Текст книги ""Цесариус" обреченный... (СИ)"

Автор книги: Станислав Жейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Жейнов Станислав Артурович
"Цесариус" обреченный…

Константина окликнули возле кают компании; он вздрогнул и сам себе показался маленьким и беззащитным, ссутулился, плечи сжались; нервная полуулыбка обнажила ровные, желтые от табака, зубы. Качнулся, слабость в теле, и под ногами будто пустота.

"Ну, зачем же так, – сказал себе, – сейчас… сейчас ты соберешься, и… Что и..? Как вот некоторым легко говорить "и"", – выдохнул, "Ну же, к чему эти хлюпанья?! старший картограф на нас смотрит публика, ваш выход".

И тот человек исчез, а появился другой: выше, шире в плечах, с гордой осанкой, строгим пронизывающим взглядом, и… и собираясь с мыслями отряхнув рукав, как бы от пыли, старший картограф, он же второе лицо на торговой шхуне "Цезариус", он же Константин Рум, оглянулся.

– Месье Константин, – обратились к нему снова.

"Рулевой, скользкий тип, провокатор и трус".

– Вы уж извините, что отвлекаем-с, – сказал рулевой, – но если вам не трудно, не могли бы вы уделить нам минуту, минуту своего… не думайте, мы понимаем, сейчас время это… и каждая минута теперь… – Он вдруг замолчал, строгий, презрительный взгляд старшего картографа смутил, но ропот команды, что столпилась за спиной, придал уверенности.

"Как же его звали? – вспоминал картограф, – Кущ? или… может, Куч?.. Бущ?"

– Ждать нельзя месье Константин. Вторую неделю тянете с правильным решением, и пока что-то…

Рум усмехнулся. ""Правильное решение" – забавно".

– Извините, не расслышал.

"Я что это вслух?.. Нервы, нервы…"

– Забавно, говорю, – сказал Рум, и отмахнулся: не обращайте внимания. – Ну, продолжайте, я вас слушаю.

"Началось… Эх, еще бы пару дней…"

Рулевой не понял, что забавляет картографа, но на всякий случай угодливо хихикнул, и продолжил:

– Уж не взыщите месье Константин, но команда… люди волнуются и… и все от неведения… Неведение томит и убивает нас. Страх окутал сердца человеческие, страшно сидеть в каютах, страшно ходить по палубе, и… Вы ведь знаете! Не случилось бы беды месье Константин.

"Нет, не Бущ, а Бущинский, даже, наверное Кучинский… Какая разница…"

Рулевой продолжал бы, но Рум остановил знаком руки.

– Перестаньте. Перестаньте любезный. Ваши ультиматумы, недоверие, страхи утомили всех, от капитана до распоследнего парусного штопальщика. Как вам не стыдно перед вашими же товарищами? – картограф окинул бодрым взглядом матросов, что опасливо выходили из за спины рулевого и становились полукругом. – У нас отличная команда: бравые ребята, профессионалы, с такими ни бури, ни смерчи, ни… Мы, в отличии от вас, любезный, – посмотрел на рулевого, стараясь придать интонации и взгляду радушие, – имеем кой-какое представление о запасе прочности судна водоизмещением пятьдесят тысяч тонн.

После, пробежал взглядом по молчащему полукругу, опять покосился на рулевого и иронично покачал головой.

– "Цесариус" не может сгореть! Этого не будет никогда! – конструкция у него такая, понимаете? Я ведь объяснял про буферные отсеки…

– Но ведь горит, месье Константин. – робко возразил рулевой.

– Да, не горит! не горит! сколько еще вам можно объяснять? – Рум наигранно рассмеялся, – Тлеет. Тлеет товар: пробковые листы. Они изолированы, там нет воздуха. Нет воздуха, понимаете? Мы не порох везем, не бензин, не спирт. Взрываться нечему.

– А мешки?

– Гербициды. Натрия хлоридные соединения и сульфатная щелач – да этим пожары тушат! Энергопоглощающий концентрат – говорит вам о чем-нибудь? Это как песок, как мука… крахмал, понимаете? – Развел руками. – Вы не химик, но уверяю Вас!.. И прошу, не надо, не надо стращать этих смелых, благородных людей, у них итак хватает забот. Тем более, что это бесполезно. Уж пуганные перепуганные – правда ребята!

