Текст книги ""Цесариус" обреченный... (СИ)"

Автор книги: Станислав Жейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Ладно, не о том я. Время, время – всего-то неделю надо…"

– А Рулевой, и вы ко мне? Кажется, Бучинский?.. правильно?

– Правильно, месье Константин, но по паспорту я Квочер.

– Угу… что у вас?

– Рулевое колесо заклинивает. Срываем, но… что-то с подшипниками… Сложное устройство, все трещит и…

– А что мастер говорит? – спросил картограф.

– По штурвалу один мастер, и того нет. То есть, как бы есть, но… За те деньги, что ему платят работать не станет, да и за любые… он ведь богач теперь, а вы не знали? Не знали? Он же весь аванс прогулял. Эта ж такая история…

– Я не понимаю.

– Кажется я могу объяснить, – обратился к картографу учетчик. – Мастер… Таль, если не изменяет… получил наследство. Дед у него – плантатор был. Узнал о смерти, как отплывали… Хотел сняться, да кто ж его отпустит… Штрафы каждый день, а он посмеивается только…

– Погоди, а деда звали?..

– Герман Таль. Влиятельный был…

– Ну конечно! – перебил Константин. – А я думаю, что за телеграмма! Я не понял кому… В каюте у меня, в архиве. Как отплыли, принесли… Жив Герман Таль. Была операция. Но пришел в себя… вот ведь история. Пойди обрадуй мастера. Да, и пусть за телеграммой зайдет.

Когда рулевой Квочер удалился, учетчик обратился к Константину:

– Месье Рум, конечно можно перепроверить, но телеграммы не было. Сейчас пересмотрю записи, но и на память: на момент отплытия пришло восемьдесят пять…

– Пиши, – устало сказал Константин. – потом отпечатаешь на нужном бланке.

Послано главным врачом городской больницы, вторым советникам министра здравоохранения Пильманом Карлом Бриксом. Уведомление. Двадцатого июня в четыре утра в состоянии больного Германа Талля произошли изменения. Появился нитевидный пульс, дежурная медсестра зафиксировала сокращение голеничной мышцы. В четыре тридцать: расширение зрачков, подергивание нижней челюсти. В пять утра больной пришел в себя. В шесть утра самовольно покинул больницу. Попутного ветра, господа!

– А поверит? Месье Константин.

– Мастер штурвала? Вы сомневаетесь?

"Вот чем занимаюсь. Ничего не поделать: Сейчас обострять нельзя. Чувствуют, руки выкручивают. Ничего-ничего, через неделю я вам вспомню".

– Следующий.

– Второй электрик Пиркс. Месье Константин, у нас проблема с палубным освещением: кабель забрали вниз, а другого нет. И лампочки… – не договорил, замер, глядя куда-то в сторону.

Константин заметил, что все в очереди, и те что за ней повернули головы, стало тихо.

– Доброе утро, месье Константин.

– Весьма, капитан Женьо.

– Мне бы вас отвлечь на минуту.

Картограф кивнул, не спеша, поднялся.

Появление капитана на палубе – событие. "Старшие", за исключением Рума, поднимались сюда редко, раз-два, в неделю; капитан, на память картографа, захаживал сюда всего – раза четыре. Дожидаясь, он склонился над фальшбортом, уперся в него локтями, устремил взгляд в даль. Константин встал рядом, спиной к борту, закурил, скрестил руки на груди.

– День то сегодня какой солнечный, а?!.

– Да, Эд. Прекрасный день.

– М-да… А ведь мне сегодня тридцать семь. Может, от того и светит так сегодня…

– Мои поздравления.

– Забыл, забыл. А "старшие" вот помнят. Стихи написали. Как зайдешь, напомни. Прекрасные стихи… М-да… А вот все-таки нету ощущения праздника. Хмурые у тебя тут все… лица грустные, затаенные… Надо как-то поднять дух. Надо чтобы радовались…Знаешь, что… а давай гирлянды повесим… вот гляди, можно пустить по мачтам, вот так – треугольником, и вокруг рубки. Как думаешь?

Константин закашлял.

– Людей, Костя, понимать надо. И им стимул нужен. Пусть отвлекутся: разучат какие-нибудь шуточные сценки, обыграют анекдоты про юнгу. Что-то такое, из нашей морской жизни. По вечерам фейерверк. В конце-концов остановиться, устроить катания на лодках. Что-то для людей… настоящее… чтоб заботу почувствовали…

– Час назад сгорел шестнадцатый отсек, – не выказывая эмоций пробурчал Константин. – Обвалился пол, двое провалились…

– Погибли?

