Текст книги "Над Припятью"

Автор книги: Станислав Мыслиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Хайль Гитлер! – дружно откликнулись присутствующие, выбросив вперед правую руку.

– Итак, господин группенфюрер, прошу доложить обстановку…

Именно это известие тяжелым камнем легло на сердце фельдмаршала. Он понимал значение события, которое могло отразиться на дальнейшем ходе войны, и поэтому решил узнать, не поступило ли каких-либо известий из Берлина. Он пошел в блиндаж.

Миновав несколько ступенек, Модель направился в шифровальное отделение. Дежурные офицеры и унтер-офицеры, завидев его, вскакивали с низких табуреток. Аппаратура сверкала чистотой: телетайпы, специальное оборудование для телефонных разговоров, исключающее подслушивание, радиоаппаратура и средства дальней связи. У радиостанции дежурил сержант Гробке. Из эфира доносились позывные сигналы; сержант настраивался на соответствующую волну и механически отмечал что-то в бланке. Он один не встал, чтобы приветствовать фельдмаршала. В шифровальной комнате дежурил обер-лейтенант Гонпен, как всегда, элегантный, благоухающий хорошим одеколоном. Заметив фельдмаршала, он вскочил с табуретки.

– Есть что-нибудь из ставки?

– Пока ничего не поступило, господин фельдмаршал! – Офицер схватил листок бумаги: – Только генерал Гот запрашивает…

– С этим прошу к начальнику штаба, – буркнул Модель, окинув взглядом комнатку, в которой хранились книги с ключами шифров и особо секретные документы. В случае их потери радиограммы и многие секретные вопросы перестали бы быть тайной для врага. Но это помещение, как и весь блиндаж, хорошо охранялось.

– Прошу немедленно докладывать о каждом сообщении из Берлина!

– Слушаюсь, господин фельдмаршал! – Офицер, вытянувшись, стукнул каблуками сапог.

После ужина Модель долго не мог заснуть. Его все еще преследовали подтвержденные лаконичной телеграммой из ставки слова группенфюрера СС: «Вторжение, Нормандия…» Неужели начало конца? В голове бродили навязчивые мысли. Вдобавок ко всему еще этот телефонный звонок от Ринге: «На участке 918-го полка опять слышна агитация, усиливаемая русскими репродукторами… Выступал Штейдле… Да, тот самый, из фронтового комитета…»

Он читал несколько стенограмм выступлений этого баварца, который после сталинградского поражения перешел на сторону коммунистов. Невелика потеря, только он потянул за собой других, даже генералов Данельса, Корфеса, Латтмана, Зейдлитца, некоторых старших и младших офицеров. Кажется, даже сам фельдмаршал фон Паулюс! Нет, его не раздражало, что в том же комитете действовали Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Эрих Вейнерт, Германн Матерн и многие другие немецкие коммунисты. Их участие в агитации против национал-социалистской Германии и Гитлера было понятно, ведь они сбежали от виселицы… Но те, кто до сих пор толкал немецких солдат на смерть…

* * *

Листовки были короткие, уже непохожие на прежние, которые сбрасывали с русских самолетов и писали русские. На одной из них напечатан текст призыва, в котором многие бывшие офицеры 6-й армии обращались к генералам и офицерам вермахта, к германскому народу:

«Вся Германия знает, что значит Сталинград. Мы прошли через ад, нас считают умершими, но мы живем и стремимся к новому. Мы не могли дольше молчать! Мы имеем право говорить… И от имени погибших товарищей… Это наше право и обязанность».

И далее:

«…Дальнейшее ведение этой бессмысленной и безнадежной войны в любой день может привести к национальной катастрофе. Это можно еще предотвратить, это моральная обязанность перед родиной каждого немца, сознающего свою национальную ответственность… Горький опыт Сталинграда должен уберечь от трагических ошибок. Мы обращаемся к народу и воинам вермахта. Прежде всего обращаемся к командующим армиями, генералам, офицерам. От вас зависит окончательное решение. Германия ждет, что вы смело посмотрите правде в глаза и не менее смело и решительно будете действовать… Не отвергайте исторического воззвания!.. Объедините вашу борьбу с борьбой народа с целью свержения Гитлера и его правительства, чтобы защитить Германию от хаоса и падения».

