Текст книги "Принцип четности"

Автор книги: Станислав Гимадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Ревич тяжело вздохнул, покачал головой, прервавшись на некоторое время. Он был слегка возбужден.

– А ведь нам еще повезло, – продолжил он, – Хоть тут, вообще, неуместно говорить о везении, тем не менее, могло быть значительно хуже. Во-первых, дорога, проходящая через резервацию, была на тот момент закрыта на ремонт. Вы понимаете, что было бы, если бы утром по ней пошли набитые людьми автобусы, а?! Сколько бы их здесь скопилось? Это же ужас… А, во-вторых, повезло в том, что были каникулы, и школа практически пустовала. Ведь сколько могло сюда попасть нездешних детей – это же представить страшно! Столько несчастных детей, боже!.. Скажите, что может быть хуже несчастных детей?!

– А власти? – глухо спросил Сергей. – Они пытались помочь?

Ревич горько усмехнулся и стал покусывать дужку очков.

– Что они могли, господи!.. – произнес он угрюмо. – Ну, как можно помочь, когда не понимаешь с чем ты столкнулся?! Что они могли… – повторил он тихо. – Пожалуй, только то, что и сделали. В первые же дни в срочном порядке протянули заграждение вокруг резервации, наставили в округе предупреждающих плакатов, дали объявления через местные средства массовой информации. Транспортер сразу же установили, стали доставлять продукты. Да, что они еще могли сделать? Уж я-то прекрасно знаю, что здесь были бессильны любые средства. Если даже физическая природа Оболочки осталась тайной за семью печатями! Понимаете? Приборы ничего не зафиксировали: ни полей, ни излучений о чем тут можно говорить? Кого здесь можно в чем-нибудь упрекнуть? А тем более, наша резервация была на тот момент далеко не первой, печальный опыт в этой области уже был. В том числе и в нашей стране. Результаты, как известно, повсюду нулевые. Конечно, первоначально понаехало и ученых, и журналистов, и разных чиновников. Даже военные прибыли. Пару недель ради приличия покрутились, поразводили руками, повыражали сочувствия, а потом все и поутихло. С голоду умереть, дескать, не дадим, а как жить – решать вам! Вот и стали решать, когда поняли, что глупо и бесполезно питать иллюзии. Позднее стали налаживать все наши, так сказать, здешние институты. Создавать наш собственный регламент жизни. Сами понимаете, без этого нельзя! Жить-то как-нибудь надо… Так постепенно и родились и эти жесткие медицинские правила, и регулярные сверки населения, и запрет на рождение детей и все остальные наши прелести… Сначала все это казалось дико, потом привыкли со временем. Вот и живем себе уже четыре года. Сначала дни считали, потом месяцы, а сейчас уже никто ничего не считает. Вот такие дела. Смирение и покой. Даже к жеребьевкам стали без дрожи относиться.

– Ну, хоть какие-то попытки истолковать это явление были? – спросил Сергей. – Все равно должны быть какие-то гипотезы!

– Вы имеете в виду точку зрения науки?

– Да не обязательно… Вообще… Кто-то ведь над этим думал!

– Конечно, конечно, – согласно закивал Ревич. – Над этим думало очень много людей. И ваш покорный слуга был в их числе. Только много ли толку от этих дум? Гипотез было величайшее множество. К сожалению, они так и остались гипотезами. Даже среди ученых и всех, кто занимался этой проблемой, не было единой точки зрения. Ее и быть не могло. Да и как она могла возникнуть при полнейшем отсутствии фактов, при отсутствии каких-либо материальных следов? Мы же потерпели абсолютное фиаско, Сережа! Мы наивно пытались понять то, что изначально нам не было дано понять. Мы просто долгое время стыдились в этом признаться и обманывали самих себя. Я говорю сейчас об официальных позициях, когда еще существовали наши правительственные комиссии. Если вы в то время следили за этим, то должны помнить… Разные тогда комиссии были. И по резервациям, и по цветным излучениям, и другие… Была раньше такая мода на комиссии, пока, наконец, не плюнули на все эти бесплодные попытки что-либо понять. Э-хе-хе… – Ревич сокрушенно покачал головой. – Поэтому не было и, видимо, не будет никакой официальной версии. А для себя каждый может сам придумать ту гипотезу, которая ему больше нравится. Если ему, конечно, от этого полегчает.