– Дышат пока.

– М-да… Время… тяжелое… Знаешь, третью ночь не сплю. Все думаю, думаю, думаю…

– О чем?

– Не знаю. Все путано, так путано… Мишура… А ты как спишь?

– Хорошо. Только мало.

Мимо два матроса несли тяжелый спутанный канат; капитан остановил одного из них жестом; пришлось остановится и второму.

– Ну как – получается? – бодро спросил Эд Женьо.

Матрос ответил растерянной улыбкой.

– Ничего-ничего, ни все сразу… М-да… ну идите, идите…

Испуганно оглядываясь, потащили дальше.

– Знаешь, – вдруг просиял капитан, – а может пошить новую форму матросам? Комбинезоны, и шляпы такие, от дождя. У штопальщиков есть лишний материал… они пока без работы, и…

– А что это даст?

– Пока не знаю. Но… извини, может, это и не лучшая идея, но у тебя ж вообще никаких. Ничего не предлагаешь…

– Хорошо. Я подумаю насчет шляпок.

– Спасибо. Вот тебе работка, включи воображение. По моему это мысль… мысль…

– Эд, мне пора. Видишь, народу столпилось.

– Вечером собираемся, по случаю дня рождения…

– Я не приду. Я буду спать.

– Я хочу сделать важное заявление. Ты должен быть. И это не обсуждается.

Скоро картограф вернулся за стол, щурясь стал разглядывал электрика – , тот сидел напротив. Как ни щурился, не мог вспомнить на чем оборвалась беседа.

"Электрик… электрик…"

– А! палубное освещение, – сказал картограф. – Да-да… Знаете, что. Идите-ка вы, и правда, к завхозу, возьмите гирлянды и протяните через палубу. Какой-никакой а свет.

– А документ.

– Сейчас выпишут. – Словил взгляд учетчика, указал пальцем на электрика, потом крикнул в очередь: – Следующий.

– Заведующий по обмундированию Склисовский.

– Первый помощник "старшего" гардеробщика, и?..

– Именно, – прервал он Константина. – Происходит что-то невероятное. Я в бешенстве. Я кого-нибудь сегодня вызову на дуэль.

– Вы хорошо стреляете?

– Не знаю, месье.

– А я хорошо. Так что лучше успокойтесь.

– Я постараюсь, месье Рум. Но сейчас вы удивитесь не меньше меня. Вы правы, я сяду. Я начинаю терять веру в справедливость, месье Константин.

– Вы пугаете меня.

– Если бы… Суть дела: Я ненавижу беспорядок. А то, в чем приходится…У меня же все под копирочку. Тут особая система – вышколенная, грамотная. Все-таки образование: я ж с отличием закончил…

– Вы что, аттестат принесли?

– Конечно.

– Уберите, уберите это. Не задерживайте. Что вам нужно?

– Конец месяца: матросам и узловикам нужна сменная форма. Она постиранная, выглаженная, с бирками, на каждый комплект пакет документов, отдельная упа…

– Стоп. Вы можете как-то…

– Форма внизу. Туда никого не пускают. Такого безобразия…

– Какой отсек?

– Шестнадцатый.

– Ах вот как, шестнадцатый – произнес картограф задумавшись.

"Такого отсека у нас уже нет".

– У меня все подписи. У меня печати, почти все – семнадцать. Одной не хватает.

– Не хватает?

– Одной всего. Ее ж отменили. Печать аллерголога. Раньше, когда форму стирали в бульоне из костей не очень здоровых животных…

– Постой-постойте, у вас что нет печати аллерголога?! Вы в своем уме?! Что это за отношение к документации? Развели бардак! Без нее форму не дадут, вы что? – протяжно выдохнул. – Это ж главная печать. Как вы… Покажите-ка аттестат… Ладно, не надо.

– Я не знал…

– Ах вы не знали… Теперь Склисовский и хаос, для меня, одно и тоже. Выход один: шить новую форму. Тогда уж за одно комбинезоны, и эти… шапочки от солнца.

Картограф опустил голову, задумался.

"Гирлянды повесили, форму вот перешиваем; может, массовое катание на лодках не такая и глупость…"

Кто-то тронул за плечо. Константин повернул голову, посмотрел вверх и сразу зажмурился, ослепленный солнцем. Из пульсирующей (пульсирующая рябь – ?) ряби донесся голос второго помощника, Эрика Мушито.