Рум чувствовал, что ему не верят, но все-таки надеялся на чье-нибудь робкое одобрение, но только хлопки волн о скользкие борта, только…

"Ух, какие нетоварищеские у них лица".

– Вот видите, – снова обратился к рулевому. – вы в меньшинстве. Здравый смысл берет верх.

Тут были не только матросы, притушенные тенью рей и парусов, виднелись лица грузчиков, статистов, возле спасательных шлюпок шептались механики, а за ними… Константин вздрогнул, сжался, внутри стало холодно.

"Натан Рикша, – неужели он?.. один из "старших" с ними?.. Темно там, может, обознался?" Секунд десять картограф вглядывался в темноту, опять перевел внимание на рулевого, раскурил трубку.

"А чего ты хотел? – говорил себе. – Это вопрос времени, завтра, как раз "старшие" устроят бунт, бросят корабль у какого-нибудь островка, а дальше… Нет, вряд ли им повезет, зачинщиков "Кампания", конечно повесит, но они-то меня – раньше. А этот безвольный клоп – чего ждет? Правда, верит, что я изменю курс, – угроблю корабль только чтоб спасти его смердящую шкуру?"

– Я надеялся и сейчас уверен, что от хлюпиков и всяких там тонкошкурых мы избавились, – продолжил Константин. – Трусы и предатели нам не нужны. Команды сошла на берег, вернулась половина… и слава богу. Остались лучшие, остались те, для кого слово честь, не пустой звук! Благородные, духовитые, в вашей груди пляшет ветер океана! Да, я вижу много новых лиц, но чувствую: тут есть на кого положиться, с вами ребята, мы споемся…

– Но месье Константин…

Рум скрипнул зубами, ноздри задергались; он с ненавистью посмотрел на рулевого, потом перевел взгляд на команду и продолжил:

– Все мы знали, на что идем. У корабля небольшие проблемы, это есть… мы не скрывали, и нанимаясь, знал каждый… И все-таки мы вместе, в одной упряжке, в одном окопе, в одном… Побратил нас океан! Нет, не из за легкой наживы мы здесь ребята! Не в обещанной двойной ставке дело, не в льготах – нет!.. В нас самих дело! Есть в нас что-то неукротимое! Есть морское товарищество! Есть отвага! И есть океан! Наш океан! Навсегда! На всю жизнь! Так что орлы, поднять паруса! Вперед на встречу волнам! Не страшно! И пускай Посейдон насылает на нас…

Картографа прервали.

– Корабль горит! – крикнул кто-то из темноты.

– Какого черта! "Кто ж там такой горластый". Если знаешь больше меня, может, выйдешь на свет, расскажешь всем. Я говорю с владыками морей, а тут кто-то трусливо блеет забившись в темный уголок. Не самое достойное поведение, для…

– Горит, – послышался тот же голос. – Неделя, может две и все! Надо принимать правильное решение.

– Правильное решение, – послышались робкие голоса слева и справа.

– Тянете время! – Отрезаете путь назад! Это преступление против команды! Предательство! Огонь уже в третьем отсеке, завтра пятый, двадцатый… Примесь дыма, ноль семь, уже на нижнем ярусе. Эта отрава горит как… как сушеная пакля! Думали не узнаем!.. Задраили, замуровали – не помогло! А дальше?! Терпение наше уже не сдержать! – Отдавайте приказ!

"Какая осведомленность. Синоптик трепло. Зачем, только держать этих бездарей… слабое звено, паникеры… как это все не ко времени… пару дней бы еще…"

– Вы не можете сдержать огонь! – кричали из темноты. – Хотите гореть, ваше право, но сначала мы зайдем на Береи, а там уже бог вам в помощь…

Стало тихо. Картограф не торопился с ответом, задумался.

– Береи, – почти прошептал, посмотрел в сторону океана, где-то там, далеко, представились безлюдные Берейские острова, и уже громче: – Этого не будет никогда!

– Если у вас не хватает смелости повернуть, то у нас, поверьте – хватит. Пока мы только просим… Не вынуждаете нас обратиться к физическому решению!

– Выйди на свет! – сказал Рум. – Поразительно! – Всего один трус, и столько смелых слов!