– А вы, Рудольф Анатольевич, – осторожно поинтересовался Сергей, – какую для себя выбрали гипотезу?

– Никакой, – вымолвил Ревич. – Мне они не нужны. Я же ученый, понимаете меня? Через мою голову по долгу службы прошло столько гипотез и мнений, что я стал относиться к ним спокойно. А потом, когда я понял, что мы окончательно зашли в глухой тупик, то вообще стал к ним равнодушен. Но это мое личное отношение. В резервации же очень по-разному воспринимают то, что происходит. Каждый решает для себя сам. И вам, Сережа, тоже придется самому выбрать, как относиться ко всему этому. Кто-то пытается привлечь для объяснения все мыслимые человеческие науки, кто-то религию, кто-то даже потусторонние силы… Кто-то вообще никак на этот счет не думает. Смирился, привык и живет себе потихоньку. Я вообще-то не люблю давать советы, но… Знаете, вы обязательно найдите себе тут друзей, обязательно!.. Иначе будет очень тяжело, поверьте мне. Или займитесь каким-нибудь делом. Найдите себе отдушину. Только не скатывайтесь в пьянство… А это здесь элементарно. Даже не заметите.

– Если не секрет, – спросил Сергей, – какую отдушину нашли вы?

– Ну что вы, – вздохнул Ревич. – Признаться, я мало общаюсь с людьми. Все больше с книгами. С ними, знаете ли, проще и лучше. Они мудрее. А кроме того, я пишу свою книгу. Ну, скажем так, пытаюсь. Историю нашей резервации. И предысторию тоже.

– Вот даже как… Интересно.

– Просто однажды я почувствовал, что обязан это сделать. Потому что, если это не сделаю я, то никто не сделает. Здесь же никому нет дела ни до чего, кроме самого себя. Ну, у чиновников из мэрии, кроме того, заботы, которые им по должности положены. И все… Я же не могу себе позволить, чтоб наша жизнь здесь с течением времени ушла в забвение. Я не верю, что потом это никому не будет интересно. Да, честно говоря, я не жду никакой благодарности за свой труд… Не мешают, и на том спасибо… – Он помолчал, а потом тихо добавил: Вот моя отдушина, Сережа, и так или иначе она помогает мне. А больше мне ничего не нужно.

– Значит, со всем остальным вы смирились?

– Смирился, – сказал Ревич. – И давно. А что мне еще делать?.. Борьба – это уже не для меня. Да, и чем бороться? С ветряными мельницами?

– Скажите, а ваша семья далеко? – спросил Сергей и тут же пожалел.

Ревич посмотрел на Сергея, что-то изменилось в его лице, он заморгал и отвернулся к книжному стеллажу.

– Они все в Подмосковье… – хрипло произнес он. – И жена, и дети. Сын такой же, как вы. Антоном зовут. Внучка Настя, ей уже шесть лет… Младшая Леночка, ей уже двадцать пять… Замуж вышла, пока я тут… Сына родила. А я его даже не видел. Внук… Вы понимаете? Не видел! Боже мой!..

Голос его задрожал. Он по-прежнему не поворачивался.

– Я Ольге столько раз говорил, чтоб не ездили сюда, – говорил он полушепотом. – Все равно приезжают. На сердце сразу становится так больно! Я их отговариваю, а сам все равно жду, жду… И больно, и без них еще хуже… Он тяжело вздохнул всем телом. – Иногда я думаю, – вымолвил он, – вдруг когда-нибудь… Ну, вдруг!.. Вот в один прекрасный день Оболочка исчезнет, все кончится, а я не доживу… Понимаете, просто не доживу! Мне уже пятьдесят шесть лет. А сколько нам тут еще куковать? Может быть, это навсегда. Представляете? Навсегда!..

– Ну, что вы, Рудольф Анатольевич… – смущенно пробормотал Сергей. Ему стало страшно неловко оттого, что он завел разговор в такое русло. – Вдруг вам повезет, вдруг этот жребий…

– Мне никогда не везло ни в каких лотереях, – Ревич повернулся к Сергею с поджатыми губами. Глаза его были влажными.