– Месье Константин, у нас проблемы. Нужна помощь.

– Я вижу, – прошептал картограф, как только в глазах прояснилось.

Черная, вся в волдырях кожа, местами содранная, путалась в ошметках обугленной одежды. Разодраны руки, ноги, живот. Раздутая шея бугрилась спекшейся кровью. Язык опух и рот полностью не закрывался, в его уголках пузырились розовые слюни.

– Месье Константин спуститесь пожалуйста, – с трудом выговорил Эрик, и принялся кашлять. Кашлял с большими перерывами; захлебываясь и свистя легкие с трудом втягивали воздух, тело вздрагивало, и тогда изнутри вылетали, окутанные розовой слизью, темные пузырчатые кусочки.

Лицо картографа неприязненно скривилось, подступила тошнота; он отвернулся и долго искал, за что же зацепиться взглядом. Очень не хотелось спускаться. Даже думать об этом больно.

"Пойду туда – уже не вернусь".

Смотрел на горизонт, а перед глазами Эрик. Не тот, что теперь, а прежний: жизнерадостный, отчаянный. Остряк, красавец, бабник. Белый костюм, неизменная бабочка, и туфли до блеска… Только двадцать пять, а уже три точки в торговых рядах, после смерти родителей из дома сделал букмекерскую контору, когда не плавал, жил в гостинице и нанимал лучший в городе экипаж.

Они тогда хорошо заработали на шелке; сошли с корабля и сразу, всей гурьбой, уставшие но веселые, ввалились в портовый кабак.

"Я не поплыву с тобой, – говорит Эрик. – Мне, конечно нужны деньги. От конторы одни убытки. Но, я ни очень доверяю гигантам, вся эта свехприбыль… Мне никогда не везло на "легкие деньги". Все мое состояние – продукт перегонки нервов, крови и пота.

– Что же ты будешь делать без меня? – улыбаясь говорит Константин. – Меня не будет пол года. Тебе придется отказаться от многих привычек.

– Он поплывет, поплывет, – говорит Вик, и тормошит Эрика за плече. – Что, дрейфишь старина? Я тоже боялся, но когда это чудовище из-за размеров не смогли завести в порт – , я кстати наблюдал, зрелище скажу, – вот тут я решил – поплыву! Это ж не шхуна – это плавающий континент.

– И вы тоже? – Эрик недоверчиво глядит на Макса, Лемма и остальных.

– Мы с капитаном, – бодро отвечает Макс. – Куда же он без нас.

– Почему я только узнал?.. Вот черти… А без вас, что мне здесь делать? Эй Чирик! Останься хоть ты. Поплаваем на "Ките", пока они вернутся.

– Нет, – звучит в ответ. – Я с капитаном.

– Слышал я про этот "Цесариус", – говорит Эрик Константину. – Что-то не чистое. "Кампания" страхует его на…

– Я знаю, – перебивает Константин. – Ты со мной?

– Страховщики подписали гарантийные письма, предоставили отчет о своих…

– Какая разница!.. Контракт подписан. Завтра продаю корабли. Отвечай негодяй… Ты со мной?

Эрик задумывается".

Картограф молчал почти минуту; глядел на горизонт, задирал лицо к небу, и дышал, дышал медленно, задерживая воздух в груди, подольше, чтоб уже ни хотелось, никогда. Мягкий ветер ласкал кожу, приятно согревало солнце, плеск волн успокаивал. Эрик напомнил о себе новым приступом кашля; Константин поднялся, спросил у помощника, может ли тот идти, тот ответил, что справится. И не стало палубы с ее солнцем, воздухом, ветром. Темные коридоры, глотали звуки – топот ног, вздохи, редко оброненные фразы. Коридоры извивались, раздваивались, сходились, и казалось им не будет конца, но вот нос уловил запах гари, послышался гул; скоро звуки распались на свист поршней, стук топоров, крики людей…

Через пять часов в каюту старшего картографа, несколько матросов, занесли и положили на койку обгоревшее тело. Человек был без сознания. Судовой врач забинтовал правую ногу, выше колена, зашил глубокую рану на животе и тоже забинтовал, обработал перекисью шрамы на лице, нанес мазь от воспаления и ушел.

Каждые пол часа появлялся санитар, щупал живот, проверял пульс, менял наволочку на подушке. Больной все время захаркивал ее кровью.

