Текст книги "Ловушка Пандоры 2 (СИ)"

Автор книги: Стас Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Вспышка 3. Зов крови

– Кароч, иду я по улице, а мне навстречу пятеро чуваков выходят, и говорят такие, что я одет как-то не так, прикинь? А вокруг темно и никого нет. И избили меня, ну я им тоже, конечно, вмазал, но их-то пятеро было, а я один. Вот так и жили, ни за что ни про что, огребая… – доносилась вдохновенная болтовня из кармана.

Где-то капала вода. Поодаль, в стороне приглушенно спорил с кем-то Егорушка. Башка трещала. Головой он лежал на чем-то мягком и теплом, а тело же, наоборот, довольствовалось чем-то жестким, каменистым.

Матфей заставил себя разлепить глаза. Место было похоже на огромную пещеру, но с некоторыми оговорками. Стены покрывала светящаяся, газообразная, красная штука. По форме пещера походила на спираль. Пространственные завихрения выглядели необычно. Но, главное, что проклятая жара спала, и дышалось тут намного легче.

– Проснулись? – тихо спросила Варя.

Голова Матфея покоилась на её коленях. От того что Варя слегка к нему склонилась её шелковистые волосы защекотали щеку. Пахла она яблоней, распустившейся по весне, а глаза – цветы сирени. Во снах он так часто смотрел в эти глаза и говорил с ними о том, как ему живется на свете белом, что они казались родными. Там, она всегда понимала его, даже, когда он сам себя понять не мог.

Матфей поморщился. Что за хрень такая? Так и в поэты заделаться не долго. Ведьма она все-таки, по любому она его специально зачаровывает, а он, как баран ведется.

– Где мы? – немного грубее, чем следовало, спросил он, поднимаясь и усаживаясь в стороне от Вари.

– В чистилище, – смущенная его реакцией, пробормотала она. – Здесь ближе всего к выходу. Вы только не злитесь, а то им снова придется вас усыпить.

Она кивнула в ту сторону пещеры, где стоял Егорушка, возле него столпились, по всей видимости, оставшиеся в аду демоны. Их было немного. По мелькавшим особенностям, в которые Матфею не улыбалось вглядываться, было понятно, что не люди. А лучше бы люди, оно как-то спокойней среди своих…

– Чего выкаешь-то? – нахмурился Матфей.

Хмурился он скорее себе. Ему нравился её мягкий, вкрадчивый голос, даже то, как она ему «вы» говорила, хотя лучше бы, конечно, на «ты». Но и в её «вы» таилась какая-то прелесть. А вот то, что девушка ему приятна, напротив – совсем ему не нравилось. Он начинал чувствовать себя предателем и порядочным идиотом в придачу.

– Я говорю, как меня учили говорить с незнакомыми людьми, – интонация не изменилась, но в её голос просочилась печаль.

– А-а-а… ну, если в этом замес, то я – Матфей, – он протянул ей руку, она удивленно посмотрела на неё, но пожимать не стала, и рука глупо повисла в воздухе.

– Нет нужды представляться. Я знаю, как вас зовут, но ваше имя мне ничего не сообщает о вашей личности, – сказала она.

– Ты, получается, из прошлого века, там, наверное, все было иначе? – вздохнул Матфей, убирая руку обратно в карман.

– Наверное, было, – вздохнула Варя.

Ей, кажется, как и ему, говорить особо и не хотелось.

Она водила кончиком пальца по стене, вычерчивая на её податливой поверхности какие-то мудреные символы. Писала Варя левой рукой, если и вправду выпала из девятнадцатого века, то эта особенность могла быть для неё тогда проблемой.

Он вдруг понял, что совсем ничего не знает об этой девушке. А эта девушка являла собой нечто уникальное, другой такой на свете нет. Настоящее мифическое существо. Если верить этим странным разговорчикам Егорушки и демонов, то вообще нефилим. Нефилим значило, что её отец настоящий ангел, а точнее… До Матфея медленно доходило то, что уже выкладывал из кармана тупоголовый Сидор.

– Получается, твой папаня – сам дьявол? Как в ужастике «Омен»? Ты смотрела?

Девушка сжалась. На её бледной коже выступил легкий румянец, а взгляд потупился. Рука дрогнула, и символ на стене вышел неверный, она поспешила замазать его ладонью.