От бесформенной подвижной массы, что темнела метрах в семи, отделился угловатый кусок, проступили знакомые очертания. Вышли двое, матрос и штопольщик; картограф не сразу разобрался: цвет нашивок на рукавах в темноте трудно различить. Сделали несколько шагов и остановились под тусклой мигающей лампой, что освещает лестницу на нижнюю палубу.

"Эти из новых, этих не знаю. Авантюристы, молокососы. Не понимают, итак уже по грудь в… хотят чтоб с головой накрыло. Оно конечно понятно: легких денег хотели, а тут… Пожара они боятся… не того боитесь… Кто ж верховодит?.."

Рум усмехнулся. – Вот он смельчак! Что-то в глазах двоится, – демонстративно протер глаза. – Отсюда не видно, вы держитесь за руки или нет?

Матрос смущенно посмотрел на товарища, после чего робко шагнул вперед.

– Я представитель временного матросского комитета "за жизнь". Сокращенно ВМК. В связи с чем, месье Константин, прошу учесть: в моих словах не единоличные требования, а мысли всего общества, – он помолчал, потом добавил: – Никто не хочет бунта, все хотят жить. Примите правильное решение, и команда всегда вас поддержит. А если нет, то… вы не оставляете ВМК выбора.

– И что будет, "если"?..

– Корабль идет на Береи, а с Вами или нет, тут уж…

– В Береях через неделю меня не будет, – иронично улыбаясь произнес Рум. – На пути в Тиру, где "Цесариус" будет через месяц, таких островов нет.

– Итак, это ваше последнее слово?.. Надеюсь, вы отдаете себе отчет… Ведь не только за себя расписываетесь, месье Константин, но и за капитана… за всех, кто ни с нами…

– А кто с вами? Я вижу двух испуганных неудачников, оглянитесь, господа приговоренные, с вами никого.

И те, что стояли рядом с картографом, и возле лодок, и дальше у мачт, все вдруг зашевелились, забубнили, и волна недовольства хлынула дальше, побежала по палубам, коридорам, каютам; Константин почувствовал дрожь в ногах, казалось, корабль резонирует от нарастающего, раскатистого гула. Под кителем, за поясом картограф нащупал пистолет, снял с предохранителя.

– Все с нами, все! – крикнул матрос. – Статисты, матросы, вязальщики канатов, даже мастер компаса, даже… – Он усмехнулся, помолчал, размышляя, говорить или нет, – Нас поддерживают "старшие". Да.

– Добираешь авторитета… не получится любезный. За тобой никого, кроме палача и виселицы.

"А ведь есть кто-то… кто-то очень испугался… хлюпиков натравил, а они и рады. Так бунтовать легче: есть на кого сослаться. Скажут, они там не разберутся никак, "старшие" приказывают разное, а нам чего: мы выполняем. Только зря вы так, ой зря… Кукловод как раз не причем окажется, а с вас спросят… спр-о-сят…"

– Мы еще ждем приказаний! – раздраженно выпалил матрос. – Пока еще от вас. Пока!..

Рум цыкнул, несколько секунд, собираясь с мыслями, глядел себе под ноги, но вот поднял глаза и произнес:

– На фок мачте спущен парус. Парус поднять! Компас менять каждые два часа! Метеорологи сегодня не спят. – Ветер, влага, тучность – каждые два часа! с подробным анализом, с данными по плотности испарений. Грузчики – мешки из десятой секции, часть наверх… часть в машинное отделение. Матросам драить палубу!.. каждые два часа! Все! В пять утра общее построение!.. А теперь разойтись! Приступайте к своим обязанностям… Не заставляйте повторять, все слышали приказ! Разойтись!!

Резкий тон картографа поколебал собравшихся, еще перешептывались, но уже как-то неуверенно, не дружно и через пол минуты, робко переглядываясь и пожимая плечами, стали расходиться.

– Да вы что! – испуганно вскрикнул неугомонный представитель временного комитета, вытащил из кармана револьвер и размахивая над собой, кинулся к картографу. – Это предательство! – продолжал он, распихивая матросов свободной рукой. – Командование не выполняет полномочий! – Обязательства отвергаются! Не трусьте! – Мы в своих правах!