Московское радио передавало также выступления солдат вермахта, уцелевших во время сталинградского разгрома:

«Призрак Сталинграда предостерегает. Лишь немногие отдают себе в этом отчет, а жаль! Большинство не хочет об этом думать. Они всерьез воспринимают неопределенные обещания, расточаемые верхушкой. Легко верят этому, боясь правды и расплаты за все совершенное».

Фельдмаршал сжимал кулаки. Это потрясающе! Как они могут источать этот яд? Ведь присягали на верность фюреру! Неужели забыли о проповедях полевого епископа вермахта? Ну да! Это было уже давно…

Командиры подразделений получили приказ артиллерийской стрельбой глушить агитацию Штейдле и ему подобных. Напомнить о присяге солдатам в церковных проповедях и пасторских посланиях – все это еще актуально!

«Когда же, как не теперь, во время войны, каждый должен вложить свой вклад в общее дело, как бы это ни было тяжело. Не только как немцы, но и как христиане мы должны мобилизовать все внешние и внутренние силы на службу народу, должны принести любую жертву, какую потребует ситуация, должны терпеливо нести любой возложенный на нас крест… Кто же смеет сомневаться в том, что мы, немцы, стали теперь главной нацией Европы, и причем в значении, выходящем за пределы географических и геополитических рассуждений? Так, как это бывало уже в истории, так и теперь немцы выполняют роль избавителей и защитников Европы… Не будет преувеличением, если я скажу, что вас там, на Востоке, можно сравнить с кавалерами рыцарского ордена давних времен, что перед вами стоят задачи, выполнение которых принесет нашему народу, всей Европе и всему человечеству результаты, которые ныне трудно предусмотреть, – говорилось в письме полевого епископа Рарковского к вермахту, в котором он летом 1941 года приветствовал войну с Советским Союзом. – …Каждый из нас знает, к чему стремится в эти бурные дни наш народ, и в этот важный момент каждый имеет перед собой светлый пример истинного борца – нашего фюрера, главнокомандующего, одного из самых храбрых солдат Великой Германии…»

Церковную проповедь и пасторское послание читали в окопах и блиндажах, на передовой и в далеком тылу. Вера должна была выработать у солдат иммунитет против «яда агитации», успокоить их истрепанные нервы, прибавить сил для дальнейшей захватнической борьбы, порадовать наградой на небесах после смерти на чужбине.

Но не только это должно было напомнить солдатам вермахта о необходимости добросовестно выполнять обязанности, повиноваться Гитлеру… Шел уже 1944 год, ситуация требовала более активных действий. Нужно было чем-то поднять боевой дух солдат. Дополнительно читались пасторские послания, прославляющие германское оружие и призывающие к верности Гитлеру. Одним из таких было послание архиепископа Лоренца из Падерборна, в котором русские назывались людьми, «которые из-за ненависти к Христу и как безбожники упали до уровня животных».

«Славим Адольфа Гитлера, человека, ниспосланного нам самой судьбой! Будем благодарны богу за то, что он сделал нас своими рыцарями, защищающими веру… Вознесем молитвы за фюрера, ибо за ним стоит сам бог со своей волей и заветами» – с такими словами обращались к солдатам пасторы. Все это должно было их убедить, что война, которую они ведут, является справедливой, немцы начали ее по велению бога и поэтому они обязаны бороться до конца, к этому их призывают фюрер, правительство, партия и бог…

– И несмотря на пасторское повеление, несмотря на принятие присяги нашлись отщепенцы, богохульники, клятвопреступники… – Фельдмаршал не мог найти слов осуждения для тех, кто осмеливался называться немцем и нарушал присягу. В своей озлобленности он не мог понять, что солдаты в действительности присягали преступникам, приведшим собственную родину и народ к катастрофе.