– Сидор, завали пасть, – зашипел Матфей.

– А чё? Мне тоже интересно, офигеть как интересно!

– Знаешь, – обратился Матфей к Варе, пытаясь замять глупость Сидора. – У меня папаня – тоже не сахар. А быть ребёнком дьявола, это, знаешь ли, очень даже ничего себе и даже круто.

– Круто? – подняла на него огромные глаза Варя, напоминая чем-то диснеевскую принцессу из мультяшек.

Матфей не сдержался и фыркнул, она нерешительно улыбнулась в ответ.

– Я понимаю, я тоже ненавидел своего отца, – сдался он.

Она покачала головой.

– Я не испытываю к папеньке никакой ненависти. Мне грустно, что он олицетворяет собой все самое плохое в людях, что много, наверное, сделал зла. Но и я сделала много, очень много плохого. Нам не дано выбирать родителей, и мы должны принимать их такими какие они есть. Он часть меня. Он мой отец и я, несмотря ни на что – люблю и почитаю его, как одного из своих родителей. В глазах детей всякий, породивший их, безгрешен – даже если он есть воплощение всех грехов.

Матфей присмотрелся к Варе. Она все еще увлеченно чертила что-то на светящейся алым стене. Получалась затейливая вязь. Длинные волосы спадали каскадом до самого пола, полностью прикрывая её тело.

Хотелось как-то быть ей сопричастным что ли. Понять её. Понять, правда ли она думает обо всем так, как сейчас сказала. Ему одновременно и импонировали её в чем-то наивные, а в чем-то очень даже зрелые рассуждения, и вместе с тем, было досадно, что в ней эта истина существовала естественно и просто. Ему же, чтобы понять то же самое, пришлось преодолеть долгий путь, совершив кучу ошибок и причинив много боли и себе, и отцу, да и матери, в конечном итоге, тоже.

Но рассуждать это одно, а что она будет делать, когда встретит своего дьявольского папашу? Он уже открыл было рот, чтобы спросить её, но…

– Ух-ты, пух-ты! Гляжу, Матюша наш очухался?!

Матфей дернулся от неожиданности. Егорушка оказался совсем рядом и доброжелательно улыбался ему своей сладенькой улыбочкой.

– Постарайся в рученьки себя взять и не портить тут температуру, – назидательно помахивая указательным пальцем, попросил старикашка.

Матфей в бешенстве посмотрел на него. Встал и зло выдавил:

– Какого черта ты со мной сделал, старый пень?!

– Настоечку дал – никакой химии, не боись! Исключительно с заботой о тебе родимом, чтоб ты успокоился, отдохнул. Ну, вот зачем ты так опять?

В лицо Матфею дунуло жаром. Всё вокруг зашипело. А через мгновение пещера перевернулась и в глазах потемнело.

Варя охнула, попыталась придержать Матфея, чтобы он не ударился головой, как в прошлый раз. Но Матфей оказался слишком тяжелым и рухнул на неё, придавив Варю своим телом. Она пискнула. Сердито сверкая глазами на подхихикивающего старика, с трудом вылезла из-под парня.

– Зачем вы так? – в сердцах укорила она.

Матфея было и жаль, и обидно за него. Его специально дразнили, а потом так грубо усыпляли.

– Выбора у нас нет, Варенька, – вмиг сделавшийся серьезным, вздохнул старик. – И настойка, кстати, тоже закончилась. Поэтому нам должно поскорее что-то решить. Мы тут с детками моими покумекали и разумели, что тебе необходимо вызвать Люцифера в ад.

– Но я не могу! Я не знаю как! – испугалась Варя.

– На самом деле знаешь, моя милая, просто надо вспомнить. Сядь вон там, в уголочке сосредоточься. Он нам ну очень нужон, Варенька. И тебе – тоже.

– Мне – не нужен… Я не хочу, – заупрямилась Варя.

– Ой, да разве? Не лукавь, милая, будь честна с собой.

– Он бросил нас тогда с маменькой, – заметила Варя, предъявляя свой главный аргумент. – С чего вы решили, что сейчас он откликнется на мой зов?