Матрос остановился в полутора метрах от картографа, не в силах успокоить трясущуюся руку схватил пистолет двумя, направляя то в голову, то в живот.

Вдруг стало тихо, замерли люди, ветер, волны и Константин подумал, что если это продлится хотя бы секунду, он сможет услышать звезды, но…

– За измену! – с болью врезалось в уши! – За отречение от идеалов свободного общества! За карательное отношение к личности! За попранную честь гуманистических ценностей морского закона! Приговариваю вас к смерти!.. И все же… И все же временный матросский комитет предоставляет вам последний шанс, иначе же…

– После, – спокойно выдохнул Рум.

– Что?

– В пять утра построение. Советую вам: потратьте это время на костюм, постирайте и высушите брюки, майку, поменяйте заплаты на локтях… пусть буду в тон пиджаку… И туфли… Займитесь туфлями. Племянник смотрителя маяка, некто Риковский, проигравшись в вист, сдал свою одежду младшему конюху городской похоронной службы, в аренду – не делайте так.

Константин осуждающе покачал головой, развернулся и, озабоченно вытряхивая из трубки пепел, пошел в направлении кают-компании.

""Кампания" таких выпадов не прощает. Однако странно, верно думают, гильотина, не так больно, как огонь… Впрочем, кто знает…"

– Я буду стрелять, – услышал он на пол пути, остановился, некоторое время раскуривал трубку, потом развернулся.

– Будьте добры любезный… – произнес Рум, хмурясь. – Я, конечно понимаю: он просил себя не называть, и все же, знать бы имя героя, всесильная воля которого избавит вас от следствия, или того лучше – отменит решение трибунала.

– Видит бог, я не хотел этого, но приговор вынесен. – сказал дрожащим голосом матрос, плечи его тряслись, и револьвер, направленный на картографа, казалось, хочет вырваться из рук. – Прощайте, месье Рум… В бунте нет нужды, нас поведет…

Раздался выстрел, матрос упал, а позади него, с дымящемся пистолетом в руке, с перекошенным от злости лицом, возвышался Натан Рикша, старший синоптик торговой шхуны "Цесариус".

2

…и когда я увидел, как этот негодяй наставляет на вас оружие, – говорил Натан возбужденно, – вот не понимал как это: сердце в пятки!.. Ух. Еще секунда и не успел бы. Как я его бахнул! – видели? – Стукнул себя ладонью по затылку: – Шмяк.

Они уже давно шли по коридору, и перед каждой дверью Натан выбегал вперед, отворял и пропускал картографа, при этом заискивающе улыбался, заглядывал в глаза, будто хотел угадать мысли, настроение, и все говорил, говорил.

– Идите-идите, я придержу, не люблю когда хлопает. Нет, эти вечерние прогулки ни к чему. Да и днем не ходите больше один, а-то вон что получается. Вы меня зовите, живо присмирю. Придумали же – Береи. Шуты. Им только бузить, больше ничего. Ни черта же не смыслят в нашем морском деле, и туда же… Надо что-то делать с кастами месье Константин. Никак не решусь, но есть мысль пойти с жалобой в министерство морской и наземной кадровой идеологи. Матросы, эти невежи не снимают головных уборов даже перед статистами, да-да, я сам видел! Это беда, это начало конца, как вы думаете? Каждому почет и уважение согласно занимаемой должности, согласно полезности – так было раньше и был порядок! Вот я – старший синоптик. Да без меня через день кораблю хана! Вот, скажем, я не вычислил влагу, и паруса на ночь не меняют. Проходите, проходите. Не меняют, синоптика нет, все! Паруса высохли, между нитями зазоры, натяжения нет, теряем ветер, теряем скорость. Скажем, два узла в час. А у кого сейчас есть лишних два узла месье Константин? Хорошо, а если паруса разбухли, понятно от влаги. Это что значит? Это значит рваные паруса, скользкий ветер, опят минус натяжение при слабом продуве, а это уже не два а три потерянных узла. В теории разновлаговые паруса могут перевернуть корабль. И погибнут люди, месье Константин. Поэтому мы меняем паруса каждые два три часа. Реагируем на малейшее колебание плотности, температуры, ну и… вы знаете. Вот так. А они забыли, кто тянет этот воз, и вот результат, мы горим!