«Присягали богу! Клятвопреступники!» – ругались Гитлер и Геббельс, Гиммлер и Модель, неистовствовали многие им подобные. Они осыпали бранью антифашистов из комитета «Свободная Германия», которые решили одурманенным землякам вернуть облик людей.

– Что за время! На западе, где-то на дюнах Омаха, вблизи Шетеона, Валлереса и на берегу канала в Нормандии, высаживались эти проклятые англичане и американцы, а здесь не только бесконечные бои, но еще и предатели… Когда же и как это закончится? – нервничал фельдмаршал.

Конечно, он был бы сильно удивлен, если бы узнал, что в Берхтесгадене в 5 часов 5 минут Геббельс, которому сообщили о десантных операциях союзников, вскочил с постели с радостным возгласом: «Наконец! Слава богу! Это уже последний тур…» Ему был известен секрет фергельтунгсваффе – оружия возмездия. Министр знал, что 15 июня на Лондон должны были полететь Фау-1 – летающие снаряды (секретное оружие Гитлера, уже готовое для применения против Англии). Модель не был достаточно информирован об этом. Он постоянно опасался второго фронта.

Особенно запомнился фельдмаршалу день 30 мая 1944 года, когда он узнал, что генеральный штаб на основе результатов разведки пришел к выводу, что большое передвижение советских войск имеет целью подготовить удар против групп армий «Северная Украина» и «Южная Украина».

Фельдмаршал Буш, командующий группой армий «Центр», не мог согласиться с таким утверждением, располагая данными о силе противника, находящегося как раз на его участке фронта. Он возразил, но Кейтель не разделил его взгляда.

– Основное направление главного удара русских следует ожидать между Карпатами и районом севернее Ковеля, – утверждал он решительно.

Модель тоже сомневался, более того – боялся за свою шкуру. На Полесье и Волыни находились его 2-я и 4-я армии. Действенный удар русских по ослабленным войскам группы армий «Центр» мог поставить группу армий «Северная Украина» в критическое положение… Через три недели оказалось, что именно фельдмаршалы Буш и Модель правильно оценивали силы и намерения русских, но все это не принесло уже им удовлетворения.

Заканчивая совещание, Кейтель передал командующим армиями восточного фронта слова Гитлера, которые должны были успокоить их расшатанные нервы:

– «Уже скоро наступит момент приведения в действие специального оружия вундерваффе». – Кейтель несколькими фразами охарактеризовал работу над самолетом-бомбой, который не нуждается в пилоте и бензине для возвращения: – Это новое оружие будет иметь наивысшую степень эффективности во всем вермахте… Я полагаю, что вы, господа, не будете ревновать! Это все скоро окупится сторицей! – улыбаясь, закончил начальник штаба ставки рейха.

Но многие знали, что испытания Фау-1 были прерваны в ночь с 17 на 18 августа 1943 года, когда на опытный полигон в Пенемюнде английские и польские летчики сбросили 1593 тонны взрывчатки и 281 тонну зажигательных бомб. Никто из гитлеровцев понятия не имел, что в ходе подготовки этого массированного удара были использованы данные, добытые, обработанные и доставленные англичанам подразделениями Армии Крайовой. Опыты с ракетами А-4, проведенные в районе Близна в ноябре 1943 года, тоже не оправдали надежд. Ракеты взрывались над полигоном. В феврале с конвейера в Нордхаузене сошло несколько усовершенствованных ракет. Опыты проводились в районе Мельца, Дембицы и Колбушова. И вот в конце мая разведка Армии Крайовой добыла важнейшие части механизма той ракеты, которая упала в районе Сарнакова, недалеко от Вышкова. В скором времени секрет ракетных снарядов Фау-1 и Фау-2 попал в руки союзников. Много донесений, касающихся базы в Близне, в июне и июле 1944 года по радио дошло до Лондона.

