Текст книги "Ловушка Пандоры 2 (СИ)"

Автор книги: Стас Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Так мог бы выглядеть пересказ студентом древнегреческих мифов, если бы он накануне долго и крепко выпивал, а к экзамену готовился за ночь до сдачи. Ему непременно поставили бы неуд, а потом оказалось бы, что студент на самом деле пророк, но уже без высшего образования, отправленный служить в стрелковые войска, где он покончил жизнь самоубийством, чувствуя, что живет в какой-то плоской, ненастоящей реальности.

– Однако мы все равно вынуждены были существовать в постоянном страхе, теперь не только за себя, но и за свои создания. Ведь если в мир закрадывалась, хотя бы незначительная ошибка, Хаос неизбежно находил и уничтожал и сам мир, и его творца. Именно Пандора вдохновила Прометея создать ловушку для Хаоса – некий сосуд, ящик. Она подсказала идею, суть которой тюрьма. Но закрыть ловушку оказалось возможным только изнутри. Прометею пришлось пожертвовать собой и всеми своими творениями лишь для того, чтобы захлопнуть крышку. Однако он не был бы собой, если бы не учел даже самый маловероятный вариант развития событий. В случае неудачи два человеческих дитя и ящик должны были попасть ко мне. Так оно и случилось.

Варя слушала Бога, а сама мысленно улетала туда, где маленькой испуганно льнула к маминой груди. Мама гладила по голове, шептала вкусной свежестью мяты и шалфея: «Бог любит тебя. Он любит всех нас!» И Варя любила Бога в ответ, он был её лучшим другом, всегда понимал, утешал в любой беде, защищал от всех невзгод.

А теперь оказывалось, что этого Бога никогда не существовало, и на его месте в душе образовалась пустота размером с целую вселенную.

– Но инструкции к своим детям и ящику Прометей не приложил, – сокрушался Бог, а Варе так и хотелось закричать, что никаких инструкций и не нужно было, что достаточно было полюбить их. – Вот я и не смог воспитать их людьми. Мальчик и девочка взрослели, а я не понимал их. Они раздражали меня своей неправильностью и глупыми играми. Наверное, они были одиноки и несчастны в Эдемосе. На беду ящик Пандоры всегда находился при них. Однажды Адам и Ева из любопытства иль от скуки приоткрыли крышку. Оттуда вылетела бездна. Частицы Хаоса прогрызли дыру в мировой ткани Эдемоса и отравили близ растущие яблони. Так появилось древо греха – гранат.

В небе снова зловеще затрещало. Трещины расползлись по всему световому куполу, поглощая серостью свет.

– Дети, испугавшись содеянного и моего гнева, решились на ужасный поступок. Это стало их и нашей точкой невозврата. Они обманом накормили всех обитателей Эдемоса отравленными плодами. А затем скинули беспомощных, спящих ангелов и меня в образовавшуюся дыру. И мы бы сгинули, если бы Ева не зачала детей. Дети Адама и Евы рождались с изъяном. В отличие от родителей – они были смертны. А воспитывать и хоронить своих больных детей, дело мучительное. К тому времени Адам и Ева совсем потеряли рассудок и избавлялись от собственных младенцев, сбрасывая их в ту же дыру, куда до того скинули нас. Так продолжалось до тех пор, пока Ева не сыскала способа больше не беременеть.

Варя отчетливо, в мельчайших подробностях видит Еву. Её золотые локоны, свободно упавшие на налитую грудь, мягкие завитки на лобке придают ей сходство с Венерой, которую когда-то изобразил на картине С. Боттиччели. Взгляд её, устремленный вглубь себя, к той жизни, что зреет в ней, подернут поволокой. Круглый, тугой живот пружинисто натянут – точно мяч, а пупка нет, как не ищи. Тяжелая рука мужа ложится на ее живот. И дитя, откликаясь на отцовское касание, колотит ножкой из материнской утробы. На губах обоих одновременно рождается улыбка, понятная в этот момент только им двоим.