– Потому что он никогда вас не бросал. Наоборот он безумно любил твою маменьку. Может, и зря я тогда вмешался. Попросил Михаила рассказать Софье Александровне, что её возлюбленный дьявол – воплощение зла и пороков, и велел укрыть вас от его взора в родовом имении. Но даже под покровом вы с ним всегда чувствовали друг друга, и он почти нашел вас. Несмотря на все мои усилия, он бы пришел к вам, если бы они не пришли первыми.

– Зачем же вы все это сделали с нами?! – ужаснулась Варя.

Она вспомнила мамины страдания: её слезы, её боль. Маменька верила, что дьявол придет за ними, чтобы отомстить, и утащит их в ад. И вместе с тем, продолжала горячо любить Люцифера, хотя и боялась его до смерти. Она каждый день вытравливала из себя любовь самобичеванием.

– Боязно мне было, – признался старик. – Душа твоя – парадокс, не должно было быть такой душе. Я испужался, но Адам и Ева в Эдемосе испужались тебя еще сильнее. Ведь ты дитя двух миров, ты могла свободно перемещаться из мира людей в Эдемос. А это даже мне не под силу. Страх толкает людей на страшные вещи.

– Но ведь я ничего плохого не делала, – с болью прошептала Варя.

Мучительно было осознавать, что все случилось по её вине, куда не глянь, во всём виновата она и только она. Ведь если бы она не родилась – ничего бы этого не случилось.

– Мы все были уверены, что сделаешь. Так и вышло. Хотя, так вышло, только потому, что многие чересчур сильно в это поверили. Давай, Варенька, времени у нас мало.

– Но что я ему скажу?! Мама, она…

– Варя, твою мать пожрал Хаос – не ты. Мы все здесь погибнем. Почти все демоны заражены пустотой. Они разорвут нас в клочья!

– Они же не нашли нас еще…

– Это вопрос времени. Как только они нас найдут, то Хаос пожрет и тебя, и меня, и вон его, – старик указал на спящего Матфея, – и его болтливого друга. – А ты уже познала, что такое быть частью Хаоса – быть ничем, ничего не чувствовать – кроме вечного голода и хладного равнодушия! Я был там, я был там вечность. Я вышел из Хаоса – он мой родитель. Но я не вернусь туда, девочка! Родители должны отпускать своих детей. Зови, Люцифера!

По лику старика поползли тени. Варя попятилась – вовсе не старик это! Это первородное дитя Хаоса. Не добр он и не зол. Он Бог. И лик его страшен, и лик его невыносим. Даже для неё, носившей в себе Хаос больше ста лет, вынести истинный лик Бога нестерпимо, невозможно… Мучительно, больно, страшно…

Варя заставила себя выпрямиться и посмотреть в провалы древних глаз. Она княжна, она должна стоять прямо, даже если ее пытаются сломать. Даже когда её ломают. Она не станет бояться. Страх и боль не подчинят её себе. Больше никто и ничто не подчинит её себе. В ней нет опор – нечего ломать.

Она выдержала взгляд Бога. Выдержала Его взгляд в себе. Бог отвел глаза первым, и пристально уставился ей за спину.

Варя повернулась туда, куда так въедливо смотрел Бог.

Матфей спал. Во сне его лицо смягчилось, сделалось по-мальчишески открытым, светлым и беззащитным. Дышал он ровно, а на лоб упала кровавая прядь его чудесных волос. Хотелось убрать волосы с его лба, и, вместе с тем, это желание казалось постыдным, глупым и смущало Варю.

– И его он тоже пожрет, – едва слышно, не размыкая древних губ, сказал Бог. – Он станет пустотой. Выбирай, деточка.

Отвернулся и ушел к своим демонам.

Варя судорожно вздохнула. Позвать отца значило окончательно уничтожить себя в глазах Матфея. Страшно было даже представить, как отец задаст ей неизбежный вопрос о судьбе её бедной маменьки. Ведь ей придется признаться, что она стала причиной и следствием тех мучений, которые выпали на долю маменьке. Варя знала, что как только она во всем сознается, станет очевидно какое она на самом деле чудовище, и тогда Матфей и отец отвернутся от неё и заклеймят позором. А этого она не вынесет…

Но еще страшней было представить, как Матфея поглотит бездна. Варя и сама не понимала, отчего ей так больно даже мысль допустить о том, что он будет страдать, что он исчезнет. Но времени, чтобы разобраться в себе не оставалось, нужно было решаться, и она выбрала Матфея, потому что не могла выбрать иначе.

