снежную пустыню. Он разорвал поле “шнура”, связывающего его руки, и Олаф разразился бурей… А я так и остался стоять между двух огней, – горячего и холодного – стараясь препятствовать их обмену злобой, как только возможно без применения силы… Нет, не возможно… Я перехватил руку Олафа, дух которого трещит разрядами молний, огрызаясь на меня громом, как зверь…
– Олаф! Не надо! Ты воин и охотник Хантэрхайма, дышащий вольным ветром! Ты не Зверь, Олаф!
Но до него не доходят мои мысленные призывы и мой крик в голос… Я едва сумел отстранить взбешенного офицера… Я едва сдержал руку Олафа с занесенным теперь надо мной клинком… Сейчас он спустит силу зверя с цепи и… Я оттолкнул его, еще видящего меня глазами человека, а не Зверя, еще не обрушившегося на меня с мощью бури, – оттолкнул изо всех сил… Я подключил хлыст, трещащий предельной мощностью, обращая его против Олафа, как против зверя…
– Олаф, отпусти его!
– Не пущу! Он выдаст нас!
– Он так с нами не поступит, Олаф!
– Перестань доверять всем подряд!
– Это ты всем подряд не доверяешь!
– Перестань, Ханс! Он сдаст нас! Не будет в этом его воли, будет – чужая! Не даст он “воронам” ответ, они – возьмут! Они возьмут его память, Ханс! Я не могу его отпустить!
– Ты должен! Мы уйдем от преследования! Мы справимся! Надо только подумать, как это сделать! Прерви бурю, Олаф! Буран туманит тебе разум! Зверь не дает тебе ясно мыслить!
– Отойди! Я прикончу его! Отойди! И я не причиню тебе вреда!
– Брось клинок! Олаф, зачем столько зла?!
– Злом мы называем пищу смерти! Мы кормим нашим злом смерть, чтобы она не пожрала наше добро! У тебя нет зла, Ханс! Ты недоделанный! Тебе нечем накормить смерть! За тебя ее кормлю я!
– Столько зла, Олаф! Смерть сыта им по горло!
– Она ненасытна! Особенно здесь – в снежной пустыне! Уйди, я не хочу нанести тебе вред!
– Но ты наносишь! Этим злом! Я не могу так жить, Олаф! Я не могу ходить по обагренному кровью снегу и спать среди холодных мертвых тел!
– Ты привыкнешь!
– Я не хочу привыкать! Я могу убивать ради жизни, но не жить ради убийства! Смерти не нужны столькие жертвы! Ты приносишь их не ей, а себе! Ты забыл! Ты не помнишь, что стало с преданными тебе охотниками, когда ты стал считать себя духом снежной пустыни!
– Я помню, Ханс! Но помни и ты! Я один остался стоять среди них, полегших на снегу! Несходящий снег скрыл их всех – холодных! А я остался стоять – сильнее зверя, мощнее грозы!
Жаркий озноб обдал меня холодной испариной. Я не смогу остановить его… Он сделает то, что обещал… И я – сделаю… Это все… Это конец… Такой конец? Всему? Или нет… Офицер… Он же свободен… Что же он стоит? Он же видит, что Олаф… Но он еще горит исступлением, он еще не разобрался…
– Уходите, капитан! Я пропущу вас! Я сдержу его! Что вы стоите?! Я долго не выдержу!
Офицер не двинулся с места – он стоит у стены как вкопанный, продолжая полыхать… Мне кажется, что сейчас вспыхнет и воздух, раскаленный его сдержанным гневом…
– Вы что, не поняли, капитан?! Седлайте мою “стрелу” и летите прочь! Скорее!
Офицер подключил потухший “шнур”, распустил его двуглавой плетью, отстранил меня… Что же это? Он решил сразиться с Олафом? Но Олаф его… Я заступил ему дорогу – ему и Олафу… А в голове пульс мечется, как крыса в клетке…
– Не делайте этого, капитан! Только не это! Уходите отсюда! Скорее!
– А куда мне идти?
– В Штормштадт, в Хантэрхайм! Откуда пришли!
– Теперь все крепости системы для меня закрыты.
– Вас впустят! Вам откроют все врата!
– Меня в застенках замучают, пока разберутся.
– Не насмерть же… Не так, как он…
– Хуже, чем насмерть, хуже, чем он.
– Да, время прошло, вы теперь объявлены пропавшим без вести… Теперь “черные вороны” заклюют вас… Теперь вернуться вам нельзя… Но вы просто уходите!
– В снежную пустыню?