– Мне тоже, – проронил Сергей.

Настроение Ревича заметно упало. Библиотекарь сидел, понуро откинувшись в кресле и слегка прикрыв глаза. Сергею показалось неуместным спрашивать сейчас его о чем-нибудь еще, и он встал.

– Рудольф Анатольевич, спасибо, что уделили мне время, – проговорил Сергей. – Я пойду.

– Да вы не обращайте на меня внимания, – немного оживился Ревич. – Вы же, наверняка, узнали не все, что хотели. Вы спрашивайте, ради бога!

– Нет, нет, я пойду, – торопливо сказал Сергей. – Еще раз спасибо. Я обязательно еще зайду потом. Сейчас мне надо идти.

– А вы заходите ко мне домой, – с готовностью предложил Ревич. – Я вам покажу свою рукопись, если вам это интересно. Чаю попьем. Нет, правда, заходите! Вечерами и по выходным… Я буду только рад. Да и у вас еще будут вопросы, я по себе знаю. Я живу в четырнадцатиэтажке, в шестьдесят первой квартире на восьмом этаже. Запомните?

– Хорошо, я запомнил. Непременно зайду, – пообещал Сергей. – До свидания.

– Спасибо, что зашли, Сережа, – сказал Ревич. – Приятно было познакомиться и поговорить.

Сергей вышел из прохода между книжными стеллажами. Библиотекарь неподвижно сидел в своем кожаном кресле, и взгляд у него был печальный и потухший.

Налет грусти остался в душе Сергея после этого разговора. И зачем я только спросил его о семье, подумал он невесело. Выбил, наверное, человека из колеи на весь день.

Теперь ему предстояло посещение больницы. Сергей справедливо рассудил, что больница не рухнет, если он сначала зайдет домой и примет душ, и с тем решением направился на свою новоиспеченную квартиру.

Дома он обнаружил, что напрочь отсутствует горячая вода. Кран глухо ворчал и дрожал, а затем немного сплюнул в ванну и успокоился. Понадеявшись, что это, все-таки, не происки резервации и что вода, может быть, вот-вот появится, Сергей протопал в свою комнату и бухнулся на раскладушку. Спать не хотелось совершенно. Он полежал несколько минут, прокручивая в голове то, что удалось узнать за сегодняшнее утро. Потом встал и подошел к окну.

В некотором отдалении от дома, перед самой железной дорогой простиралась длинная узкая гряда картофельных участков. За путями высился все тот же бесконечный лес. И мне придется наблюдать этот пейзаж неизвестно сколько лет, мелькнула мысль. Или десятилетий? Нет, нет, об этом лучше не думать! Он даже встряхнул головой, чтоб прогнать эту мысль. Тут взгляд его упал на черную тетрадь, которую Галушко вчера положил на подоконник. Что он там такого про нее наговорил-то? Какая-то робинзонада, да и только… Сергей хмыкнул, взял тетрадь и пролистал. Первые несколько листков содержали какие-то непонятные рисунки, схемы, столбцы цифр. Затем с чистого листа начиналась рукопись. Почерк был мелкий, убористый, но достаточно понятный. В некоторых местах страницы оказались слегка подпорчены влагой. Почитать, что ли, подумал он. Черт с ней, с этой водой и с этим медосмотром! Завтра схожу. Будем полагать, резервация от этого не погибнет.

С тетрадью в руках он снова повалился на раскладушку. Затем нашел начало рукописи и стал читать.

«Я, Манаев Иван Константинович, командир экипажа грузового вертолета МИ-8, бортовой номер НА-32275, сегодня 20 мая 199… года, семнадцать часов пятнадцать минут. Я решил, насколько это у меня получится, описать в этой тетради все, что произошло с нами, начиная со вчерашнего дня. Буду записывать в перерывах на отдых, пока есть силы. Я все время таскал в своей сумке эту тетрадь. Просто привычка иметь запас бумаги на всякий случай. Теперь вот пригодилась. Если мне не суждено будет выбраться из этого злополучного леса и болот то, может, хоть мои записи когда-нибудь попадут к людям. Я понимаю, что шансов на это практически нет, но все равно… Вдруг повезет. Буду надеяться.