Второй помощник, вымытый, одетый в чистое, в сверкающих туфлях, с бархатной бабочкой на опухшей шее, как стемнело пришел справиться о здоровье картографа. Когда санитар вышел, Эрик принялся обшаривать карманы рваного кителя, что висел на спинке стула, перерыл одежду в шкафу, наконец, догадался заглянуть в тумбочку. Ключ был там.

Сейф открылся не сразу, замок заедал и громко щелкал, отчего помощник вздрагивал и оглядывался на койку. Наконец, маленькая дверца скрипнула, Эрик забрал нужные документы, на пороге остановился, взглянул на Константина, усмехнулся чуму-то и осторожно прикрыл за собой дверь. Мушито навсегда покинул каюту старшего картографа, и не только, через час он и тридцать матросов будут уже в пятнадцати милях от торговой шхуны "Цесариус"; их путешествие на север к безлюдным береям закончится через неделю. Они не пройдут и трети пути; шторм нагонит внезапно, погибнут все.

5

В пять утра Константин очнулся. Несколько минут бездумно рассматривал потолок, потом внимание отвлек скрип; больной кряхтя приподнялся на локтях и повернул голову к двери. Она чуть раскрыта, кто-то рассматривал его в щель.

Картограф хотел что-то сказать, но вместо этого раздался глухой кашель. Дверь отворилась, поспешно вошел матрос, за ним еще двое, последний прикрыл за собой, но не полностью, остановился возле, чтоб наблюдать за коридором.

Тот, что вошел первым остановился у койки, склонился над картографом, сказал тихо:

– Пора капитан. Все готово. Надо идти.

– Макс… – щурясь сказал Константин, заглядывая матросу за спину, – а кто там?

– Наши… Лем и Чирик. Пора капитан. Надо идти, – повторил он.

– Надо?.. Помоги встать.

– Вот так… ага… Давайте ногу сюда… Больно?

– Подай одежду.

Макс посмотрел по сторонам.

– Там, в шкафчике. И туфли внизу.

Константин еще не пришел в себя, и только глупо улыбался, когда его непослушные руки просовывали в рукава, а ноги в штанины; вяло хихикнул, когда на туфлях стали завязывать шнурки.

– Да брось ты… я сам…

– Это будет долго.

– Ну чего возишься, давай скорей, – прошептал Лем, – тот, что подглядывал в коридор.

Картограф вдруг насторожился.

– Макс, а отчего так тихо? Вы чего шушукаетесь?

– А чего зря шуметь? Мы всегда так… Мы народ не крикливый.

– Да.

– Капитан Рум, – сказал Чирик, – наверное, надо взять какие-то вещи? Документы там, карты какие-то, компас…

У картографа закружилась голова, его повело, пришлось снова лечь.

– Чирик, ты что-то спросил? Сейчас приду в себя… плохо соображаю.

– Я говорю, может, вещи какие взять, все равно пропадет, а так…

– Пропадет-пропадет. – Константин опять сел, посмотрел на матросов, но уже иначе; глаза стали осмысленными, злыми.

– А почему вы все здесь? Почему не внизу? А?.. Что с пятнадцатым? Держите или уже все?.. Макс!

– Пятнадцатый?

– Ну?!

Матросы стали переглядываться. Лем развел руками.

– Пятнадцатый? Капитан… какой пятнадцатый? Вы же приказали спускать шлюпки… Внизу никого… уже восемь часов… Мы Вас ждали, чтоб отплыть.

– Я приказал спускать шлюпки?

– Второй помощник, от Вашего имени…

– Этого не может быть, потому что я… – вдруг запнулся, в голове загудело, – потому, что…

"Вот оно!.. А вот это уже серьезно!.. А ну-ка выкрутись!.. А теперь, месье Рум, мы на тебя поглядим!.."

– Мушито?! – Константин вскочил. – Где он?!

– Отплыл… давно уже. Он и все наши.

Картограф сжал кулаки, скрипнул зубами. В каюте потемнело, тень большого облака, пестрого, цвета усыпанного пеплом мяса, поползла по шхуне, с палубы в воду, и дальше по пенному следу на многие, многие мили. Матросы опустили головы, им было страшно смотреть на своего капитана.

– Мы и подумать не могли, – тихо проговорил Макс. – Эрик сказал, что это ваш приказ. Чтоб не мешали, заменили всех на палубе: рулевого, вперед смотрящих, дежурных – всех. Спустили шлюпки, нагрузили.