– Да, вам некуда теперь идти… Но он убьет вас…
– Кто он такой?
– Олаф – он боец и охотник Хантэрхайма с силой зверя, данной свыше силы воина. Он давно дышит свободным ветром северной пустыни. Он стал духом снежной пустыни, приходящим с грозой! Он стал оборотнем!
– Ментальный оборотень?
– Не знаю, какой! Я совсем запутался! Но с силой в нем пробуждается Зверь, которого он приучил к свободе и с которым еще не научился справляться!
– Одичал боец?
– Я прошу вас, уходите! Он же точно убьет вас теперь… Его же нельзя злить!
– И меня злить нельзя. Никуда я не уйду. Мне идти некуда. Да и тебя он здесь сожрет без меня.
– Он утихнет. Только уйдите!
– Он не ветер, чтобы просто утихнуть. А меня ты не прогонишь, раз притащил.
– Вы же офицер! Вы же умный! Вы же видите!
– Вижу, что ему “медвежья рубаха” впору, а тебе с ним справиться сил не хватит.
– Да, он берсеркер! Его простому бойцу не побороть! Уходите же!
– А я не простой боец – я офицер.
– Вы вообще не боец, вы – рабочий!
– Я офицер, созданный Хантэрхаймом!
Капитан бросил шинель, беря бич, – беря у меня из рук, будто я его и не держу… Теперь этот мощный разрядник трещит в его левой руке, когда в правой – шипит двуглавая плеть…
– Не надо, капитан!
– Я весь ваш спор слышал – вы в голос орали. Я знаю, что он нужен, но мне придется сжечь его, если он не перестанет мне угрожать.
Сжечь? Олафа? Огнем? Он ненавидит огонь… Осыпанный искрами Олаф только сбросил с плеч смердящую в тепле шкуру снежного зверя и взялся за второй клинок. Его суженные глаза сереют, скованные сталью, – они устремлены на руки офицера с холодом и расчетом хищника. Я знаю, что он не упустит ни одного движения, что его рывок будет сокрушителен.
Я не понял, кто отшвырнул меня в сторону, – Олаф или этот офицер… Просто крыса, бьющаяся у меня в голове, как в клетке, сдохла – пульс прервался и в глазах поплыло… Я все делаю не так… Олаф… Он не такой уж и сильный – он силен только тогда, когда его дух бушует бурей. Без этого ему не сразить офицера. Он теперь точно отпустит это зло… А этот офицер… На его скулах проступили красные черты жара, выстуженного холодными ветрами и вновь вспыхнувшего горячим костром… Он не пожалеет Олафа… Олаф никого не жалеет, кроме меня, и его, кроме меня, никто не жалеет… Офицер обвил горящим хлыстом его руку, а он боли теперь совсем не чувствует… А сейчас и офицер перестанет чувствовать боль… Тогда они друг друга на куски разорвут – и не заметят этого… А я… Я не знаю, что мне делать теперь. Что теперь я вообще могу сделать?!
Запись№3
Не знаю, за какое оружие мне хвататься, кого защищать… Мне известно, что Олаф способен перерезать глотку и офицеру сильнее этого, но не в честном бою… Он затравил сильнейшего своего противника озверелыми скингерами – снежные звери не сожгли его, но испортили его сложное оружие и технику своим мощным излучением… А теперь у Олафа нет своры скингеров… А этот офицер… Я бессильно стою у стены, не успевая проследить выпады мечущихся в тусклых отсветах горелки фигур, спутанных с тенями и всполохами… Они схватились жестоко, и я все хуже соображаю, что мне делать… Я не знаю, что делать! Не знаю! Но я должен сделать хоть что-то! Они все время кричат про силу зверя, но забывают про звериную слабость! Зверей пугает открытый огонь! Огонь сожжет их злобу! Я схватил прут – обломок железки, на котором Олаф обычно жарит мясо, – обмотал его куском мохнатой шкуры снежного зверя, облил топленым жиром из горелки и поджег… Полыхнуло сильно, но это ненадолго…
– Все, хватит! Разойдитесь!
Олаф отпрянул и, задыхаясь, припал спиной к холодной стене, пригвождая офицера к месту неподъемно тяжелым взглядом…
– Ханс, ты что делаешь?!
– Разгоняю зверей!
Офицер остался стоять на месте… Искрящий хлыст замер в его, занесенной для удара, руке…
– Ты заарканил меня, как зверя! А теперь тычешь мне в лицо огнем!