Варя ушла подальше от всех. Села в уголок и стала думать.

Отец приходил к ней во снах – значит нужно расслабиться, забыть о тяжести своего существования и сосредоточиться на чем-то отвлеченном и вместе с тем очень близком. Пусть это будут две золотые монеты. От монет идёт свет. Он растекается и заполняет собой все вокруг. По ту сторону света виднеется силуэт. Он вырисовывается на свету все четче, все явственней, альбиносом с глазами сиреневого цвета. Она тянется к нему, но он отмахивается, как от назойливой мухи. Варя не впускает в себя обиду, а повторяет попытки снова и снова и, нащупав брешь в его защите, быстро шепчет ему на ухо:

– Папенька, ты нужен дома. Ты нужен нам.

***

Грубый мужской хохот, приглушенный свет. За сотню лет здесь ничего не изменилось. Неизменно – стойка, бармен, рюмка водки и пьяный монолог. А всё новое от лукавого, все эти коктейли, громкая музыка и дикие танцы под софитами, такие места лишь притворялись барами, а на деле воплощали людскую глупость и суету.

Рюмка, стойка, бармен, иногда бильярд, всегда пьяный монолог о своей потерянной женщине. Любой город хорош, если в нем есть такой правильный бар. И здесь он был, и все в нем было привычно и понятно.

Но все-таки что-то свербело, от чего даже водка – поперек глотки вставала. И монолог не клеился, вернее, клеился не так как всегда.

Проклятый Михаил! Вечно он все портил! Не зря Люцифер блокировал его зов и избегал встреч с ним все эти годы. Вечно братец лез в его существование. В его, ставшее, наконец, понятным за сотню лет бесплодных поисков, существование. Стойка, бармен, рюмка водки, монолог в пустоту и ничего лишнего.

После разговора с Михаилом было не просто гадостно, но еще и тревожно. В голове появился противный, навязчивый шум. Такой же звон колотил по мозгам, когда у него забрали Софью. И вот опять звенело, тянуло куда-то.

Когда-то давно он откликался на этот зов. По ниткам бытия находил душу маленькой беловолосой девочки. Девочка повадками, манерами и чертами лица напоминала ему Софью, а цвет глаз был его. Она оборачивалась забавным дракончиком с милым сиреневым пятном на носу, и он учил её летать. Но то был сон, мираж. То была мечта. У него тогда после потери Софьи случилось много мечтаний, перерастающих в галлюцинации и навязчивые идеи. И только водка сумела вылечить его.

Этот звон, он знал, навеян выдумками Михаила, братец разбередил старые раны, и теперь они кровоточили. Но нельзя позволить Богу вовлечь себя в очередную игру. Нет, он будет сам по себе. А звон нужно срочно глушить, пока опять не заблудился в своих иллюзиях.

Ему просто нужно опохмелиться. Нужно опрокинуть в себя рюмку. Горло обожжет тепло, оно разольется по груди, затуманит мозг. И эта тяжесть, что сдавливает грудь до адской боли, польется из него пьяными слезами и бессвязными разговорами с барменом или с посторонними собеседниками, что посмеивались в кулак над его рассказами.

Решившись, он протянул руку к стопке. Но звон шибанул так, что он вскрикнул и упал с высокого стула. От отупляющей боли стал кататься по грязному полу, сопротивляясь этому звону, пытаясь вытолкнуть его из себя.

Он все-таки смог встать и доковылять до выхода из бара, толкнул тяжелую дверь и вышел на воздух.

Вечерело. Накрапывал дождь. Люцифер сделал несколько шагов, но его вновь скрутило. Он осел прямо в лужу. Пытаясь бороться, он корежился в грязи, но жуткий звон раздирал мозг еще настойчивей.

– Папа, папа, смотри! – раздался детский голосок совсем рядом с Люцифером. – Тут, кажется, дяденьке плохо!

– Не подходи к нему, дочка, он просто пьян! – строго велел мужчина.

Из ваты внешнего он выхватил слова: «папа» и «дочка».

Что эти слова значат для него? Что если она есть и нуждается в нём?

Он перестал сопротивляться, мышцы обмякли. Звон перетёк в шепот о помощи.