– Не вижу взаимосвязи, – возразил Константин. – Ну, взаимосвязи с пожаром, пояснил он.

– Согласен, может здесь ее нет, но принцип! А статисты! Не будет статистов – три дня и все: хаос, паника, бунт, ну понятно месье Константин. – Погибнут люди. Один матрос вчера заявил: "Узловики нам не нужны, мы и сами морские узлы вяжем!" – как вам такое?!

– Ну как вам сказать, – неуверенно начал Константин. – Некоторые считают, что существующее кастовое деление надуманное, ложное. Сами знаете сколько споров. В полезности статистов, признаться, сомневаюсь даже я. Тем более, в таком их количестве… Обслуживающий персонал надо сокращать. Ну зачем нам восемь парусных штопальщиков? Думаю хватит и…

– О, это камень в мой огород, – шутя обиделся Натан. – Эти люди в моем подчинении, и кому как ни мне судить о их полезности. Это титаны, ломовые лошади торгового флота; они как никто заслужили хлеб который едет, а вот механики, извините… Никогда не слышал как работает двигатель, и признаться, надеюсь, шум винтов не осквернит моих ушей.

– Говорят, этот механизм может добавить пару узлов.

– Кто говорит? Вот! – Натан лизнул и поднял над собой указательный палец. – Влага, плотность, вихревая концентрация. Видите, вот это дает узлы. Поэтому – оно все плывет. Не кусок ржавой железяки, а… кстати знаете как определять вязкость? Проветриваем колбу, бросаем поплавок и замеряем время. При хорошей вязкости упадет за 2 секунды.

– А правда, что все ваши лаборанты водолеи?

– Да, это правда. Это обязательное условие. Могу объяснить почему.

– Не надо.

Подошли к двери главного корректировочного зала, здесь всегда шумно – "старшие" – элита, мозг и душа корабля (как они называют себя) проводят тут почти все свободное время; синоптик хотел постучать, уже занес кисть, но Константин остановил, слегка придержав за локоть.

– Я вот что хотел вам сказать…

Пока шли по коридору, Константин все размышлял о том что произошло, и чего еще ожидать, и как относиться к неумному, неоткровенному синоптику, человеку что рискнул на бунт и теперь так неумело прячет волнение, путается, придумывает противоречивые подробности и самое обидное, кажется, думает, что уже всех перехитрил, что все забыто, и сейчас они прослезившись обнимутся и давай рассказывать друг другу анекдоты про хитрого юнгу и строптивых монашек.

До Тиру мы конечно не дотянем, и он это знает не хуже меня. Только, если ты такой умный, чего же не остался в Сибрее, а-то ведь сам агитировал и команду помогал набирать; лекции какие-то заумные: чинопочитание, польза инновационного консерватизма, глубокая специализация как основа, и все такое. Остался – не такая ты уж и догада. А я и до Сибрея понимал – шансов нет, но мне то куда; я совладелец – "кампания" знает как застраховать груз.

– Я хочу чтоб вы хорошенько подумали, – сказал Константин. – Чтобы вы осознали: назад пути нет. Выкиньте это из головы.

– Не понимаю.

– До Тиру четыре недели ходу.

– Пять, – поправил Натан.

– Хорошо. До Берей – пол месяца.

– Полторы недели.

– Две! Две недели! – раздраженно сказал картограф.

– Да месье Константин, я забыл про течение. Конечно, вы правы. Но зачем нам Береи, там же нет ни отмели ни бухты, только скалы, там корабль погибнет… Нельзя нам туда Месье Константин… Теперь никак… только вперед.

– М-да… Увы так считают не все. Неделю-полторы обстановка будет нервозной, возможен бунт… А потом, когда Тиру станет ближе Берей, все успокоятся и мы благополучно до него доберемся. Большую часть груза, конечно успеем снести на берег, в этом нет сомнений, но корабль придется затопить; главное корпус спасти. Потом ремонт, и снова в строй. Такие вот прогнозы. Но, сегодняшнее происшествие требует прояснения некоторых моментов, касаемых поведения подчиненного и руководящего составов… Одним словом… Одни словом если вы не прекратите подбивать команду к бунту, я вас повешу.

Синоптик вздрогнул, вмиг побледнел, выражение непонимания на лице, сменилось страхом.