Я снова что-то не так сделал… Теперь я разозлил их обоих… Но я хоть переключил их внимание на себя, оторвав друг от друга…
– Не надо было мне беспрерывно про силу зверя орать! Теперь я буду обращаться с вами, как со зверями, когда вы будете оборачиваться зверьми!
Офицер смерил Олафа остывшим взглядом и отключил исходный блок, туша плеть.
– Я не зверь. Я офицер Хантэрхайма. Я не обращаю мощь воина в силу зверя. Мое могущество служит мне, а не я ему.
Глаза Олафа еще полыхают разрядами молний, но я прервал грозу. Его разум трезвеет, напоминая ему, что силы его исчерпаны, что их остаток необходимо сберечь. Ведь после таких сражений он устает до полного бессилия. А он старается до этого не доводить. Олаф только с виду такой лихой – он осторожный… когда им не правит Зверь. Я с облегчением бросил раскаленный прут с опадающей обугленными клочьями догорающей шкурой…
– Олаф, я же сказал, что рабочие хорошо сражаются, когда нужно…
– Верно, хорошо… Нашла коса на камень… Что ж, он станет охотником… Он стоит тех сил, которые я на него потрачу.
Олаф согласился сквозь зубы, но делать ему нечего, кроме как правду признать… Он очень заносчивый, но всегда правду признает – слишком он гордый, чтоб не признать… Как гора с плеч… Слабость сползла к рукам со спины, как холодной водой обдало…
– Как же я рад, что все обошлось, Олаф… Я же думал, что все… Думал, что вы друг друга…
Олаф положил руки мне на плечи, серьезно смотря мне в глаза проясненным взглядом.
– Ханс, такого впредь не произойдет.
– Я надеюсь… Но ты начинаешь все заново… Ты злишься и злишь всех, заставляя сражаться всех – со всем и всеми без разбору… А сражаться нужно только с врагом…
– До тебя никак не доходит, что борьбы с врагом здесь не достаточно.
– Я знаю, что нам приходится сражаться со снежной пустыней и зверями, с охранниками и врагами системы… Но нельзя биться вообще со всем, со всеми, Олаф… Ты все разрушаешь…
– Теперь не все, Ханс. Я все помню, Ханс.
– Ты помнишь все… Но, когда ты становишься Зверем, ты помнишь все не так…
– Я не допущу этого впредь. Теперь Зверь не придет без зова, без нужды.
Я знаю, что никуда этот злой дух не делся и не денется… Просто Олаф будет стараться сдерживать его сильнее… Так уж он устроен – беспрерывно воюет со всем и всеми, постоянно сражаясь с собой… Пока не появился я, у него оставался излишек сил, не истраченных в сражениях с врагом и снежной пустыней… Тогда он рушил, чтоб сражаться с этими разрушениями… Но теперь у него есть я… Я забираю у него эти кошмарные силы вечными бедами, без которых у меня не обходится и дня… А теперь, когда скингеры стали опасней без коррекций системы и нам стало тяжелей охотиться, он из-за меня просто выбивается из сил… Ему тяжело. Я очень рад, что теперь с нами этот офицер, – ведь нет людей совершеннее, чем офицеры… И сейчас мне становится спокойно до отупения… Я с глупой улыбкой смотрю, как капитан подбирает шинель, педантично очищая от пыли и набрасывая на плечи… Он еще не совсем остыл после борьбы, ему еще душно, но красные черты на его щеках гаснут… Сейчас он откроет нам ментальную линию – офицеры же редко вспоминают про голос…
– Ты – Ханс. Я помню. Я понял, что этот охотник – Олаф – не жалеет силы зверя. Но что значит – “Зверь”?
Я вернул офицеру оружие, протягивая клинки в ножнах и портупеи еще дрожащими руками…
– Есть воины с силой зверей, а есть… Олаф обладает другой силой – страшнее… Он призывает не только силу, но и дух зверя… Он становится духом снежной пустыни – Зверем, приходящим с грозой…
– Ментальный оборотень высшей ступени. Таких я еще не встречал. Солдаты системы до такого состояния редко доходят – вернее, им редко позволяют до такого состояния доходить. Он – преступник. Я вижу. А ты не такой. Так что с тобой? Ты недоделанный?
– Недоделанный… Мою память не полностью загрузили…
– Я так и понял. Отлично, один – без контроля остался, другой – без знаний. Но это исправимо. Я порядок установлю.
Олаф не выносит, когда с ним в таком тоне… Но я сдержал его, и он только вздернул плечами…
– Я здесь порядок устанавливаю.
– Ты – рядовой боец, я – ротный командир.