– Папенька, ты нужен дома! Ты нужен нам!

***

– Ну что? Получилось? – нетерпеливо спросил Азазель – этот демон отличался кошачьей улыбкой и кошачьей грацией. А еще поразительным высокомерием и нетерпеливостью.

Впрочем, сейчас все демоны вели себя крайне нетерпеливо и, столпившись возле Вари, они устроили ей допрос с пристрастием. Наверное, все дело в том, что от ответа зависела их жизнь. И они все очень трусили.

– Я не знаю, – в который раз раздраженно объяснялась Варя. – Я вроде бы почувствовала его, но он мне не ответил.

– Нам надо уходить! – решительно заявил Вельзевул. – Здесь больше оставаться нельзя.

– Но куда мы пойдем? – загудели остальные демоны.

Варя тоже уходить не хотела.

– Мы пойдем как можно глубже и как можно скорее, – непреклонно заявил Вельзевул. – Чем ближе к ядру, тем зараженные слабее. Верхние круги они уже все проели. Они приближаются и очень быстро.

– Но если я правильно поняла, – поежилась Варя, – чем ближе к ядру, тем мы глубже в аду? И, следовательно, дальше от выхода?

– Да, ты правильно поняла, – высокомерно улыбнулся Азазель, своим кошачьим оскалом, явно с целью смутить её.

– Тогда, даже если мне удалось вызвать пап… Люцифера, – продолжала Варя, проигнорировав заносчивого демона, – он не сможет найти нас, и зараженные нападут на него по дороге. Он не дойдет!

– Ты, Варенька, плохо знаешь Люцифера, – ободряюще улыбнулся ей Белиал, обозначив на скулах паутину. После того как он узнал, что Варя дочь Люцифера, он стал относиться к ней намного теплее.

Варя взволнованно огляделась вокруг в поисках поддержки Всевышнего. Но Егорушка, полностью отстранившись от происходящего, приспокойненько делал зарядку в другом конце пещеры. Помощь пришла, откуда не ждали.

– Она права, – вздохнул Вельзевул. – Я останусь и подожду Люцифера здесь. И, если он придёт, мы найдем вас и выберемся отсюда вместе.

– Вельзевул, это самоубийство! – горячо возразил Белиал. – Они найдут тебя, и ты сам знаешь, что они с тобой сделают!

– Я рискну! Это наш единственный шанс спастись, – распахивая за спиной прозрачные крылья, покачал головой Вельзевул. – А вы поспешите. Мы и так здесь порядком задержались, а зараженные уже совсем близко.

Вспышка 4. Черт знает какой рай

В дождевых каплях отражаются осколки облаков. Они разбиваются тяжелыми ударами о землю.

Когда умираешь, мир открывается тебе заново, когда рождаешься – заново в тебе затухает. Он милостив, он знает, что носить его в себе тяжкое бремя. Поэтому, впуская в мир, мир оставляет в тебе лишь слепок, лишь тень своего величия. Чтобы ты мог принимать его, не травмируя своего «Я», шаг за шагом, проживая дни.

Так происходит, пока ты не станешь чем-то большим, чем ты есть. Пока не ощутишь себя неотъемлемой частью этого мира. И под занавес он раскроется в тебе, а ты – в нём.

Аня ещё не прожила отмеренного срока. Она не успела принять в себя мир, мир не успел созреть в ней, и сейчас он обрушился на неё своей мощью, придавив всей тяжестью бытия.

Свет пронзал наготу. Беззастенчиво пронизывал всю её суть. Буравил, будоражил. Все внутри зардело от стыда. Стыд. Будто она оказалась посреди площади голая, и тысячи взглядов устремились в её незрелость, слабость, пороки…

Хотелось спрятаться. Она закрылась руками. Сжалась в комок эмбриона.

– Хватит, – прошептала свету. И он услышал. Взгляд его притупился, но остался в ней. – Пожалуйста, не надо!

– Расслабься. Прими его в себя. – Голос знакомый, но из-за смущения Аня никак не могла опознать говорящего. – Ты еще не достигла просветления. Но именно твой свет смог вновь зажечь рай. Открой глаза.

Свет током бил по нервам даже сквозь закрытые веки. Как же больно будет впустить его в глаза. Больно и стыдно открыться ему.

– Я ослепну.