– К какому бунту?

– Думаю, мы друг друга поняли.

– О чем вы?

– Сегодня у вас не получилось, и свидетеля, так понимаю единственного, вы застрелили. Жаль. Повторится такое – не сплошаю. Собой от пули заслоню; я его дурака беречь буду, мармеладом кормить, и в одеялко кутать. А как вернемся, за ручку, к судье на исповедь; и бухнется он в ножки полный раскаяния и жажды справедливости. – Не одному ж ему гильотину тупить.

– Это катастрофа. Боже, мне плохо… Как вы можете?.. – Натан схватился за грудь возле сердца, стал быстро и громко дышать. – Сегодня, я спас вам жизнь, – говорил задыхаясь, – и, признаться, думал, это нас сблизит: мы станем верными товарищами, рука об руку противостоять несправедливости, выкорчевывать предрассудки… – уперся кулаком в живот, надавил несколько раз, и принялся массировать справа под ребрами. – Ах я глупец, обрадовался, думал, вместе подпишем прошении в комиссию идеологии и пропаганды, а теперь…

– Еще подпишем, – сказал Константин и улыбнулся. – Интересно. Что вы ему там наобещали? Ведь все равно убили бы. Хм… А что бы вы делали на этом острове – год, или даже два?.. А что бы вы ели? Прокормить такую ораву… Вы смелее меня… или не отдаете себе отчета… или…

– Катастрофа. – несколько раз проговорил Натан, качая головой. – Катастрофа. Но постойте, ну зачем же мне тогда его убивать. Если я такой подлец, то и пусть бы себе стрелял…

– Да он не снял пистолет с предохранителя! Стрелок!.. Досадно, неправда ли?

– Я этого не знал.

Константин продолжал улыбаться.

– Конечно не знали…

– Правда, не знал!

– Ну конечно. Я верю вам любезный. Ваши принципы… да и зачем вам это. У других не знаю, а у вас хватит ума не участвовать ни в каких сговорах. Я просто пошутил.

"Все простачка разыгрывает. Но испугался, вроде, натурально. Вспотел, дрожит, так-то, в другой раз подумаешь. Ты только в обморок не падай".

– Пошутил-пошутил, идемте ко всем, – сказал картограф и потянулся к ручке.

Синоптик выдохнул.

– Погодите, это правда?! Вы ни подозреваете меня?

– Для этого нет ни желания, ни оснований.

– Фухх… – Натан достал платок, принялся вытирать лоб и щеки. – Вы разыграли меня. Ах какой хитрец. Хитрец, – повторил грозя пальцем. – Фух, месье Константин, вот это встряска… – надавал себе легких пощечин и тихо засмеялся. – Как Вам это удается… так прочистить мозги! Я как заново родился!

– Ха-ха-ха, – раздался подчеркнуто неискренний смех. Константин дружески похлопал синоптика по плечу. – Скажу вам даже больше: о таком незначительном происшествии я не стану упоминать в отчете. Все эти мелочи "Кампании" не интересны.

Оба вдруг перестали улыбаться, несколько секунд молча глядели друг на друга; Натан еле заметно кивнул, Константин ответил тем же, взялся за ручку и…

– А вы слышали последний анекдот про хитрого юнгу? – спросил синоптик.

Лицо картографа выразило приятное удивление.

– Нет, новыми давненько не тешили. Неужто обрадуете?

– Обрадую-обрадую! Призабавнейший рассказец… со скандальцем месье Константин.

– Ну, не томите, – попросил Константин, толкнул дверь и подался вперед. Натан шагнул следом.

– Хитрый юнга просыпается, извините, в борделе…

– Ха-ха, ну это как всегда… ну-ну…

– Шарит рукой по кровати, бац – мешок. Большой мешок с монетами.

– Хе-хе, вот везучий проныра!

– Ха-ха, слушайте дальше…

2

Продолжай-продолжайте, – сказал Константин старшему смотрителю корабельного музея, макнул кончик сигары в уже остывший кофе, воткнул в уголок рта, затянулся, пустил вверх струю дыма и заложив ногу за ногу откинулся в кресле.

"Желтые зубы, чахоточный кашель, отхаркиваться начал – никуда не годится. Отрава… все до единой… в море. Завтра, нет, завтра трудней день".