– Все возлагают надежды на успех в испытаниях этого оружия в самое ближайшее время, особенно учитывая то, что сам рейхсфюрер СС Гиммлер лично этим занялся. Доктор Вернер фон Браун тоже такой человек, который на полпути не остановится… – утешал Кейтель.

На рассвете 6 июня солдаты союзников начали бои за овладение побережьем Нормандии. Был открыт второй фронт, но «чудесное» оружие фон Брауна молчало. Семь дней спустя летающие бомбы действительно упали на Англию, но она благодаря польским ученым и партизанам была к этому уже частично подготовлена… Однако бомбардировка Лондона снарядами «фау» фактически произошла лишь спустя две недели. В это время войска маршала Рундштедта, фельдмаршала Роммеля и генерал-полковника Бласковица, всего около 60 дивизий, в том числе 9 бронетанковых, все еще отступали. Операция «Оверлорд», в которой участвовали и польские военные корабли «Дракон», «Блыскавица», «Краковяк», «Пиоруы» и «Шлензак», а кроме того, несколько торговых судов, развивалась успешно.

До 13 июня десантные войска создали 5 плацдармов шириной около 80 и глубиной 13–18 километров, где сражались уже более 16 дивизий, имеющих в своем составе 326 000 солдат. В скором времени число этих дивизий должно было возрасти до 90…

Так по истечении двух недель должна была выглядеть ситуация в Нормандии. Именно этого так сильно опасался Модель. Однако он не предчувствовал удара, который вскоре должен был быть нанесен и по его войскам. План «Багратион» – мощная совместная операция 1, 2 и 3-го Белорусских фронтов – находился на завершающем этапе подготовки.

Перед завтраком Модель просмотрел несколько шифровок. Самая короткая была из ставки. Начальник штаба оперативного руководства вермахта сообщал о больших потерях войск противника в Нормандии. Командующий резервными войсками генерал-губернаторства доносил о совещании, которое состоялось 6 июня в Кракове, в Вавельском замке, с участием доктора Ганса Франка. «Мы рассчитываем на сильную поддержку группы армий «Северная Украина», – сообщал генерал Хенике. – Хотим, чтобы операция «Штурмвинд» нанесла окончательный удар по большевикам и польским бандитам. Без участия войск вермахта, в том числе бронетанковых и авиационных частей, «Штурмвинд» не сможет осуществить возложенные на него надежды… Время начала операции – 8 и 9 июня…»

Командующие армиями докладывали о положении на фронте. Донесения были короткие.

– Застой, – буркнул Модель, взглянув на обер-лейтенанта Хоппе.

– Может быть, затишье перед бурей? – вырвалось у офицера.

Фельдмаршал показал на пачку бумаг:

– Передать это штабистам. Благодарю вас!

Когда офицер-шифровальщик вышел, майор Ганс Петер доложил, что завтрак ждет в саду под деревьями.

– Прекрасный день, господин фельдмаршал, – едва заметно улыбнулся он, видя усталое лицо своего шефа.

– А вы, господин майор, знаете грузинскую поговорку? Грузины говорят: жену хвали после смерти, а день вечером.

Адъютант рассмеялся.

* * *

Их было пятеро: трое от Гарды и два советских солдата. Они шли на выполнение боевого задания. Поручник Заяц определил его кратко:

– Ребята! До сих пор неизвестно, где сейчас остальные отряды 27-й дивизии. Их нахождение не отмечено в районе Камень-Коширского, где майор Жегота определил место сосредоточения после перехода через Припять. Вообще их нет на этой стороне фронта. Мы высылаем вас, чтобы найти их. Задание трудное! Надо будет перейти не только немецкую линию фронта…

Поручник Заяц (Зигмунд Гурка-Грабовский) командовал теперь отрядом. Гарда не добрался до спасительного берега реки, разделив судьбу многих своих подчиненных – партизан 23-го пехотного полка. Почти сто человек навсегда остались лежать среди гитлеровских окопов или утонули в водах Припяти. 114 человек были ранены. Командование советской 47-й армии, которая находилась на этом участке фронта, направило раненых в свой полевой госпиталь в Камень-Коширском и в госпиталь 1-й армии Войска Польского вблизи Пшебражи. Немного позже некоторые из этих раненых оказались в госпиталях Харькова, Киева, Ростова и даже Москвы. Вместе с ранеными польскими партизанами на лечение были направлены раненые партизаны Иванова. Личный состав этого отряда во время боев на Припяти и при ее форсировании сократился более чем на половину.