Не стану подробно рассказывать о том, что было до полета. Тому есть свидетели – зачем зря тратить силы и время? Если, в двух словах, то сначала меня вызвал Медведев и представил мне этого замкнутого сухощавого человека по фамилии Холодов. Ну, состоялась у нас краткая беседа. Надо – так надо, сказал я тогда. Почему не помочь, тем более раз такое дело. С ребятами я поговорю, слетаем. Правда, Ткачук приболел, да ладно. Можно и без бортмеханика, в конце-то концов. Конечно, в глубине души мне тогда что-то не понравилось в этой затее. Не то скоропалительность, с какой возник этот московский тип и стал просить нас о помощи, не то само время суток, не то еще что… Может, интуиция – не знаю. Я тогда только единственное, что спросил: может, говорю, лучше – с утра? А то, кто знает, сколько кружить придется? Холодов аж обомлел и глазами захлопал: да что вы говорите, мол, такое! Каждый час, каждая минута дорога! До завтрашнего утра, может, говорит, все уж исчезнет. Как вы можете этого не понимать, и все такое, значит. Я только плечами пожал. Это ваше дело, говорю, я ж не отказываюсь, а просто спрашиваю. Почему я должен что-то понимать в ваших загадочных явлениях? Это, дескать, ваша работа – понимать, а наше дело – летать. Хотите лететь прямо сейчас – пожалуйста. Только, говорю, если темнеть начнет, все равно придется возвращаться. Да успеем, замахал руками этот белобрысый. Он даже весь дрожал от нетерпения. Странные они все-таки, люди из этих всяких комиссий. Наверное, от постоянного общения со своими тайнами они такими становятся. Молчаливые, законспирированные все до ужаса. И с военными почему-то предпочитают не связываться. И полномочий, вроде, хватает, о таких полномочиях, если говорить откровенно, другим чиновникам лишь мечтать приходится. А все одно, без нас, простых исполнителей, никуда… Чудно, в общем. Короче, после того переговорил я с ребятами. Медведев, говорю, конечно, не приказывает, а просит. Но помочь-то все равно придется. Всю плешь потом проедят: почему не оказали содействие члену правительственной комиссии? Зачем нам это нужно, правильно? Да и не отстанут все равно… Придется, одним словом, помочь.

В общем, вылетели мы в тринадцать сорок. Пока добирались, потом над тайгой кружили – место засекали это чертово. Часа полтора прошло, пока нашли. Сверху эта ерундовина выглядела как синяя пульсирующая точка. Тогда она еще была синяя, а, может, и фиолетовая. Затем еще минут десять искали, где бы сесть неподалеку. Холодов все это время ерзал, будто на еже сидел, да вниз через стекло пялился. Ну, нашли какую-то полянку почти в километре от объекта. Лес в этом районе – сплошной бурелом и заросли, можно сказать, что нам еще повезло, что мы ее, эту полянку, нашли. Ну, сели, вылезли из вертолета, перекурили да и потопали. Если б мы тогда знали…

По пути все молчали. Да, и не до разговоров было, честно говоря. Приходилось постоянно карабкаться через сгнившие стволы деревьев, продираться сквозь непроходимый кустарник. То и дело по щекам хлестали шершавые и колючие ветви. Холодов держался, хоть и ему было трудно с непривычки. Сразу было видно, что он в тайге новичок. Он шел передо мной, и его узкая спина все время маячила из стороны в сторону у меня перед глазами. Никак не вписывался в интерьер леса его длинный серый плащ, полы которого мешали ему каждый раз, когда он перелезал через очередной завал. Сумка с видеокамерой и еще какими-то приборами постоянно моталась и зацеплялась за ветки. Он терпел, кряхтел, сопел, но не отставал от Березина с Прохоровым, шедших впереди. Одна из неприятностей заключалась в том, что примерно в середине пути дорогу нам преградила небольшая тихая речушка, метра четыре шириной. Пришлось искать брод, и на это мы потратили минут десять. Что и говорить, брод хоть и брод, а приятных ощущений в этом мало. Мы пересекли речку по колено в холодной воде. Потом немного передохнули, перекурили. Тут Березин начал ворчать.