– Да. Чтобы увидеть, иногда нужно ослепнуть.

– Я боюсь.

– Боишься ослепнуть?

– Боюсь увидеть то, что увидело меня. Мне стыдно.

– Аня, у тебя нет времени думать о своем стыде. Ты слишком серьезно к себе относишься! – строго сказал голос над ней. – Твой стыд лишь тень света. Тебе нужно стать светом, быть сильной и отбросить эту тень, чтобы спасти всех нас.

– А если не хочу спасать? Мне так хочется просто жить, – стыдливо призналась Аня, но от этого признания стало легче.

– А что значит просто жить?

– Значит жить…

– Жить всегда значит жертвовать. И ты это знаешь, солнышко.

Усилием воли Аня смогла переключить внимание от своих несовершенств в свете, на голос мамы. Её голос с её интонациями, с её певучестью, родной мамин голос.

– Мама? Я умерла? Где я?

– В раю.

– А рай есть на карте нашего города?

– Только на карте неба. Ты в самом сердце солнца, дорогая.

– А почему, если я в раю мне так плохо?

– Потому что это еще не конец твоего пути. Твой путь только начинается. Ты ключ к спасению – ты особенная.

– Хочу быть как все.

– А все мечтают быть особенными.

– Мама, я сплю?

– Нет, ты проснулась. Расслабься, Аня. Открой глаза.

Мамино присутствие успокаивало. Придавало сил. Аня перестала бороться со светом и задышала носом: «вдох-выдох», так их учили дышать в меде, в случае непредвиденных панических атак. Медленно стала разжимать, стиснутые в крепкие кулаки, пальцы. Попыталась приоткрыть глаза и вновь судорожно зажмурилась.

– Мама, я не могу, оно меня слепит, – слезы потекли из-под закрытых век, и опять захлестнула удушающая волна стыда.

– Бедная моя девочка, мы верим в тебя, – ласково вздохнула мама. – Как жаль, что у нас совсем нет времени. Ты сможешь… Он уже здесь. Тебе нужно открыть глаза и найти его. Собери волю. Ты не представляешь, какая в тебе сконцентрирована сила.

– Кто он? Кого мне нужно найти?

– Того, кого ты привела следом. Тебе нужно найти и уничтожить его.

– Я не понимаю, мама. Кого мне нужно уничтожать? Я не умею уничтожать.

– Того, кого не должно было существовать – нефилима. Ты орудие света, ты наш последний шанс. Ты была создана для этой битвы.

Из памяти всплыли библейские образы исполинов.

– Дитя падшего ангела?

– И женщины, что он пожрал.

– Значит, мы с ним похожи… – на выдохе прорвалась закостенелая боль.

Свет поежился и отполз, освободив для Ани немного личного пространства, что дало возможность перевести дух.

– Нет, Аня! – горячо возразила мама. – Нет, вы не похожи с этим мальчишкой! Ты несешь свет. Ты должна была жить, а я должна была умереть, чтобы твой свет пробудился. Илья же несет в себе хаос и пустоту этому миру.

– Илья? – имя отозвалось нежностью. – Нет, мама. Илья не может быть здесь. Я спасла его.

От осознания, что она спасла Илью, свет вернулся. Но уже не жалил с такой яростью, а наоборот – согревал.

И сердце пропустило удар от воспоминаний о нём.

– Он здесь и твой долг… – мама оборвала себя, в голосе нарастала тревога. – Момент истекает. Я ухожу. Открой глаза, Аня!

Как же Илья может быть здесь, если он жив и быть здесь не может? Нет, так она ничего не поймет.

Аня, превозмогая себя, расслабилась и на выдохе подняла веки.

Свет полыхнул болью. Она ослепла! И ослепнув, прозрела. В ней развернулся рай. От чего все внутри замерло, а затем ухнуло, как при спуске с американских горок.

Вокруг и в ней горело солнце. Рай ощущался в каждом дереве, в каждой травинке, что мрели вокруг искрящейся золотой пылью, переливаясь алмазной крошкой.

В шаге от Ани, сотканный из золотой пыли силуэт мамы. Родные черты в ореоле света. Мама улыбнулась. Коснулась светом Аниной щеки.

Стало легко и радостно. Аня улыбнулась в ответ всем существом откликнувшись на тепло и нежность. И ощутила в себе опору.