– Передайте польским партизанам, что мы все еще их ждем! – добавил майор Логинов. – Скоро пойдем на запад, в Польшу! Ваша армия нуждается в опытных и обстрелянных людях…

Майор Логинов, начальник разведки, действующей на этом участке дивизии, был ответственным за эту операцию. Он знал, что этих пятерых парней ожидает трудное задание. Они должны были пойти в район, насыщенный немецкими войсками, полицейскими карательными экспедициями, бандами УПА. От себя майор выделил красноармейцев Алешку и Сережу, молодых, но опытных разведчиков.

Поручник Гурка-Грабовский выбрал троих: подхорунжего Лешека, рядовых Жбика и Рыся – отважных и знающих местность партизан. Командиром группы назначили подхорунжего, который добровольно выразил желание пойти на это задание. В лагере его тяготило бездействие. Вдобавок он сильно переживал смерть поручника Зарембы и хотел отплатить гитлеровцам за смерть человека, которого так сильно любил. В лесу под Киверцами не было такой возможности. Но это время должно было наступить. Когда? На этот вопрос никто не мог дать конкретного ответа. Даже генералы Зигмунд Берлинг и Александр Завадский, которые неоднократно их посещали, в ответ на этот вопрос только улыбались.

Командующего 1-й армией генерала дивизии Берлинга радовал боевой дух и желание бывших партизан Армии Крайовой сражаться с немцами. Он не сомневался, что вскоре эти люди пополнят подчиненные ему части.

– Когда же выступаем? Скоро, товарищи! Должны! Родина ждет, ребята! – говорил им генерал Александр Завадский. – Наши земляки все глаза проглядели. Столько лет оккупанты купаются в польской крови и все еще продолжают убивать наших близких. Вы очень хорошо знаете об этом, немало видели этих преступлений… Вы познали кошмар и горечь неволи. Вы были в центре этого ада…

– Пан генерал! Говорят, что наша группировка будет отправлена в Англию… Это правда? – спросил партизан Орел.

Все насторожились. Нет, не потому, что им улыбалась возможность далекой поездки куда-то за Ла-Манш. Их интересовал ответ.

Заместитель командующего 1-й армией по политчасти и одновременно член военного совета бригадный генерал Александр Завадский говорил прямо, без обиняков:

– В Англию? Дорогие мои! В Польшу через Англию?! Вы знаете, какое это огромное расстояние? И зачем? Именно теперь, когда мы на пороге родины… Ведь отсюда самый короткий путь…

– Для экскурсий еще не время, ребята! Надо спешить. Чем быстрее выгоним врага из Польши, тем меньше жертв и разрушений будет на нашей земле. Двинется Советская Армия, пойдем и мы с ней! – Генерал Берлинг говорил с грустью в голосе. – Нас ждут тяжелые бои… Наверняка будут новые жертвы! Но мы не пожалеем ничего для нашей измученной родины…

– Но ведь вместе с англичанами сражаются наши! – бросил кто-то. – Пан генерал! Они идут с тем долгожданным вторым фронтом… И оттуда тоже ведет путь в Польшу!