– Куда поперлись? – проговорил он недовольно. – Зачем поперлись? Сидел бы сейчас уже дома, в тепле и уюте. Чай горячий, телевизор…

– Никто тебя силком и те тащил, – заметил Прохоров. – Ждал бы себе в машине.

– Ждал бы… – пробурчал Березин. – У моря погоды, что ли? Сам-то чего пошел?

– Мне, между прочим, интересно, – сказал Прохоров. – Ужасно просто интересно, что это за штуковина такая.

Березин хмыкнул, выпустив клубы дыма, и покачал головой.

– Неужели тебе безразлично, а? – поинтересовался Прохоров у него. – Какой может быть чай? Какой может быть телевизор, когда такое?..

– Да какое – такое? – скривился Березин. – Ты доберись сперва! Потом уже радуйся… И вообще, неизвестно, что там впереди. Ты вон у нашего гостя спроси, что это такое… Сразу, может, весь интерес отшибет.

Холодов при этом шмыгнул носом и давай крутить головой по сторонам.

– Скажите, э-э… забыл, как вас… – начал Прохоров, повернувшись к нему.

– Дмитрий Андреевич, – напомнил я.

– Да, конечно… – сказал Прохоров. – Мы понимаем, с одной стороны, что информация секретная и все такое… Но хоть что-то вы можете сказать? А, Дмитрий Андреевич? А то действительно ползем куда-то и не знаем…

Холодов поежился и сунул руки в карманы плаща. Черта лысого он расколется, подумал я. Знаю я этих сотрудничков.

– Размечтался, – бросил Березин Прохорову. – Он, наверное, и сам не знает. Или знаете? – осведомился он у Холодова.

– Давайте оставим пока разговоры, – сухо попросил Холодов, и я удивился, что он вообще заговорил. – Хотелось бы сначала дойти.

– А потом? – с интересом спросил Прохоров.

– Потом видно будет, – отрезал Холодов и втянул голову в плечи.

– Ладно, пошли, – сказал я, и мы двинулись дальше.

Сразу после брода перед нами встал нешуточный завал, продираться через который было бесполезно. Его проще было обойти. Пришлось нам делать крюк и изменять маршрут, чтобы обогнуть этот завал, что, конечно же, не добавило никому настроения. Но, вроде, пока ребята держались, если не считать недовольного ворчания Березина. Не берусь сказать, что он думал обо всем этом, но Прохоров был явно страшно заинтересован происходящим. Это было написано у него на лице. Может, это молодость виновата? Когда-то и я был такой. Конечно, я не скажу, что мне абсолютно было все равно, но в чем-то в тот момент я был согласен с Березиным. С годами начинаешь не так относиться ко всему новому и странному. Все меньше хочется связываться с тайнами и рисковать. И может быть, даже – меньше знать. Но, если сказать честно, полная неизвестность меня никогда не устраивала. Когда я нахожусь в полной неизвестности, то раздражаюсь. Поэтому я предпринял ненавязчивые попытки хоть что-то выудить из Холодова по дороге.

– Дмитрий Андреевич, – бросил я ему в спину. – Насколько я понимаю, раз вы так торопитесь… Раз не пожелали оттягивать, значит, такие случаи уже были, да?

Поначалу он не ответил, только несколько замедлил темп ходьбы.

– Почему так неожиданно? – спросил я. – Как-то врасплох… Я вот этого не понимаю. Не было и вдруг – раз!.. Что, наши ПВО сбили какой-нибудь летающий объект? Или что?

Он вдруг остановился и обернулся, сдвинув к переносице свои белесые брови.

– Нет, Иван Константинович, – ответил он, тяжело дыша. – Вот что-что, а ПВО тут ни при чем. Это я могу сказать точно. Не было никаких летающих объектов.

– А что же тогда было? – Я тоже остановился.

– Что-то другое, – уклончиво ответил Холодов. – Но информация об этом у военных уже есть. И они тоже будут здесь. Очень скоро.

– А-а… – протянул я. – Вы не хотите, чтоб они опередили вас. Ну, ваше ведомство… Я правильно понимаю?

– Правильно, – произнес он сухо.

– Почему? – поинтересовался я.

– Потому что, если военные наложат лапу на информацию, – ответил он, – то потом ее не выцарапаешь. Уже научены.