А в следующее мгновение Варя уносится на край черного провала. Где Ева прижимает к груди младенца, а Адам хмуро смотрит в черноту пропасти. Ева отдает ему дитя, тот, потеряв тепло матери, жалобно попискивает. Адам держит его брезгливо, на вытянутых руках, стараясь не смотреть и с какой-то дикой, поспешной жестокостью, с замахом швыряет младенца в пропасть. Ребенок вскрикивает, беспомощно, барахтаясь в воздухе, и его жалобный плач еще долго доносится из черноты.

Понятно теперь, почему их лица стали похожи на маски, а глаза отражали такую чудовищную пустоту. Бог ошибался, Хаос не только прогрыз ткань его мира и отравил деревья, он уже тогда проник в души Адама и Евы. Земля – это мир отвергнутых детей. Мы все сироты.

– Произошло невероятное, то, чего ни Адам, ни Ева не ожидали. Их Дети не просто не сгинули в той дыре, а сумели повлиять на окружающую среду. Получился совершенно парадоксальный симбиоз человека и Хаоса, так родился новый уникальный мир – Земля. Мир, творцом которого стал человек и Хаос. Изолированный от других миров, укрытый от всего обитаемого космоса. Земля видна только из Эдемоса. Думаю, наблюдать за происходящим тут – стало занимательной игрой для Адама и Евы.

Пружина в матрасе больно впилась в ногу. Варя завошкалась, удивляясь себе, что такая мелочь может причинить ей столько неудобств. Матфей отвлекся на нее, взглядом спрашивая, что не так. Она смущенно замерла, делая вид, что все в порядке.

– Я очнулся в чуждом мне мире, – продолжал говорить Бог, – когда люди еще жили в пещерах и охотились на мамонтов. Истина открылась мне не сразу. Казалось, Адаму и Еве доставляло особое удовольствие мучить меня и выдавать правду по крупицам во снах. Я потерял все, оказавшись заключенным здесь, среди ненавистных мне созданий, отрезанный от своих братьев, считая, что все мои создания мертвы. Единственное, что мне оставалось – изучать феномен человечества, надеясь найти способ вернуться в Эдемос и отомстить.

Матфей все-таки догадался, в чем дело, ухмыльнулся и жестом пригласил Варю сесть к нему на колени. Она яростно замотала головой, вспыхнув от макушки до пят. Он ухмыльнулся еще шире, но все же подвинулся поближе к краю, освободив ей место подальше от выпирающей пружины.

Трещины разрастались, отвоевывая у света все больше небесного пространства. Поразительная яркость дня постепенно теряла свои краски: утратила сочность пробившаяся из-под земли первая травка, лужи потеряли брильянтовое сияние маменькиных драгоценностей, и в волосах Матфея больше не пылал рябиновый костер.

– Лишь когда ангелы пришли в себя, мой гнев немного утих. Я начал действовать во благо своих созданий. Земля искалечила их природу: лишила связи с звериными ипостасями, изменила и продолжала менять ангельскую сущность. Но они по-прежнему были мне дороги, и я радовался, что они выжили. В то же время я серьезно опасался, что правда довершит свое дело, и они сойдут с ума, как Адам и Ева сошли с ума в чуждом им мире Эдемоса. Я не мог этого допустить. Из обрывков человеческих воспоминаний я сконструировал миф. Тот миф, на котором этот убогий мир держится по сей день. Каждый сверчок, наконец-то, узнал свой шесток.

И Варя поняла, что то не царя узрели они, но регента, возненавидевшего народ, вверенный ему. Придумывать мифы и страхи, чтобы удержать государство и власть, приходится тогда, когда нет любви. Лишь любовь способна скреплять все в гармонии, в вечности, как рифмы скрепляют слова в бессмертные стихи. Страх может только сбить, словно гвоздями. Так канцелярит арестовывает слова в чиновничьих документах, но при первой же возможности уродливая городушка стремится к распаду.