Наступила тишина. Генералы многозначительно посмотрели друг на друга. С нескрываемой печалью в голосе начал заместитель командующего армией:

– Разными дорогами и с разных сторон мира в Польшу сейчас направляются польские солдаты-скитальцы. Мы, солдаты 1-й армии, идем прямой и самой короткой дорогой: из-под Ленине до Варшавы. А потом к Одеру, к Нысе-Лужицкой, к Балтике. Там вобьем пограничные столбы с пястовским орлом, как когда-то наши предки, – продолжал генерал Завадский. – Велика цель перед нами, людьми от плуга и молота, людьми труда, к которым до сих пор в Польше никогда не относились доброжелательно и с симпатией. Мы должны это изменить. Наше поколение, мы и вы, воплотим извечные мечты трудящихся, наступит время социальной справедливости…

Партизаны из отряда Гарды сосредоточенно слушали эти идущие из сердца слова генерала. Они уже знали их биографии-Берлинга, в прошлом легионера и кадрового офицера, который не ушел в ливийскую пустыню, а остался, чтобы с мая 1943 года участвовать в формировании польских соединений в СССР, а теперь командовать армией народного Войска Польского; Завадского – бывшего горняка, бесстрашного человека, борющегося за социальную справедливость, коммуниста, которого не сломили тюрьмы и пытки санационной Польши.

Генералы говорили о Польше, о родине, ожидающей избавления не только от оков национального гнета, не только…

* * *

Мыслями о будущей Польше делились с солдатами во время частных разговоров и бесед генералы Берлинг и Завадский, такую же картину нового облика родины рисовали перед ними и политические работники 1-й армии. Одним из них был капитан Лысаковский, человек, которого ценило не только командование армии. Его знала и уважала Ванда Василевская. Они работали вместе в Союзе польских учителей. Как они оба мечтали, чтобы двери польских школ и учебных заведений были открыты перед молодежью, как, например, тех, что организованы теперь в польской армии. Они хорошо знали, что представляли собой довоенные четырехклассные начальные школы. А на Волыни таких школ было 1766, в том числе всего лишь 168 шести – и семиклассных. В школах – оборванные дети, утолявшие на переменах голод печеным картофелем. А ведь среди них наверняка было много одаренных, много неоткрытых талантов. Из более 2 миллионов человек населения Волыни 53 процента были безграмотны.

– Тяжело работали за этот горький хлеб. Вы знаете об этом не хуже меня, – говорил капитан Лысаковский, – Нищета и безработица забрасывали многих далеко за пределы Польши. Та Польша была мачехой… – Говоря это, капитан всматривался во внимательные лица.

Этот 49-летний офицер, довоенный деятель левого движения, имел богатый жизненный опыт. Он хорошо знал, что такое недоверие и подозрительность в сознании человека, и иногда чувствовал это со стороны своих слушателей. Иначе не могло быть. Большинство из тех, кто его слушал, были родом с Волыни, из тех деревенек, которые расположены на скудных песчаных землях. Правда, были там и земли с пластами, похожими на жирную черную мазь, но они не радовали сердца крестьян: на этой земле крестьяне день и ночь работали в поте лица за мизерную помещичью плату. А на Волыни такой земли было много: более 75 тысяч гектаров у князя Радзивилла, около 250 тысяч гектаров у менее богатых графов и помещиков. Наконец, эти «остальные»-300 тысяч хозяйств, из которых почти две трети имели по 1–5 гектаров земли. Разве легко выжить в таких условиях многодетным крестьянским семьям, когда доход с одного гектара на Волыни составлял всего лишь 21 польский злотый? В центральных воеводствах он составлял 44 злотых. Почти 250 тысяч польских крестьян на Волыни причислялись к категории людей, которые никогда ничего не могли нажить. Одна треть сельского населения на Волыни вообще была безземельной. Этих злотых, которые весной и летом они зарабатывали на господской земле, никогда не хватало им до новых заработков… Сейчас перед этими мужиками из волынских полуслепых хатенок рисовалась почти утопическая картина справедливого раздела земли между крестьянами, строительства деревень из каменных домов, школ и учебных заведений с бесплатным обучением, страны, где должны исчезнуть безработица, эксплуатация, нищета и унижение. Именно такая, а не иная Польша должна быть создана после восстановления независимости. «Разве это возможно?» – продолжали думать недоверчивые, не скрывая при этом своего волнения. Боже великий! Как же они хотели иметь именно такую родину – мать для своих детей, внуков… Гарантировать им хлеб со своего поля, душистый ржаной и пшеничный хлеб, ежедневно, на века… И наконец, самое ценное сокровище, которое в огне не горит и в воде не тонет, – образование. Уже с молоком матери они впитали это упорное и врожденное крестьянское недоверие. Ведь издавна их кормили только обещаниями. И теперь это должно измениться?