– Я не знаю, конечно, взаимоотношений между вашими ведомствами… пробормотал я. – Странно… Ну, да ладно. Так что же это, Дмитрий Андреевич?

– Больше я ничего не могу вам сказать, – сказал он, разворачиваясь и двигаясь дальше.

Остаток пути мы хранили молчание. Минут через десять мы неожиданно вышли к ложбине. Березин, который шел первым, застыл и поднял руку. Мы все остановились на краю ложбины, глядя вниз.

Там, метрах в пятидесяти, в окружении огромных елей и массивных кустов находилось что-то. Оно не издавало ни малейшего звука, оно испускало мягкий и нежный розовый свет, равномерно струившийся сквозь окружающие ветви и листья. Трудно было судить о размере объекта и его форме. В самых общих чертах он напоминал матово-розовый, светящийся шар нескольких метров в диаметре. Но это в самых общих чертах, если смотреть на него боковым зрением, как бы вскользь. Самое интересное было то, что на нем нельзя было сосредоточить взгляд. Это было очень странное чувство. Стоило начать смотреть на этот шар в течение нескольких секунд, и казалось уже что это – не шар, а что-то совсем иное. Казалось, что он начинает менять форму, это был одновременно и многогранник, и яйцо, и призма, и что-то каплевидное, и еще бог знает что. При этом у него не существовало четких границ и контуров. И решительно было непонятно, лежит ли объект на земле или висит в воздухе. Чем дольше на нем задерживался взгляд, тем менее оформленным становилось это свечение. Да и свет, надо сказать, был тоже очень странным. Он ничего не освещал вокруг, хотя и был достаточно сильным.

Зрелище было настолько необычным и завораживающим, что некоторое время мы в полнейшем молчании и оцепенении смотрели на свечение и не в силах были даже пошевелиться. Потом я пришел в себя и глянул на Холодова. У того первый шок тоже начал проходить, и он лихорадочно рылся в своей сумке. Прохоров смотрел на свечение широко открытыми глазами, припав на одно колено и открыв рот, отчего напоминал статую. Высокая массивная фигура Березина замерла между двумя деревьями. Было тихо. Совсем тихо.

Первым нарушил молчание Холодов. Он стал чертыхаться и яростно шипеть от негодования, вертя в руках видеокамеру.

– Она не работает!.. – как-то жалобно и недоуменно выпалил он.

– Что?.. – еле слышно сказал Прохоров, поворачивая к нему бледное лицо и хлопая ресницами.

– Не работает, проклятье!.. – в отчаянии воскликнул Холодов. Он прекратил бесполезные попытки вдохнуть в камеру жизнь и опустил в бессилии руки. – Этого не может быть!.. Я же проверял!..

Он стал нервно бормотать что-то несвязное и снова копаться в сумке. Вынимал какие-то футлярчики, приборчики, вертел их в руках, затем убирал обратно. Прохоров отвернулся и медленно, словно проглотив лом, выпрямился.

– Забавная штучка… – хрипло изрек Березин, не шевелясь. – Ничего подобного не видел. Что скажешь, командир?

Я промолчал. Что я мог сказать? Я наблюдал за Холодовым. Он прекратил возню со своим снаряжением и сел на землю, прислонившись спиной к дереву и слегка прикрыв веки.

– Что это может быть? – проговорил Прохоров тихо. – Оптическое явление?.. Газ? Плазма?..

Он терялся в словах, у него перехватывало дыхание и эмоции разного рода сменяли одна другую на его молодом веснушчатом лице.

– Что я могу сказать точно, – произнес Березин, – так то, что никаких иллюминаторов нет. Сопел тоже нет…

– Да при чем здесь это!.. – бросил, нахмурясь, Холодов. – Какие еще иллюминаторы, господи?

– А почему он цвет изменил? – сказал Прохоров, обращаясь к нему. – Он же какой-то синий с воздуха был!

Холодов, как ни в чем ни бывало, игнорировал его вопрос.

– Может, это шаровая молния? – сказал Березин неуверенно. – Или метеорит…

– Сам ты метеорит, – сказал Прохоров возбужденно. – Ты чего несешь?

– Может, нам Дмитрий Андреевич все-таки объяснит, – сказал я, сверля Холодова взглядом.