– Все более или менее уравновесилось, приобрело хотя бы подобие порядка, но Земля все равно оставалась нестабильной и переменчивой в отличие от постоянной статики Эдемоса. Ангелам предстояло существовать здесь в ущерб своей физиологии. Сильнее всего люди повлияли на Михаила и Люцифера. Еще в раю я заметил их привязанность к маленьким Адаму и Еве. Но когда те повзрослели, Люцифер увидел в них низменное, а Михаил возвышенное. На Земле этот факт стал определяющим. Человеческая душа – частица бессмертия – дуальна – в ней есть место и добру и злу. Михаил стал наблюдать за хорошим, а Люциферу пришлось приглядывать за плохим. Я дал «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

Души над головой медленно тлели. Хаос жадно пожирал их свет. Сверху падал пепел. Земля вновь содрогнулась, повалив всех в одну кучу. В небо лучами ударили снопы магмы. Это было похоже на пальбу из пушек. Серость расплавилась в огне. Выстрелы гремели, латая, дыры в световом куполе.

Трясло и грохотало долго. С треском вырывались деревья, замертво падали птицы, слышался звериный хрип.

Варя, зажмурившись, пыталась ухватиться за ускользающий воздух, отравленный сладковатым привкусом серы.

Все оборвалось внезапно, точно так же, как и началось. Вдруг тишина – перемирие. Даже рев зверей замолк, отдавая дань этому затишью перед очередной бурей. На головы медленно падали хлопья пепла.

Все еще долго оставались ничком. Потом откашливались. Некоторых даже тошнило, другие трясли слегка контуженой головой.

Варя обнаружила себя лежащей на Матфее и, едва поняв это, подскочила на ноги.

Матфей встал нарочито медленно, с неохотой. Казалось, ему доставляет особое удовольствие её смущать, а ей отчего-то приятно было смущаться. Лишь немного погодя она заметила у него кровь на голове, падая, он сильно ударился о камень.

– Да черт тебя дери! – хохотом взорвалась ругань Люцифера. – Старый засранец! Столько лет водил нас за нос, считая за идиотов! – от смеха Люцифера согнуло пополам. Варя серьезно испугалась за рассудок отца. – А мы ведь тебя все равно сделали! Что, недооценил нас, да?! Если вся эта чушь – правда, тогда я даже рад, что мы все сгинем! В топку все твои выдумки и тебя, и нас! А сирот этих убогих все же жалко!

– Это не может быть правдой, – шептал Михаил, продолжая сидеть на земле и раскачиваясь взад-вперед. Свет вокруг его головы как будто замкнуло, и лампочка, истерично мигнув в последний раз, погасла, оставив его разум блуждать в темноте. – Неужели я все делал зря, зачем же я бросил тогда Марию и прятал от Люцифера его жену? Зачем все это? И столько злости скопил… Кому её теперь?

Подурневшие и побитые ангелы и демоны с тревогой поглядывали на своих предводителей, тихо переговариваясь меж собой, некоторых все еще тошнило, другие, мучаясь глухотой, заложившей уши, старательно позевывали.

Бог же, как будто даже стушевался, поглядывая себе под ноги, но вскоре причина его беспокойства стала очевидной, и она оказалась далекой от угрызений совести.

Земля умирала, её соки иссыхали, почва приобрела нездоровый асфальтовый оттенок. От корней деревьев, тех, которые не свалило землетрясением, медленно поднималась все та же болезненная серость, обращая молоденькие березки и гордые сосны в трухлявых, немощных старух.

Совсем рядом с Варей росла полянка крупных подснежников. Нежные, хрупкие бутоны увядали на глазах, обращаясь в прах.

Варя наклонилась, и, в тщетных попытках спасти, сделала то, чего никогда не позволяла себе прежде – сорвала еще не тронутые тленом цветы, отняв их у щедрой кормилицы – земли. Она с грустью вплела уцелевших три подснежника в свою косу. Пусть это совсем ненадолго продлит им жизнь, но все же для иных существ и мгновение – это целая вечность.

– Благодаря моим выдумкам, вы жили и в ус не дули, пока сами все не испортили! – жестко процедил Бог, и вокруг рта у него появилась неприятная обезьянья складка. – Разве ж я вас не предупреждал не сношаться с земными женщинами? Я как чувствовал, что из этого ничего путного не выйдет.