– Чего замолчали гер Фердинад?

– Боюсь, позволю себе лишнего.

– Уже, – сказал Константин.

Смотритель взял со стола бутылку коньяка, откупорил, налил пол стакана и выпил.

– Не называйте меня так. И графом Фердюа больше не называйте, и бароном Штутгартом, и принцем Магандалбой, и этим, как его?.. Я вас раскусил. Завидуете моему титулу, вот и передразниваете. Только ведь под своими дырявыми панталонами, чужого благородства не спрятать. Кто вы есть – торгаш, выскочка, калиф на час.

"Совсем сдал старик. Такой деликатный, умный, а храбрый какой и нате. Страшно ему. Это от страха он столько хлебает. Недели две не сохнет. Ну а вы то граф почему не сошли, на что надеялись?"

Картограф окинул взглядом весь зал. "Старшие", почти все были здесь: всего человек пятнадцать; как всегда разбились на кучки и утопая в сигаретном дыму дегустировали спиртное, вяло спорили, все о том же."…и будущее торгового флота…", доносилось из углов, "…ничего важнее статистики, и формуляр здесь основа…"

– Месье Константин вы замарашка, – отвлек смотритель.

– Вот как, – отреагировал картограф, подозвал бармена, когда тот подошел, положил на поднос чашку, попросил еще кофе. Снова обратился к собеседнику:

– Это интересно.

– Вам бы в земле ковыряться, коров пасти, и этих… кроликов разных. Вы отреклись от предназначения. Такое не проходит бесследно! Вы замарались деньгами. Зарылись в них как в кости прокаженного, грызли и наслаждались трупным ароматом.

– Спасибо за кофе, – поблагодарил бармена. – Гер Фердинаду еще коньячка принесите.

– Вы слишком долго жили в нищете, и клялись себе: уж теперь не упущу, теперь не вырвется. За десять лет не купили ни одного приличного костюма, ели с прислугой и экономили на лекарствах для больной тетушки.

Константин удивленно вскинул брови, обиженно закусил верхнюю губу, но монолога не прервал.

– И только работать, работать, работать… Низшие классы ни в чем не знают меры. Перерыли килем залатанной "Офелии" все отмели восточного и южного побережья, раздавили дюжину голубых черепах, стерли в песок десять миль коралловых рифов. Три шхуны, магазин, ткацкая фабрика, километр батиста и уже уйти бы на покой, жениться на ком попородистей, да кресло-качалку с пледом в винный погреб снести, но… Мачты "цесариуса" уже показались на горизонте. "Кампания" построила корабль каких еще не знал океан.

Мало-мало, давай еще, хочу большего! – взывала нищета. Голодранцу с манерами мелкого буржуа грезилась королевская корона. И месье не противился желанию. Баловню судьбы, этому звездному мальчику, забыли сказать: все места куплены, и кассир уже пол часа как крикнул: за крайним не занимать!

Проведение все расставило по местам. Хромосом богатства – привилегия избранных. За месяц месье продал все: шхуны, столовые приборы, и украшения покойной тетки. Сделка всей жизни состоялась. И все эти не съеденные устрицы, бессонные ночи, и тетушкины слезы сгорят в печке. В большой, плавающей печке, под названием…

– Что вы себе позволяете?! – раздалось за спиной смотрителя. Натан Рикша, с красным, перекошенным от гнева лицом, как приведение возник из неоткуда, схватил, опешившего старика за плечо, и прошипел:

– Как вы разговариваете с господином старшим картографом! Ополоумели должно быть! Высечь вас за это, подлеца! Месье Константин благородно считается с вашими годами – я не стану!

Смотритель обратился к Константину:

– Зачем вы держите на корабле этих бессмысленных субъектов. Я его к святой-святых и на сто метров не подпускаю, гнушаюсь. Вчера, клянчил у статистов талон на посещения музея, так я велел не давать. Называет себя реформатором – терпеть не могу.

– Ка-кой музей? Да нужен мне твой музей, – возмутился синоптик, – кто в него ходит?!