Но Холодов, казалось, был совсем непроницаем. Он молчаливо пошмыгал носом, потом все же соблаговолил ответить:

– Не метеорит, конечно же. И не шаровая молния.

– Это и так понятно! – выпалил Прохоров. – А что это тогда? Может, вы сами не знаете?

– Ну, и что дальше-то? – поинтересовался я у Холодова. – Что вы намерены теперь предпринять?

Он опять не ответил. Это уже начинало меня выводить из себя.

– Послушайте, Дмитрий Андреевич! – довольно резко сказал я. – Это ведь тоже надоедает. Может, вы перестанете с нами в кошки-мышки играть? В конце концов, мы же…

– Что-то не то! – вдруг вставил Березин, вращая вокруг головой. – Иван, ты не чувствуешь? Чего-то тут не так… В лесу. Только я не могу понять – чего. Тебе не кажется? – спросил он.

– Не знаю даже… – ответил я, прислушиваясь и озираясь по сторонам.

– Что же мы стоим?.. – произнес Прохоров, оглядывая всех по очереди. Идемте ближе! Это ведь… Что же…

Нелепо размахивая руками и треща сучьями, он начал спускаться по склону в ложбину…»

От чтения его отвлекло лязганье дверного замка. В прихожей завозились и загомонили. Сергей отложил тетрадь и взглянул на часы. Было уже полшестого. Однако эта писанина способна увлечь, подумал он. Забавно… Что же это такое: выдумка или быль? Воспаленный бред заплутавшего в тайге человека или действительно попытка поведать миру о неких диковинных событиях? Если судить по содержанию, то больше походит на беллетристику, если же то, что рассказал Галушко – правда, тем более странно… Значит, это было на самом деле? А, может ли быть и то и другое одновременно? Правда, рассказанная в виде беллетристики? В любом случае рукопись заслуживала того, чтоб быть прочитанной до конца.

В дверном проеме мелькнула Кира Семеновна, молчаливо кивнув ему. Со стороны кухни доносились смачные покряхтывания хозяина семейства, носившие явно алкогольный характер. Потом до слуха Сергея стали доноситься обрывки фраз Галушко, из которых можно было заключить, что хозяин интересуется, дома ли его квартирант, и чем это он, дескать, занимается, и тому подобное. Сергей понял, что повтора вчерашней атаки, наверняка, не избежать. Вот тебе и первый повод пойти сегодня в бар, подумал он. Тем более что на самом деле не грех было бы перекусить.

Он быстро проскользнул в прихожую мимо сидящего за столом растрепанного и почему-то набычившегося Галушко. Взгляд главы семейства был основательно замутнен. Его реакцией на мелькнувшего перед ним Сергея стало некое эмоциональное мычание, отчаянно пытавшееся преобразоваться в слова. Сергей быстро впрыгнул в туфли, накинул, не застегивая, плащ и покинул жилище. Галушко, однако, успел родить напоследок фразу, коряво и запоздало отскочившую от стен прихожей Сергею в спину. Хозяин дома непременно желал узнать у Сереги, не рыбак ли тот.

– Честно говоря, я надеялся вкусить твоих хваленых пирожков, – сказал Сергей. – Помнится, ты вчера упоминал…

– Нет, братец, сегодня у нас не пирожки, – ухмыльнулся в усы Барков. Сегодня у нас шаньги. И хочу заметить: не менее хваленые. Запомни, Серега, что у Баркова каждый день – свое фирменное блюдо! И Барков этого принципа старается придерживаться. Стиль есть стиль. Бывают, конечно, накладки. В основном из-за того, что не привезут тот или иной продукт. А так, в общем, марку держим.

– Тогда я с удовольствием вкушу твоих хваленых шанег, – сказал Сергей смиренно.

– Гут, – кивнул Барков, не переставая звенеть за стойкой стаканами. – Что пьем? Коньяк, водка? Есть джин еще, на любителя… Вина мужикам сам не предлагаю.

– Коньяк, – ответил Сергей, поглядывая по сторонам.

– Иди, садись, – сказал Барков. – Я принесу.

Сквозь гомон и завесы табачного дыма Сергей пробрался к одному из столиков, за которым одиноко восседал немолодой субъект в поношенном засаленном пиджаке, некогда белой рубашке и помятом галстуке, съехавшем на бок. Субъект имел двух-трехдневную щетину, был основательно нагружен и почему-то ассоциировался с бывшим административным работником или начальником сектора НИИ, пребывающем в запое.