– Что?

– Снесли весь провиант… Почти весь… Мушито сказал, вы догоните. Оставили Вам шлюпку. Он требовал, чтобы мы плыли с ним. Мы отказались. Ругался, но…

– Забрал провиант, – прошептал картограф. – Макароны, консервы, сушеные фрукты…

– Все капитан. Под чистую… Сухари разве… и алкоголь…

А-аа, – простонал Константин. Принялся мять ладонью кожу на лице.

Молчали почти минуту.

– Капитан, – не поднимая глаз произнес Лем, – шлюпка на воде. Корабль не спасти. Надо уходить. Поймите, Мушито в чем-то прав. Всем не выжить, а тридцать пять человек, с тем, что взяли, на береях года два-три протянут.

– А как же остальные, Лем? Вы, всерьез поверили, что я брошу людей?! Вы меня что, день знаете? Здесь три сотни человек! Не от хорошей жизни они тут!.. Их дома ждут! Вот как вы обо мне думаете, если поверил этой гниде! Гребите-ка вы на своей шлюпке! – в сердцах крикнул картограф.

Помолчал, чуть успокоился, и уже без злости:

– Даю пять минут, больше – извините… Надо людей поднимать. Тушить, тушить… Ничего-ничего, еще не все потеряно… Дойдем. Я доведу этот корабль… Чего застыли? Проваливайте. Знать вас не хочу!

– Чем тушить?.. Насосы на третьем оставили…Скорей всего уже…

Константин вскочил, рванулся к двери, но ноги тут же подкосились, потерял сознание еще до того как стукнулся головой об дверной косяк.

5

Два дня как ушло солнце, погода быстро портилась. Ветер, порывистый холодный со свистом кидался на корабль, путался в канатах, трепал паруса, силился вырвать мачты и вдруг пропадал – на пол часа, на час становилось тихо, снизу накатывало тепло; палуба будто оживала, между бортов колыхалось легкое марево, рассеивались прозрачные фонтанчики, что тонкой струйкой пробивались сквозь невидимые щели.

Опять свистит, заскрипела палуба, хлоп, хлоп – вздулись паруса.

– Лови! Лови его!

– Да где ж его словишь! Улетел!

– Как птица, глядите! Как птица, месье Константин, скажите!!

Картограф как и все задрал лицо к небу; бланки, папки, и огромная карта, все, что еще несколько секунд назад мятой кучей громоздилось на столе, вдруг вспорхнуло, стремительно рванулось ввысь.

– Я принесу еще, – сказал учетчик, встал из-за стола.

Константин и бровью не повел, еще долго смотрел вверх, улыбался; губы шептали: лети, лети…

Только час назад картограф пришел в себя. Два дня без сознания, в бреду, в лихорадке – потный, опухший, заляпанный кровью, валился с койки, выл, полз куда-то, и почти добрался: маячило уж близко что-то холодное, пустое, но не умер, и в этот раз не умер.

Ему лучше; сам оделся, без посторонней помощи поднялся на палубу. Взгляда на нее хватило, чтобы понять: уже никто ничего не тушит, пустили на самотек, смерились. В два дня решилась судьба цесариуса – корабля гиганта, надежды и гордости торгового флота.

Еще в коридоре столкнулся с Максом и Лемом; матросы несли ему горячую воду и сменное постельное белье.

– А вы что здесь делаете? – строго спросил Константин. – Я же сказал, чтобы убирались к чертям.

– Капитан, – прозвучала в ответ, – мы не заслужили такой немилости. Мы никогда бы Вас не бросили, и…

– Не попадайтесь мне на глаза! – оборвал картограф. – У вас нет чести! Вы предали команду, корабль и своего капитана. Как вы могли?.. Вы перестали тушить… Вы бросили насосы… Столько усилий, столько жизней, и… А потом, еще и братьев своих же обворовали…

– Мы выполняли приказ!

– Убирайтесь. – Вяло отмахнулся и побрел наверх.

Суета, уговоры, приказы – все уже не к чему. Теперь тишины, пусть тихо будет. Сесть в мягкое, кулаки на стол, уткнуться в них подбородком, смотреть на воду, и все, больше ничего не надо.

Так и сделал. Но возле черты уже собираются, выстраивается очередь, справа зашелестел бумагами учетчик, слева бу-бу-бу…

Картограф поднял глаза.