Зерна правды, брошенные в почву народную, должны были постепенно пустить ростки в сердцах этих простых людей, недавних партизан Армии Крайовой. Среди них был подхорунжий Лешек Жалиньский. Он слушал внимательно все, что говорилось, хотя уже знал это не только из рассказов. Его дедушка в 1863 году с оружием в руках сражался за Польшу «равенства и братства». Отец и дядя были легионерами, воевали за родину, хотя и не знали, какой она станет после победы, – матерью или мачехой будет для таких, как они. И теперь говорилось о братстве, равенстве, социальной справедливости! Вначале, как и другие, он был буквально шокирован. Потом стал задавать вопросы: об аграрной реформе, о колхозах («Разве это не одно и то же?»), о всеобщем и бесплатном обучении («Может, это только для избранных, привилегированных?»), о работе для всех («А выгода от нее? Возможно, опять для немногих?»). Он хотел узнать всю правду, чтобы решиться на совместный путь с теми, кто идет из-под Ленино. Он отдавал себе отчет в том, что присяга, связывавшая его с теми, в Лондоне, не выдерживает испытания временем. Ведь он клялся, что будет верно служить родине – Польше, бороться за ее свободу. Когда же наступит самый подходящий момент, если не теперь? Разве и впредь он должен служить тем, кто довел страну до катастрофы, кто уже готовил следующую национальную трагедию – план «Буря»? Об этом последнем он узнал только в лагере…

Но многие колебались. Вот, что они говорили в те дни, когда отдыхали после трудных партизанских боев.

– Предлагают, ребята, с ними… Ну как?

– Надо подумать.

– О чем? Гонят гитлеровцев, а у нас с ними свои счеты, разве не так?

– У меня лично, говорю вам искренне, нет возражений. Пойду с любым, кто бьет фрицев. А что потом? Это меня тревожит…

– Потом? А что должно быть?

– Наивный! Еще спрашиваешь? Будешь жить в коммуне. А это значит – общие поля и хаты, котел супа… Не помнишь, что о них писали до войны?

– А те, из Варшавы… Ну, что к нам приезжали, разве не объяснили тебе, как там? Помните беседы в лесу?..

– Кто-то говорил, что все общее… Даже жены…

– Мне это нравится. Что мне с того! Земли – псу под хвост, изба отца развалится… Я холостой, охотно воспользуюсь бабьей общиной…

– Эх, ты, паршивец, что захотел!

– И с церковью тоже неизвестно. Вроде, говорят, что не тронут, но кто их знает…

– А может ты хочешь, чтобы твои дети всю жизнь в лаптях ходили и умели считать только до ста? Слышал, что говорил капитан о новой Польше, народной? Меня, брат, это сильно за сердце взяло…

– Выучили его… Говорит, когда ему приказывают, А я вам скажу, сделают из нас семнадцатую республику. Видишь наших офицеров? Многие из них русские…

– Э, дурень, преувеличиваешь. А кого должны поставить командирами батальонов, полков или даже рот? Меня с тобой, безграмотных? Ведь мы даже читать не умеем…

– Ну хорошо! А наших?

– Каких, где здесь они? С Андерсом выехали.

– Только бы была справедливость, работа и хлеб досыта…

– Вот именно, правильно говоришь. Самое важное, чтоб наших детей никто хамами не называл, чтоб они не должны были целовать руку помещику и просить у него работу за гроши…

– Генералы обещают землю и фабрики – народу и труд без эксплуатации… А это ведь поляки, им можно верить…

– Тот, высокий, был еще полковником в рядах легионеров. Пожалуй, не обманывает…

– Ну, ты наивный! Разве мало ты слышал обещаний до войны? Теплей тебе было от этих слов, сытнее или слаще?