– Мама, не уходи.

– Верю в тебя. Ты все преодолеешь, доча. Я рядом. Он в долине ангелов, спеши.

Образ мамы дрогнул. Качнулся перед Аниным лицом в прощальном жесте. Свернулся в маленький золотой комочек и, взвившись вверх, встроился в окружающую золотую пыль, став неотделимой частью рая.

Аня сквозь слезы, замирая от благости и щемящего восторга, чувствовала рай. И ей тоже хотелось обратиться в золотую крупицу и стать частью этого прекрасного места. Но Илья был здесь, а это значило, что её путь еще не закончен. Это значило, что она должна идти туда, не зная куда – в долину ангелов.

***

«Я» – это не «Я»!

(Отрекается от себя).

Всего только сосуд.

Сосуд пустоты пуст.

Меня нет, но «Я» есть.

Что ты есть такое?

Человек, который нёс пустоту.

Свет. Свет жег, бил, кололся, слепил. Свет причинял боль. Илья не противился. Наоборот, раскрыл глаза как можно шире и жадно вглядывался в свет. По щекам текли слезы, но на губах застыла блаженная улыбка.

Время растянулось в приятных муках. Он проживал свою жизнь снова и снова. На этот раз все происходило одновременно – прошлое и будущее в едином настоящем. И он был способен чувствовать – он сопереживал, боялся, любил, ненавидел, но ничего не мог изменить.

Через боль, через страх, через отчаяние, через ненависть к себе, через любовь к близким – он ощущал всю полноту жизни. От боли всю суть выворачивало наизнанку, он крутился, как червяк в свете радиоактивных лучей. Это было, как раскаленным железом до мяса, как выдирание ногтей, как оргазм. Он кричал, стонал, плакал, смеялся. Он не хотел кончаться и вместе с тем хотел кончиться.

Илью тряхнуло, и он вырвался из себя. Отвлекся на внешнее. Его куда-то тащили, ухватив за голеностоп. Израненное о камни тело жгло, саднило. Физическая боль отвлекла от душевной.

Он стал примечать сквозь марево предгорную каменистую местность, только цвет почвы золотой с алмазными вкраплениями, и небо, сотканное из сияющих крупинок света. Красиво, аж, дух замирает, а раньше он и не заметил бы. Волок его какой-то странный парень, рядом шли другие странные парни. А чем странные? Этого Илье никак разглядеть не удавалось.

Он хотел уже попросить, чтобы ему, как вип клиенту, предоставили более комфортабельные условия передвижения, но на очередном выступе его подбросило и с силой ударило о камни. Он приложился головой и упал в темноту.

Очнулся и со всего маху врезался в свет, аж, внутри зазвенело. Захрипел.

Совсем рядом невнятно бормотали эти странные, что тащили его за ноги. Смысл упорно ускользал от Ильи. Он напряг волю, перестав вслушиваться в свою боль и тонуть в жалости к себе, сосредоточился на разговоре.

– Ну, и что дальше, Михаил? – с какой-то птичьей интонацией испуганно поинтересовались над Ильей. – Что мы с этим будем делать?

– Тварь нужно уничтожить! – уверенно отрезал тот, кого звали Михаил.

Илья попытался рассмотреть говорившего парня, но свет не позволил.

Что под тварью подразумевают его, Илья ни секунды не сомневался. А вот в самой идее уничтожения – усомнился.

Почему-то от мысли, что его совсем не станет, сделалось неприятно. Раньше было пофигу, а сейчас, когда от боли дышать невозможно, когда внутри все рвется на части – стало не пофиг.

Но он и так, вроде как умер. Птичкин залепил ему пулю ровно в сердце.

Илья помнил, как ему прожгло грудь. Или это глюки? Может, он в больнице обколотый какой-нибудь наркотой валяется, а врачи – хотят его добить.

А врачам-то это зачем?

Однако Илья подозревал, что причин добить его у каждого человека на Земле нашлось бы в избытке.

– Это невозможно, Михаил, мы же в раю, – подхватил довод Ильи еще один голос.

Хотя про рай, конечно, взял лишка – Илью бы в рай никто не пустил. Тогда где он?

– У нас нет оружия, которое могло бы уничтожать, – добавил голос с птичьими интонациями.