– …да, месье Константин, и не смотрите так… я и сам их понимаю! Склады почти пустые. Ну что я дам? Дал сыр, кипятка с сухарями, и эти, как их… а они кричат: "Сыр кислый: есть нельзя! Нам, как полагается давай, а не то мы тебя!..", а я говорю: "Другие вон едят, и ничего!", а они: "Если и на обед отрава, мы тебя…"

– Не давать, – еле слышно сказал Константин.

– Что не давать?

– Сыр.

– А что остается? Им и вода не вода! Гнилая, говорят, химия, яд, про сульфаты какие-то рассказывают…

– И воду не давать.

– Так, а что ж им тогда?..

– Ничего.

– Как это? Возмущаться станут, и…

– Станут возмущаться – дадим. У вас все? Тогда свободны. Кто там? Подходите…

Константин повернулся к учетчику.

– Меняем курс. Приказ рулевому: Восемь румбов вправо.

– Как это? И куда же мы приплывем?.. месье Константин.

Картограф похлопал себя по карман.

– Не видели мою трубку?

– Там ведь и мелких островов нет…

– Чертова трубка… потерялась.

– Месье, куда мы плывем?

– У Вас были сигары, я помню.

Учетчик достал из кармана пачку сигарет, протянул картографу:

– Все, что есть.

Константин закурил, и тихо, безразличной интонацией:

– У нас день, если повезет – три. Дойдем до "холодного" течения, пересядем на плоты; через месяц-полтора вынесет на торговый путь. Авось не проскочим, авось подберут.

– Вы уже прикинули? Неужели без вариантов?

Константин опустил голову на руки, потерся лбом о костяшки пальцев, сказал:

– Шлюпок нет. Через час помощники старших, чтобы были у меня. Будем вскрывать пол на четвертом ярусе – доски нужны – плоты делать… Штук десять, может, больше… Не надо, не делайте так с лицом: на вас смотрят. Еще, в тридцатый отправьте добровольцев, там сигнальные ракеты. Надо достать.

От очереди отделился человек, подошел к столу, представился:

– Джозаф Гальский – второй помощник старшего угловика.

– Угу… Давно о вас не слышал. Хотите кого-то поставить в угол?

– Я вычисляю допустимый угол изгиба центральных мачт, при замене легких и тяжелых парусов.

– А… И что у вас? Ртутный угломер потеряли? – улыбаясь сказал картограф. – Доберемся до порта – купим новый.

– У нас такого не было, – сурово прозвучало в ответ. – Я вот по какому делу… Отдел прогнозируемой статистики требуют данные по трем шкаликам, а у нас и на один нет… Середина месяца – извините! И если разобраться – это они в нашем подчинении. Пусть они дают отчет по плановой симметрии, у самих метражная перспектива хромает; я возмущался – пока в себе, но хватит! Или решайте вопрос, или сейчас здесь будут все! Матросы меня не поняли, но крайне возмущены ситуацией и готовы поддержать! Сейчас начнется!..

– Не нагнетайте… тут хватает паникеров… Приплывем, разберемся…

– Ах так! У вас неприятности – я иду за матросами!.. – Гневно сверкнул глазами, уже разворачивался, но…

Константин меняясь в лице:

– Стоять!!! Ты ж гляди, насобачились зубы заговаривать! У меня на тебя семнадцать доносов! – Хлопнул ладонью по стопке папок. – Давно следим за тобой, и вижу не зря! Ты куда ртутные угломеры дел?! Продал? А? Что молчишь?.. Молчать! Молчать сказал! Слушай сюда! Сейчас, вот он. – Показал пальцем на раздувающего щеки учетчика. – Перепроверяет: поступали угломеры или ошибка. Понял – чем пахнет? Чтоб тише воды!.. Устроишь бучу – положу с пулей в башке вот тут – подле. Иди молись, скоро позовем!

Ушел. По бледному лицу и вспученным глазам, можно догадаться: слова картографа произвели на Гальского нужное впечатление.

– Какие еще ртутные угломеры? – не понял учетчик.

– Скажи лучше, какие еще шкалики?

– Это как раз я могу объяснить.

Константин иронично улыбнулся: – Не надо. Ну что там, подходите…

– Месье Константин, со следующей недели надо повысить заработную плату узловикам, потому что…

– Конечно-конечно!..

– У лаборантов отдела метеорологии расхождение в оценке расчетных констант, разбились на два лагеря – ругаются. Если можно, со следующего года…

– Всенепременно!