– У меня получилась отличная дочь! – возразил Люцифер, пуская дым из ноздрей. – И, если бы ты не отнял её у меня, я бы сумел её защитить от Адама и Евы. Зачем они открыли ящик и впустили в них бездну? Хочешь сказать – это все без твоего участия случилось?

Бог помрачнел, буквально чернея и поглощая свет вокруг себя. Они обменялись долгими пристальными взглядами, словно испытывая волю друг друга. И Люцифер все же начал сдавать, даже шаг назад ступил. Но в этот момент к брату подошёл и встал рядом Михаил, а к ним примкнули и остальные ангелы и демоны, как один выжидающе глядя на Бога.

– Значит все против меня одного, да? Вот она сыновья благодарность! – проворчал Бог, но, казалось, скорее довольный, чем сердитый. – А я вас действительно недооценивал.

– Зачем был открыт ящик против наших детей? – с отсутствующим, флегматичным видом повторил вопрос Люцифера Михаил.

– Когда я узнал, что земная женщина носит дитя Люцифера – я обеспокоился, мало ли, что за урод мог родиться. Поэтому решил лично все проконтролировать. Нефилим с виду был ничем не примечателен. Я быстро потерял к нему интерес. Как оказалось зря. Именно эта девочка могла стать ключом к моему возвращению в Эдемос. Как дитя двух миров – она свободно, даже не осознавая того, переходила из одной реальности в другую. И если бы я это понял, то непременно воспользовался бы проводником.

Варю задел такой утилитарный подход к ней. Она была вовсе не ключом и не проводником, а ребенком, который даже не подозревал, какие вокруг нее крутятся интриги. Все эти путешествия она считала за сны. Слишком много невероятного там с ней случалось, вплоть до того, что она ощущала себя не собой, а крылатой ящеркой.

– Адам и Ева оказались прозорливей меня. Почувствовав угрозу, они решили справиться с этим привычным для них способом и вновь приоткрыли злосчастный ящик, рассчитывая стереть нефилима из ткани мироздания. Однако все вновь пошло не по плану. Впрочем, своего они все равно добились, девочка больше никому не угрожала возвращением в Эдемос. Вместо того чтобы уничтожить ребенка, Хаос попал в очередную ловушку. Душа девочки сработала, как ящик Пандоры, заключив в себя те частички бездны, что в неё проникли. Но это действовало и в обратную сторону – Хаос, в свою очередь, пленил и терзал её душу. Её участи, едва ли мог бы кто позавидовать. Она явилась причиной Хаоса двадцатого века. Но я сумел ограничить эту разрушительную силу, назначив для неё место в этом мире, вписав её в миф. Отныне её величали Смертью. Она пожирала неприкаянные души. То была справедливая дань Хаосу за сохранение порядка.

Там, где скрепит перо по бумаге, а на доске прямо над словом «море» играется солнечный зайчик, учитель неспешно рассказывает о несчастном царе Афин – Эгее и его страшной дани царю Миносу с острова Крит. Как Варя тогда была возмущена ненасытностью Минотавра, который каждый год в своем лабиринте пожирал семь юношей и семь девушек. Как жалела бедного Тесея… И как вздрогнула от того, что маменька, прервав учителя на самом интересном, шумно открыла дверь, заглянув в класс. Тогда Варя еще не знала, что судьба превратит её в чудовище подобно Минотавру, тогда она еще не знала, каково это быть таким чудовищем.

– Но почему ты не рассказал об этом мне?! – с горечью спросил Люцифер, частично покрываясь драконьей чешуей и дымя уже не только носом, но и ртом. Варя, отвлекшись от созерцания собственного горя, забеспокоилась, что у отца может вновь случиться непроизвольная трансформация.

– А зачем? Все же обошлось. Стали жить как прежде, а то и лучше. Тогда от Михаила я подобного не ждал, а все остальные ангелы прямых контактов с людьми не имели. Узнал я обо всем вновь слишком поздно, не успев ничего предпринять. Адам и Ева действовали на опережение уже привычным способом. Но в третий раз фокус не удался. Они не сумели вовремя закрыть крышку, и Хаос вышел на свободу, разгулялся, расправился. Часть бездны влетела в душу нефилима, часть разлетелась по Земле, а основная часть поглотила Адама, Еву, Эдемос, хлынула в космос. Хаос поживился другими мирами, набрался мощи и вот пришел догрызть Землю. Мы все обречены.