– У меня есть копьё, Гавриил, – задумчиво отозвался Михаил.

– Копье судьбы может только изгонять из рая. Оно не способно уничтожать, – весомо возразил ему Гавриил.

Илье померещилось, что у этого Гавриила нос похож на клюв и глаза, как у воробья, а на башке растут перья. Сочетание вышло гаденьким, и этот трип его поднапряг. Он отогнал от себя искаженный образ недочеловека.

– Это прежде оно не могло уничтожать. Я изменил его природу, – через усилие признался Михаил, все молчали, и он, словно оправдываясь, с волнением продолжил: Я давно понял, что что-то идет! И благодаря этому мы сможем защитить себя!

Тишина. Напряженная сухая тишина. Илья уже подумал, что пора бы вклиниться в разговор – в конце концов, решалась его судьба и надо объяснить этим сомнительным личностям, что он не прочь еще пожить. Но все тело парализовало. Он не мог пошевелить даже пальцем, не говоря уже о том, чтобы выступить в защиту своих прав.

Тишина, наконец, лопнула робким вопросом:

– Михаил, брат, насколько это оправдано? Отче…

Голос Михаила яростно зазвенел, перебив робкое возражение.

– Отче здесь нет! Он бросил нас в самый трудный час! Рай умирает! С ангелами творится не пойми что! Вы видели, во что обратились наши братья?! Лишившись рассудка, они пожирают плоть друг друга! Мы совершенно беззащитны перед этими напастями. Чтобы защитить наш дом, я создал это оружие! Мы должны защищаться!

– Всякое оружие создается для защиты, но природа его такова, что оно неизбежно несет в себе силу разрушения, – заметил Гавриил. – Это зло, Михаил! А зло не может защитить добро.

– Именно поэтому добро давно вымерло. Остались только мы! И мне безразлично, какой ярлык на нас навесят! Братья, очнитесь – это война! Мы или погибнем, или научимся бороться!

До Ильи медленно стало доходить, что спор как будто ведется вовсе не от лица людей. Его трипы вытекали из библейских сказаний об ангелах. По крайне мере имена и ярко выраженный пацифизм были очевидны. И как только он осознал эту мысль – свет перестал слепить, и он смог разглядеть столпившихся вокруг него существ получше.

Надо сказать, он иначе представлял ангелов. Всего их было восемь. Внешне они были похожи на людей, разве что ростом выше. Однако в каждом присутствовала какая-то неправильная черта. И эта неправильность искажала человеческий облик настолько сильно, что их невозможно было спутать с людьми: птичий клюв и перья на голове, или глаза рыси в комплекте с кошачьими ушами, или плавники, жабры и чешуйчатые щеки, а у одного даже оленьи рога и шерсть на щеках росли.

Из них только Михаил выходил более или менее по канонам: белые кудри, золотой нимб над головой, голубые глаза с желтым ободком вокруг зрачка. Михаил кого-то смутно Илье напоминал, но кого – он никак не мог сообразить.

На счастье Ильи соглашаться с Михаилом никто из собеседников не спешил, но и особо возразить ему, по всей видимости, было нечего.

– Хорошо, пусть ты прав Михаил, пусть мы на войне, – по-кошачьи выступил вперед ангел с глазами рыси. – Но кто наш враг? Эта юная человеческая душа? Глядя на него, я не могу в это поверить!

– Рафаил, это не человеческая душа! – прогремел Михаил, нимб над его головой пыхнул светом. – Вы все видели, что именно он был источником ползущей по миру заразы.

Холодный наконечник копья коснулся груди. От него по телу поползло онемение. Илья впервые был так беспомощен. Все в нем рвалось сопротивляться, бороться, но эти естественные потуги не могли найти выхода, от чего хотелось выть. Как той ночью, когда они с Аней сидели у окна, и он подвывал её горестям, которым сам же и был причиной. Если бы вернуться туда, в ту ночь – увидеть её, обнять, вдохнуть запах и…

– Но то было прежде, на Земле. Сейчас же смрад исчез! – вертикальные зрачки Рафаила расширились, и глаза теперь угрожающе посверкивали, на пальцах показались когти, верхняя губа дернулась, обнажая клыки. – Почему ты отказываешься это видеть?! Эта душа отличается от остальных, но она чиста – иных рай не принял бы! Убери копье!