– А премия, работникам музея будет?

– Еще спрашиваете!..

– На прошлое построение, первыми пришли хранители ключей запасного корабельного архива, а их даже не отметили…

– Всем, всем грамоты. Приказ уже отдан.

– Из сорокового надо вынести краску. Во вторник надо менять в названии определитель. Боюсь, к тому времени сороковой сгорит, возникнет погибельная неразрешимость…

6

– И что?

– Ничего. Ничего интересного. Корабельные архивы, два месяца плавания и уже двадцать три тонны макулатуры, вы можете представить?..

Смотритель музея улыбаясь поморщился:

– Константин, тут, в нашем кругу, иногда обсуждают ваши суждения, некоторые поступки, и… скажу откровенно: Вас не любят. Я и сам поругивал за глаза, каюсь. Не важно, что я думал на самом деле. Тут особый мир, мир единомыслия и братского радушия. Субъективное мнение – материя, которой порядочный гражданин обязан пренебречь. Во имя общей цели – разумеется. Активная среда создает направление – поток; я часть его – такой мой добровольный выбор. И не потому, что по течению легче – отнюдь! впрочем и поэтому тоже. Вот вы упомянули корабельный архив, и тут же присовокупили оскорбительное: "макулатура"… Не смейтесь, не смешно… Тут мы с вами расходимся!.. Спасти архив – наш долг. Даже, если не для всех найдется место на плотах. Кем-то из команды придется жертвовать…

– Может, Вами?

– Есть градация… Но если очередь дойдет до меня, что ж, я готов!…

Картограф рассмеялся.

– Браво. Пока из десяти плотов – готово только пять. У меня большие планы на Вашу жертвенность.

– Вы бываете серьезным? – упрекнул смотритель. – Не верите словам высоким, отрицаете врожденное благородство, допустим: есть с чем спорить, но подвиги, что железом отлились в прессованные ромбы, овалы, грозные каленые трезубцы. Вас не трогают жесты, что переживут века. Я помню, ликование тысяч в час отплытия, когда глава совета кампании снял с груди рубиновый шестигранник и подцепил к флагу корабля. И как вы испохабили все мое внутреннее торжество, своим скучающим взглядом. За Вас было так стыдно. Я много думал. Вердикт ночных измышлений: Ваш нигилизм – всего лишь внутреннее банкротство.

– Только внутреннее?

– Я увлекся, чего уж теперь… – Покашлял. – Вы не приходили к нам дней пять? За это время характер испортился совершенно. И лицо мне ваше не нравится. Мой совет: чаще бывайте на воздухе. Я разве сказал что-то смешное?.. Что вы там пьете? Опять кофе? Хотите коньяка? Повар – свинья, перестал нас кормить, но, что касается выпивки… Так вот, вернемся к архиву…

– Хватит, – Константин небрежно отмахнулся. – Сгорел… Два часа как… Где ваш хваленый?.. Наливайте, помянем…

Смотритель подался вперед, занял почти пол стола.

– Шутите?.. А капитан Женьо?..

– Еще не сгорел.

– Перестаньте, он знает? Представляете как расстроится?

– Что вы, моя фантазия не безгранична… Кстати, уж кто-кто, а он удивил. – Константин остановил проходящего бармена, снял с подноса бутылку коньяка, наполнил две рюмки, одну поставил перед смотрителем, из другой отпил половину, спрятал в ладонях: – Два часа назад капитан Женьо взял на себя полное командование судном. Уже отданы приказы о переименовании четвертого яруса в верхний трюм; и спальных зал не будет, будут кубрики. Капитанский мостик выкрасят в зеленый. Если крепежи позволят, рубку сместят на два метра к центру. Для скольжения – борта, каждые пол часа, будут поливать рыбьим жиром.

– Где ж столько жира взять?

– Нигде, – ответил картограф, допил коньяк, понурил голову, зажмурился. – Через час собьют плоты, остановимся, спустим на воду… и все. Очень скоро, ваша светлость, цесариуса не станет. Все прахом… и ладно. А я устал. Наливайте, принц Мишиохи. Сегодня у вас, кажется, праздник: жезл отличника, голубая лента, или что там еще?.. Так что за вас! За генофонд нации!..

– Постойте Константин… неужели все? Вам доверилось столько жизней… и все что можете предложить это…

– Да.