И все же невероятно гадок был Варе этот старик. Его игры в Бога так уродливо отразились на её судьбе, что напрашивалось, если бы не Он… то у нее был бы любящий отец и психически здоровая маменька. И дом, наполненный теплом и уютом, и нормальная жизнь. И счастье непременно бы случилось. Вот только сослагательное наклонение опошляло эту идиллию, попусту растравливая душу.

Кто-то, подкравшись сзади, дернул Варю за косу. Она обернулась и увидела, как Матфей старательно делает вид, что не имеет к этому никакого отношения. И опять – если бы не Он… то она бы никогда не встретила паренька с красными волосами и не пережила бы с ним краткий миг совсем другого, но от того ничуть не меньшего счастья.

[1]То же

Вспышка 13. Ключи к раю

Илья старательно сглатывала, приоткрывая рот, пытаясь избавиться от заложенности в ушах и ничего не упустить из монолога Бога. Несмотря на то, что затянувшаяся болтовня уже порядком достала, Илья жадно ловил каждую фразу, что ложилась на душу целительным бальзамом. Эта витиеватая история, как будто все в нем объясняла, перекладывая груз его вины и ответственности на Адама и Еву, на Хаос, на Прометея, на Бога и прочую мистическую дребедень.

Но, с другой стороны, Илья вдруг с досадой осознал, что эта байка не отменяет того, что он сделал. И оправдывать себя ею, все равно, что маньяку оправдываться тяжелым детством или винить расположение звезд в жизненных неурядицах – глупо. Это значило бы уподобляться впечатлительным барышням с их пустыми сантиментами. Единственный плюс, возможно, Аня все же сумеет простить его.

– Милая семейная история, – протянул он. – Ну, камон, а Аня то с этим чудиком тут каким боком?

Он не особо рассчитывал, что старик ему ответит, особенно в свете того, что он отчетливо помнил, как убил его, а потом, заметая следы, долго тащил подозрительно тяжелый труп по осенней слякоти, но тот неожиданно встрепенулся в его сторону.

– Какой правильный вопрос, Илюша. А все-таки славно, что ты меня тогда не убил, теперь есть, кого спрашивать, правда?

У старика опять появилась гаденькая шутовская манера в разговоре, но при этом глаза оставались неподвижными, нечеловеческими, и от этого контраста делалось по-настоящему жутко.

– Кто старое помянет, тому глаз наружу, – припомнив архаичное выражение, в тон старику сострил Илья.

Матфей рядом пробурчал:

– Так-то – «вон».

Старик захихикал, потер ладошки и снизошел-таки до объяснений.

– Что тут сказать? Земля – мир парадоксов, контрастов и откровенной белиберды. Как ни глянь, этого мира не должно было случиться и то, что он случился уже аномалия. Близорукие Адам и Ева, так горевавшие о недолголетии своих отпрысков, упустили кое-что важное – бессмертие их душ. Душа оказалась недурной компенсацией за бренность оболочки. Бессмертие иного порядка, со способностью эволюционировать, становиться сильнее и учиться друг у друга. Путь этого бессмертия заключен в бесконечность – любой конец здесь – лишь новое начало. Человек проживает несколько жизней, прежде чем его душа созревает и попадает либо в рай, либо в ад.

Этот заход издалека невероятно раздражал. Почему бы не объяснить все без занудной предыстории? Вместо этого старикан опять стал затирать про свойства души и вечное возвращение.

Илью не покидало ощущение, что он занят не тем. Если это реально его последние минуты, то все чего хотелось, сделать так, чтобы Аня его простила и уйти с ней в закат.

Все усложняло появление бывшего. Илью просто выворачивало от ревности. Он пристально следил за Аней, боясь и вместе с тем садистки высматривая, признаки ее чувств к Матфею.