– Вы позволите? – поинтересовался Сергей у небритого.

Тот ничего не ответил, возможно, он даже не заметил появления Сергея, так как сидел, тупо глядя на деревянную поверхность стола и отведя в сторону кисть руки с зажженной сигаретой. Перед ним стояла пепельница, полная окурков, почти пустой четырехгранный стакан и тарелка с недоеденной шаньгой. Сергей опустился на стул. Гул в баре стоял отменный. Минуты через две сосед по столику поднял на Сергея замутненный взгляд и хрипло изрек:

– Что?..

– А что? – в свою очередь сказал Сергей.

– Не одобряешь? – пошевелив бровями, сказал небритый.

– Смотря что, – ответил Сергей.

– Да все! – отрезал небритый и неаккуратно затянулся, рассыпая пепел на рукав пиджака.

– Все – нельзя, – заметил Сергей. – Тогда уж лучше повеситься.

Небритый поглядел на него, несколько раз моргнув, и пожевал губами.

– Между прочим, это неплохая мысль… – сказал он, показав сигаретой на Сергея.

– Значит, так плохи дела? – осведомился Сергей.

Небритый сипло хмыкнул, сделал еще несколько затяжек и затушил окурок в пепельнице. При этом он обжег палец и ругнулся.

– Дела… – проговорил он, – Дела – как сажа бела. По-другому не было и не будет, пока этот мир населен людьми. Людишками, – добавил он желчно, – Тварями с короткой памятью… Понятно? – спросил он, набычась.

Затем небритый проглотил остатки содержимого своего стакана, отщипнул кусочек шаньги и стал безразлично его жевать. Возник Барков и поставил перед Сергеем тарелку с шаньгами и, такой же, как у небритого, четырехгранный стакан, наполовину наполненный коньяком.

– Лопай, пока теплые, – сказал Барков, хлопая Сергея по плечу. – А это Михалыч, – сказал он, кивнув в сторону небритого, – Пессимист и волк-одиночка.

Небритый поднял на Баркова тяжелый взгляд.

– Ты, что ли, оптимист? – буркнул он. – Ты мне лучше водки еще принеси…

– Ну, я не официант, – ответил Барков. – У нас здесь самообслуживание. Три года уже, между прочим. Забыл, что ли, Михалыч?

– Не официант он… – пробормотал небритый Михалыч. – Ему вон принес!..

– Это наше с ним личное дело, – сказал Барков, заговорщически подмигивая Сергею. – А тебе и так уже хватит. Экономь деньги, Михалыч. Скоро совсем без зарплаты останетесь. Что делать будешь тогда, а? – шутливо спросил Барков. Пойдешь ко мне в официанты?

– В официанты… Я же, гадство такое, ведущий инженер!.. – выдохнул Михалыч. – Я, между прочим, около тридцати лет…

– Да знаем, знаем, – сказал Барков добродушно. – Так и быть, будешь ведущим официантом…

Они продолжали говорить, а Сергей неторопливо выпил коньяк, внутренне проследив его согревающий путь, и стал есть шаньги. Они и в самом деле оказались вкусными, и он уничтожал их с аппетитом. Поймав попутно взгляд Баркова, Сергей показал ему выставленный вверх большой палец, на что бармен сделал всем телом многозначительный жест, означающий, что, дескать, фирма веников не вяжет или что-то в этом роде.

– Вот ты вспомни, – с трудом ворочая языком, говорил тем временем Михалыч Баркову, – три года назад! Да даже два года… Разве кто-нибудь мог назвать меня паразитом или нахлебником? Или любого другого… Вот разве было такое возможно? Такое и в голову никому не приходило, понимаешь?! Об этом просто даже никто не думал. Мы все были одинаковы, мы все были несчастны. Никто никого не выделял, черт возьми! Никто никого ни в чем не обвинял! – Он умолк, торопливо извлек еще сигарету, но, не прикурив, продолжил, угрюмо насупившись: – Кстати, в первые два года кто приносил доход в резервации больше, ну?! Скажи мне, ну кто?..