– Не верю вам. Капитан ведь на что-то надеется? Идите к нему. Помогайте! Спасайте корабль… Не может быть, чтобы у вас не было никаких идей!

– Была бы желтая краска, предложил бы выкрасить рубку в этот цвет, а так… ах, мой милый граф, знали бы вы как мне легко сегодня. Выпьем… За вас, конечно!.. Ваш день…

Константин опрокинул в себя рюмку, крякнул, подмигнул смотрителю.

– Дюбуа, Вы мой любимый маршал, но ведь ни черта не смыслите в походной амуниции.

– Что?

– Вы славный старик Монсеньор, но не более. Что-то похожее вы говорили и мне, но я это не в уплату… Вы оригинал… в чем-то… Хотя бы, скажем… вместо того чтобы как все, благоговейно пялиться на подцепленную к пестрой тряпочке железную дрянь, вы находите в бесцветной толпе неотразимого меня, почти постигаете природу умного пронзительного взгляда.

– Константин, вы пьяны. Развезло. Не ели сегодня?

– Если интересно, – наполняя рюмки говорил картограф, – я почти не ел и совсем не спал последние три дня. До этого два дня был в бреду, что ел и как спал тогда – не знаю. За вас владыка!

Чокнулись. Выпили. Картограф говорил:

– Слабые надежды вытянули силу. Два месяца боролся с огнем, командой и собой… похудел на тридцать килограмм. Беда господина картографа в том, что корабль можно было спасти, но кроме упомянутого господина, в благополучный исход не верил никто… Вызов, прекрасно – я принял вызов… Вызовы – моя слабость… Никто, не верил, даже Вы, мой славный магараджи… С каким удовольствием утер бы этот морщинистый благородный но… но вы правильно ухмыляетесь: это победителей у нас не судят, а других, как раз… Теперь любой дурак поучит: как надо было. Скоро у всех объявится умное мнение. Интересней всего будет послушать грамотных сапожников и ученых погонщиков спиралерогих коз. – Константин поднял свою рюмку, указал взглядом на соседнюю, приглашая смотрителя присоединиться. – Просто… просто меня предали. Нас обманываю только те кому мы верим. Совет вам: не верьте тому, кто предаст. Хе-хе… За вас вождь! За высушенные головы врагов, что пылятся в трофейных сундуках! Думаю, у вас наберется пара дюжин. – Подмигнул.

Выпили. Картограф заметно взбодрился.

– Общество больно предательством. Зайдем в порт, напомните: дать телеграмму правительству: "Панацея найдена! Срочно запретите рожать предателей, а заодно и потенциальных жертв их коварства!" Так просто, и почему никто до меня?.. Подпись поставьте свою. Дарую Вам славу этой гениальной мысли.

– Порт… сказал тихо смотритель, усмехнулся. – Ну допустим, переберемся на плоты… и что дальше?

– В философском смысле?.. все тоже самое – ничего не изменится…и через год и еще… песок сыпется, халва не вкусная, завхоз столичной филармонии пропил еще два тромбона…

– И все-таки… Есть шанс, что на нас кто-нибудь наткнется?

– Поразительное существо человек, ум его неспокоен, пытлив. Столько уже всего: письменность освоил, капусту квасить научился, придумал педикюр, галстук, сперматозоиды посчитал, и все мало… все спрашивает, все ему пригодится…

– Не пойму, чему вы так рады? Какие перспективы так вдохновляют? поделитесь… Меня вот, будущее как-то настораживает. У нас ведь, так понимаю, не только еды, но и воды почти нет?.. – Смотритель произнес это повысив голос, и многие за соседними столиками замолчали, повернули к нему лица.

Константин усмехаясь:

– Ая-яй, маху дал: как это я не подумал? Как хорошо, что напомнили. Пошлите на рынок за баранками и попить чего-нибудь…

В зал вошел, грузный, коротко стриженный мужчина. Один из "старших", механик. Он быстро оглядел зал, нашел картографа, и тяжело дыша поспешил к нему.

– Месье Рум, у меня к Вам дело.

– Месье Курд, присаживаетесь. Я угощу вас, – улыбаясь сказал Константин, наполнил свою рюмку и поставил на краю, возле механика. – Знаю, что скажете. Этого следовало ожидать… – Опустил взгляд на стол, пальцы рук принялись выстукивать по крышке, как по клавишам рояля, – … но вряд ли чем-то помогу. Капитан отстранил меня от занимаемой должности.