– Нам, хамам, много обещали…

– Ребята! Я пойду с ними, уже решил. Я верю в то, что они говорят. Только как это совместить с присягой? Мы ведь присягали на верность тем… Боюсь, как бы потом не грызла всю жизнь собственная совесть…

– Какой впечатлительный! Так, может быть, ты вернешься в лес и будешь служить тем?.. И опять тебя будут вши щекотать…

– Эти тоже захотят, чтоб мы присягали…

– Холера! Голова переполнена этими беседами, а мне кажется, что я ничуть не поумнел.

– Тебе ведь Зоей не хватает… У нее головка…

– А ну их! Что здесь делать…

Среди партизанской братии продолжались горячие споры, дискуссии и полемика. От решения этих вопросов зависела их дальнейшая жизнь. Откровенничали, спорили, советовались – громко и шепотом. Ничего удивительного в этом не было. Они в основном были людьми простыми, честными, горячими патриотами и верующими католиками. Приносили присягу. Многие из них присягали еще в рядах регулярной армии. Когда родина позвала – пошли по ее зову в огонь и дым, на смерть. Сражались мужественно, самоотверженно. Потом вступили в ряды подпольной организации. В лесах опять присягали.

С каждым годом увеличивалось причиненное народу зло, и они жаждали возмездия и расплаты за все… Присягали, веря в то, что их поведут справедливыми путями. В словах присяги, говорящих о родине, упоминалось о верности правительству, которое существовало где-то на чужбине, руководило ими и за них решало. Они не знали, что станут пешками в реакционной политике. Только в лагере под Киверцами они узнали о существовании Крайовой Рады Народовой, созданной польским народом, которая должна была повести его в бой за независимость и социальное освобождение. Здесь партизаны узнали и о Польской рабочей партии – авангардной силе народа в борьбе за равенство и справедливость, за права трудящихся. Цель и лозунги КРН и ППР были ясны и понятны, казались великими и захватывающими, особенно таким, как партизаны. Но они присягали! Никто их от этой присяги не освобождал. До сих пор они всегда были лояльными в отношении эмигрантского правительства и командования Армии Крайовой. Разве они могли без колебаний порвать с ними и перейти на сторону коммунистов?

«…Большинство из нас, молодых парней и девчат, не были политически грамотными. Вступление в ряды польского партизанского движения было для нас чем-то вполне очевидным. Мы сражались с немцами и украинскими националистами, стремясь к освобождению родины и окончанию войны. Верили, что войну будем заканчивать как победители на немецкой территории, как тогда говорилось – «в Берлине». Тогда мы ничего не знали о существовании Крайовой Рады Народовой. Значительная часть молодых офицеров также не знала даже в общих чертах о положении в польском подполье. На территории сосредоточения 27-й дивизии Армии Крайовой, между Ковелём и Владимиром, зимой и весной 1944 года действовали только советские партизанские отряды. Следовательно, здесь не было конфронтации политических взглядов и позиций, что, например, имело место в Люблинском, Келецком и Жешувском воеводствах и других районах, где плечом к плечу действовали Армия Крайова, крестьянские батальоны. Армия Людова и другие подпольные организации. Широкая политическая работа в рядах 27-й дивизии Армии Крайовой не проводилась, в бойцах воспитывалась лояльность к эмигрантскому правительству и командованию Армии Крайовой…» – пишет Завиша, бывший партизан 23-го пехотного полка этой дивизии, ныне офицер Войска Польского и научный сотрудник Военно-политической академии.

Не было оснований для того, чтобы судить иначе. Где и когда молодые, да и более старшие по возрасту мужчины из сел и городков могли получить политическую подготовку? Это было тогда доступно немногим, образованным, а не тем, закаленным в труде или в боях с гитлеровцами. И партизан, бывших бедняков, мучил вопрос: какую занять позицию, чтобы не быть осужденным богом и близкими?