– Однако порой из рая и ада души возвращаются к жизни, что редкость, но это очень сильно влияет на все человечество. Гумилев этих людей называл пассионариями, связывая их появления со вспышками на солнце, такие вспышки, кстати, происходят и в ядре, оживляя вулканы. Хотя определение Гумилева поверхностно и мало отражает суть, но для удобства возьмем его терминологию. Одним из самых известных пассионариев был, конечно, Иешуа, я даже чуть не заревновал к его успеху, но после зверской расправы с ним его паствы, мою зависть, как рукой сняло. Много их среди ученых, политиков, полководцев и писателей.

Ощущение складывалось, что Бог решил пересказать им всю историю человечества, отыгрываясь за тысячелетия молчания. Между тем, под ногами расползалась серость, а небо неумолимо продолжало гаснуть.

– Матфей и Аня – две уникальные души, которые во много раз сильнее и Иешуа, и всех кто был до и после. Они – оружие – антитела, выработанные человечеством против Хаоса. Их мощь поражает, одними своими эмоциями, даже не осознавая того, они сумели открыть рай и ад, выпустив души на борьбу с Хаосом, а самое невероятное вытащить из нефилимов бездну. Но даже их силы недостаточно, чтобы победить. Это все – ложные надежды.

Про уникальность Аниной души Илья и без этих долгих подводок уже давно догадался. А про Матфея даже после этих россказней не мог поверить. Совершенно обычный парень – прямолинейный тюфяк. Илья таких навидался. Они легче всего разводились на дело, стоило лишь убедить, что дело правое.

– А эта ловушка Пандоры, где она сейчас? – подтверждая сомнения Ильи, простодыро поинтересовался Матфей.

Бог ответил ему снисходительно, тоже, видимо, не питая особых иллюзий насчет избранника человечества.

– Вот в этом вся беда людей, вы не слушаете, а ждете своей очереди спросить какую-нибудь глупость. Говорю же – ящик в Эдемосе, а Эдемос в Хаосе.

– Что, если забрать ящик из Эдемоса и затащить Хаос обратно в ловушку? – игнорируя недовольство Бога, продолжил гнуть свою мысль Матфей.

– Мальчик, я пытался найти способ вернуться в Эдемос тысячелетия? – напомнил Бог. – Как ты собираешься туда попасть, чтобы забрать оттуда ящик?

Илья вздохнул, устало переминаясь с ноги на ногу – вопросы ради вопросов. Они уже узнали все что нужно, чтобы бросить узнавать и начать прощаться. Но Аня слушала Матфея очень внимательно, и её лицо медленно озаряло понимание того, к чему он так настырно клонит.

– Но ведь вы сами сказали, что Варя ключ, а если учитывать и Илью, то у нас теперь два ключа от Эдемоса! – подхватывая и продолжая рассуждения Матфея, воскликнула Аня.

– Точно, – кивнул Матфей. – Варя и Илья могут попасть в Эдемос к ящику.

Матфей и Аня радостно переглянулись. Наблюдать как Аня коннектится со своим бывшим, и они подхватывают мысли друг друга на лету, как супруги, прожившие вместе сотни лет – оказалось делом на редкость неприятным. В этот момент захотелось развернуться и уйти, но Илья зачем-то остался дослушивать.

Бог крепко задумался, беззвучно шевеля губами. Его хитрое лицо оживилось. Он вдруг резко подскочил, крестообразно раскинул руки, и закружился на месте волчком, поднимая ввысь серую взвесь. Видимо старика окончательно замкнуло, что поубавило нарождающуюся волну позитива.

Яйцо неба в унисон грозно треснуло, сверху посыпались осколки скорлупы – золотой пыли вместе с пеплом. Бог остановился, сведя глаза в кучу, покивав сам себе, вновь сделался хмурым и, крякнув, озвучил свой вердикт.

– Идея могла бы быть дельной, кабы не то, что души нефилимов слишком искалечены, и я совершенно не знаю, как они умудрялись перемещаться по мирам. Они могли и вовсе утратить этот дар.

Илья с облегчением выдохнул. Он никаких перемещений за собой отродясь не наблюдал и совсем не хотел, чтобы сейчас от него стали требовать невыполнимых манипуляций, связывая с его персоной надежду на всеобщее спасение.