– А в музей не надо ходить, – заявил смотритель, глядя на Константина. – Музей – история корабля, его эволюция. Чем жил "Цесариус", какие трудности преодолевал. Все в музее, от сандаля штопальщика, что первым шагнул на палубу, до последнего рваного паруса. Коды маршрутов, корабельные журналы, приказы – все у нас, все в архиве. Мы зафиксируем все недостатки и плюсы, потомки учтут их, и новый…

– Бред! – сказал синоптик. – Я не умоляю важности вашего отдела, но, без глобальных реформ… Если не установите строгую вертикаль…

– Ну вот опять! Что я говорил! Бред, если хотите знать, это то, что у нас в корпусе метеорологии, под вашим началом двадцать пять человек, а у меня, человека который знает четыре языка, имеет три образования…

– Капитан… капитан идет, – пронеслось по залу, и вдруг все разговоры смолкли, слышно только, как не спеша потягивает кофе старший картограф, он же второе лицо на торговом судне "Цесариус", Константин Рум.

Капитан Эд Женьо, симпатичный брюнет, чуть меньше сорока, холеный, подтянутый, как обычно остановился в дверях, деланно покашлял, и как требует того правила спросил:

– Вы мне позволите господа?

Все "старшие", кроме картографа, поднялись со своих кресел, заложили руки за спину и понурили головы.

Капитан и Константин обменялись приветственными кивками, и тут же потеряли интерес друг к другу. Константин затушил сигару, достал из кармана и принялся раскуривать трубку, капитан же не спеша рассматривал своих покорных подчиненных, подошел к игральному столу, полюбопытствовал у кого какие карты, наконец произнес:

– Благодарю друзья. Садитесь, отдыхайте, не обращайте на меня внимания.

"Старшие" стали усаживаться в кресла; капитан добавил к сказанному:

– Вы знаете, я люблю вашу непринужденность, легкость. Общайтесь друзья, общайтесь.

– Приветствуем вас капитан.

– Наше почтение месье Женьо.

– Капитан Женьо, вы всегда неотразимы, но сегодня как-то особенно.

– Как ваше самочувствие месье Женьо?

– Усталость. Усталость господа. Заноси! – крикнул капитан, и в дверях появились грузчики: двое несли красное кожаное кресло, еще двое круглый лакированный столик, последний пятый, держал в руках подсвечник, свечи и кожаную сумку.

Центр зала – любимое место капитана; он сел на кончик кресла, расслабил узелок на сумке и принялся вызволять свое сокровище: упаковку с надфилями, ножи с лезвиями треугольной и четырехугольной формы, миниатюрный лобзик, зубило. Последним вытащил небольшое полено; из середины деревяшки выпирала медвежья голова над ней угадывались очертания лапы. Капитан взял нож с треугольным лезвием, положил на колени заготовку, и…

– Не обижайтесь месье Константин, – прошептал смотритель музея. – Вы, признаюсь, гораздо симпатичней всей этой мелюзги. Вы и капитан, все остальное мусор, слякоть, скучная, неинтересная… Вы только не обольщайтесь, это отнюдь не уменьшает вашей бездарности. Папуас среди папуасов хе-хе… Отличайтесь от собратьев тем, что скажем, умеете перемножать в голове семизначные числа. Скажите, какой от вас прок? Сколько вам, тридцать четыре? Жаль. Господа папуасы. – Несколько раз махнул рукой в сторону присутствующих. – Господа папуасы скоро вас съедят, месье Константин. И я им помогу.

– Я, кажется потерял нить. Не улавливаю мысли.

– Вы ни в чем не виноваты. Запомните эти слова. Больше вы их не услышите. Через две недели, когда я надышусь этой кислятиной. Вы уже чувствуете запах? нет? Так вот, когда я начну сплевывать на эти самые графины, – небрежно подтолкнул к Константину графин с фруктами, – куски свих легких. Кстати, не хотите винограда? Ну, дело ваше. И когда орден на моей груди расплавится, и обуглятся алые нашивки на рукавах, вот тогда… я обвиню во всем вас. И буду искренен.

Подошел бармен, поставил на стол рюмку.

– Еще что-нибудь?

– Спасибо, не надо.

– Пока еще я объективен, – смотритель выпил коньяк, занюхал кулаком, и добавил, – но скоро избавлюсь от этого порока. Слабею с каждым днем. У слабых тысяча претензий к окружающим.