– Но попытка – не пытка, – нерешительно вклинилась в разговор Варя, нервно теребя свою толстенную уже и без того сильно растрепанную косу. – Мы могли бы попытаться вспомнить?

Будь на месте Вари кто-то другой, Илья обязательно отрезвил бы его привычным сарказмом. Но в этой девушке было что-то, что не позволяло ему грубить ей. Нет, виной тому была не внешность Вари, слишком броская на его вкус. Илье больше нравилось разгадывать в девушке красоту, как в Ане, например. И даже не угроза маячившего за её спиной, любящего, заботливого папаши, который у самого Ильи отсутствовал. Нет, скорее та связь, которую он невольно почувствовал между ними, делала его более сдержанным по отношению к Варе. Общность их судеб порождала в нем братскую симпатию.

Трудно было представить, как эта хрупкая девочка носила в себе Хаос долгую сотню лет и сумела не потерять собственное я. Илья единственный, кто понимал, что она пережила, и после этого не мог не зауважать её.

– Попробуйте, коль охота есть, – Бог, казалось, совсем потерял интерес к разговору и отвечал им уже на ходу. – Возможно, Матфей и Аня смогут пробудить ваши способности. Варя, ты видела Эдемос мимолетом, попытайся транслировать его остальным, почувствуйте его, друг друга и ящик Пандоры. Если вдруг найдете ящик, возвращайтесь с ним, там открывать его нет смысла.

– Тогда Илья и Варя перенесут ящик на Землю, и мы откроем его вместе, – как о чем-то уже решенном сказал Матфей, и Аня согласно кивнула.

– Без меня, – дернулся Илья, – Играйте в героев без меня, – и, развернувшись на пятках, зашагал на выход в противоположную сторону от Бога.

Он шел и в серой пыли, в которую так стремительно обращалась Земля, оставались его следы.

– Илья! Не уходи! Ты нужен нам! – окрикнула Аня, но он не обернулся именно потому, что она сказала, что он нужен «нам», а не «мне».

Осадки с неба прекратились, но с каждым шагом делалось все серей, будто атмосфера хотела надавить на Илью или подчеркнуть его шаги в никуда. Запах серы усилился. Небо выгорало и ярких островков света на нем почти совсем не осталось. Как и в Илье не осталось ничего.

– Постой! – Илья обернулся, встретился взглядом с Михаилом и поежился, глядя в те же глаза, что все эти годы смотрели на него из зеркала.

Меньше всего хотелось сейчас выслушивать претензии не состоявшегося папаши.

В какой-то момент он даже позавидовал Варе, несмотря ни на что – Люцифер любил её и готов был защищать от кого угодно. Илья тогда подумал, что отцам, наверное, гораздо проще принять дочерей, похожих на их любимых жен, чем сыновей, которые напоминают им лишь нескладную копию самих себя. Но потом он понял, что ему и не нужна любовь отца, что он легко обойдется и без его любви, потому что он достаточно взрослый, чтобы пережить такую нелюбовь.

– Мне плевать, – действуя на опережение, отрезал Илья. – Плевать, что ты там думаешь, если хочешь убить – меть между лопаток.

Илья пошел дальше. Михаил тенью продолжал следовать за ним. Но теней на земле больше не было, они, размножившись до неприличия, эвакуировались раньше крыс с тонущего корабля.

С опушки леса, куда они вышли, была видна деревенька, расположенная в низине. Вернее то, что от неё осталось. Сейчас она выглядела как очень большой, скомканный платок, брошенный посреди дороги. Там и сям копошились точки людей, видимо пытаясь откопать похороненных под руинами близких. И все это в неестественной тишине: даже скотина не голосила, даже дети с бабами не выли, и мужики не перекрикивались меж собой. Расстояние было не таким большим, чтобы так сильно глушить звук – буквально подчистую.

– Ну что? – раздраженно спросил Илья, решив сначала отвязаться от Михаила, а уже потом спуститься в деревню.

Для чего ему захотелось спуститься – он и сам не понимал, может, из любопытства, а может, чтобы помочь этим растерянным точкам на скомканном платке.

Михаил тяжело вздохнул. Устало провел рукой по лицу. Нимб у него над головой опять обозначился едва заметным светом.

– Я боюсь слов, – признался он, – но должен их сказать. Хотя и не могу найти верных. Я был не прав, Илья. Но понимаю, что с раскаяньем – запоздал. Единственное, что я могу сейчас, быть рядом.

Илья наивно полагал, что уже перешел ту черту, за которой его хоть что-то могло удивить, оказалось, еще нет. Даже слова все от неожиданности разбежались, но он быстро их нашел.

– В честь чего это? Я убил свою мать, – непримиримо заметил Илья, заостряя свои глаза в узкие щелки. – Я целенаправленно довел её до самоубийства, медленно уничтожая в ней жизнь, радость, любовь. В последние минуты она говорила о тебе… Нет разницы, что мной двигало, я убил её.

Илье было намного легче выносить презрение, чем это непонятно откуда-то свалившееся принятие. Презрение было для него понятным – он сам себя презирал.

Михаил помолчал, пристально глядя на распростертый внизу комок деревни.

– Там что-то не так, – напряженно заметил он.

– Деревню в лепеху смяло, – пожал плечами Илья. – Камон, что там может быть так?

– Люди, Илья. Их реакция на все какая-то нечеловеческая. Вон видишь девочку на руинах, за то время, что мы с тобой говорим, она ни разу не пошевелилась.

– Мне отсюда видно только точки, – старательно приглядываясь, сказал Илья. – Надо посмотреть поближе.

Илья начал спускаться, но Михаил удержал его за локоть.

– Постой, ты должен вернуться к той девушке, что избавила тебя от Хаоса.

Илья дернулся, стряхивая руку отца, тот не возражал.

– Я ничего никому не должен, – процедил он, но понял, что вернуться хочется, но вернуться уже нельзя. Добавил зло. – И твоего фанатизма по спасению мира не разделяю.

– Мир уже ничего не спасет. Я, как и ты – не очень-то и верю, что у вас что-то получится. Я очень люблю этот мир, но он обречен. Вопрос не в том, сколько нам дано времени, а в том, на что мы его потратим.

Да, все чего Илья хотел, это побыть еще немного с Аней, но вместе с тем, все чего он не хотел – это видеть, как она коннектится с бывшим.

– Рили? – сломал бровь и губы в гримасу презрения, поинтересовался Илья.

– Но та девушка, ты ей не безразличен. И когда ты ушел – это причинило ей боль. Нельзя бросать тех, кого любишь, Илья – за это слишком многим приходится платить.

– Что ты можешь об этом знать? – неуверенно огрызнулся Илья.

– К сожалению, кое-что знаю. Вся твоя боль, вся боль Марии и даже боль этого умирающего мира – это моя вина и моя боль. Я мог бы спасти тебя, Марию, и этот мир, но я ушел. А ты сейчас делаешь мою ошибку – уходишь от той, которая тебе дорога, считая себя недостойным её. Борись, не будь трусом, каким был я. – Илья хотел было возразить, но Михаил нетерпеливо показал жестом замолчать. – Ты знаешь, что я прав – не трать время на бессмысленный спор. Побудь с ней, сколько можешь.

С этим хотелось спорить, спорить, спорить…. И рвалось, и клокотало наружу ядовитой желчью, доказать папаше, что тот совсем не знает Илью. Что он не так прост, как Михаил себе его навоображал. Илья мог бы даже выиграть эти дебаты, но остался бы все равно проигравшим. И он, и отец – это понимали.

Илья опустил глаза, разглядывая мертвую землю под ногами. Задумчиво потыкал её носком ботинка, почва легким пеплом взвилась вверх. Он наклонился, зачерпнул пригоршню. Пальцы онемели. Серая, бесплодная, с отсутствием температуры, массы и плотности субстанция ощущалась на коже расползающимся покалыванием по телу и нарастающей ко всему апатией. Илья поспешно выкинул пригоршню пепла и брезгливо обтер об себя руки.

– Если я сейчас вернусь – это будет глупо, – неуверенно сдался он.